Текст книги "Борьба экономических идей: Великие споры и эксперименты последнего столетия"

Иеремия Бентам

Как мы отметили в главе 1, у ведущих британских экономистов XIX века, начиная с Иеремии Бентама и Джона Стюарта Милля и заканчивая Генри Сиджвиком, Альфредом Маршаллом и Артуром Пигу, можно наблюдать прогрессирующую тенденцию к поддержке все более существенной роли государства в экономике. Фабианская мысль была продолжением этой тенденции.

Иеремия Бентам (1748–1832) был видным политическим философом, реформатором правовой системы и экономистом. Он был чрезвычайно плодовитым автором – при жизни была опубликована лишь небольшая часть его произведений. Посмертно вышедшее в свет собрание «Сочинения Иеремии Бентама» состояло из 11 томов (1843), но даже оно, во избежание скандала, не включало его труды, посвященные религии[503]503
  Это собрание сочинений находится в свободном доступе в Online Library of Liberty [http://oll.libertyfund.org/titles/bentham-works-of-jeremy-bentham-11-vols].


[Закрыть]. Одна из его ранних работ «Защита ростовщичества» (1787) представляла собой критику с позиций свободного рынка законодательства об ограничении процента по займам максимальным уровнем в 5 %, в поддержку которого выступил Адам Смит в «Богатстве народов»[504]504
  В дореволюционном русском переводе 1865 года – «Защита лихвы».


[Закрыть][505]505
  Недавняя работа на эту тему: Persky J. Retrospectives: From Usury to Interest // Journal of Economic Perspectives. 2007. Winter. P. 227–236.


[Закрыть].

Во «Введении в основания нравственности и законодательства» (1789) Бентам сформулировал свой знаменитый принцип: «Наибольшее счастье для наибольшего числа людей – основа нравственности и законодательства». Любое действие, любой закон, любая норма морали должны оцениваться исключительно на основе того, способствуют ли они увеличению суммарного счастья. Последнее он определял как удовольствие за вычетом страдания и предлагал анализировать любые политические меры таким образом, как будто эта разность поддается количественному измерению для каждого человека (или даже животного, способного испытывать удовольствие и страдание) и суммированию по совокупности всех членов того или иного общества. Этот главный критерий оценки Бентам называл «принципом полезности». Он писал: «Поэтому некоторое действие может называться сообразным с принципом полезности… когда содержащаяся в нем тенденция к увеличению счастья общества больше, чем всякая порождаемая им тенденция к его уменьшению»[506]506
  Bentham J. An Introduction to the Principles of Morals and Legislation. Oxford: Clarendon Press, 1907. Ch. 1. Para. VI [www.econlib.org/library/Bentham/bnthPML1.html].


[Закрыть]. Политическая философия, основанная на этом подходе, получила название утилитаризма.

«Полезность» (utility) в понимании Бентама – якобы поддающееся измерению превышение удовольствия над страданием для индивида или общества – не равнозначна «полезности» в современной микроэкономической теории. Последняя представляет собой лишь показатель упорядочения предпочтений отдельно взятого индивида, делающего выбор. Бентамовская полезность должна рассматриваться как измеритель переживаемых ощущений, возникающих у человека как вследствие его собственного выбора, так и независимо от него. В противоположность этому полезность в теории выбора – не измеритель переживаемых ощущений, а аналитический конструкт для характеристики предпочтений, ограниченный контекстом обдумываемого индивидом решения. К сожалению, экономисты-неоклассики, первыми применившие принцип «предельной полезности» для анализа спроса, зачастую смешивали эти два понятия. Одним из первых, кто стал настаивать на их различении, был Вильфредо Парето, который во избежание путаницы предложил называть это понятие теории выбора термином «офелимность», или «удовлетворенность» (ophelimity). Различие между двумя видами «полезности» окончательно прояснил в 1932 году Лайонел Роббинс[507]507
  Robbins L. An Essay on the Nature and Significance of Economic Science / 3rd ed. New York: New York University Press, 1984. Более подробный анализ понятия желанности (или ophelimity) и теории благосостояния Парето—Роббинса см. в главе 13.


[Закрыть].

Сложение и вычитание предпочтений разных людей не имеет смысла, и, к счастью, в экономической теории для определения индивидуальной и рыночной кривых спроса этого не требуется. Бентаму, напротив, было необходимо суммировать его «меру счастья» по всем индивидам, чтобы на основе этих количественных данных судить о положительном или отрицательном воздействии того или иного закона на совокупное счастье общества. Сегодня во многом похожий подход применяется в анализе издержек и выгод (cost-benefit analysis), хотя аналитик при этом должен суммировать по всем индивидам не величину удовольствия за вычетом страдания, а ценность, выраженную в долларах (или их готовность платить за то, что оценивается).

Бентам так и не объяснил, как можно измерить счастье. Ни ему, ни кому-либо другому не удалось создать «гедометр» – устройство для определения количества счастья путем считывания мозговой активности. Бентам признавал, что количественное влияние некоторого политического шага – например, перераспределения богатства от богатого человека в пользу бедного – на уровень счастья того или иного индивида можно определить лишь предположительно, а не измерить по-настоящему. Но он считал подобные предположения в отношении воздействия политических мер на разные категории людей оправданными при двух условиях: «Во-первых, если они приближаются к истине больше, чем любые другие утверждения, которыми их можно было бы заменить; во-вторых, если они с меньшим неудобством, чем все остальные, могут быть использованы в качестве основы для законодательства»[508]508
  Bentham J. Theory of Legislation, цит. по: Stigler G. The Development of Utility Theory // Idem. Essays in the History of Economics. P. 71.


[Закрыть]. Первое условие бессодержательно: если измерение невозможно, то и установить, что один набор количественных допущений приближается к истине больше, чем другой, тоже нельзя. Второе условие равносильно утверждению, что рискованные предположения, даже ложные, оправданы их полезностью для политического аналитика, который их делает.

В одной неопубликованной рукописи Бентам признавал, что суммирование счастья индивидов – это выдумка, лишенная строгого смысла. Но он считал ее необходимой выдумкой, которой нельзя избежать, если надо прийти к определенным политическим выводам:

Тщетны всяческие разговоры о сложении количеств, которые после сложения будут столь же разными, как и до него: счастье одного человека никогда не может быть счастьем для другого, выигрыш одного не есть выигрыш другого. С таким же успехом можно делать вид, что мы складываем 20 яблок и 20 груш: в результате мы получаем не 40 штук чего-то одного, а по 20 штук того и другого, как было и до сложения. Однако эта суммируемость счастья разных субъектов, хоть и кажется выдумкой при строгом рассмотрении, представляет собой постулат, без допущения коего любое политическое рассуждение заходит в тупик[509]509
  Бентам, рукопись без названия, цит. по: Ibid. P. 72, n. 10.


[Закрыть].

Аргументацию Бентама в пользу утилитаризма на протяжении многих лет отстаивали, развивали и критиковали бесчисленные философы и экономисты. Исчерпывающая критика ее базовых допущений была предложена экономистом Энтони де Ясаи. Следуя утверждению самого Бентама о яблоках и грушах, де Ясаи отмечает, что с научной точки зрения «агрегировать полезности разных людей, например вычитать из выигрыша одних потери других, – дело настолько же бессмысленное, как вычитание четырех яблок из семи апельсинов»[510]510
  Jasay A. de. More Nonsense on Stilts: Mr. Bentham Is At It Again // Library of Economics and Liberty. 2003. April 24 [www.econlib.org/LIBRARY/Columns/y2003/JasayBentham.html].


[Закрыть]. С этой точки зрения бессмыслица, удобная для аналитика-утилитариста, все равно остается бессмыслицей.

Утилитаризм и экономическая политика

В свое время утилитаризм Бентама воспринимался как радикально демократическая доктрина, как призыв к правительствам уважать материальные интересы основной массы людей, а не традиционные божественные права монархов или прерогативы аристократов-землевладельцев[511]511
  Medema S.G., Samuels W.J. The History of Economic Thought: A Reader. London: Routledge, 2003. P. 180.


[Закрыть]. Бентам действительно выступал за всеобщее избирательное право в ту эпоху, когда голосовать могли сравнительно немногие. Но идея, что власть должна служить большинству управляемых, а не некоторым особым интересам, в 1789 году была уже не нова. Еще до Бентама, в 1776 году, Адам Смит в «Богатстве народов» отстаивал интересы простых людей, критикуя меркантилизм, служащий интересам особых групп. В том же году появилась американская Декларация независимости: Томас Джефферсон и другие вожди Войны за независимость США основывались на давней традиции, представленной британскими антимонархическими и классическими либеральными авторами и восходящей по меньшей мере к памфлетистам-«левеллерам» 40-х годов XVII века, утверждавшим, что естественное господство каждого над самим собой и своей собственностью имеет приоритет перед властными притязаниями государства. В 80-х годах XVII века знаменитый философ Джон Локк вывел из этого естественного права на управление самим собой тезис, что государство может легитимно осуществлять лишь те полномочия, которые ему добровольно делегируют индивиды для защиты их личности и собственности. В Декларации содержалось утверждение в духе Локка, что люди обладают естественным правом «изменить или упразднить» любое правительство, превысившее ограниченные полномочия, в отношении которых они достигли соглашения[512]512
  О влиянии Локка и других авторов на общественную мысль в американских колониях см.: Bailyn B. The Ideological Origins of the American Revolution. Cambridge, MA: Belknap Press, 1992 [Бейлин Б. Идеологические истоки американской революции. М.: Новое издательство, 2010].


[Закрыть].

Основания доктрин Бентама и Локка радикально отличались друг от друга[513]513
  Этот контраст отмечал Томас Ходжскин и критиковал позицию Бентама в вопросе о правах с радикально локкианских позиций. См.: Hodgskin T. The Natural and Artificial Right of Property Contrasted. London: B. Steil, 1832 [files.libertyfund.org/files/323/0419_Bk.pdf].


[Закрыть]. В книге «Анархические заблуждения», написанной в 1795 году в ответ на декларации прав, принятые в ходе Французской революции, Бентам вынес свой знаменитый вердикт: «Естественные права – это просто чепуха, а естественные и неотъемлемые права – чепуха риторическая, чепуха на ходулях»[514]514
  Bentham J. Anarchical Fallacies: Being an Examination of the Declarations of Rights Issued during the French Revolution // Idem. The Works of Jeremy Bentham / Ed. by J. Bowring. Edinburgh: William Tait, 1843. Vol. 2.


[Закрыть]. Бентам стремился поставить аргументацию в пользу классического либерализма и laissez-faire на более научный фундамент. Но в ходе этого предприятия он заложил основу, на которой будущие утилитаристы, такие как Милль, Маршалл, Пигу и фабианцы, построили аргументацию в пользу государственного вмешательства[515]515
  См.: Paul E.F. Moral Revolution and Economic Science: The Demise of Laissez-Faire in Nineteenth-Century British Political Economy. Westport, CT: Greenwood Press, 1979.


[Закрыть]. С точки зрения Бентама, в число политических мер, максимизирующих полезность, входили всеобщее избирательное право, свободный рынок и сокращение бремени государства. Для фабианцев же их перечень включал всеобщее избирательное право, социализм и рост государства.

Английский юрист и представитель классического либерализма А.В. Дайси объяснял трансформацию утилитаристских политических рецептов тремя факторами, действовавшими в последней трети XIX века: «В период с 1868 по 1900 год произошли три изменения, выдвинувшие на первый план авторитарный аспект бентамовского либерализма. (1) Вера в laissez-faire начала ослабевать; как следствие, принцип полезности стал аргументом не в пользу свободы личности, а в пользу абсолютизма государства. (2) Парламент в ходе развития демократии стал органом, представляющим не средние классы, а всю массу домохозяйств; в результате суверенитет парламента теперь стал означать в конечном счете неограниченную власть наемных работников. (3) Административный аппарат Англии был реформирован и усилен. Таким образом был создан механизм для практического расширения деятельности государства, но – в полном соответствии с мудрой испанской пословицей „Чем больше большего, тем меньше меньшего“ – чем больше становится вмешательство государства, тем меньше свободы оказывается у отдельного гражданина. Тогда-то и стало ясно, что последователи бентамовского утилитаризма выковали оружие, в котором больше всего нуждались социалисты. Таким образом, английские коллективисты унаследовали от своих предшественников-утилитаристов доктрину законодательства, законодательный инструмент и законодательную тенденцию, идеально подходящие для проведения социалистических экспериментов»[516]516
  Dicey A.V. Lectures on the Relationship Between Law and Public Opinion in England during the Nineteenth Century. London: Macmillan, 1919. P. 310 (нумерация моя. – Л.У.).


[Закрыть].

Об ослаблении веры в laissez-faire мы уже говорили в главе 1. По существу, фабианцы получили социалистические выводы из утилитаристского анализа, оценив ниже, чем Бентам, способность свободного рынка приносить пользу широким слоям общества, и выше – способность государства достигать того же самого. Более низкой оценки рынка они добились, прежде всего утрируя джорджистскую доктрину о противоречии между интересами наемных работников и других участников рынка, неявно содержавшуюся еще в рикардианской теории ренты.

Дж. Д.Х. Коул кратко охарактеризовал противоположность политических целей, для которых Бентам и фабианцы использовали утилитаризм, в следующем высказывании:

Бентам применял свой принцип «наибольшего счастья для наибольшего числа людей» прежде всего как обоснование отмены дурных форм государственного вмешательства. Теперь же фабианцы использовали его для обоснования благих форм этого вмешательства, восхищаясь разрушительной работой ранних последователей Бентама, при этом желая дополнить ее созиданием[517]517
  Cole G.D.H. Fabianism.


[Закрыть].

Формулировка отлично передает суть этого идеологического конфликта, хотя есть основания предполагать, что фабианцы могли только вынужденно «восхищаться» усилиями прежних последователей бентамовского утилитаризма, направленными на устранение государственного вмешательства в работу рынков.

Джон Стюарт Милль

Джеймс Милль был близким другом Бентама, восторженным утилитаристом и последовательным защитником laissez-faire. Он дал домашнее образование своему сыну Джону Стюарту Миллю (1806–1873), который был настоящим вундеркиндом, еще в раннем детстве научившимся читать и говорить на древнегреческом языке и на латыни. Как экономист он больше всего известен своим трудом «Основы политической экономии» (вышел в 1848 году и с тех пор неоднократно переиздавался), представлявшим собой изложение и развитие классической теории Рикардо. В качестве политического философа он прославился защитой одного из вариантов классического либерализма в книге «О свободе» (1859), в которой, в частности, писал: «…каждый член цивилизованного общества только в таком случае может быть справедливо подвергнут какому-нибудь принуждению, если это нужно для того, чтобы предупредить с его стороны такие действия, которые вредны для других людей»[518]518
  Mill J.S. On Liberty // Idem. The Collected Works of John Stuart Mill / Ed. by J.M. Robson. Toronto: University of Toronto Press, 1977. Vol. 18. P. 223 [Милль Дж. С. О свободе // Антология мировой либеральной мысли. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 350].


[Закрыть]. Всего через два года в своей книге «Утилитаризм» (1861) он, по-видимому, отказался от такого рода риторики, апеллирующей к правам. В ней он поддержал формулу Бентама: «Действия являются правильными или неправильными в той мере, в какой они соответственно способствуют или препятствуют увеличению счастья. Под счастьем подразумевается удовольствие и отсутствие боли»[519]519
  Mill J.S. Utilitarianism // Idem. The Collected Works of John Stuart Mill / Ed. by John M. Robson. Toronto: University of Toronto Press, 1985. Vol. 10. P. 210 [Милль Дж. С. Утилитаризм. Ростов-на-Дону, 2013. С. 45].


[Закрыть].

Дж. Ст. Милль между Бентамом и фабианцами

В «Основах политической экономии» Дж. Ст. Милль номинально соглашался с тем, что помимо функции «ночного сторожа» общим правилом для государственной политики по умолчанию должно быть laissez-faire, то есть невмешательство. Точнее говоря, он утверждал, что бремя доказательства целесообразности нового акта вмешательства в функционирование рынка должно лежать на том, кто его предлагает. Однако, согласно Миллю, такое доказательство заключалось лишь в демонстрации целесообразности такого вмешательства в утилитаристских терминах, но не в обосновании того, что при этом будут соблюдены моральные ограничения. Он считал, что во многих случаях такое обоснование уже имелось. Таким образом, наиболее важным критерием для него была утилитаристская целесообразность:

К примеру, иногда приходится слышать, что деятельность правительства должна ограничиваться предоставлением защиты от насилия и обмана и что за исключением этих двух случаев люди должны оставаться свободными… Но почему же правительство, то есть коллективная сила народа, должно защищать людей только от насилия и обмана, а не от других зол, если только не потому, что целесообразность защиты в первом случае очевидна?[520]520
  Mill J.S. The Principles of Political Economy (Books III–V and Appendices) // Idem. The Collected Works of John Stuart Mill / Ed. by J.M. Robson. Toronto: University of Toronto Press, 1965. Vol. 3. P. 800 [Милль Дж. С. Основы политической экономии с некоторыми приложениями к социальной философии. М.: Эксмо, 2007. С. 814].


[Закрыть]

При этом отец Дж. Ст. Милля был одним из тех, кто утверждал, что государству следует ограничиваться ролью «ночного сторожа», то есть защищать людей от насилия и обмана[521]521
  Mill James Government // Supplement to the Encyclopedia Britannica. London: J. Innes, 1825.


[Закрыть]. Локкианский ответ на риторический вопрос Милля заключался в том, что защита от насилия и обмана – это единственная деятельность государства, на которую согласятся люди в естественном состоянии. Милль же считал, что все люди согласятся на гораздо более широкие функции государства.

Прежде всего, утверждал он, никто не возражает против того, чтобы государство чеканило монету. Однако при этом он оставлял без внимания то, что говорили британский политэконом Томас Ходжскин и социальный теоретик Герберт Спенсер. Ходжскин в «Популярной политической экономии» (1827) и Спенсер в «Социальной статике» (1851) возражали, что чеканка монеты государством представляет собой неоправданную монополию, сопровождаемую неэффективностью и злоупотреблениями, и выступали за конкуренцию частных монетных дворов.

Никто, продолжал Милль, не возражает также против того, что государство устанавливает стандарты мер и весов, занимается «мощением, освещением и уборкой улиц и дорог», ведает гаванями, маяками, дамбами для защиты от моря и строительством набережных. (Здесь он опять же пренебрегает мнением сторонников laissez-faire, занимавших иную позицию.) Он заключает:

Приводить примеры можно было бы до бесконечности, не касаясь при этом спорных пунктов. Но и из сказанного достаточно ясно, что общепризнанные функции государственной власти простираются далеко за пределы любых ограничительных барьеров, и функциям этим вряд ли можно найти некое единое обоснование и оправдание, помимо соображений практической целесообразности. Нельзя также отыскать какое-то единое правило для ограничения сферы вмешательства правительства, за исключением простого, но расплывчатого положения о том, что вмешательство это следует допускать исключительно при наличии особо веских соображений практической целесообразности[522]522
  Mill J.S. The Principles of Political Economy. Books III–V and Appendices. P. 803–804 [Милль Дж. С. Основы политической экономии. С. 817–818]. Принцип, сформулированный в работе «О свободе» – что «единственная цель», ради которой государство может «правомерно» применять принуждение к индивидам, состоит в «предотвращении нанесения вреда другим людям» – по-видимому, представляет собой как раз такой «ограничительный барьер».


[Закрыть].

Применяя принцип утилитаризма, Милль находил, что доводы о целесообразности являются достаточно убедительными для гораздо более широкого набора функций государства, чем полагал Бентам. Хотя этот набор был у́же, чем сегодняшние функции государства, Милль двигался в направлении расширения масштабов и роли последнего. Помимо функций, перечисленных в предыдущем абзаце, он в «Основах политической экономии» поддержал государственное финансирование колонизации (против чего убедительно возражал Адам Смит), помощи бедным, научных исследований и образования. Кроме того, государство должно предоставлять дороги, доки, гавани, каналы, оросительные сооружения, больницы, школы, колледжи и типографии в тех случаях, когда деятельность частных лиц не обеспечивает этих благ в достаточном количестве. Милль также поддерживал законодательно закрепленную за Банком Англии монополию на эмиссию банкнот в Лондоне, против чего возражали многие тогдашние экономисты. Кроме того, он поддерживал налог на наследство, что должно было разрушить передаваемые по наследству состояния аристократии, особенно в виде земельных владений.

От издания к изданию «Основы политической экономии» становились все менее критичными и все больше благосклонными к идее уравнивания богатства. Милль обосновывал желательность перераспределения богатств с позиций утилитаризма, утверждая, что существует ключевое различие между производством и распределением благ с точки зрения пространства возможностей для законодательного вмешательства:

Законы и условия производства богатства имеют характер истин, свойственных естественным наукам. В них нет ничего, зависящего от воли, ничего такого, что можно было бы изменить. <…> Иначе с распределением богатства. Распределение всецело является делом человеческого учреждения. Как только вещи появляются, люди, порознь или коллективно, могут поступать с ними, как им заблагорассудится[523]523
  Mill J.S. The Principles of Political Economy with Some of Their Applications to Social Philosophy. Books I–II // Idem. The Collected Works of John Stuart Mill / Ed. by J.M. Robson. Toronto: University of Toronto Press, 1965. Vol. 2. P. 199–200 [Милль Дж. С. Основы политической экономии. С. 269].


[Закрыть].

Говоря «как только вещи появляются», Милль вроде бы имеет в виду, что количество богатства, производимого людьми, не зависит от того, кому оно достанется – самим производителям или кому-то другому. Но, как явствует из первых двух фраз и как он дальше объясняет, на деле производство богатства отнюдь не подобно дождю. Полное уравнивание доходов – если взять крайний вариант – очень сильно ослабит у всех стимулы к производству. Результаты ваших дополнительных усилий попросту попадут в общий котел и поэтому почти полностью окажутся в руках посторонних. Дестимулирование производства в результате такой политики обернется резким сокращением совокупной величины доходов, доступных для распределения. В более общей формулировке, от того, какая часть произведенного вами продукта, как вы ожидаете, останется у вас, зависит то, сколько времени и усилий вы решите потратить на производство. Милль заключает: «Общество может подчинить распределение богатства любым правилам, какие оно считает наилучшими; но какие практические результаты проистекут из действий этих правил – это должно быть открыто, подобно любым другим физическим или психическим истинам, посредством наблюдения и исследования»[524]524
  Ibid. P. 200 [Там же. С. 270].


[Закрыть].

Тем самым Милль формулирует проблему правильного уровня перераспределения как эмпирический вопрос: превышают ли утилитарные выгоды от перераспределения доходов связанные с ним издержки, порождаемые дестимулированием? В 1935 году Артур С. Пигу утверждал, что профессиональный консенсус среди экономистов выражается ответом: «Да, до определенного уровня», – и этот уровень есть точка максимума чистой выгоды для общества (выраженной в единицах «удовлетворения»):

На первый взгляд, любое сильное неравенство доходов влечет за собой ущерб для общества: девятое по счету блюдо обеда плутократа, несмотря на косвенную выгоду, которую оно может принести его врачу, в целом приносит намного меньше удовлетворения, чем молоко, которым за те же деньги можно было бы обеспечить ребенка из бедной семьи… В этом случае государственное планирование будет пользоваться поддержкой всех гуманных людей. Но тем не менее плановик всегда должен быть начеку. В стремлении улучшить распределение доходов ему не следует своими действиями истощать источники производства этих доходов. Эта проблема стара как мир. Сегодня экономисты, как мне кажется, согласны в том, что налогообложение богатых в пользу бедных можно сделать намного более высоким, чем полагали их предшественники, без серьезного ущерба для производства[525]525
  Pigou A.C. Economics in Practice. London: Macmillan, 1935. P. 121–122.


[Закрыть].

В рыночном обмене, отмечал Милль, доход – это quid pro quo, выгода в ответ на встречную выгоду, получаемая за сотрудничество в ходе производства. Размер вашего дохода – это то, что с учетом ваших врожденных способностей (и, добавим, трудовых усилий и инвестиций, вложенных в приобретение навыков, востребованных на рынке) другие участники рынка готовы платить за вашу работу, либо за ее результаты, либо за услуги, которые оказываются с помощью принадлежащих вам активов. Милль отдавал предпочтение большему равенству доходов по сравнению с тем quid pro quo, которое предоставляет рыночный обмен, и обосновывал это эгалитаристскими моральными критериями. Если дестимулирующие последствия не слишком велики, то он был согласен с тем, чтобы доходы определялись этими критериями, а не результатами добровольного рыночного обмена с его моральным критерием quid pro quo. И Милль хотел, чтобы это его предпочтение обеспечивалось путем принуждения со стороны государства.

В одном месте своей работы «Огюст Конт и позитивизм» (1865) Милль заявил: «Мы вполне согласны» с точкой зрения социалиста Конта, «скрывающей в себе еще больше величия и красоты», в соответствии с которой

моральное право каждого лица на вспомоществование для удовлетворения своих личных потребностей не должно являться вопросом quid pro quo по отношению к его деятельности, но зависеть от той доли, которую общество может уделить ему, сообразуясь со справедливыми правами прочих[526]526
  Mill J.S. Auguste Comte and Positivism // Idem. The Collected Works of John Stuart Mill. Vol. 10. P. 340–341 [Милль Дж. С. Огюст Конт и позитивизм. М.: ЛКИ, 2002. С. 126–127].


[Закрыть].

Иными словами, то, сколько вы заслуживаете получить, определяется не величиной вашего вклада (согласно оценкам тех, с кем вы имеете дело), а тем, как общество делит между своими членами то, что подлежит разделу. Доли при распределении в обществе должны быть чем-то вроде долей при распределении в семье. Рыночный метод определения дохода недостаточно справедлив, поскольку он не основан на дележе. Милль с неохотой признавал, что, возможно, рынок пока что является лучшей из числа всех имеющихся плохих систем распределения, но был открыт к предложениям по поводу альтернативных систем:

Грубый метод определения той доли продукта, которая возвращается рабочему путем конкуренции на рынке, может являться практической необходимостью, но, конечно, не нравственным идеалом. Его оправдание состоит только в том, что до сих пор цивилизация не могла организовать ничего лучше этого первобытного средства для равномерного распределения богатства. Как бы ни был несовершенен этот метод, однако в настоящее время мы рискуем меньше ошибиться, если предоставим делу установиться само собой, чем если будем стараться установить его искусственно посредством каких-нибудь мер, которые еще не применялись прежде[527]527
  Ibid. P. 341 [Там же].


[Закрыть].

На протяжении карьеры Милля «моральный идеал» эгалитарного перераспределения все больше побуждал его пренебрегать апеллирующей к «практической необходимости» аргументацией в пользу того, чтобы доходы определял рыночный механизм на основе взаимовыгодного обмена. В посмертно изданной «Автобиографии» он дал такое объяснение своей позиции в первых работах:

В то время мои взгляды не простирались далее старой школы экономистов по вопросу о фундаментальном улучшении социальных учреждений. <…> Мысль о том, что можно идти далее в уничтожении… неравенства, – так как несправедливость этого неравенства кроется в том факте, что незначительное число рождается для богатства, а громадное большинство для бедности – казалась мне тогда химерой; однако я надеялся, что результаты всеобщего образования, особенно такого, которое повлечет добровольное ограничение численности народонаселения, сделает более сносной участь бедных. Одним словом, я был демократом, но отнюдь не социалистом.

В более поздних трудах Милля заметно влияние Гарриет Тейлор – социалистки, последовательницы Оуэна, на которой Милль женился в 1851 году после двадцати с лишним лет дружбы. Как отмечал Милль в «Автобиографии», «идеал конечного развития», которому были привержены супруги, «далеко превосходил демократический идеал и определенно позволял относить нас к общей категории социалистов». Если бы можно было найти форму социализма, совместимую с индивидуальной свободой, они с Гарриет, несомненно, сочли бы социалистический подход к распределению привлекательным:

С одной стороны, мы особенно восставали против тирании общества над индивидуумом, которая, по общепринятому мнению, лежит в основании большинства социалистических систем; с другой стороны, мы смотрели вперед в будущее, когда… распределение продуктов труда вместо того, чтобы зависеть, как теперь, от случайного происхождения, будет опираться, с общего согласия, на признанный принцип справедливости. <…> Мы полагали, что социальная задача будущего состоит в согласовании самой широкой индивидуальной свободы действий с правом собственности всех на сырой материал, предоставляемый земным шаром, с равным участием всех в выгодах от общественного труда[528]528
  Mill J.S. Autobiography // Idem. The Collected Works of John Stuart Mill / Ed. by J.M. Robson, J. Stillinger. Toronto: University of Toronto Press, 1981. Vol. 1. P. 239 [Милль Дж. С. Автобиография: История моей жизни и убеждений. М.: ЛИБРОКОМ, 2013. С. 205–207].


[Закрыть].

Учитывая все вышесказанное, становится понятно, почему социалисты-фабианцы с огромным уважением относились к Миллю как к утилитаристу, прошедшему большой путь от laissez-faire его отца к социализму. Коул писал об этом:

Они считали, что Джон Стюарт Милль находится в промежуточной точке между двумя интерпретациями утилитаризма. Хотя он симпатизировал социализму своего времени, он был слишком укоренен в старых традициях, чтобы полностью перейти в другую веру. Фабианцы считали себя теми, кто завершает начатую им работу, и таким образом находили дополнительные основания подчеркивать свою преемственность со старой либеральной мыслью[529]529
  Cole G.D.H. Fabianism.


[Закрыть].

Именно таким образом слова «либеральная мысль» и «либерализм» в экономической политике постепенно изменили свой смысл: вместо доктрины минимального государства, свободного рынка и свободы торговли – той, которая сегодня называется «классическим либерализмом» или «либертарианством» и которую ее противники называют «неолиберализмом» – они стали означать доктрину усиления роли государства в экономике, ассоциируемую с Фабианским обществом, или, в случае США, с «современным либерализмом» – доктриной «нового курса» Франклина Рузвельта и «великого общества» Линдона Джонсона.