Текст книги "Борьба экономических идей: Великие споры и эксперименты последнего столетия"

Теория экономического цикла: австрийцы versus монетаристы

Авторы докейнсианских денежных теорий, такие как Викселль, Мизес и Хайек (см. главу 3), объясняли деловой цикл «бум – спад» рассогласованностью планов сбережения и инвестирования. Центральные банки могут своими действиями вызвать такие расхождения, поскольку побочным следствием их действий по вливанию и изъятию денег становится отклонение рыночной процентной ставки от «естественного» уровня, который координирует желаемые сбережения с желаемыми инвестициями. Монетаристы (в том числе их предшественники, такие как Ирвинг Фишер, и преемники – сторонники новой классической теории, такие как Роберт Э. Лукас-мл.), соглашаясь с тем, что главным источником неприятностей являются центральные банки, смотрят на передаточный механизм делового цикла по-иному. Они оставляют без внимания движение процентных ставок на том эмпирическом основании (при том что их данные носят довольно-таки неполный характер), что денежная политика не в состоянии сдвинуть процентную ставку с естественного уровня достаточно далеко и надолго, чтобы это серьезно повлияло на инвестиции. Вместо этого главным источником потрясений они считают несовпадение количественного спроса на денежные остатки и их предложения. Избыточное предложение денег приводит к тому, что расходы оказываются выше ожидаемой величины (а избыточный спрос на деньги – к тому, что они оказываются ниже ее), и тем самым, ввиду негибкости заработной платы или неадекватного восприятия реальной величины предлагаемой заработной платы, воздействует на занятость таким образом, что реальные доходы отклоняются от естественного уровня.

В 1968 году Фридман кратко разъяснил, каким образом денежная экспансия может вызвать временный рост занятости и объемов выпуска по мере того, как расходование избыточных денежных остатков увеличивает номинальный спрос на товары и услуги, что, в свою очередь, воздействует на рынок труда:

Поскольку цены на продаваемые товары обычно реагируют на неожиданный рост номинального спроса быстрее, чем цены на факторы производства, получаемая реальная заработная плата снижается, хотя реальная заработная плата, которую работники ожидали получить, увеличивается, так как работники неявно оценивают предлагаемую заработную плату исходя из прежнего уровня цен. В действительности именно одновременное снижение реальной заработной платы ex post, с точки зрения нанимателей, и повышение ее ex ante, с точки зрения наемных работников, и создает возможность увеличения занятости[825]825
  Friedman M. The Role of Monetary Policy. P. 10.


[Закрыть].

Рост занятости в период бума можно изобразить так, как показано на рисунке 12.1 – как переход из точки А в точку B на краткосрочной кривой Филлипса.

LRPC – долгосрочная кривая Филлипса;

SRPC2 – первоначальная краткосрочная кривая Филлипса;

SRPC1 – смещенная краткосрочная кривая Филлипса

Рисунок 12.1. Долгосрочная и краткосрочная кривая Филлипса

Фридман добавлял, что «эта ситуация временная», поскольку «восприятие адаптируется к реальности». Краткосрочная кривая Филлипса смещается вверх, возвращая рынок от неестественно низкого уровня безработицы в точке B к естественному уровню безработицы в точке C. Подчеркивая временный характер таких изменений занятости и объемов выпуска, Фридман еще раз подтвердил положение количественной теории, в соответствии с которым реальные переменные в долгосрочном периоде не зависят от номинального количества денег. Джон Гэрли удачно сформулировал общую позицию Фридмана в виде афоризма «Деньги – это завеса. Но когда завеса колышется, реальное производство задыхается»[826]826
  Gurley J. Review of A Program for Monetary Stability by Milton Friedman // Review of Economics and Statistics. 1961. August. Vol. 43. P. 307–308.


[Закрыть].

«Маршаллианец» Фридман versus «вальрасианец» Лукас

Фридман в своем подходе к денежной теории следовал Маршаллу, а не Вальрасу[827]827
  Hoover K. Op. cit.


[Закрыть]. Иными словами, он не встроил свое объяснение цикличности на рынке труда в явную конструкцию общего равновесия, в рамках которой оптимизация и равновесие всегда пробивают себе дорогу. Это сделал Роберт Э. Лукас-мл. в серии известных статей 70-х годов. Получив докторскую степень в Чикагском университете в 1964 году, Лукас пришел в этот университет в качестве преподавателя в 1974 году, всего за три года до того, как его покинул Фридман, и в этом смысле стал его преемником в качестве ведущего специалиста по денежной теории на факультете. Лукас разработал математически более строгое доказательство монетаристского тезиса о том, что денежная политика, будучи нейтральной в долгосрочном периоде, в краткосрочном плане может оказывать деструктивное воздействие. Когда в 1998 году интервьюеры Брайан Сноудон и Говард Р. Вейн задали Лукасу вопрос: «Чем вас не устраивал методологический подход Фридмана?» – он ответил: «Мне нравится математика и теория общего равновесия. Фридману они не нравились. По-моему, он упустил свой шанс (смех)»[828]828
  Snowdon B., Vane H.R. Modern Macroeconomics: Its Origins, Development and Current State. Cheltenham, UK: Edward Elgar, 2005. P. 286.


[Закрыть].

Наследие монетаризма

«Новая классическая» макроэкономическая теория, разрабатывавшаяся в 70-х и 80-х годах XX века Лукасом и другими, начиналась как сильная форма монетаризма. Ради математической строгости она отбросила то, что ее авторы считали пустой болтовней о рынках, находящихся не в равновесии, и о ситуативном «трении» при установлении цен и ставок заработной платы. Модели общего равновесия оказались трудно совместимыми с идеей о том, что шоки со стороны предложения денег способны порождать экономические циклы. В конце концов, если экономика работает без трения, а ожидания рациональны, то что мешает людям, заметив изменения в величине денежной массы, немедленно скорректировать соответствующим образом цены и тем самым нейтрализовать всякие реальные последствия номинальных изменений? В эмпирическом отношении попытки количественно оценить значение монетарных шоков с помощью моделей новой классической теории дали, по словам Лукаса, следующий результат: «Невозможно приписать влиянию монетарных шоков больше четверти вариативности реальных переменных в послевоенный период. По крайней мере, никто не нашел способ это сделать»[829]829
  Ibid. P. 279.


[Закрыть]. Исследовательская программа новых классиков в сочетании с этим негативным эмпирическим результатом породила идею, что колебания вокруг долгосрочного тренда экономического роста (термин «циклы» к ним уже нельзя применять) должны в основном представлять собой реакцию на реальные, а не денежные шоки. Ведущую роль в разработке «теории реального делового цикла» сыграли Финн Кюдланд и Эдвард К. Прескотт, чьи совместные исследования были отмечены Нобелевской премией в 2004 году.

А что же стало с монетаризмом старой школы? В то время как аналитические положения монетаризма, такие как гипотеза о естественном уровне безработицы и объяснение инфляции на основе количественной теории денег сегодня признаются большинством экономистов, их политические рекомендации в виде «правила k процентов» в основном отвергнуты в пользу предложений о таргетировании уровня инфляции. Аналитические дискуссии сместились в сторону споров между новыми классиками и новыми кейнсианцами. И уж совсем парадоксально то, что по некоторым вопросам монетаристы старой школы оказались по одну сторону баррикад с новыми кейнсианцами[830]830
  См.: Yeager L.B. Op. cit. P. 281–301.


[Закрыть]. В частности, новые кейнсианцы в большей степени, чем новые классики, готовы согласиться с тем, что (1) циклические бумы и спады представляют собой неравновесные отклонения от долгосрочного тренда экономического роста, а не изменения самого этого тренда; (2) отклонения от макроэкономического равновесия не исчезают мгновенно, так как корректировочные лаги и трение имеют значение; (3) денежная политика способна ослабить или усилить циклические колебания. В то же время новые классики разделяют точку зрения монетаристов старой школы, что анализ макроэкономической политики, чтобы быть полезным, должен сосредоточиваться на свойствах альтернативных правил или режимов формирования политики, а не на том, как реагировать на самые последние флуктуации[831]831
  Данный перечень представляет собой вариант списка Делонга из пяти пунктов (см.: DeLong J.B. Op. cit.), из которого удалены сомнительные элементы.


[Закрыть].

Глава 13
Разрастание государства: общественные блага и общественный выбор

В 1959 году Рональд Коуз пришел в дом Аарона Дайректора в Чикаго на весьма необычный званый ужин. И хозяин, и прочие гости представляли собой самые сливки сообщества экономистов Чикагского университета – там были и Милтон Фридман, и Джордж Стиглер, и Арнольд Харбергер, и Джон Макги, и еще пятнадцать ученых. Коуз, деликатный британец, работавший профессором экономики в Виргинском университете, приехал в Чикаго, чтобы выступить в университете с докладом. В своей статье о регулировании радиовещания Федеральной комиссией по связи, которую незадолго до этого опубликовал Journal of Law and Economics, Коуз привел аргумент, который «чикагцы» сочли интересным, но ошибочным. Ужин был организован для того, чтобы дать Коузу возможность, о которой он сам попросил, убедить скептиков в правильности своего довода.

В опубликованной статье Коуз утверждал, что в конкурентной рыночной экономике акторы могут добиться эффективной аллокации ресурсов даже тогда, когда осуществляемые по соседству друг с другом виды деятельности вступают в конфликт – то есть, говоря на современном жаргоне, «интернализировать негативные экстерналии» с помощью взаимно согласованных побочных платежей. Например, если врачу мешает принимать пациентов шум с соседней кондитерской фабрики, то он и хозяин фабрики могут договориться об эффективном согласовании своих графиков работы. При этом рынок не только может достичь некоторой эффективной аллокации ресурсов, но достигнет одной и той же аллокации независимо от того, каким образом закон первоначально наделяет правами участников спора (например, встает ли он на сторону врача или кондитера) или, наоборот, на какую из сторон возлагает ответственность за убытки, причиненные конфликтом, – в предположении, что трансакционные издержки пренебрежимо малы и все участники стремятся к максимизации прибыли. Стиглер назвал это утверждение «теоремой Коуза». В случае потенциального создания взаимных помех радиовещательными фирмами – это было главной темой статьи Коуза, опубликованной в 1959 году, – система торгуемых прав частной собственности на различные радиочастоты позволит конкурирующим вещателям избежать наложения волн одинаковой длины и достичь эффективного сочетания форматов станций (новости, беседы, различные виды музыки). Не требуется никакого централизованного распределения лицензий.

Будучи редактором Journal of Law and Economics, Дайректор предложил Коузу убрать из статьи «теорему Коуза», но тот стоял на своем, и Дайректор в конце концов согласился на ее публикацию в первоначальном виде. Одним словом, все необходимые предпосылки для дискуссии после застолья были в наличии. Джордж Стиглер вспоминал об этом вечере:

Мы резко возражали против этой «ереси». Больше всех говорил, как обычно, Милтон Фридман. Он же, опять-таки как обычно, выполнял основную часть мыслительной работы. После двухчасового спора соотношение голосов изменилось с двадцати против Коуза и одного за него на двадцать один за Коуза. Какая потрясающая дискуссия! Потом я очень сожалел, что нам не хватило проницательности записать ее на пленку[832]832
  Stigler G.J. Memoirs of an Unregulated Economist. Chicago: University of Chicago Press, 2003. P. 76.


[Закрыть].

Воспоминания самого Коуза об этом вечере, которыми он поделился в интервью в 1997 году, совпадают с версией Стиглера, хотя в восприятии человека, которому приходилось отстаивать свою позицию, время, очевидно, шло быстрее. Ему показалось, что дискуссия продолжалась час, а не два:

Я сказал, что хочу получить возможность обсудить, в чем моя ошибка. Аарон Дайректор устроил встречу у себя дома. Там были сам Дайректор, Милтон Фридман, Джордж Стиглер, Арнольд Харбергер, Джон Макги – все чикагские «звезды», и они пришли, чтобы наставить меня на путь истинный. Они хорошо ко мне относились, но считали, что я неправ. Я изложил свою точку зрения, а затем они стали задавать мне бесконечные вопросы. Большинство вопросов задавал Милтон, но и остальные участвовали. <…>

Для меня это было изнурительно. Не знаю, приходилось ли вам беседовать с Милтоном Фридманом, но спорить с ним нелегко. Он очень умен. Он человек абсолютно справедливый, но ни одного промаха вам не простит. Он постоянно на вас давит. Но когда все это закончилось – не знаю сколько времени прошло, может час, – я понял, что устоял, а значит, победил. Если даже Милтон не отправил вас в нокаут за несколько раундов, значит, у вас все в порядке[833]833
  Looking for Results: An Interview with Ronald Coase // Reason. 1997. January [reason.com/archives/1997/01/01/looking-for-results].


[Закрыть].

Дискуссия за ужином стала катализатором написания статьи на соответствующую тему – главным образом именно за нее Коуз в 1991 году получил Нобелевскую премию по экономике. После того как Коуз одолел своих критиков в споре на званом ужине, его попросили более детально изложить свою аргументацию в письменной форме. Результатом стала статья «Проблема социальных издержек». Как справедливо отмечает Коуз в своей автобиографии, написанной для Нобелевского комитета, за ней «сразу же последовал большой успех. Она вызвала и продолжает вызывать много дискуссий. Более того, вероятно, она является самой цитируемой статьей во всей современной экономической литературе»[834]834
  Coase R. Autobiography // Сайт Нобелевской премии. 1991 [www.nobelprize.org/prizes/economic-sciences/1991/coase].


[Закрыть].

Разрастание государства в послевоенный период

В США после демилитаризации по окончании Второй мировой войны федеральный бюджет составлял около 14 % национального продукта. За следующие шестьдесят лет эта цифра увеличилась наполовину – примерно до 22 %. В 2009 году, в основном из-за сокращения ВВП в результате рецессии 2007–2009 годов, доля бюджета федерального правительства составила 24,7 % (показатель предыдущего года – 20,7 %). В течение последующих двух лет медленного оживления она оставалась на уровне, близком к 24 %. За тот же шестидесятилетний период доля ВВП, приходящаяся в США на бюджеты штатов и местные бюджеты, выросла в два с лишним раза – с примерно 4 до 9 %. Просуммировав федеральный бюджет, бюджеты штатов и местные бюджеты, мы увидим, что доля консолидированных государственных расходов в ВВП США по сравнению с первыми послевоенными годами существенно увеличилась: примерно с 18 до 31 %[835]835
  Доля федеральных расходов в ВВП в 1947–1951 финансовых годах в среднем составляла 14,1 %. Соответствующий показатель в 2006–2009 годах и, по предварительным оценкам, в 2010 году составил 22,1 %. Источник: исторические таблицы Office of Management and Budget [www.whitehouse.gov/omb/budget/Historicals]. Данные по бюджетам штатов и местным бюджетам в США взяты из приложения к исследованию: Mitchell M. State and Local vs. Private Sector Spending: Multiples of Base Year 1950, Inflation-adjusted // Mercatus Center at George Mason University. 2010. August 16 [mercatus.org/publication/state-and-local-vs-private-sector-spending]. Обзор соответствующих данных до 2004 года включительно, а также теорий разрастания государства см.: Garrett T.A., Rhine R.M. On the Size and Growth of Government // Federal Reserve Bank of St. Louis Review. 2006. January/February. Vol. 88. P. 13–30.


[Закрыть]. В Великобритании государство после войны контролировало 39,3 % и более, а в последнее время – 44,1 % ВВП[836]836
  «После войны» для Великобритании – это средний показатель с 1947/48 по 1951/52 финансовый год; «последнее время» – это период с 2006/07 по 2010/11 финансовый год. Источник: Historic Government Spending by Area: Get the Data Back to 1948 // Data blog, guardian.co.uk. 2010. October 18 [www.guardian.co.uk/news/datablog/2010/oct/18/historic-government-spending-area#data].


[Закрыть].

Признание факта этого роста не означает, что мы изначально исходим из того, что государство чрезмерно разрослось, или имеет идеальный размер, или по-прежнему слишком мало. Мнения экономистов по этому вопросу расходятся. Джон Кеннет Гэлбрейт в «Обществе изобилия» (1958) утверждал, что государство в США, учитывая уровень доходов частных лиц и урбанизацию, слишком мало: при «изобилии частных благ» страна и ее города «погрязли в бедности, если говорить об общественных услугах». Стоит отметить, что как раз в то время, когда Гэлбрейт писал эти строки (с 1950 по 1957 год), отношение государственных расходов на уровне штатов и муниципалитетов (без учета трансфертов, то есть прямого бюджетного перераспределения доходов) к частным расходам (ВВП минус государственные расходы) выросло на 26 %. Эти сетования сохранились и в переработанном юбилейном издании книги (вышедшем к сорокалетию ее первого выхода в свет), хотя с 1957 по 1997 год отношение расходов государства к частным расходам выросло еще на 30 %. Те же данные можно представить и по-другому: реальные (то есть с поправкой на инфляцию) государственные расходы штатов и муниципалитетов с 1950 по 2009 год увеличились в 9,7 раза, а частные расходы – в 5,2 раза[837]837
  Galbraith J.K. The Affluent Society. New York: Houghton Mifflin, 1958. P. 270; Idem. The Affluent Society / 40th anniversary edition. New York: Houghton Mifflin, 1998. P. 200. Данные о расходах снова взяты из: Mitchell M. Op. cit.


[Закрыть].

Впрочем, размер бюджета не дает полной картины расширения масштабов государства. Государственное регулирование воздействует на аллокацию экономических ресурсов и требует расходов частных фирм на выполнение соответствующих норм, и эти расходы не отражаются в государственном бюджете. Косвенным измерителем масштабов регулирования, осуществляемого федеральными властями США, является объем «Федерального реестра» (Federal Register) – официального журнала, в котором публикуются принятые и предлагаемые к принятию подзаконные акты федеральных ведомств. Первый «Федеральный реестр», опубликованный в 1936 году при Франклине Рузвельте, имел объем 2060 страниц, а «Федеральный реестр» за 2010 год включает в себя более чем 80 тыс. страниц.

В послевоенный период разрабатывались две основные экономические теории государственного сектора, ставящие перед собой двойную задачу объяснения реального и нахождения оптимального размера государства, – это теория общественных благ (public goods) и теория общественного выбора (public choice). После краткого представления мы подробно расскажем о них ниже.

Теория общественных благ, первопроходцем которой был Пол Самуэльсон, рассматривает государство как добросовестного исполнителя, нанятого гражданами для предоставления тех желаемых ими благ и услуг, которые в силу своих особенностей не могут быть произведены рыночной экономикой в достаточном количестве. Налогоплательщики ограничивают сферу деятельности государства теми функциями, которые они готовы оплачивать. Государство разрастается, когда у общества возникает спрос на более широкую сферу его активности. Экономисты, пытающиеся объяснить разрастание государства изменением спроса налогоплательщиков, обычно полагают, что спрос на общественные блага увеличивается не пропорционально реальным доходам, а в растущей пропорции, и именно поэтому государство растет быстрее, чем частный сектор экономики[838]838
  См., например: Bergstrom T.C., Goodman R.P. Private Demands for Public Goods // American Economic Review. 1973. June. Vol. 63. P. 280–296. Авторы трактуют количественную оценку взаимосвязи между расходами местных властей и доходами частных лиц в соответствующей местности как оценку эластичности спроса на общественные блага по доходам. Они в явном виде формулируют это допущение: «Количество муниципальных благ, выбираемое тем или иным местным сообществом, представляет собой то количество, которое желает получать потребитель с медианным доходом в рамках этого сообщества» (Ibid. P. 281).


[Закрыть].

Теория общественного выбора, основателями которой были Джеймс М. Бьюкенен и Гордон Таллок, исходит из того, что от государственных программ люди часто не только выигрывают, но и проигрывают, то есть существуют налогоплательщики, для которых налоговое бремя превышает получаемую ими выгоду. (Милтон Фридман называл выигрывающих от такой активности государства «железным треугольником», сторонами которого являются группы интересов, бюрократы и выборные должностные лица[839]839
  Friedman M., Friedman R.D. The Tyranny of the Status Quo. New York: Penguin, 1985.


[Закрыть].) Представим себе, к примеру, что из-за квоты на импорт автомобилей средняя цена машины увеличивается на две сотни долларов. Повышение цены ложится бременем на потребителей, но выгодно местным автопроизводителям. Совокупная величина ущерба, который несут потребители, превышает выгоду, получаемую автопроизводителями (потенциальные покупатели машин, которые вынуждены отказаться от этой идеи из-за более высоких цен, несут ущерб, но производители не получают от этого выгоды в виде дополнительных доходов), но тем не менее проигравшие не способны заблокировать это политическое решение, потому что выигравшие более влиятельны. С этой точки зрения размеры государства определяются борьбой между налогоплательщиками и группами, получающими привилегии от государства. Последнее разрастается, потому что его бенефициары находят способы переиграть налогоплательщиков с их интересами.

Конечно, вопрос о надлежащих размерах государства уже не первое столетие занимает политических теоретиков. Профессора политологии и философии часто предлагают студентам написать доклад, в котором сравнивались бы точки зрения Томаса Гоббса и Джона Локка, Александра Гамильтона и Томаса Джефферсона, Джона Ролза и Роберта Нозика. Для экономиста же естественно начинать с Адама Смита.

Какую роль должно играть государство в экономике?

В «Богатстве народов» (книга V, глава 1) Адам Смит оставлял за государством три функции: оборону страны, отправление правосудия и общественные работы. Последняя функция по существу совпадает с производством общественных благ, определяемых так, как это принято в современной экономической науке. Смит писал:

Третьей и последней обязанностью государя или государства является основание и содержание таких общественных учреждений и таких общественных работ, которые, будучи, может быть, в самой высокой степени полезными для обширного общества в целом, не могут, однако, своей прибылью возместить расходы отдельного человека или небольшой группы людей; поэтому нельзя ожидать, чтобы частное лицо или небольшая группа частных лиц основывали и содержали их[840]840
  Smith A. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations / 5th ed. London: Methuen, 1904. P. 214 [Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 675–676].


[Закрыть].

Лежащий в основании этой формулировки принцип состоит в том, что государству следует вступать в игру (если этого не сделали частные предприниматели) для финансирования производства всякого блага, затраты на которое меньше, чем его ценность для общества. Если общественная ценность блага есть сумма всего того, что все пользователи готовы заплатить за пользование им, то почему частные предприниматели не желают производить имеющее такую ценность благо, чтобы получить от этого прибыль? Должен существовать какой-то барьер, мешающий им в реальности взимать за него суммы, близкие к тем, которые пользователи готовы платить. Если сформулировать проблему таким образом, то напрашивается вопрос: каким таким свойством должно обладать благо или услуга, чтобы для предпринимателей было невозможным взимание достаточной платы за него с пользователей по их доброй воле? Адам Смит не исследовал этот аспект проблемы, но представил очевидные, по его мнению, примеры таких благ: дороги, гавани, мосты, каналы, почта. У этого списка есть одна интересная особенность: ни одно из указанных благ, по-видимому, не соответствует принципу, лежащему в основании данного подхода. Все пять перечисленных благ можно успешно предоставлять пользователям на платной основе. В частности, операторы, занимающиеся эксплуатацией дорог, каналов и мостов, – будь то частные или государственные – взимают плату за проезд по ним. Владельцы гаваней берут плату за стоянку кораблей. Почтовые отделения доставляют письма и посылки за деньги.

Смит также считал необходимыми некоторые формы государственного регулирования, например строительный кодекс, предписывающий сооружать брандмауэры между соседними зданиями, чтобы помешать распространению пожаров. Поддерживал он и ограничения, которые, по его мнению, должны были играть аналогичную роль в банковском секторе, предотвращая эффекты перетекания.

Анализ вопроса о надлежащей роли государства в рамках неоклассической экономической теории можно считать дальнейшим развитием критерия, примененного Смитом для случая общественных работ. Отказываются ли частные предприниматели предоставлять определенное благо, даже если (предположим) суммарная готовность бенефициаров заплатить за него превышает затраты? Если это так, то рынок не позволяет реализовать все потенциальные выгоды от производства и обмена. Результат, который дает рынок, неэффективен. Какие-то возможности остаются неиспользованными. Если производство блага можно профинансировать за счет точно выверенных налогов так, чтобы ни одному гражданину не пришлось платить в виде налога бо́льшую сумму, чем соответствует его внутренней готовности платить за это благо, то финансируемое из налогов производство блага может принести чистую выгоду каждому налогоплательщику-пользователю. Рядовой налогоплательщик Джонс, по его собственной оценке, получит от этого блага больше выгоды, чем выплатит в виде налога. Конечно, он предпочел бы получить благо вообще не платя налог, но в соответствии с его предпочтениями все же лучше, если все платят этот налог ради предоставления блага, чем если никто налогом не облагается, но и благо не предоставляется.

Используемая здесь в качестве нормативного эталона ситуация, в которой реализуются все выгоды от добровольного обмена, получила название «Парето-эффективности» или «Парето-оптимальности» – по имени итальянского экономиста Вильфредо Парето. Если частные трансакции не могут обеспечить Парето-эффективность при предоставлении блага или услуги, то говорят, что имеет место «провал рынка» (market failure). Ключевое утверждение теории общественных благ состоит в том, что в ряде важных случаев, а именно когда речь идет об общественных благах, государство в принципе способно приблизить ситуацию к Парето-эффективности (его действия могут быть Парето-улучшающими). Для государства существует роль, с которой согласится каждый из нас, в том числе налогоплательщики, которые будут ее финансировать. Для каждого человека выгода равна издержкам или превышает их, поэтому если кому-то в результате и не становится лучше, то никому уж точно не становится хуже – именно с его собственной точки зрения. Согласно этой теории, если дело доходит до предоставления общественных благ, то, по выражению философа и экономиста Дэвида Шмидца, «все мы хотим, чтобы государство заставило каждого из нас вносить свой вклад и тем самым сделало нас богаче»[841]841
  Schmidtz D. The Limits of Government: An Essay on the Public Goods Argument. Boulder, CO: Westview Press, 1991. P. 2.


[Закрыть].

Эта краткая схема аргументации теории общественных благ поднимает ряд вопросов, на которых мы подробнее остановимся ниже. Но одно серьезное возражение возникает сразу при взгляде на эти доводы с позиций теории общественного выбора: различие существует не только между идеальным и реальным рынком, но и между идеальным и реальным государством. Наличие потенциального Парето-улучшения, которого можно достичь с помощью государства, не гарантирует, что оно будет реализовано, когда государство предпримет соответствующие действия на практике. Мы не должны вести себя подобно пресловутому судье на музыкальном конкурсе, который, услышав небезупречное исполнение песни первым конкурсантом, присваивает приз второму, даже не прослушивая его. «Провал государства» может привести к еще худшим последствиям, чем «провал рынка».