Текст книги "Африканский тиран. Биография Носорога. Начало"

МММ

С загоранием и крышей пришлось, правда, повременить, поскольку события вокруг футбольного турнира развивались стремительно и завлекли в свою воронку и Кифару, и Момо. Обоим в перерывах между матчами приходилось давать интервью спортивным каналам: ему – как главному, в глазах общественности, человеку на острове, ей – как представительнице редкой для женщин профессии в футболе, да ещё японке, да ещё одинаково свободно говорившей на нескольких языках, да ещё такой бодрой и симпатичной. Оба с навязанными им ролями смирились, обоим они под конец стали даже нравиться.

Кифару оказался в чуть более выгодном положении, поскольку всякий раз мог перевести стрелки на Абрафо, который тоже был не прочь пообщаться с прессой «на благо дела», однако английский ему давался не очень, поэтому телевизионщикам приходилось звать переводчиков.

Все были довольны организацией и масштабами. На сей раз команд приехало столько, что турнир пришлось растянуть почти на неделю с одним днём короткого отдыха перед решающими матчами на выбывание и финалом.

– Гостиница еле справляется, – жаловался Абрафо.

Это притом, что поселили в ней только гостей, а неподалёку от комплекса пришлось на скорую руку возводить временные домики для размещения сотрудников и местных, кому было не с руки каждый вечер возвращаться домой.

Сюда же, к комплексу, стихийно прирос рынок, где шла бойкая торговля съестным, сувенирами и прочими товарами, которые могли заинтересовать публику. Торговцы были довольны такой возможности поправить свои семейные бюджеты, и хотя за места предприимчивый Абрафо брал с них небольшую мзду в пользу турнира, никто не роптал.

– Если так пойдёт и дальше, – заметил как-то в разговоре Имаму, – сюда придётся переносить саму столицу.

На что Абрафо, не моргнув глазом, возразил:

– А у нас тут и так столица. Спортивная.

В честной и упорной борьбе финальную победу одержала команда Италии. Что дало синьору Брунетти полное право напомнить о себе. Здоровался, благодарил и прощался он уже на суахили, а в остальное время переводчица расторопно доносила его мысли про будущее взаимовыгодное сотрудничество на футбольном поприще и необходимость скрепить достигнутые успехи формальным договором между двумя столь уважаемыми государствами.

– Президент Италии – мой племянник, – сказал он, исчерпав все прочие аргументы. – Если понадобится, он готов, я точно это знаю, сам приехать к вам с официальным визитом. Хотя, мне кажется, более весомым знаком нашей искренней заинтересованности будет не менее официальное приглашение вам посетить нас. Я организую вам встречу с папой.

– Он тоже ваш племянник?

Синьор Брунетти воспринял вопрос серьёзно.

– Нет. Но это не помешает. Ватикан ещё никогда не был так близок к остальной Италии.

– Или наоборот, – подсказала его пышная спутница, слова которой переводчица тоже честно перевела, за что была проколота не слишком одобрительным взглядом.

– Передавайте вашему президенту наш не менее искренний привет. Я обязательно это предложение обдумаю, обсужу и дам вам знать.

– Не сомневаюсь, не сомневаюсь, – понял, что пора откланиваться, итальянец и вручил стоявшей здесь же Момо свою визитку, приняв экзотическую девушку, видимо, за секретаря. – Нитакуона хиви карибуни4646
  До скорой встречи (суахили).


[Закрыть]. Звучит очень по-итальянски.

Заметившие этот обмен любезностями другие делегации не преминули выстроиться в живую очередь, и к моменту закрытия стадиона смеющаяся Момо вручила усталому Кифару целую пачку собранных карточек.

– Теперь вашему величеству будет что почитать на ночь, – добавила она.

– А я думал, что у меня на это не останется времени. Кстати, с Абрафо я договорился. Он тебя не ждёт до послезавтра. Твои девочки пока потренируются с ребятами. Им это только на пользу пойдёт.

Первый раз они поцеловались гораздо раньше, чем оказались на крыше башни. Собственно, к концу турнира она уже прекрасно познакомилась с его выдающимся достоинством и сделала всё от себя зависящее, чтобы он об этом не пожалел. Что до Абрафо, то его даже уговаривать не пришлось. Он видел, что друг светится от счастья, и только похлопал его по плечу:

– Сколько нужно, столько пусть гуляет. Я ведь специально для тебя старался. Не забудь только потом на свадьбу позвать.

Так что про «послезавтра» Кифару придумал сам. Решил не расхолаживаться и изначально держать себя в рамках, не забывая про Марину и Мазози.

Которые занимались своими делами и про турнир только слышали. Возвращение Кифару в сопровождении странной незнакомки было истолковано ими правильно, хотя и встречено по-разному.

Марина при знакомстве на следующее утро в помещении банка извинилась и сделала вид, будто её ждут какие-то важные переговоры с представителями новых клиентов.

Что касается Мазози, то она подошла к знакомству творчески и сама наведалась под вечер в гости. Не успел Кифару её представить, как она, переступив порог, сделала то, что умела делать с таким изяществом и чувством – разоблачилась.

При виде застывшей в позе покорности голой гостьи, на лице Момо возникло такое же выражение недоумения, как тогда, на стадионе, когда она осознала, что трогает не батон колбасы и не черенок лопаты.

– Твоя рабыня?! – переспросила она. – Но мне никто раньше не говорил, что у вас тут процветает рабство!

– Исключительно добровольное, – вздохнул Кифару, стараясь всем своим видом не придавать значения происходящему, хотя сейчас ему больше всего хотелось выпороть Мазози по-настоящему. – Тебя это смущает?

– Меня? Смущает? – Момо вскочила с кресла, расплескав чай, который собиралась выпить перед очередным восхождением на крышу, к счастью, прохладный, и решительно направилась к двери. – Извини, но я к рабству не привыкла. Я ухожу.

– Далеко?

– Не важно!

Ей помешала Мазози. Заранее догадываясь, чем её немая сцена закончится, она со стоном повалилась на колени и обхватила ноги проходившей мимо соперницы. Но не для того, чтобы её повалить, а чтобы удержать и быстро-быстро наговорить целую кучу комплиментов её волосам, глазам, коже и вообще всему, что было в ней нездешнего, японского и такого красивого.

Момо растерялась. Уперевшись руками в плечи голой негритянки, которая порывалась покрыть поцелуями не только её ноги, но и всё, что было выше, она оглянулась на посмеивавшегося Кифару, ожидая помощи или хотя бы объяснений.

– Она сумасшедшая?

– Нет, просто ей нравится всё то же, что и мне. Поэтому давай-ка ты не будешь тут устраивать сцен, а расслабишься и вернёшься на место.

– Я не могу…

– Можешь. Ты в Африке, не в Японии. У нас, у меня, в этом доме свои обычаи, и тебе придётся к ним привыкать, причём я уверен, что они тебе понравятся. Мазози!

– Да, господин.

– Отпусти её. Если не хочет, пусть уходит.

Получив свободу, Момо растерялась ещё больше. Посмотрела на Кифару, опустила взгляд на стоявшую перед ней на коленях Мазози, заглянула внутрь себя и в итоге осталась, как в своё время осталась Марина.

К женским ласкам Момо и в самом деле не привыкла. Это было видно по тому, как она всячески сторонилась рабыни, хотя и не без интереса рассматривая её пышногрудое обнажённое тело. Когда та попыталась помочь ей раздеться, она уверенно отстранила её руки и сказала, что справится как-нибудь сама. Поскольку справляться она не спешила, неизвестно чего выжидая, Кифару подозвал её к креслу, из которого молча наблюдал за происходящим, неожиданно прихватил за бёдра, развернул, бросил животом поперёк своих колен и довольно больно отшлёпал.

У Момо снова был выбор: обидеться и неизвестно куда сбежать или принять правила игры и остаться. Она осталась, хотя до конца правил долго не принимала. И только когда увидела, с каким обожанием Мазози поклоняется его богоподобному ууме, сменила ревность и гнев на милость и снизошла до роли такой же верной послушницы древнего культа.

Поздним вечером Мазози покинула их и ушла домой, а потрясённая новым опытом и собственным поведением японка осталась лежать рядом с Кифару и смотреть в чёрное звёздное небо.

– Ты её любишь?

– Конечно. Я всех наших женщин люблю. По-разному, но люблю.

– Наверное, так и должно быть. – Она осторожно поцеловал его плечо. – Но мне неприятно. Я какая-то неправильная, да?

– Не знаю. Это Африка.

– Хочешь сказать, что ты вожак прайда и потому имеешь право на всех сучек?

– Ну, если на то пошло, то льву часто хватает одной самки.

– Но не всегда.

– Но не всегда. В прайде у двух-трёх самцов их может быть десяток.

– И больше.

– И больше.

– Я слышала, как некий прайд остался без львов. Один умер от старости, другой не пережил охоту. Осталось двадцать пять самок с котятами. К ним зашли четверо братьев, выгнанных из другого прайда. Природа допускает кровосмешение, но не потворствует ему. Поэтому молодых самцов часто прогоняют подальше. Самки восприняли братьев в штыки и устроили им испытание. Разгорелась настоящая битва. Двадцать пять львиц – серьёзная сила. Братья сбежали, но недалеко. Когда все проголодались, львы выступили сообща и завалили большого жирафа. Во время трапезы познакомились и помирились. Причём партнёров из братьев впоследствии выбирали себе сами львицы.

– Это ты к чему?

– Так просто, вспомнилось.

Помолчали.

– Так ты всё-таки настоящий король или нет?

Вопрос заставил Кифару встрепенуться и перелечь на бок.

Она смотрела ему в глаза. Ждала.

– Настоящий. Хотя вообще-то королей у нас нет.

– То есть, про «ваше величество» это что, шутка такая неостроумная?

– Ну, кому-то нравится.

– А тебе?

– Постепенно привыкаю.

Она делала вид, будто не замечает его руки, гладящей её живот и скользящей всё ниже.

– У нас даже во время сёгуната4747
  Длительный период военной власти в Японии.


[Закрыть] императоры от власти не отказывались.

– Я и не отказываюсь. – Видя, как её распахнутые глаза сделались ещё больше, добавил: – Не предлагают.

Момо привстала на локте.

– Если бы моими предками были короли или императоры, и это можно было бы доказать, я бы никаких предложений не ждала.

– А что бы ты сделала? – Он пощекотал её окаменевший не то от прохладного ветра, не то от возбуждения, не то от открывшейся перспективы сосок. – Революцию?

– Окружила бы себя надёжной командой и забрала власть. Если ты называешь это «революцией», то да, революцию.

– Ты такая воинственная?

– Наоборот. Захватив власть, я объяснила бы тем, кто не понял, что только благодаря мне мы можем избежать гражданской войны и большого кровопролития. Так всегда делается. Проблему быстрее и лучше остальных решает тот, кто её создал. Иначе тебе придётся решать чужие проблемы.

– Тебя этому футбол научил?

– Футбол учит вдохновлять и заряжать. А ещё ответственности за принимаемое решение. Или за не принимаемое. – Она нашла его ууме и погрозила им собеседнику, словно дубинкой. – Будь у меня такая сила, я бы не сомневалась в победе.

– Считай, то она твоя. Что бы ты с ней сделала?

Пока девушка охотно демонстрировала свою изобретательность, Кифару, постанывая, размышлял над её словами.

Плохо иметь власть или хорошо? В любом случае обременительно, правда, смотря что считать «бременем». Разве подчиняться чужой воле – не бремя? Самостоятельность решений тоже может казаться бременем, но это как с любовью, когда одним и тем же словом называют чувство к детям, чувство к родителям и то чувство, когда лежишь, раскинувшись под ночным небом, а ласковая японка…

– Ты там случайно не заснул?

Он резко очнулся и открыл глаза.

Лицо Момо загораживало небо. Тёплое дыхание на губах. Длинные ресницы колют щёку.

– Не заснул, но проснулся, – сказал он первое, что само пришло в голову.

– В таком случае, человек-загадка, предлагаю спуститься в дом. Я замёрзла.

– Кифару! Ты дома?

Он почувствовал, как голое тело Момо напряглось и застыло.

Голос, окликнувший его по имени снизу, с улицы, был женским, негромким и мог принадлежать только Марине. Всё-таки не выдержала…

– Дома.

– Я могу зайти?

– Снова кофе кончился?

– Что-то вроде того.

– Я не один.

– То есть можно или то есть нет?

– Сейчас открою.

Он мягко отстранился от оробевшей Момо, шлёпнул её по попке, шепнул «Я сейчас» и сошёл по лесенке на первый этаж.

– Что происходит? – с серьёзным видом спросила Марина, когда увидела в дверях его закутанную в халат фигуру.

– Ничего особенного. Заходи, раз пришла.

– А если бы не пришла?

Она настороженно переступила порог и оглядела знакомую комнату.

– Я видела, как от тебя недавно убежала Мазози.

– Было дело.

– Но при этом ты по-прежнему не один?

Кифару закрыл входную дверь на засов. Если Марина думала, что легко отделается, она ошибалась.

– Добрый вечер, – по-английски приветствовала её Момо, тем временем тоже спустившаяся с башни, но при этом совершенно позабывшая о холоде. Видимо, пример Мазози её подзадорил и подсказал стратегию, поскольку на ней сейчас никакого халата, да и вообще ничего лишнего не было.

– Добрый, – машинально ответила Марина, оценивая спортивную фигуру соперницы. – Кажется, я всё-таки не вовремя.

Она повернулась, чтобы ретироваться, однако Кифару с улыбкой преградил ей путь.

– Оставайся. Разве ты не за этим пришла?

– За чем?

– За любовью. Моей, ты ведь знаешь, на всех хватит.

Он загадочно приоткрыл полы халата. Марина с трудом заставила себя отвести взгляд от олицетворения торжества мужественности и снова посмотреть на Момо.

– А она?

– Только не говори, что она тебе не нравится.

Вошедшая в роль Момо изящно повернулась на мысках, чтобы гостья и хозяин могли её как следует рассмотреть. Предыдущее общение с Мазози явно помогало ей теперь справляться с неловкостью, свойственной азиатским женщинам. Нарочитое безстыдство делало её восхитительной.

– Когда же ты закончишь подбирать подружек по одному и тому же признаку? – с деланной грустью вздохнула Марина и взялась за пояс на джинсах.

– Какому, если не секрет? – встрепенулся Кифару.

– Ты даже не заметил? Мы у тебя все на букву «М».

Посылка

От той ночи в памяти Кифару остались не столько гладкие тела его таких красивых, таких податливых и готовых делиться друг с другом любовниц, сколько слова одной из них по поводу революции и власти. Момо говорила прямо и вдохновенно, однако она многого не понимала. На Кисиве революция невозможна, потому что некого свергать. В Японии, вероятно, власть в одних руках, а здесь? А здесь её считай и нет ни у кого. Формально руководят на острове старейшины, но их когда-то давно выбрали сами жители, поэтому всегда есть с кого спросить, если что. Иначе он не смог бы так легко приструнить того же Векесу, испугавшегося шантажа позором. Если не споткнётся по собственной глупости или из поспешности, старики безпрекословно будут ему подчиняться и дальше как щедрому благодетелю. Люди этого не видят, но наверняка чувствуют. Вроде женщин, которые приходят к нему каждая со своей правдой и гонором, но в конечном итоге сдаются на милость одного и того же мужчины, лишь бы он не отлучил их от неукротимого рога изобилья. Он этим пользуется, но не применяет силы. Власть над ними дана ему от природы. Она в его имени и в его чреслах.

Обо всём этом Кифару думал на протяжении двух последующих дней после расставания с Момо, которую сам проводил обратно на стадион, хотя они и успели достаточно сблизиться. Она ему нравилась больше остальных, даже чуть больше, чем Марина, однако он вовсе не собирался пока делать выбор в пользу той или другой или выказывать какой-либо из подружек особых преференций. И они должны были это прекрасно понимать. Король не станет зариться на то, что ближе, и тем более не станет поддаваться соблазнам. Правда, в отличие от Мазози, две прочие «эмки» перед ним не лебезили и пытались показать, что знают себе цену.

По истечению же этих двух дней произошло нечто, что заставило Кифару позабыть и про разговор с Момо, и про японского императора, и про стадион и про всё вообще, кроме Занзибара. Поскольку именно оттуда на его имя пришла посылка.

Посылка представляла собой небольшую картонную коробку.

Коробка была тяжёлой, как сочный арбуз, и в ней что-то подозрительно перекатывалось.

Кифару посылка застала дома, где он обедал в компании Имаму, отца и Фурахи. Таонга принесла им еды, накрыла стол и удалилась, поскольку у неё было ещё много дел, а вся троица готовилась отправиться на воскресную рыбалку.

Заподозрив неладное, Кифару сказал всем, что это ерунда, ничего интересного и что он вскроет её как-нибудь потом, когда они вернутся. Фурахе не терпелось узнать, что там, и он стал канючить, чего с ним обычно не случалось.

Створки коробки были тщательно склеены скотчем.

Кифару сделал знак Имаму, и тот увёл хныкающего братца на улицу проверять готовность лодки и снастей.

Отец протянул сыну нож.

Скотч разрезали, створки вскрыли, и Кифару извлёк нечто круглое, плотно завёрнутое в толстый целлофан.

– Это голова, – сказал отец.

И оказался прав.

Голова была посиневшая и почти не кровила. Судя по остаткам шеи, от туловища она бала не отрублена или отрезана, а отсечена одним метким ударом.

– Ты его знаешь? – спросил отец.

Щекастое лицо в криво сидящих на носу очках, заляпанных кровью, было трудно не узнать.

– Его звали Мустафа, – ответил Кифару, машинально убирая голову обратно в целлофан и коробку. – Управляющий банка. Выполнял одно моё поручение.

– Похоже, ты сильно влип, сынок.

Абиой хранил хладнокровие, однако в его взгляде читалась грусть, свойственная человеку, который внезапно осознаёт, что так, как было прежде, уже не будет никогда.

«Влип» было ещё мягко сказано.

Устремив невидящий взгляд на отца, Кифару взвесил всё, что помнил в связи с этим дурацким Занзибаром и векселем.

Он не оставлял бедному Мустафе своего адреса. Более того, он даже толком не представился – ни ему, ни его кудрявой помощнице Розе.

А голову прислали именно ему, на его имя, по его адресу. Правда, без обратного, если не считать безликого штампа почты Занзибара. Именно этот обратный адрес, точнее, безвестный отправитель посылки, сейчас больше всего занимал сбивчивые мысли Кифару.

Если бы Мустафа просто пришёл не к тем людям в банке, которые, просмотрев копии документов, захотели бы продемонстрировать своё нежелание расставаться с большей частью активов, они бы понятия не имели, кто эти документы и этот вексель предъявил. Им пришлось бы дожидаться его звонка на телефон управляющего и тогда только начинать принимать ответные меры. А эти точно знали, откуда подул нежданный ветер. И не замешкались ни на мгновение, давая это понять и надеясь тем самым пресечь любые последующие поползновения восстановить историческую справедливость.

Из тупика вела одно тоненькая дорожка, и на ней Кифару с отчаянием увидел знакомую фигуру мистера Стэнли, слишком много знавшего и посвящённого в тайну их прежних жизней. Однако ему не должно было быть ничего известно про вексель. Кифару не поделился с ним тем, что обнаружил в кожаном пенале, а шотландец и не настаивал, демонстрируя вежливое отсутствие интереса. Правда, он мог каким-то образом организовать за своим юным другом слежку, но опять же непонятно, каким образом, если Кифару ни его вертолётом не пользовался, ни даже Кению при этом не посетил, действуя через Уганду и собственные контакты. Единственное место, где фигурировало имя Кифару, был авиабилет, купленный людьми Чака и предъявлявшийся четыре раза при вылете и посадке. Имя, но не адрес. Чак его не знает. Хотя, конечно, тоже мог подсадить на паром кого-то, кто следил за Кифару до дверей дома. Примерно таким же образом его личность могли при очень сильном желании установить и танзанийские банкиры. Только уж больно как-то наворочено и слишком сложно осуществимо.

А если это вообще не мистер Стэнли и не Чак? Но тогда кто? Хотелось думать на более логичного во всех остальных случаях мистера Мунгу и его головорезов, вот только этой версии мешал непосредственно Мустафа, который не мог иметь с ними ничего общего. Или мог? Нет, мог, конечно, если бы танзанийский Народный Банк принадлежал кенийцам. Хотя даже и в этом случае концы не сходились. Ну, явился бы Мустафа, скажем, к этому жирдяю и сказал, мол, так и так, мистер Мунгу, вот документы, подтверждающие перевод средств на наши счета со счетов давно закрывшегося банка, а вот другие, подтверждающие, что владельцем тех старых счетов является бывший султан Занзибара, который выписал оригинал вот этого векселя на предъявителя. Предъявитель требует восстановить справедливость и выдать ему причитающуюся сумму. За такие радостные вести мистер Мунгу, наверное, мог бы лишить Мустафу головы, однако ему пришлось бы оставить её себе, поскольку личность предъявителя по-прежнему оставалась бы для всех загадкой, а внешнее описание мало бы чего дало.

Правда, в конторе банка или в кабинете Мустафы могли работать камеры безопасности. Кифару их не заметил, но он и не слишком искал. А они могли там быть и его запечатлеть.

Обложенный предположениями, одно безумнее другого, Кифару чувствовал, что теряется и тонет в догадках. Единственная соломинка, за которую он норовил ухватиться, была чудовищно кривой и сливала в одну кашу сразу всё: его лицо на камерах, его имя в билете, кенийцев, к которым почему-то приходит Мустафа, мистера Стэнли, которому эти кенийцы, отрезав управляющему голову, срочно звонят и который сообщает им почтовый адрес Кифару, чтобы его запугать, хотя вообще-то для него было бы гораздо проще ничего Кифару не рассказывать изначально и ни в какие архивные подвалы вовсе не водить. Если только таким образом он ни рассчитывал на его большое наследство, которое путём всех этих махинаций и собирался прикарманить.

– Ты не слышишь, что я говорю? – спросил отец.

– Что?.. А, нет, извини…

Он отвлёкся и сразу почувствовал, как мысли не столько оформляются, сколько рассеиваются, и остаётся одна: позвонить мистеру Стэнли. Просто взять и позвонить. Рассказать о наследстве, о Народном Банке Танзании, обо всём, включая финал с посылкой. И послушать, что и как тот будет говорить в ответ. Разумеется, он не рассчитывал услышать «Извини, Ваше Величество, это я тебя припугнул», но если предположить по-прежнему вполне вероятное неучастие мистера Стэнли в этой истории, тот может предложить какой-нибудь несложный выход из сложившейся ситуации. Например, сбросить бомбу на Танзанию или по одному звонку вроде того, во время матча на «Уэмбли», закрыть разом все тамошние банки до тех пор, пока любители резать головы ни сознаются в содеянном.

– Я спрашиваю, почему ты последнее время перестал мне что-либо рассказывать о своих планах. Я был даже не в курсе того, что ты уезжал в Танзанию. Думал, ты мотался к друзьям в Уганду. Что происходит? Только не говори, будто ничего особенного. Потому что эта штуковина в коробке очень даже особенная. И если у тебя есть хотя бы малейшее подозрение, от кого она к нам приехала, сейчас не лучшее время молчать. Что было не так с этим управляющим?

– Я не знаю.

– Сын, надеюсь, ты понимаешь, как глупо это звучит? Ты можешь не знать подробностей, но только не причин. Почему его убили? Что ты ему поручил?

– Разобраться в происхождении одной большой суммы денег. Очень большой.

– Уже лучше. Зачем?

– Чтобы её получить.

Абиой прищурился. Сейчас он смотрел на Кифару так, будто увидел впервые за долгое время и хотел убедиться, насколько тот изменился.

– Ты собирался заполучить её обманом?

– Нет. – Кифару помедлил. – По праву?

– По праву? С каких это пор у тебя права на «очень большие суммы денег»?

– Пап…

– Тебе уже не хватает нашего золота и тех средств, которые ты получаешь благодаря своему белому знакомому?

В окно заглянул Имаму.

– Ну так что, мы сегодня рыбачим? Всё готово.

По лицам отца и сына он сразу понял, что не вовремя, помолчал, пожал плечами и отошёл.

– Хватает, – сказал Кифару.

Абиой ждал разъяснений. И он их заслуживал. Заслуживал хотя бы потому, что отрезанная голова могла означать предупреждение не только персонально Кифару, но и всем, кто был ему дорог. Это был повод к войне.

Он показал отцу вексель.

– И что я должен увидеть в этой арабской бумажке, кроме кучи нулей? Хочешь сказать, этот малый погиб из-за неё?

– Кифа-а-ару! Па-а-а! Пошли! – позвал из-под окна Фураха. – Скоро вся рыба заснёт. Пошли-и-и!

В доме, кроме них, никого не было, поэтому Кифару оставил коробку стоять на столе, подождал, пока отец выйдет, спрятал вексель в тайничок и последовал за всей компанией к воде. Он уже принял решение.

– Вы мои ближайшие родственники и друзья, – сказал он, когда лодка отплыла подальше от берега, – и я должен вам рассказать кое-что важное.

Отец отвернулся на воду, Имаму улыбался и кивал, а Фураха, чувствуя в голосе брата напряжение, поджал губу и упёрся ему в глаза взглядом исподлобья.

– Только сначала вы должны дать мне слово, что сами никогда и ни с кем об этом не заговорите. И не будете смеяться.

Все понимающе кивнули. Он им поверил, даже маленькому Фурахе, который сейчас казался не менее взрослым, чем остальные, если не более.

Кифару поведал им свою историю, привезённую из странствий по Европе. Он опустил лишние детали, но донёс суть: в прежней жизни он был султаном Занзибара, знакомым с тогдашним мистером Стэнли и оставившим себе накопленные сокровища. Он рассказал про поездку в Данию, про специальное тестирование, про полученный таким образом ключ, про архив, про кожаный пенал.

– А что ещё было в пенале, кроме той бумажки? – сразу поинтересовался Фураха. – Оружие?

– Нет, оружия не было. Документы, старые фотографии, дневник, правда, тоже на арабском, поэтому я пока не знаю, про что.

– А тогда как ты знаешь, что это дневник? – не унимался пытливый братец.

– Написан от руки и даты проставлены.

Он несколько раз подчеркнул благородство и безкорыстие мистера Стэнли, чтобы оставить его за чертой подозреваемых в дальнейшей истории. Которая не произвела на новых слушателей должного впечатления до тех пор, пока он ни закончил рассказ убийством Мустафы.

– Это как-то связано с сегодняшней посылкой? – спросил давно переставший улыбаться Имаму.

– Там была голова его танзанийского друга, – вздохнул Абиой.

– Голова! – воскликнул Фураха в детском восторге и осёкся, поняв по лицам взрослых, что поводов для веселья нет.

– Он мне не друг, – заметил Кифару. – Мы были знакомы минут десять, не больше. И он не знал, ни как меня зовут, ни где я живу.

– Ты уверен?

– Совершенно. И это меня сейчас настолько напрягает, что я не смог с вами не поделиться. Наверное, я дурак и поступил опрометчиво, однако откуда же мне было знать, что простая сверка документов обернётся убийством?

– Не просто убийством, а убийством с угрозой продолжения, – поправил отец.

Несмотря на нависшее напряжение, сам Кифару ощущал некоторое облегчение после того, как выговорился и переложил часть ноши на плечи подавленных слушателей.

– Задачка, – нарушил молчание Имаму. – Даже непонятно, с чего начинать. – Как и ожидалось, он сразу подумал не о защите, а о нападении. – Кто знает, к кому именно твой Мустафа пошёл разбираться. Мы могли бы нагрянуть к ним в эту их штаб-квартиру, но ведь не факт, что его укокошили именно там.

– Надо нанять детектива, – важно предложил Фураха. Он тоже не казался напуганным. – Я слышал, что они помогают и умеют находить, кого нужно. Такой детектив может, например, посмотреть записи камер и точно определить, куда ходил этот убитый, и где его видели в последний раз.

Быстро бежит время. В его возрасте Кифару ни про какие камеры даже не догадывался. Собственно, как не догадался и на этот раз, отчего и мог погореть. Вряд ли, поскольку почтовый адрес на лице не написан, но мог.

Отец рассуждал с позиций более ему понятных – оборонительных.

– Эти уроды могут пугать нас, чем угодно, но сюда им не сунуться. Вероятно, они тоже об этом догадываются. Посылка – как мне кажется, не угроза, а предостережение. Вот если ты снова помчишься туда за сказочным – во всех отношениях – наследством, тогда, глядишь, они захотят вывести тебя из игры по-настоящему.

– То есть, ты предлагаешь тихонько скормить содержимое коробки крокодилам, а про всё остальное поскорее забыть?

– Как вариант – да. Почему бы и нет? Многие вещи, которые кажутся нам важными, если их не трогать, постепенно зарастают мхом настолько, что их трудно потом отыскать даже при желании. Конечно, если ты хочешь отомстить за невинного Мустафу…

– Плевать мне на Мустафу! Он знал, на что шёл, знал, что я его в итоге не обижу, а вознагражу.

– Всё от жадности, – хмыкнул Имаму, ни к кому не обращаясь.

– Это не жадность, – услышал свой голос Кифару. – Я ни у кого не беру чужого, но и не хочу никому отдавать своего.

– А ты уверен в этом твоём мистере Стэнли? – прервал его отец. – Потому что сдаётся мне, что вся эта история с таинственными подземными архивами и прежними жизнями могла быть его хитрой придумкой. – Не встретив возражений, он продолжал: – Ему зачем-то понадобилось, чтобы ты решил, будто это твои деньги, и начал ворошить те угли, для которых у него почему-то нет собственной кочерги.

– О, поверь мне, у него такая кочерга, что любой позавидует! За нашу поездку я в этом железно убедился.

– Может быть, такова и была его цель…

– Я не говорю, что он идеально чист и ни в чём не замешан. Но если бы он знал про существование этих денег, он бы их непременно заполучил. Ему по-хорошему достаточно было бы забрать у меня ваучер. Но ваучер по-прежнему у меня, значит, он не в курсе.

– Если он такой крутой, пусть тебе поможет, – сказал Фураха.

– Действительно, – встрепенулся Имаму. – Он всегда производил на меня дружелюбное впечатление. Спокойный, вежливый. Тем более, если он поможет, сразу станет ясно, что он не замешан. Одним выстрелом двух крокодилов…

– Не знаю, – вздохнул Кифару.

– Теперь тебе стыдно, что ты сразу не поставил его в известность! – воскликнул отец. – Стесняешься признаться в недоверии? Но ведь ты не обязан всё делать через него, разве нет? Он не посвящает тебя в свои дела, и ты не подписывался под тем, чтобы делиться с ним всем на свете.

– Но он всё мне рассказал, привёл в хранилище и помог получить ключ…

– Дурачина! Ты думаешь, он может теперь настолько на тебя обидеться, что даст отбой вашему совместному оффшору? Да ты, если хочешь знать, можешь хоть с его женой переспать, и он сделает вид, будто не заметил. Подумай, сколько всего у него сейчас завязано на тебя и нашем острове.

– Про жену я никогда от него даже не слышал, – заметил Кифару, улыбнувшись.

– Вот видишь! Хотя подозрительно. Может, он имеет на тебя ещё какие-нибудь виды? – снова прищурился Абиой, на сей раз хитро.

– Нет, у него с этим всё в порядке. Я бы даже сказал, что наш остров он не променяет на другой не из-за оффшора, а из-за девушек, которые ему здесь очень нравятся.

– Мне тоже, – поддакнул Фураха.

Напряжение постепенно спало. Решение поставить в известность «белого друга» показалось всем единственно верным. Рыба тоже неплохо клевала, так что под вечер Кифару вернулся домой посвежевшим и относительно успокоенным. Бросив взгляд на коробку, подумал сразу же от неё избавиться, как от назойливого сувенира, однако решил не спешить, пока ни поговорит с мистером Стэнли – мало ли, вдруг тому понадобятся доказательства.