Текст книги "Африканский тиран. Биография Носорога. Начало"

Дружина

Следующий день считался на острове праздничным, никто в школу не будил, и Кифару думал поваляться в постели подольше, однако у отца оказались другие планы.

Праздник так и назывался – Ухуру44
  Независимость (суахили)


[Закрыть]. Много лет назад в это день Кисива как государство обрело независимость. Никто за неё не боролся, крови не проливал, поэтому день был выбран почти произвольно и совпадал с началом сезона дождей, которые раньше проливались на головы островитян и их соседей гораздо чаще, чем теперь. Вместе с дождями на озеро приходили настоящие бури с ураганными ветрами, рыбный промысел почти прекращался, однако благодаря этому естественному обстоятельству Кисива оказывался предоставленным сам себе. Поэтому у праздника было и другое, неофициальное название – Вамесахау55
  Забытый (суахили)


[Закрыть].

По случаю праздника на центральной площади Катикати устраивались торжества, поучаствовать в которых сходились жители всего острова. Не все, конечно, поскольку многим ни до Катикати, ни до праздника не было дела: они спешили разобраться со своими домашними заботами и запастись всем необходимым на период вынужденного бездействия. Старики тоже предпочитали оставаться дома. Зато для молодёжи наступало раздолье. Ухуру был прекрасной возможностью повстречаться с новыми людьми, завязать новые знакомства и, кто знает, может быть даже найти вторую половину.

Площадь тоже так и называлась – Мраба66
  Площадь (суахили)


[Закрыть]. В обычное время здесь господствовал рынок. Сегодня рыночные лотки сдвигались к краям, а середину занимали музыканты, исполнители народных песен и, разумеется, подо всё это непрерывно танцующая публика.

По традиции начинался праздник с приветственных речей старейшин, которые напоминали собравшимся о главном поводе: народ Кисива имеет славную историю, его никто и никогда себе не подчинял, быть жителем их острова – почёт и привилегия, так что давайте пожелаем друг другу многих лет мира, добра и процветания.

Раньше Кифару был слишком мал, чтобы правильно понимать происходящее. Его гораздо больше интересовали всякие сладости, которые почему-то именно в этот день можно было найти на лотках улыбающихся торговок в одинаково оранжевых платьях и платках. Таонга говорила, что эти женщины всю остальную часть года живут на дальней оконечности острова, в местечке под названием Таму, где самые плодородные почвы и где издавна готовили самые вкусные блюда, причём многие из рецептов хранились ими в секрете даже от остальных соплеменников. Действительно, Таонга не раз пыталась дома сотворить нечто подобное, например, медовым леденцам с орехами, которые здесь продавались на специальных ниточках, однако такого вкуса, чтобы захотеть проглотить язык, у неё не получалось.

Теперь без сладостей тоже, конечно, было не обойтись, но они как-то сами собой отошли на второй план. Сейчас важнее был отец и то, ради чего они в первую очередь сюда пришли. А пришли они, как тот объяснил по дороге, чтобы воспользоваться очень хорошим поводом и поговорить со старейшинами.

Старейшины избирались в каждом более-менее крупном городе острова, но главными среди них были трое, и всех их Кифару хорошо знал, потому что, во-первых, они раньше дружили с его дедом, а во-вторых, потому что они сами были дедами его друзей. Так что вообще-то пообщаться с ними при желании он мог бы в любое время, однако сегодня общаться предстояло не ему, а отцу, что придавало происходящему важности, равно как и тот факт, что собрать старейшин вместе удавалось далеко не всегда, поскольку двое из них были ещё достаточно полны сил и бодры, чтобы не сидеть дома с трубкой и чашкой, а трудиться и помогать семьям.

Одного из них звали Гугу. Он был отцом Имаму и дедом близнецов, Кваку и Квеку.

Второго звали Мвенай. Он был отцом их учительницы, Вереву.

Наконец, старейшего из старейшин звали Векеса. Он уже ничьим отцом не был, а жил втроём со старушкой-женой и внучкой, Мазози, подругой Таонги. У неё тоже круглился живот, так что ожидалось пополнение. Поговаривали, что Мазози пошла по стопам матери, поскольку и у той никогда толком не было мужа. Она умерла при родах, отчего Векеса так внучку и называл77
  Мазози – «слёзы»


[Закрыть]. Теперь Таонга переживала о том, чтобы судьба не повторилась, и всё обошлось.

Отец постоял в стороне, послушал торжественные речи, а потом сделал сыну знак, и они направились к главному зданию не только в Катикати, но и, пожалуй, на всём острове. На суахили оно называлось каниса, что следовало переводить как «церковь». Но поскольку это была не церковь в обычном понимании, местные предпочитали говорить ибандала, то есть, скорее, «помещение для встреч» или просто «комната, где собираются люди».

Ибандала представляла собой добротное глинобитное сооружение, построенное в незапамятные времена и прекрасно сохранившееся. Когда-то оно было даже двухэтажным, но молния ударила в росший рядом баобаб, огромная ветка отвалилась и проломила крышу, разрушив часть верхнего этажа. Ветку сняли, разрубили и понаделали удобных скамеек, которые стояли теперь здесь же, вокруг площади, а весь этаж пришлось разобрать, чтобы сохранить остальное. Новую крышу укрепили балками, и в итоге ибандала, какой её застал Кифару, получилась эдаким теремом с чердаком.

Уже на его веку церковь раскрасили. Занимался раскраской отец Бахати, их футбольного капитана. Он считался художником, хотя нигде этому ремеслу не учился, зато умел смешивать и получать очень яркие краски, которые как нельзя кстати пришлись на выцветших от времени глиняных стенах. Благодаря этому смелому новшеству здание сегодня выглядело пёстро и весело, то есть именно так, как должно выглядеть место, куда каждому хочется зайти.

А заходили в ибандалу по самым разным поводам.

Многие шли проведать Убабу.

Убаба был… убаба. На суахили его бы называли мганга, но «мганга» – это нечто вроде шамана, а убаба – гораздо больше, чем просто шаман. Это и знахарь, и лекарь, и вещун, и ворожей, и жрец, и много чего ещё, о чём Кифару мог только догадываться.

Убаба жил в ибандале, жил безвылазно, то есть даже по праздникам не выходил к людям. Кому надо, те приходили к нему. Говорили, что ему неизвестно сколько лет и что он пережил всю свою семью. Другие поправляли, что Убаба, мол, потому и убаба, что у него, в отличие от большинства, семьи вообще никогда не водилось, из-за чего он сошёл с ума и стал всезнающим отшельником, живущим и за не родившихся детей, и за внуков, и за правнуков.

К Убабе шли за советом. Шли за утерянным здоровьем, когда обычная медицина не помогала. Шли, чтобы пообщаться с предками. Чтобы узнать судьбу. Чтобы судьбу изменить.

Кто-то считал Убабу обладателем несметных богатств. Кто-то – бедняком, у которого за душой нет ничего своего.

Дети любили послушать Убабу, потому что он захватывающе, в лицах умел рассказывать историю их народа, звучавшую из его уст как кладезь красивых и страшных сказок. При этом он сам словно превращался в своих героев и позволял раскрывшей рот детворе не только услышать, но и увидеть происходящее.

Долгое время Кифару полагал, что Убабу и есть главный человек на их острове. Но однажды он наведался в ибандалу вместе с дедом и с изумлением обнаружил, что Убабу перед Адетоканбо если не лебезит, то ведёт себя в его присутствии очень и очень почтительно. Так он узнал про совет старейшин, который тоже заседает в ибандале, принимая важные для всего острова законы, и к которому Убабу не имеет никакого отношения, разве что сугубо соседского.

Сегодня они с отцом шли именно на совет.

Просто так взять и заявиться на совет было невозможно. Но только не для отца Кифару. Он был сыном Адетоканбо.

Старейшины заседали в просторной зале, занимавшей почти всё внутреннее пространство церкви. Кроме входной двери, в зале была ещё одна, в дальней стене, за которой находилась келья Убабу. Сейчас она оказалась закрыта.

Стоявшие при входе двое стражей в национальных одеждах воинов и с копьями наперевес могли показаться частью костюмированного праздника, однако проверять это предположение никто никогда не отваживался. Стражи имели грозный вид и совершенно конкретные инструкции: держать всех праздно шатающихся на расстоянии копья.

Отец прошёл между ними, как незримый дух. Стражи только кивнули ему. Кифару, затаив дыхание, просеменил следом.

– А, это ты, Абиой! – приветственно поднял руку с курительной трубкой Векеса. Он сидел на полу, с прямой спиной, сухой и седовласый. У него была борода, что считалось редкостью даже среди старейшин. Двое других тоже белели сединами, но бород у них не было. – Заходи, заходи. Спасибо, что не забываешь старых друзей.

– Мы как раз Адетоканбо вспоминали, – сказал Гугу, сидевший слева от Векесы и державший трубку в зубах.

Трубка была кривой и висела, как рыболовный крючок.

Мвенай полулежал на локте чуть поодаль. Он не курил, однако выглядел не менее задумчиво. Вместо трубки у него в руке была полупустая бутыль с длинным горлышком. Появление гостей он встретил раздражённым бурчанием и нехорошим взглядом мутноватых глаз.

Векеса указал на пол перед собой.

Отец и Кифару сели, скрестив ноги.

Мвенай молча протянул отцу бутылку, но тот вежливо отказался, улыбнулся и приготовился сказать то, ради чего они пришли.

– Не спеши, Абиой, – остановил его Векеса. – Ты, я вижу, заглянул к нам по важному делу, а важные дела второпях не делаются. Лучше скажи, почему ты привёл с собой сына.

– Кифару уже большой и многое понимает. Вчера именно он заставил меня задуматься над тем, что я хотел бы с вами обсудить. В нём зарождается дух.

Отец говорил спокойно, однако в его голосе чувствовалась гордость.

– Хорошо, очень хорошо. – Векеса сладко затянулся. – И что же такое сказал тебе твой сын?

– Он спросил, почему мы пускаем к себе чужестранцев.

Векеса изобразил на лице непонимание, приглашая к пояснению.

– Вчера какие-то кенийские бандиты под видом полицейских нагрянули к ним в школу, прямо на урок, – сменив тон, продолжал отец. – Дочка наверняка вам рассказывала, уважаемый Мвенай. Я слышал, что она повела себя с ними как настоящая кисива и выпроводила их взашей. Вчера всё обошлось. Но мы ведь понимаем, что этим так не кончится. Они уже суют свои носы в наши лодки. – Он оглянулся на дверь. – Мы празднуем независимость, а в это время чужаки разгуливают по нашей земле. Они предлагают деньги тем, кто готов предать своих соплеменников. Они размахивают оружием. Кто им вообще разрешил сюда являться?

– Раз уж ты, Абиой, упомянул мою дочь, – неожиданно взял слово Мвенай, – я вынужден напомнить, с чего эта история началась. Произошло убийство. Убили их людей…

– Мы их не защищаем, – прервал его Векеса. – Но и не выгораживаем убийц. Они имеют право знать.

– Я так и думал, – понизил голос отец. – Они имеют то право, которое мы сами им даём. Видимо я чего-то не знаю или не понимаю, но если бы кто-то сунулся с оружием ко мне домой, я убил бы его вот этими руками. И не стал бы разбираться, из Кении он, из Уганды или из соседнего города. У нас всегда были правила.

– Так ты пришёл напомнить нам о правилах? – застучал зубами по трубке Гугу. – Похвально, Абиой. Однако мы их знаем. – Он выдержал паузу, призывая старейшин к вниманию. – И поэтому я с тобой совершенно согласен. Была допущена ошибка. Простительная, кстати, потому что мы успели привыкнуть к спокойной жизни. – Снова пауза. – Кто дал добро на приезд тех бандитов? Ведь мы же не станем спорить о том, что те, кого убили, были именно бандитами?

Старейшины переглянулись.

Мвенай пожал плечами.

Векеса нахмурился.

– Они были на джипах, – вырвалось у Кифару. – На джипе, – поправился он, поскольку не должен был знать подробностей той трагедии, и имел в виду, конечно, посещение кенийцами школы.

Отец кивнул и посмотрел на старейшин.

– Верное замечание, – согласился Гугу. – Это значит, что их сюда к нам доставил паром с большой земли. Паром! И никто их не остановил, даже не проверил.

– Не можем же мы теперь запретить швартоваться у наших берегов парому, – усмехнулся Мвенай. – Паромы нужны, чтобы доставлять тяжёлые грузы. Одними лодками наши нужды сегодня уже не обеспечишь.

– Нам не нужны чужие джипы, – заметил отец. – Достаточно джипа Имаму, который стоит и никому не мешает.

Гугу понял намёк, вынул изо рта трубку и поддержал:

– Предлагаю запретить въезд на территорию острова посторонних машин. Запрет можно мотивировать загрязнением окружающей среды. Мы заботимся о нашем здоровье и здоровье наших детей.

– Повод хороший, – согласился Векеса. – Вот только о чём мы будем заботиться, когда они возьмут и пересядут на верблюдов.

Мвенай засмеялся, подавился и закашлялся.

– Я рад, что некоторые считают это поводом для веселья, – не повышая голоса, снова заговорил отец. – Но мы с сыном, внуком Адетоканбо, воспользовались праздником и пришли к вам троим не для развлечения, а чтобы призвать задуматься и положить конец тому, что может перерасти в катастрофу для Кисивы, его народа и его независимости, которую мы все так любим в этот день отмечать.

Кифару никогда прежде не слышал, чтобы отец говорил так чётко, как по писанному. И так смело.

– Произошедшее показало, что прошли те времена, – продолжал он, – когда мы могли позволить себе прятать голову в песок и надеяться на забывчивость наших соседей. Если мы не дадим им отпора теперь, они про нас вспомнят и не просто вспомнят, а сделают предметом раздора. Нас снова станут рвать на части.

– Так ты пришёл нас спрашивать, учить или ругать? – ссутулился было Векеса и снова выпрямился: – Или предлагать? Не поверю, чтобы у сына Адетоканбо не было заготовлено дельного плана.

Теперь улыбались все трое, причём, как показалось Кифару, вполне дружелюбно.

– План у меня есть, – согласился отец. – Правда, не знаю, насколько он вам понравится. Я думал над ним всю ночь. Но я думал один и только одну ночь. Вы можете предложить что-нибудь получше.

– Не стесняйся, рассказывай, – выпустил облачко пахучего дыма Гугу.

Кифару чувствовал, что у него начинает слегка кружиться голова. Вероятно, старейшины курили не чистый табак или не табак вовсе. Он слышал, будто Убаба умеет готовить какие-то специальные травы, от которых сознание просветляется настолько, что некоторые начинают видеть духов и общаться с ними. Хорошо бы старейшинам это помогло увидеть сейчас его знаменитого деда.

– У нас на Кисиве никогда не было своей армии, – говорил между тем отец. – Потому что она нам не нужна. Это верно. И воевать ни с кем мы не собираемся. Но нам нужна охрана, нам нужно хотя бы несколько бригад молодых и крепких ребят, которые бы следили за общим порядком.

– Дружинники, – подсказал Гугу.

– Называйте, как хотите. Важно, чтобы они были действительно дружными, бдительными и решительными. И чтобы у них были полномочия. В частности, чтобы никто из приезжих на наш остров не мог миновать их пост.

– Тогда это уже не дружинники, а пограничники, – задумчиво хмыкнул Мвенай. – Но идея мне нравится.

– Если мы переходим к обсуждению, – сказал Векеса, – то я позволю себе напомнить, что когда-то такое у нас уже было. Я сам состоял в такой дружине. Помнится, мы ходили по Катикати и заигрывали с девушками.

– Да, было дело, – поддакнул Мвенай.

– А потом всё сошло на нет, – кивнул отец. – Слышал, помню. Но именно поэтому я предлагаю нечто другое. Когда вы дружинили и ухаживали за девушками, кто вам платил?

– Никто, – закатил глаза Векеса. – Дружина всегда была почётной и добровольной.

– То-то и оно! Если вернуться к ней в том виде, как раньше, ничего путного не получится. Каждый город будет защищать себя, заботиться исключительно о своих нуждах и того и гляди переругается с остальными. Даже если те же кенийцы специально не станут подливать масла в огонь. Мы это знаем и потому должны если уж действовать, то действовать наверняка. Ведь вы прекрасно понимаете, как заставить бригады разных районов действовать заодно.

Это прозвучало как утверждение, хотя было вопросом.

– Намёк ясен, Абиой, – почесал бороду Векеса. – Деньги. Деньги, выплачивающиеся всем из одного места. Как и прилагающиеся к ним распоряжения. Тогда не будет никакой самодеятельности.

– Вы совершенно правы. Именно до этого я и додумался нынче ночью.

– И где ты собираешься эти деньги брать? – поинтересовался Мвенай. – Из налогов?

Про налоги Кифару слышал. Все семьи на острове каждый месяц откладывали часть заработанного в общий котёл, что впоследствии шло на особые нужды: старикам помочь, потолок школы залатать, праздник устроить.

– Но ты же понимаешь, – продолжал Мвенай, – что налогами в каждом городе и в каждой деревне распоряжаются местные старейшины. Поэтому твоего, как выразился Векеса, «одного места» никак не получается.

– Значит, надо его создать, – встал на сторону отца Гугу. – Мы должны собрать большой совет и обсудить эту задачу на нём. Идея-то толковая. И нужная. Как говаривал твой дед, Кифару, «совершить ошибку и не исправить её…

– … это и значит совершить ошибку» – закончил за него Кифару. – Я тоже буду дружинником, когда вырасту.

Он подыгрывал им, прикидываясь наивным ребёнком, знающим, что взрослые на подобное легко покупаются.

Все рассмеялись.

Когда в тот же день, наевшись сладостей и наигравшись в футбол, Кифару пересказал услышанное и увиденное в церкви Абрафо, тот сначала не поверил ушам, а когда поверил, то пришёл в восторг.

– Мы с тобой запишемся в дружину, нам дадут автоматы, мы будем охранять Катикати и ухаживать за девушками! Твой отец здорово придумал!

– Всё не так просто, – глубокомысленно заметил Кифару. – Но старейшины обязательно что-нибудь сделают. От этого зависит наше будущее.

Он настолько проникся важностью момента, что то и дело дёргал отца, интересуясь, принято ли какое-нибудь окончательное решение. Отец улыбался, трепал его по голове и предлагал запастись терпением.

Дух деда

Миновало несколько дней.

Временное затишье в вопросе создания дружины не помешало другим событиям развиваться стремительно.

Прошёл слух, будто семейство Зэмы видели на острове. Это означало, что они никуда на большую землю не сбежали, а просто прятались.

Кифару как раз сидел в гостях у Абрафо, уплетая вкуснейшее рагу из картофеля, кукурузы и гороха, когда примчался вне себя от волнения его старший брат и поднял крик, мол, их отца какие-то люди заловили на пристани и куда-то потащили. Все находившиеся в тот момент дома соседи высыпали на улицу и побежали следом за братьями выручать их незадачливого папашу.

«Какими-то людьми», разумеется, были всё те же кенийцы.

По дороге выяснилось, что Чизоба, отец Абрафо, был знаком с отцом Зэмы, и надумал себе на беду защитить его, сказав, будто вернулся из очередного плавания в Уганду и видел всё семейство там, прямо на рыбном рынке. Он надеялся на то, что тем самым собьет преследователей со следа, и они, поверив ему, оставят остров в покое.

Те же верить не спешили и решили сперва проверить. А для этого первым делом учинили ему допрос. Причём с традиционным кенийским пристрастием.

Когда вся толпа высыпала на причал, оказалось, что Чизобу уволокли в «холодильник» – специальное здание на краю пристани, куда рыбакам разрешалось временно сгружать улов и быть уверенным, что он не сразу протухнет.

Двери холодильника стояли распахнутыми, и с улицы можно было увидеть Чизобу, привязанного к стулу посреди полутёмного помещения, забитого ящиками с рыбой. Перед сезоном дождей ловля всегда идёт лучше обычного.

Толпа остановилась и стала кричать на разные голоса.

Кифару протолкнулся вперёд.

Перед входом в холодильник, как недавно перед входом в церковь, маячили двое охранников только уже не местных и не с копьями, а самых что ни на есть кенийских да к тому же с автоматами, причём, судя по равнодушным лицам, настоящими.

Третий бандит, очевидно, их главарь, разговаривал внутри с Чизобу, точнее, бил его по щекам и требовал отвечать правду.

Появление толпы не произвело на него должного впечатления.

Зато вид автоматов возымел смешанное действие: одни благоразумно замолчали и замерли, другие, напротив, закричали ещё громче и схватились за стоявшие тут же без дела багры.

Напряжённость на глазах нарастала. Назревала драка с весьма предсказуемыми последствиями.

Кифару сожалел лишь о том, что всё произошло так быстро, и он не успел прихватить с собой Webley, который дожидался своего часа в надёжном тайнике с двумя патронами в обойме. С ним бы сейчас всё было так просто!

Нельзя сказать, чтобы он не боялся. Однако в тот день, когда он первый раз в жизни стрелял по врагам чужого ему человека, было гораздо страшнее. Видимо, ко всему можно привыкнуть.

Подхватив старенький потёртый портфель в охапку, будто тот мог защитить его от пуль, Кифару отделился от толпы и медленно, но неотвратимо, как судьба, пошёл туда, к Чизобу. При этом он понуро опустил голову и старался не замечать обоих автоматчиков, которые, возбуждённые криками и баграми, взяли свои смертоносные пушки наперевес и водили из стороны в стороны одноглазыми дулами.

Недавно отец говорил про закапывание головой в песок как красноречивый символ трусости. Если ты никого не видишь, то можешь подумать, что спрятался. Пусть он поступает сейчас трусливо, однако Кифару казалось, что если смотреть не на врагов, а только на Чизобу, он останется невидимым.

Как ни странно, это почти сработало.

Трусость довела его безпрепятственно до самых дверей холодильника. Наверное, прошло несколько секунд, но только таких, которые тянутся годами и запоминаются навсегда.

Теперь он смотрел не на Чизобу, а на дознавателя: очень злого, очень накаченного и очень чёрного – чернее всех, кого Кифару доводилось видеть. Не шоколад, а уголь. Или безлунная ночь.

– Как тебя зовут? – спросил он, подойдя вплотную.

Чернокожий остановил руку на замахе и раздражённо уставился на какого-то карапуза с портфелем.

– Что надо? Пошёл отсюда!

– Как тебя зовут? – повторил Кифару чуть громче, не меняя позы и не отрывая взгляда от налитых кровью белков.

– Сказал же – проваливай!

Кифару не шелохнулся.

Сейчас у него не было даже острой ветки. Он мог использовать только слова и понимал, что любое из них способно как нанести урон, так и дать осечку.

– Ты знаешь мистера Набонго Ва Хинга?

Парень явно не ожидал услышать ничего подобного.

Воспользовавшись заминкой, Кифару вкрадчиво продолжал:

– Мистер Ва Хинга сказал, что расследует убийство твоих друзей. Я ему помогаю. Вот. – Кифару медленно открыл портфель и достал листок бумаги, на котором был написан заветный номер. – Он дал мне свой телефон. Хочешь, я ему сейчас позвоню и расскажу, чем ты тут занимаешься вместо того, чтобы искать настоящих убийц в Уганде? – Теперь короткая пауза, чтобы слова долетели до цели. – Мистер Ва Хинга умный. Он знает, что такие, как ты и твои друзья, только и умеют, что силу показывать. Ты разве не слышал, что автоматы на нашем острове запрещены?

– Запре… Чего?

– У меня нет автомата, – застенчиво улыбнулся Кифару. – И у тех людей, которые сейчас порвут вас всех, тоже. Они нам не нужны. И если вы хотите, что-то выяснить, то и вам тоже. – Пауза, чуть подольше. – Ты меня понял, дядя? Или пойдём звонить мистеру Ва Хинге?

Чёрный качок смотрел на карапуза с портфелем и листком бумаги сверху вниз и о чём-то усиленно думал. Кифару тоже молчал, видя, что картинка и звук не складываются сейчас в буйной голове. Картинку было легко смахнуть рукой, но звук спокойной угрозой уже проник в сознание и затеребил чувства. Голова не понимала, как такое вообще может случиться, зато чувства улавливали вибрации слов и предупреждали об опасности.

Качок глянул на толпу, на своих товарищей и выпрямился.

Поскольку все были заняты выяснением отношений и ничего другого не замечали, ему пришлось вынуть из-за спины пистолет, передёрнуть затвор и пальнуть в потолок.

За грохотом выстрела воцарилась гробовая тишина.

Оба автоматчика оглянулись, ожидая, очевидно, увидеть труп на стуле.

Главарь сделал короткий знак рукой.

Автоматы дружно клюнули дулами в землю.

– Не прощаюсь, – сказал он не то пленнику, не то Кифару, сунул пистолет обратно за пояс и пошёл на толпу.

Толпа расступилась, наблюдая, как все трое вразвалочку идут по причалу, садятся в припаркованный тут же джип и резко укатывают прочь, подпрыгивая на кочках.

– Ты понимаешь, дурачина, что тебя могли убить? – отчитывал его вечером отец после того, как выслушал восторженные рассказы соседей о том, какой у него отчаянно смелый сын. – Ты хотел стать героем, но запросто мог стать им посмертно. Этим отморозкам всё равно, кто перед ними.

– Нет.

– Что нет?

– Им не всё равно. И никаким героем я тоже стать не хотел.

– Это всё твои уроки, – с остервенением тёрла полотенцем чистую тарелку Таонга, не зная, плакать ей или смеяться. – «Врагов надо уничтожать»! Это твои слова. Вот он теперь и лезет на рожон.

– Никуда я не лезу, – взвыл от обиды Кифару. – Я вообще не сам всё это делаю. Меня ведут.

– Тебя что? – не расслышал отец.

– Меня ведёт дух деда.

Это было лучшее, что он смог придумать на тот момент, чтобы оправдаться и чтобы от него, наконец, отстали.

Отец почесал затылок, хмыкнул и улыбнулся.

– Я же не говорю, что ты не молодец. Конечно, молодец. Не все бы до такой глупости додумались. И Чизобу ты, похоже, своей дуростью спас. Он тут передо мной прям весь распинался от благодарности и уважения. Говорит, ты того парня будто околдовал на месте. Он аж в лице переменился. Ты ему что, сказал, что у нас оружие запрещено? Так и сказал?

– А разве это не так?

Таонга подошла и положила тёплые ладони племяннику на плечи.

– Уверена, что ты до сих пор не сделал уроки.

– Нам сегодня ничего не задали.

– Надеюсь, ты не думаешь, что тебе удастся обмануть меня так же просто, как того негодяя?

Она не сердилась и даже поцеловала его в щёку. Сегодня от Таонги пахло не только стряпнёй, но и цветами гиацинта.