Текст книги "Африканский тиран. Биография Носорога. Начало"

Золото завоевала на сей раз представительница Италии с красивой долгой спиной и безконечными ногами. Груди у неё при этом почти не было, что нисколько не остановило Кифару, который после церемонии и обеда пригласил обеих чемпионок к себе в апартаменты. Француженка на сей раз не отказалась и до вечера задавала тон в их сладострастных играх.

Третий день был последним. Спортивная его часть закончилась перед обедом главным матчем – Франция против Италии. Надин, как всегда, взяла на себя судейство. Придуманные ею накануне церемонии настолько всех возбудили, что теперь после каждого заброшенного мяча отличившаяся девушка подбегала к креслу, на котором восседал довольный жизнью Кифару, торопливо целовала ему руку и бежала играть дальше. В коротких перерывах он вставал, подходил к кому-нибудь с полотенцем и вытирал разгорячённые тела. Все понимали, что он здесь хозяин, а они его живые куклы, однако никто не обижался и старался, напротив, получить удовольствие. И выиграть матч. Потому что Надин заранее намекнула: особенно отличившихся ожидают очередные дорогие подарки. Все играли с огоньком и заодно использовали всякую возможность, чтобы угодить Кифару.

Что и говорить, матч получился на загляденье.

Ни одной из команд не удавалось уйти в отрыв.

На последних секундах итальянки вели всего на два очка и, полагаясь на свою защиту, справедливо считали, что игра сделана.

Француженки бились до последнего, однако их силы, особенно моральные, были на исходе.

Надин, следившая за часами, уже взяла в рот свисток, когда мяч почти случайно попал в руки Рыжей Лани, безнадёжно пытавшейся уйти от своей торжествующей опекунши.

Она была слишком далеко от кольца и бросила по нему исключительно от отчаяния.

И попала!

Три очка!

Надин неумолимо свистнула, возвещая о конце матча.

Франция победила.

Кифару остался крайне доволен первым опытом проведения мероприятия подобного размаха и не остался в долгу. Француженки получили по небольшому, но довольно тяжёлому слитку золота каждая. Итальянки тоже не остались без памятных призов. Кифару и их наградил золотом, только в форме монетки с изображением носорога. Конечно, было бы дешевле отделаться пачками каких-нибудь евро, но за ними пришлось бы лететь, обменивать в банке, а кроме того, как правильно заметила Марина, они бы не отражали ничего, связанного именно с посещением Кисивы. Золото, к тому же необычное, настоящее, с клеймами, будет обменено не сразу и обязательно попадёт на глаза подруг и знакомых, то есть послужит дополнительной рекламой. Мир женского спорта потихоньку узнает о Кифару и его частных турнирах.

Он, конечно, в этом сомневался, однако послушался.

В конце концов, баскетболистки грустно улетели, оставив после себя множество приятных воспоминаний и не один десяток часов видео. На сей раз он подготовился ещё лучше, чем когда встречал венесуэльскую «мисс». Фотоаппарата и телефона ему уже казалось мало. Неплохими камерами были отныне оборудованы все основные помещения, включая спортивную площадку, душевые и его собственная спальня, а запись он отключал только на ночь.

Некоторые сцены при просмотре возбуждали его даже сильнее, чем в жизни. То ли в силу отстранённости, то ли из-за эффекта подглядывания, однако их хватило ему надолго, чтобы не спешить задумываться о следующих гостях.

Одиночество в толпе

В определённые периоды жизнь выходит на ровное плато, когда время начинает течь равномерно, когда желания и стремления уходят куда-то на задний план, а на первый выходит уверенность в том, что цель достигнута, и отныне так будет всегда.

Обычно, если у человека ещё нет своей семьи, и он живёт для себя, впервые это происходит между двадцатью пятью и тридцатью годами.

Вскоре отсутствие жены даёт о себе знать, и снова появляется ощущение падения вниз, что часто оказывается позабытым стремлением двигаться вверх, к новому плато. Которого после создания семьи приходится ждать ещё лет десять – пока подрастут дети.

Обычным языком это называется «почивать на лаврах».

Кифару о жене не думал, о детях – тем более. А когда он думал о себе, его не покидало предательское чувство удовлетворения.

Теперь у него было всё, о чём он раньше даже не помышлял. Ему не нужно было ни рыбачить, ни охотиться, ни торговать, чтобы прокормиться, у него было достаточно денег, чтобы безбедно прожить до следующей своей смерти, ни в чём себе не отказывая, покупая то, что захочет, или даже того, кого захочет, не думая о цене, а думая лишь о том, куда это всё деть. Да, судьба в любой момент была готова подложить ему свинью, он не мог окончательно забыть об опасностях, однако сейчас всё это оставалось где-то за чертой его безбрежного горизонта, из-за которого каждое утро неумолимо поднималось одно и то же лучезарное солнце. Вечером оно, правда, снова закатывалось в противоположной стороне, где-то за островом, но лишь затем, чтобы обогнуть земной круг и наутро снова пожаловать в гости, как раз и навсегда заведённая машина счастья.

Из колеи Кифару слегка выбило то, чего он меньше всего ожидал.

Мазози дважды мягко отказалась посещать его одинокую обитель, оба раза сославшись на какие-то, как ему показалось, малозначительные дела. Никаких раздоров между ними отродясь не было, ей явно нравились их игры не меньше, чем ему, поэтому Кифару пришёл в лёгкое замешательство и в третий раз решил сам пожаловать к ней – домой.

Векеса предыдущим летом благополучно отправился к праотцам, и Мазози с дочкой жили теперь одни, что давало Кифару дополнительную свободу, которой он не хотел пользоваться, по-прежнему стесняясь пересуд и делая таким образом одолжение подруге, которая слишком хорошо понимала, что игры играми, а жениться на ней Кифару не собирается.

Подходя в то утро к её дому, он издалека увидел Мазози. Та стояла на пороге и говорила с мужчиной, в котором Кифару безошибочно узнал одного из командиров городской дружины. При этом он заметил, что они оба вышли и дома, то есть это была не случайная утренняя встреча, но утреннее прощанье. Кифару всё стало ясно. Тем не менее, он решил не таиться и не обижаться, а прояснить расстановку сил.

Он не закатывал сцен ревности и даже не стал стучать в дверь, когда Мазози за ней скрылась. Он пролежал на крыше своей башни, по которой успел соскучиться, до обеда, и когда Мазози снова вышла, направляясь в сторону рынка, сделал так, будто они буднично пересеклись по дороге.

– Когда свадьба? – прямо спросил он добродушным тоном.

– Он ещё не сделал предложения, – спокойно ответила Мазози, не видя смысла отпираться.

– Ясно.

– Извини.

– Я не в обиде. – Кифару изобразил на лице грусть, хотя в душе у него, как ни странно, ничего не поменялось. – Почему?

Мазози улыбнулась.

– Когда ты отвёл меня в подвал и показал всё тамошнее оборудование, я поняла, что для тебя это больше, чем игра. А я уже не в том возрасте и положении, чтобы быть одной из многих твоих игрушек. Я ещё надеюсь обустроить собственную жизнь.

– Похоже, у тебя получается. Он хороший парень.

– Да, мне так тоже показалось. – Она замялась. – Ты, правда, не обижаешься?

– Нет, конечно. Более того, что бы ни случилось, знай, мои подвалы для тебя всегда открыты.

Мазози рассмеялась, хотя была вправе посчитать подобное приглашение ниже своего достоинства. Ей нравилось чувствовать себя униженной. После того разговора Кифару даже решил, что она и в самом деле когда-нибудь сама к нему вернётся.

Между тем ни Марина, ни Момо не могли в этом отношении заменить Мазози. Обе они ценили его компанию, его выдающиеся достоинства, его щедрость и темперамент, однако было очевидно, что роль рабынь – если только это ни короткая прелюдия к долгой и бурной любовной сцене – им в тягость. В отличие от них Мазози одной этой роли хватало на то, чтобы пережить бурю эмоций и получить, возможно, даже больше удовольствия, нежели от объятий в постели.

Кифару подумал об этом, когда по прошествии некоторого времени оказался почётным гостем на свадьбе Мазози и её счастливого избранника, получившего в этой связи недельный отпуск. Заметно подросшая за последние месяцы Узури смотрела на обоих исподлобья, будто сравнивая, хотя об отношениях матери с Кифару она толком не могла даже догадываться. Сделав окончательный выбор, она встала со своего места у дальнего конца импровизированного стола, выставленного для гостей по традиции прямо перед домом, и подошла.

– Почему ты не радуешься, дядя Кифару? – спросила она, рассматривая его лицо своими большущими глазами.

– Кто тебе сказал? Я очень даже рад за них обоих.

– Я вижу, что нет. Ты тоскуешь.

– Тоскую?! – Он изобразил, как должен выглядеть, когда тоскует на самом деле. – Вот так?

– Ну, нет, не кривляйся. Ты тоскуешь, но только внутри. Не бойся, кроме меня этого никто не замечает.

– И что же ты замечаешь, маленькая колдунья?

– Что тебе одиноко, дядя Кифару. Даже здесь, на празднике. Ты бы сейчас больше хотел уйти к себе в замок, но там, ты знаешь, тебе будет ещё хуже.

– Почти угадала, – подыграл он ей с улыбкой, хотя от слов девочки ему стало слегка не по себе.

– Я бы пошла с тобой, но мне пока нельзя. А где Фураха?

– Только что здесь его видел. Да вон же он, в кустах прячется! Машет тебе рукой.

– Я побежала, дядя Кифару.

Узури снова странно посмотрела на него, подхватила подол короткой юбочки и устремилась на стройных ножках туда, где её поджидал будущий жених.

Фураха тоже заметно подрос. По его словам, они с Узури уже два раза по-настоящему целовались, хотя он так и не понял, понравилось ему это или не очень. Кифару в этой связи ждал от младшего брата каких-нибудь щекотливых вопросов, но тот не снимал личины самостоятельности и рассказывал только то, что считал нужным. Родителям, похоже, он пока не сообщил даже о поцелуях.

Было ли ему и в самом деле одиноко? Пожалуй, что нет. Тоскливо? Иногда. Тоской избалованного судьбой холостяка, которому доступны все радости жизни, но часто просто лень протянуть руку.

Несколько раз он ловил себя на том, что отправляется в дежурный объезд острова на джипе Имаму, но при этом не столько осматривает боеготовность постов своей дружины, сколько выискивает среди стаек любопытных девушек из соседних деревень ту, которая бы ему приглянулась как достойная замена Мазози. Увы, за обилием симпатичный лиц и фигурок он не обнаруживал той, во взгляде которой прочитал бы нужную ему гамму чувств. Звучит напыщенно, однако на компромиссы с собой он идти не хотел.

Тем временем вездесущая Надин вышла на связь и сообщила, что подобрала для него новое развлечение: «потрясающую теннисистку из Румынии». Потрясающей, по её словам, девушка была во всех отношениях – как внешних, так и спортивных.

Звали теннисистку Илинка Гречану.

Кифару поискал её в интернете и, действительно, обнаружил, что та уже считается чем-то вроде мировой «мисс тенниса» и при этом подаёт большие надежды в плане достижений. Она проиграла в финале Уимблдона и выиграла австралийский кубок в смешанной паре. Про неё писали многие издания, да и сама девушка не гнушалась подливать масла в огонь своей растущей популярности довольно откровенными фотографиями в социальных сетях благо ей было, что показать. Родилась она вообще-то не в Румынии, а в Молдавии, но в Румынию перебралась с родителями ещё будучи школьницей, а сейчас большую часть года жила и тренировалась где-то в Испании.

Не долго думая, Кифару согласился её принять.

Дочь Румынии

– Не перенапрягайте руку! – звонко кричала Илинка, проворно метаясь по своей половине корта и отбивая даже уходящие в аут мячи обратно на сторону Кифару. – Старайтесь сжимать ракетку только в момент приёма. И работайте всей рукой, а не только кистью. От плеча. Забудьте про силу. Работайте на точность.

В одних спортивных тапочках и повязке на лбу она чувствовала себя совершенно естественно.

Кифару любовался живой статуэткой и заражался её азартом.

В жизни, выбравшись накануне из вертолёта, она оказалась гораздо более миниатюрной, нежели Кифару представлял её по фотографиям. Кроме того, она, вероятно специально, нацепила на себя какую-то безформенную хламиду, полностью деформировавшую фигуру, будто хотела с первого взгляда ему не понравиться. При этом она очаровательно улыбалась из-под тёмных очков, а чёрные волосы хищно метались над головой в вихрях от пропеллера.

Кифару снял с неё сначала очки, а потом и хламиду. Проделал он это без предупреждения, когда проводил гостью в её будущие покои и закрыл за собой дверь, оставив не у дел последовавшую было за ними Надин.

Румынка не удивилась и не стала разыгрывать смущения, видимо, неплохо проинформированная заранее. Удивилась и смутилась она лишь тому, как он себя повёл, когда она осталась стоять нагишом посреди мягкого ковра в ожидании чего-нибудь вроде объятий или поцелуев. Вместо них Кифару отошёл на почтительное расстояние, опустился в кожаное кресло и принялся её задумчиво рассматривать. Он не задавал ей вопросов, не отдавал команд, просто смотрел и потягивал из длинного стакана через соломинку холодный сок. Она не знала, что делать, но тут услышала неизвестно откуда доносившуюся тихую музыку и стала в такт ей слегка пританцовывать.

Тело девушки было смуглым благодаря загару, о чём свидетельствовали более светлые полоски кожи от бикини. Маленькие грудки дерзко топорщились острыми сосками. Красивый рельеф рёбер переходил в ромбики на плоском животе. Узкие бёдра. Точёные ляжки. Сильные икры. Трогательно розовый педикюр на пальчиках, утонувших в шерсти ковра, когда она приподнялась на цыпочки.

Он предложил её сока. Она кивнула, приблизилась к креслу и, почти не раздумывая, присела к нему на колени. Он погладил её прямую спину под чёрной гривой волос и почувствовал ладонью влажность кожи. Нет, конечно, она волновалась.

– Ты очень красивая, – сказал он, награждая её за послушание ледяным бокалом.

На лице девушки отразилось лёгкое замешательство, знакомое Кифару по многочисленным подобным ситуациям. Она чувствовала на спине одну его руку, видела перед собой вторую, но тогда откуда же та рука, которая поддерживает её снизу и отчасти покачивает? Обычно позднее прозрение на сей счёт вводило девушек в ступор, они недоверчиво смотрели на него большими глазами и невольно разевали рты.

Илинка же запрокинулась и стала хохотать, забрызгивая всё вокруг соком.

– Надин намекала, что он у вас большой, но я себе даже вообразить не могла…

– Ты это о чём?

– А на чём я сижу?

– А на чём бы ты хотела сидеть?

– А на чём предложите.

За словом в карман она не лезла. Отчасти ввиду отсутствия карманов, отчасти в виду отсутствия одежды, но главным образом в силу своей румынской женственности и сообразительности. Что Кифару особенно понравилось.

Вероятно, поэтому он не стал спешить делать её своей любовницей.

Нет, конечно, он дал ей поиграть своим ууме, вполне невинно, не дальше поцелуев, а вот всё остальное, на что она после такой преамбулы могла рассчитывать, было в буквальном смысле вырвано у неё из рук и отложено на неопределённый срок. Она снова отнеслась к подобному обхождению с пониманием, губы дуть не стала, одеваться тоже, и после короткого отдыха они встретились на корте.

Кифару хотелось, чтобы гостья играла босиком, но та внезапно показала характер и заявила, мол, без обуви он пусть сам бегает, если хочет, а она профессионалка и профанировать не собирается.

Строптивость ей очень даже шла.

С теннисной точки зрения Кифару её откровенно разочаровал, но когда она узнала, что он держит ракетку практически впервые, напротив, восхитилась его природным талантом и взяла на себя роль требовательной тренерши.

Ночь они провели каждый в своей спальне, правда, Кифару не смог отказать себе в удовольствии и в кампании Надин. Заодно ему хотелось отблагодарить её за столь ценное приобретение.

– Я знала, что она тебе понравится, – сказала та с улыбкой Шахерезады и добавила: – Ты не обидишься, если я завтра вас покину?

– Что-то случилось?

– Нет, но может. Когда за ней вернуться?

Кифару задумался. За один вечер он не успел раскусить румынку, однако уже чувствовал, что игра может затянуться. Она ему нравилась внешне, нравилась даже больше, чем недавняя мисс вселенной (или мира), но в ней было ещё нечто, требовавшее пристального внимания, тонкой отмычки, одним словом, времени.

– Я тебе дам знать.

– О, даже так! – Надин изобразила удивлённую Шахерезаду. – Уж не пора ли мне начать ревновать?

– Ты не умеешь.

– Я многого до знакомства с тобой не умела.

К утру она узнала ещё много нового и интересного, после чего улетела, поцеловав Кифару «по старой баскетбольноё традиции» руку, а наигранно взгрустнувшую Илинку – в щечку.

Оставшись в одиночестве, то есть наедине с клиентом, девушка не замкнулась, а повела себя ещё более раскрепощённо.

После утренней тренировки она охотно позволила ополоснуть себя в прохладном душе и растянулась в шезлонге возле бассейна, на сей раз босиком.

– Я ужасно выгляжу, – заявила она, поясняя пальчиком, что имеет в виду светлые полосы недостаточно загорелой кожи. – В Европе нигде сейчас толком не позагораешь, а солярии я не переношу.

– А что случилось с Европой?

– Зима. Только в прошлом месяце удалось вырваться на Канары, но там с этим делом довольно строго. Да и нудистские пляжи вовсе не так хороши, как их расписывают.

– А чем плохи нудистские пляжи?

– Контингентом. Что ни мужик, то обязательно какой-нибудь озабоченный старпёр. Ещё хорошо, если в плавках. Они считают, что дамы раздеваются не для себя, а для них. Только аппетит портят.

– Через несколько дней на тебе не останется ни малейших следов Канар, – пообещал Кифару, легонько поглаживая её маленькие грудки ладонью, чудесным образом по-прежнему пахнувшей губной помадой Надин. – Кстати, это где?

Он оказался прав. Смуглая от природы Илинка к концу первой недели пребывания на острове стала с головы до ног сплошной шоколадкой. Ради этого она пошла на попятную и несколько тренировок бегала по корту босиком, чтобы туфли не мешали загорать изящным ступням, которые Кифару по вечерам любил ненароком приласкать и поцеловать. Делал он это отнюдь не по-рабски, а очень даже по-хозяйски, когда намыливал усталую девушку в ванной после долгого дня или вращал прикованной к деревянному кресту в подземелье.

Она не сопротивлялась, принимая и то, и другое как должное.

То ли внешность, то ли податливость, то ли и то, и другое вкупе со спортивным настроем так увлекли Кифару в новой знакомой, что он на протяжении многих дней отказывался покидать замок. Жизнь снаружи почти перестала его интересовать. Он только отвечал на телефонные звонки явно раздражённой Марины, да принимал редкие пакеты с продуктами, которые ему исправно доставляли под вечер с рынка две знакомые торговки по предварительной договорённости. Вид торговки имели любопытствующий, однако дальше ворот он их не пускал, а от ворот ничего интересного толком видно не было.

Илинка домой тоже не рвалась. Кифару по понятным причинам запретил ей пользоваться мобильным телефоном, однако утром давал в своём присутствии просматривать полученные накануне сообщения и писать ответы. Его слегка удивляло молчание её родителей, на что девушка пояснила, мол, у них сложные отношения. Зато тренерский штаб настойчиво пытался выяснить её ближайшие планы, поскольку своим отсутствием она срывала подготовку к очередному турниру. «Я тренируюсь», отвечала она, но не жаловала никого более чёткими объяснениями происходящего. Правду она писать не могла, а ложь ей, видимо, претила.

Правда же состояла в том, что она влюбилась. Влюбилась не так, как влюблялась до этого – сначала в детстве, трепетно, в своего первого тренера, а позже, отчаянно, в партнёра по парному разряду, с которым у неё даже успели сложиться на недавних сборах довольно серьёзные отношения – а как преданная собака в строгого хозяина, считая за честь принести ему тапочки или лизнуть ботинок. Причём обе повинности, равно как и многое другое, она исполняла не просто охотно, но с упоением, которому могла бы позавидовать, если бы знала, занятая новыми для неё семейными делами Мазози.

В какой-то момент Илинка за ненадобностью вообще перестала носить одежду. Даже из ванной или душа выходила, не вытираясь полотенцем, в одних домашних тапочках, чтобы не замочить пол, и быстро обсыхала на ветерке, гулявшем по комнатам замка, или в объятьях Кифару, который, напротив, предпочитал сохранять дистанцию одетости, говорившую о разнице их статусов.

Стояла жара. После тренировки, даже утренней, футболку можно было выжимать, однако он упорно не раздевался до тех пор, пока они ни выбивались из сил, носясь по корту, и ни шли отмокать в относительную прохладу бассейна.

Здесь он позволял девушке всевозможные шалости, которыми она быстро приводила его в подобающее состояние, и они самозабвенно и мощно, как положено настоящим атлетам, занимались любовью.

Потом, когда прилив страсти покидал их разомлевшие берега, Кифару, чтобы приблизить его возвращение, надевал на Илинку замечательный кожаный ошейник, брал в руку короткий поводок из тонкой, но прочной цепочки, и вёл девушку гулять по территории замка, постепенно зараставшей щедро посаженной травой, неприхотливыми кустами и маленькими пока что пальмами. Перевоплощаясь в домашнего питомца, она всю дорогу шла на четвереньках, ластилась к ногам хозяина и изящно повиливала тем местом, где мыслился хвостик.

Иногда прогулка заканчивалась в главной комнате подземелья, которую Илинка нежно называла «пыточной», и тогда вечерняя тренировка отменялась. Роли рабыни девушка отдавалась без остатка, сперва хныча от унижения и предвкушения мук, потом крича во весь голос от боли и наслаждения собственной порочностью, и, наконец, скуля и умоляя не останавливаться или повторить.

Несколько раз, чтобы её только сильнее раззадорить, Кифару бросал Илинку одну, прикованную к стене или распятую, и преспокойно удалялся в башню, где проводил в мягкой постели остаток ночи, и возвращался лишь поздним утром.

Однажды так продолжалось несколько дней кряду. Илинка не возражала, не перечила и даже не спрашивала, когда всё это закончится. Она послушно переносила лишения, порку, грубое, почти животное выражение любви со стороны не забывшего о её существовании хозяина, подобострастно целовала за неимением лучшего его ноги, а на третий день уже как должное воспринимала то, что он ставит перед ней еду не в тарелке, а высыпает всё прямо на пол. Поил он её, как пичугу, из ладони, и она при этом, если ей позволялось, смотрела на него так, будто была самой счастливой рабыней на свете.

В другой раз, уже под вечер, он спустился в подземелье не один, а в сопровождении Марины, которой не терпелось увидеть, кого от неё с таким упорством до сих пор прятали. Кифару сразу нашёл ей занятие и поручил тщательно вымыть Илинку, прямо здесь, из шланга, после чего велел раздеться самой и продемонстрировать гостье, как нужно его любить, чтобы не попасть на цепь.

Бедная румынка снесла все физические и душевные муки стоически и в подтверждении своей непоколебимой преданности хозяину слизала и сцеловала все следы его любви с разгорячённого тела слегка озадаченной такой реакцией мексиканки. На самом же деле она дала таким образом ей понять, что не собирается уступать его никому, как бы её ни провоцировали.

Заинтригованный, Кифару взялся испытывать терпение Илинки дальше. Он снял с неё кандалы, вывел из подземелья, но не позволил сменить роль. Девушка оставалась его любимой собачкой всю ночь и весь последующий день, а он при этом проводил время с Мариной, ни в чём себе не отказывая. Спала она возле их кровати, на прохладном полу, положив под голову ладонь и поджав к груди ноги, чтобы не замёрзнуть.

Марина пожалела Илинку первой. Произошло это после того, как Кифару поручил ей выпороть девушку за то, что та, как ему показалось, не слишком усердно помогала им принимать утреннюю ванну. Качество своей работы, то есть чистоту его кожи девушка обычно проверяла поцелуями, однако поступать так же по отношению к Марине почему-то не стала. Когда Кифару поставил ей это на вид, она, разумеется, бросилась исправлять ошибку и принялась жадно лизать Марине босые ступни. Марина не выдержала щекотки, рассмеялась и сказала Кифару, что он перегибает палку. Ему это тоже не понравилось, и когда Марина собиралась уже положить плётку, которой только что несколько раз довольно чувствительно хлестнула по натянутым ягодицам, велел передать орудие наказание Илинке, чтобы та ей отомстила за боль. Марина не испугалась, решив, что это всего лишь игра, однако Илинка её разубедила, била с размахом и быстро довела растерявшуюся бедняжку до слёз не только обиды. Успокоил её Кифару тем, что после короткой экзекуции приказал Илинке вернуть плётку, а Марине – повторить наказание, на сей раз по-настоящему. В итоге обе за завтраком ёрзали на стульях и переглядывались исподлобья. Зато Кифару остался доволен этой импровизированной дуэлью и впервые за несколько дней позволил Илинке поесть в прямом смысле слова по-человечески, вилкой с тарелки, а не языком и губами – с пола.

День они тихо и мирно провели сначала на корте, а потом – отдыхая возле бассейна, причём девушки по-прежнему предпочитали лежать на животах, чтобы не тревожить ссадины пониже спины. Кифару сам намазал обеих вязкой слизью из листьев алоэ и каких-то трав и пообещал больше их не трогать.

Неприятности сближают. Неприятности и боль сближают вдвойне. А когда к этому примешиваются унижение, ревность и азарт, узы дружбы становятся только прочнее. Мало кто об этом догадывается, и ещё меньше тех, кто об этом знает. Кифару не знал. Илинка и Марина – тоже. У Марины, правда, был некоторый опыт уступок своей доли в пользу Мазози и Момо, но с новой игрушкой Кифару вся атмосфера ощущалась теперь как-то иначе. Момо по большей части просто забавлялась, Мазози втянулась в игру от житейской скуки, тогда как у Илинки был выбор, и она сознательно выбрала роль безвольной вещи.

– Ты её хозяин и слуга, – прямо заявила Марина, улучив момент, когда девушка убежала на несколько минут в туалет. – На себя не похож.

– Я? – удивился Кифару. – Она моя рабыня.

– Это тебе так кажется. Ей, правда, тоже, но я-то вижу, как ты души в ней не чаешь. Похоже, вы нашли друг друга. Поздравляю.

– Перестань.

Марина, лежавшая в постели на боку, сменила позу, поморщилась и снова повернулась к Кифару серьёзным лицом.

– Когда хозяева влюбляются в своих рабынь, те становятся их хозяйками. Иногда даже женят на себе.

– Ну, ты далеко заглядываешь!

– Ты забываешь, что она в первую очередь женщина, и потому видит многое так же, как и я. А не так, как ты. И стоит ей догадаться о своей силе над тобой – ты попался. Будь я на её месте, точно бы такого шанса не упустила.

– Ещё не поздно, – улыбнулся он.

– Нет, спасибо. Не для того я хорошо себя вела, слушалась папу и училась в дорогих школах, чтобы получать удовольствие от издевательств и стыда.

– Неужели хоть чуть-чуть не хочется? – Он поласкал её податливую грудь.

– В дорогих школах я научилась сдерживать свои желания.

– Но ведь не всегда же…

– Всегда.

– Что, и даже эта вот штучка тебя не соблазнит?

– Кифару! Это не «штучка», а штуковина! Когда ты успел так её накачать? Ты ведь только что кончил!

– Ну, так соблазнит или нет?

Она ответила ему смехом, и когда Илинка вернулась в комнату, трудно было сказать, кому кого стоило ревновать больше.