Текст книги "К суду истории. О Сталине и сталинизме"

Социалистическая революция ставит перед собой великие и гуманные цели: уничтожение эксплуатации человека человеком, построение справедливого социалистического общества, ликвидацию войн и насилия на нашей планете, всестороннее и гармоничное развитие человеческой личности. Однако для достижения этих целей пролетариат и его партии должны пройти долгий и трудный путь борьбы со всеми врагами социализма, а также и с собственными недостатками. При этом перед пролетарскими революционерами неизбежно возникает вопрос о выборе путей и средств этой борьбы, о соотношении целей и средств в социалистической революции.

Известно, что ни марксизм, ни ленинизм в отличие, например, от гандизма не отрицают необходимости насильственных мер в революционной борьбе. Маркс не раз повторял, что насилие является повивальной бабкой старого общества, когда оно беременно новым. Ленин также не раз говорил, что революции не делаются в белых перчатках. Когда противники Советской власти попытались силой свергнуть ее, большевики приняли этот вызов. И именно твердость в борьбе, относительно умелое сочетание как убеждения, так и насилия, а в ряде случаев и террора обеспечили большевикам победу в Октябрьской революции и Гражданской войне.

Но подлинный марксизм никогда не стоял и не может стоять на защите тезиса, будто революционная цель заранее оправдывает любые средства в борьбе за победу в революции.

Тезис «цель оправдывает средства» был выдвинут не революционерами, а их противниками. Весьма последовательное выражение этот тезис еще в Средние века нашел в деятельности церкви, когда ее существованию грозила опасность. Создавая такие институты, как инквизиция или орден иезуитов, церковь заранее освобождала их от всех моральных обязательств. Ради единства церкви можно оправдать все: и предательство, и убийства, и сознательную ложь. Известно, какими жестокостями сопровождались обычно многочисленные религиозные войны, крестовые походы, любые религиозные гонения во всех странах. Этот же тезис был подхвачен в новое время и фашистской реакцией. «Фюрер говорит, – записывал в свой дневник Геббельс, – правдой или неправдой, но мы должны победить. Это единственный путь, и он верен морально и в силу необходимости. А когда мы победим, кто спросит нас о методе? У нас и без того столько на совести, что мы должны победить, потому что иначе наш народ и мы во главе со всем, что нам дорого, будем стерты с лица земли»[609]609
  Ржевская Е. Берлин, май 1945. М., 1965. С. 73.


[Закрыть].

К сожалению, из арсенала врагов революции тот же тезис нередко переходил и в арсенал многих революционеров, среди которых было немало не только беспринципных карьеристов, но также фанатиков и догматиков, готовых двигаться по избранному пути, не разбирая ни дороги, ни средств движения.

Эта неразборчивость в средствах характерна для многих участников буржуазно-демократических революций. В одной из прокламаций, появившихся в 1792 году во Франции, можно было прочесть: «Все дозволено тем, кто действует в духе революции. Для республиканца нет опасности, кроме опасности плестись в хвосте законов республики. Кто перешагнет через них, кто, казалось бы, заходит дальше цели, тот часто еще далек от завершения»[610]610
  Цвейг Ст. Избранное. М., 1957. Т. 2. С. 172.


[Закрыть].

Якобинская диктатура и якобинский террор помогли Французской революции нанести несколько решающих поражений внешним и внутренним врагам и провести ряд важнейших социально-экономических преобразований. Но этот же террор в дальнейшем подорвал силы революции и привел к крушению якобинцев и компрометации революционеров. Направленный вначале против роялистов и контрреволюционеров, этот террор стал вскоре задевать и всех революционеров, стоявших немного правее или левее самих якобинцев, он превратился в главное или даже единственное средство политической борьбы. Сопутствующее террору упрощенное судопроизводство открывало широкие возможности для злоупотребления властью, и этими возможностями пользовались не только случайные попутчики революции, но и вожди якобинцев – Робеспьер и Кутон. С ведома и по настоянию Робеспьера против его политических противников выдвигались клеветнические обвинения, проводились фальсифицированные судебные процессы, в результате которых многие честные республиканцы были казнены. Террором ответили якобинцы и на требования городской бедноты об улучшении своего положения.

В XIX веке также было немало революционеров, не признававших никаких ограничений в выборе средств для борьбы. Мы уже говорили о нечаевщине. Сходные с Нечаевым взгляды исповедовал долгое время и М. Бакунин. И он считал, что ради великого дела можно идти не только в «барабанщики», но и в «прохвосты», что разбой – это проявление революционности. Только перед своей смертью Бакунин сумел понять и написать, что «на иезуитском мошенничестве ничего живого, крепкого не построишь, что революционная деятельность ради самого успеха дела должна искать опоры не в низких и подлых страстях, что без высшего, разумеется, человеческого идеала никакая революция не восторжествует»[611]611
  Вопросы истории. 1964, №10. С. 85.


[Закрыть].

Много нареканий среди прогрессивных демократов вызвал и расстрел Парижской коммуной заложников в ответ на расстрел версальцами пленных коммунаров.

Примеры неоправданной жестокости, подозрительности, злоупотребления террором были нередки, к сожалению, и в истории революции и Гражданской войны в России. Еще в первые месяцы после революции были нередки случаи самосуда чрезмерно возбужденных солдат, матросов и рабочих по отношению к «подозрительным». Жертвой подобного самосуда стали, в частности, министры Временного правительства А. И. Шингарев и Ф. Кокошкин. Едва не был расстрелян в первые дни Октября и американский социалист Джон Рид, оставивший нам превосходное описание революции. По мере расширения Гражданской войны расширялись и масштабы неоправданного насилия, приносившего большой вред молодой Советской республике. Чего стоили только бессудные массовые расстрелы казаков, в том числе стариков и женщин в станицах Верхнего Дона, да и вся позорная кампания по «расказачиванию», которая проводилась в начале 1919 года Донбюро РКП(б) и Гражданупром Южного фронта по директиве ЦК РКП(б), подписанной Я. М. Свердловым. Эти расстрелы явились не только главной причиной Вешенского восстания донских казаков, описанного в романе «Тихий Дон», но и причиной тяжелых поражений Красной Армии на Южном фронте, значительно затянувших гражданскую войну. К фактам подобного рода можно отнести и злоупотребление насилием в районах Южной Украины. Жертвами произвола становились даже прославленные командиры Красной Армии. В 1920 году после неправедного и скорого суда был расстрелян в Ростове-на-Дону Б. М. Думенко, организатор первых крупных кавалерийских соединений Красной Армии, ставших основой Первой Конной армии. В 1921 году в Бутырской тюрьме был убит безо всякого суда виднейший участник Гражданской войны на юге России Ф. К. Миронов, командовавший в 1918 – 1919 гг. крупными военными соединениями, а в 1920 году командарм Второй Конной армии. И Думенко, и Миронов были реабилитированы только после XX съезда КПСС.

Нередко злоупотребляли насилием в годы Гражданской войны не только Сталин, но и Л. Троцкий, М. С. Кедров, С. Гусев и многие другие командиры, комиссары и специальные уполномоченные.

Явно ошибочным было и широкое использование с первых же месяцев Гражданской войны метода заложников. Иногда можно найти объяснение временной изоляции отдельных потенциально опасных для Советской власти людей. Но метод заложников предполагал не только временную изоляцию, но и физическое уничтожение одних людей за поступки или преступления других людей. Об этом без обиняков говорилось в приказе наркома внутренних дел РСФСР Г. Петровского, разосланном по телеграфу всем Советам в сентябре 1918 г. «Убийство Володарского, убийство Урицкого, покушение на убийство и ранение председателя Совета Народных Комиссаров Владимира Ильича Ленина, массовые десятками тысяч расстрелы наших товарищей в Финляндии, на Украине и, наконец, на Дону и в Чехославии, постоянно открываемые заговоры в тылу наших армий, открытое признание правых эсеров и прочей контрреволюционной сволочи в этих заговорах и в то же время чрезвычайно ничтожное количество серьезных репрессий и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии со стороны Советов показывают, что, несмотря на постоянные слова о массовом терроре против эсеров, белогвардейцев и буржуазии, этого террора наделе нет. С таким положением должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявлять в этом отношении особую инициативу»[612]612
  Ежедневник Чрезвычайных Комиссий. М., 1918. № 1. С. 11.


[Закрыть].

Исполнение приказа Г. Петровского привело действительно к массовому взятию и расстрелу заложников. Так, в № 5 «Еженедельника Чрезвычайных Комиссий» сообщалось о расстреле в Петрограде пятисот заложников. Согласиться со столь жестокой мерой, даже с учетом трудной обстановки 1918 года, невозможно. Подобные расстрелы не искореняли контрреволюцию, но лишь обостряли борьбу и вели к новым жертвам с обеих сторон.

В 1920 году в Крыму уже после разгрома Врангеля Советским правительством была объявлена амнистия белогвардейцам, скрывшимся в горах, если они явятся с повинной. Однако вопреки решению об амнистии, карательные органы Южного фронта не без ведома председателя Крымского ревкома Белы Куна и секретаря Крымского обкома ВКП(б) Р. С. Землячки провели ничем не оправданные массовые расстрелы бывших белогвардейцев, многие из которых были насильно мобилизованы в Белую армию. Вызывает сомнение и обоснованность приказа М. Фрунзе окружить и ликвидировать 3-тысячную бригаду из армии Махно, которая в составе Красной Армии принимала участие в штурме крымских укреплений Врангеля. В 1919 – 1920 гг. армия Н. Махно была важным союзником Красной Армии. Не исключено, что проблемы этого массового крестьянского движения, проходившего под анархистскими лозунгами, можно было решить политическими средствами, не прибегая к длительной кровопролитной войне, которая продолжалась до середины 1921 года.

Многие из руководителей РКП (б) и Советского правительства нередко выступали против различного рода крайностей и неоправданной жестокости, лишь отдельные примеры которой приведены выше. В одной из записок И. С. Уншлихту Ф. Э. Дзержинский писал: «Лучше тысячу раз ошибиться в сторону либерализма, чем послать невинного в ссылку, откуда сам он вернется активным, а его осуждение будет мобилизовано против нас». Но часто ли органы ВЧК следовали этому разумному совету? Еще в конце 1918 года по предложению Ленина Совет Обороны предоставил народным комиссариатам, губернским и городским комитетам партии право участвовать через своих делегатов в следствии по делам граждан, арестованных органами ЧК. Органы ЧК должны были освобождать из-под ареста тех лиц, за которых давали письменное поручительство два члена коллегии комиссариата или два члена комитета партии. Но часто ли народные комиссариаты и комитеты партии пользовались этим своим правом и считались ли с этим постановлением Совета Обороны сами органы ВЧК?

Окончание Гражданской войны потребовало от Советского правительства решительного усиления мер по укреплению законности. Даже многие оправданные ранее формы насилия становились теперь недопустимыми и опасными. Этот переход, однако, был нелегок, так как многие советские и партийные деятели считали, что введение законности равносильно «разоружению революции»[613]613
  Курицын В. М. НЭП и революционная закономерность // Вопросы истории. 1967. № 9.


[Закрыть].

В 1920 году английский философ и общественный деятель Бертран Рассел совершил длительную поездку в Советскую Россию, результатом которой явилась его небольшая книга о теории и практике большевизма. Подводя итог своим наблюдениям, Рассел писал: «Пороки войны, особенно гражданской, являются несомненными и очень значительными. В ходе чудовищной борьбы наследие цивилизации, по-видимому, должно будет утрачиваться, в то время как ненависть, подозрительность и жестокость станут обычными во взаимоотношениях людей… Опыт власти неизбежно переделывает коммунистическую теорию, и люди, которые контролировали огромный правительственный механизм, едва ли могут иметь то же самое воззрение на жизнь, какое они имели… Если большевики останутся у власти, многое существует для того, чтобы опасаться, что их коммунизм поблекнет»[614]614
  Рассел Б. Практика и теория большевизма. Лондон, 1969. С. 25 – 26.


[Закрыть].

Через несколько лет и Председатель ЦИК СССР М. И. Калинин также писал, что «война и гражданская борьба создали громадный кадр людей, у которых единственным законом является целесообразность распоряжения властью. Управлять для них – значит распоряжаться вполне самостоятельно, не подчиняясь регламентирующим статьям закона»[615]615
  Калинин М. И. О социалистической законности. М., 1959. С. 166.


[Закрыть].

Историк М. Н. Покровский в 1924 году писал о коммунистах, которые, возвращаясь с фронтов Гражданской войны, были уверены, «что то, что дало такие блестящие результаты по отношению к колчаковщине и деникинщине, поможет справиться со всеми остатками старого в любой другой области». Победа в Гражданской войне порождала у этих людей надежду, «что дело пойдет так же быстро и в хозяйственном строительстве, стоит только пустить в ход военные приемы»[616]616
  Покровский М. Н. Октябрьская революция: Сб. статей. М., 1929. С. 375.


[Закрыть].

В свое время Маркс и Энгельс считали, что пролетариат нуждается и 10 – 15-летнем периоде гражданских войн, чтобы освободиться от своих собственных пороков. Может быть, война и освобождает людей от некоторых пороков, но она прививает им и многие новые пороки, от которых потом бывает очень трудно избавиться. Ко всему прочему долгая война и террор создают не только привычки, но и определенные учреждения и институты, от которых избавиться бывает еще труднее. Переход от образа мышления времен Гражданской войны к новым понятиям, методам и средствам революционной работы оказался трудным и для В. И. Ленина, о чем свидетельствует его переписка с Д. И. Курским по вопросу о терроре.

Весной 1922 года Наркомат юстиции РСФСР проводил разработку первого Уголовного кодекса РСФСР. В мае 1922 года нарком юстиции Д. И. Курский направил В. И. Ленину на отзыв проект «Вводного закона к Уголовному кодексу РСФСР». Ознакомившись с этим документом, Ленин написал прямо на полях проекта: «т. Курский! По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу) – см. с. 1 внизу – ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. и т. п.; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т. п.). Прошу спешно вернуть с Вашим отзывом. 15 мая. Ленин»[617]617
  Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 189.


[Закрыть].

Пункт 5 «Вводного закона» (проекта) был сформулирован следующим образом: «5. Впредь до установления условий, гарантирующих Советскую власть от контрреволюционных посягательств на нее, революционным трибуналам предоставляется право применения как высшей меры наказания расстрела по преступлениям, предусмотренным статьями 58, 59, 60, 61, 62, 63 Уголовного кодекса».

Ленин к этому пункту сделал следующее замечание: «Добавить и статьи 64 и 65 и 67 и 68 и 69.

Добавить право замены расстрела высылкой за границу по решению ВЦИКа (на срок или бессрочно).

Добавить: расстрел за неразрешенное возвращение из-за границы».

16 мая состоялась личная беседа Ленина с Курским. Речь шла, в частности, о проекте статьи, определяющей понятие «контрреволюционное действие». Ленин сам взялся набросать проект этого определения и на следующий день отправил Курскому еще одно письмо:

«Т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса. Набросок черновой, который нуждается, конечно, во всяческой отделке и переделке. Основная мысль, надеюсь, ясна, несмотря на все недостатки черняка: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.

Суд должен не устранить террор, обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого. С коммунистическим приветом. Ленин.

Вариант 1: Пропаганда или агитация или участие в организации или содействие организациям, действующим (пропаганда и агитация) в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к насильственному ее свержению путем ли интервенции или блокады, или шпионажа, или финансирования прессы и т. п. средствами, карается высшей мерой наказания, с заменой в случае смягчающих вину обстоятельств лишением свободы или высылкой за границу.

Вариант 2:

а) Пропаганда или агитация, объективно содействующие той части международной буржуазии, которая и т. д. до конца.

б) Такому же наказанию подвергаются виновные в участии в организациях или в содействии организациям или лицам, ведущим деятельность, имеющую вышеуказанный характер (деятельность коих имеет вышеуказанный характер).

Вариант 2 б: содействующие или способные содействовать»[618]618
  Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 189 – 191.


[Закрыть].

Указания Ленина о том, что вопрос о терроре нужно формулировать в Уголовном кодексе «как можно шире», а также его варианты «2а» и «26» являлись безусловно ошибочными, открывающими лазейку для множества злоупотреблений. Вероятно, эти предложения подверглись критике в ЦК и Наркомюсте, так как в основу статьи 57 УК лег только «Вариант 1», в котором нет слов «объективно содействующие» или «способные содействовать». Тем не менее письмо Ленина Курскому, опубликованное по инициативе последнего в 1924 году, не могло способствовать улучшению деятельности советской юстиции.

Все знают слова К. Маркса о том, что революции – это «локомотивы истории»[619]619
  Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 86.


[Закрыть]. Очень часто приводятся слова Ленина, сказанные им задолго до Октябрьской революции, о том, что революции – «это праздник угнетенных и эксплуатируемых»[620]620
  Ленин В. И. ПСС. Т. 11. С. 103.


[Закрыть]. Гораздо реже вспоминают слова Ф. Энгельса о том, что «во всякой революции делается много глупостей»[621]621
  Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 516.


[Закрыть]. Конечно, революции могут быть различными по своим результатам и характеру, но после опыта XX века трудно слагать гимн в честь насильственных революций. Они бывают необходимы, когда отжившие реакционные институты и общественные слои не желают идти ни на какие уступки, и это приводит к политическому взрыву и насилию. Однако вооруженную борьбу классов трудно регулировать, и еще труднее предвидеть ее результат, ибо желания и цели революционеров достигаются только после жестокой борьбы, конечные результаты которой оказываются мало похожими на первоначальные замыслы. Крупнейший русский публицист Д. И. Писарев писал не без оснований еще более ста лет назад: «В жизни народов революции занимают то место, которое занимает в жизни отдельного человека вынужденное убийство. Если вам придется защищать вашу жизнь, вашу честь, жизнь или честь вашей матери, жены или сестры, то может случиться, что вы убьете нападающего на вас негодяя. То же самое можно сказать и о насильственных переворотах, которые, кроме того, можно сравнить с оборонительными войнами. Каждый переворот и каждая война сами по себе всегда наносят народу вред как материальный, так и нравственный. Но если война или переворот вызваны настоятельной необходимостью, то вред, наносимый ими, ничтожен в сравнении с тем вредом, от которого они спасают»[622]622
  См. ст.: Писарев Д. И. ГенрихГейне. 1867.


[Закрыть].

Со словами Писарева можно согласиться, но с оговоркой: вред от разбираемых им действий бывает неизбежен, но вовсе не ничтожен.

Старая коммунистка и журналист, активная участница всех событий в нашей стране в 20 – 70-е годы Р. Б. Лерт сказала автору этой книги: «Революция была необходима в такой стране, как Россия, и эта революция не могла обойтись без насилия. Нельзя было победить в Гражданской войне без массового террора, без насилия над офицерами, над кулаками… Разгорелась действительно смертельная борьба, и если бы коммунисты не победили, их всех бы вырезали белые. Но мы как революционная партия допустили ошибку, когда представляли революционное насилие не как печальную неизбежность, а как подвиг. Массовое насилие, террор, даже и "красный", все равно остаются злом. Пусть это зло временно необходимо, но это все-таки зло, а между тем его скоро стали представлять как добро. Мы стали думать и говорить, что все, что полезно и необходимо для революции, – это добро, это нравственно. Но это неверно. Революция несла в себе не только добро, но и зло. Избежать насилия в революции было невозможно, но нужно было понимать, что речь идет о временном допущении зла в нашу жизнь и нашу практику. Романтизировав насилие, мы продлили ему жизнь, мы сохранили его даже тогда, когда оно стало уже совершенно излишним, стало абсолютным злом… Непротивление злу насилием – не наша философия, она во многих случаях может лишь помочь торжеству зла. Но применяя и весьма крутые средства, мы не должны были менять моральную оценку этим актам насилия»[623]623
  В конце 1970-х годов Р. Б. Лерт после 50-летнего пребывания в КПСС заявила о своем выходе из партии. Она активно участвовала в 1970-е годы в правозащитном движении.


[Закрыть].

Если злоупотребления насилием были уже достаточно частыми при жизни Ленина, то они становились нормой по мере того, как Сталин укреплялся в руководстве партии. Еще задолго до репрессий 1936 – 1938 гг. Сталин приучил большинство советских и партийных работников не стесняться в выборе средств в борьбе с теми, кого он объявил врагами революции. Разве думали о средствах при выселении на Север многодетных семей богатых крестьян? Разве не избивали во время коллективизации кулаков и «подкулачников»? Разве не говорил Макар Нагульнов из «Поднятой целины», что «станови перед ним десятки стариков, детишек, баб», и если скажут ему, что это нужно для революции, то он «их всех из пулемета порешит»?

Конечно, Сталин был далеко не единственным проводником иезуитских методов в руководстве партией и революцией: у него было немало единомышленников и среди руководителей, и среди рядовых участников борьбы. Это облегчило внедрение в практику государственных и особенно карательных органов тезиса о возможности «в интересах революции» применения любых средств. Это облегчило Сталину осуществление его целей. Ибо достаточно было ему объявить всех неугодных людей «врагами народа», как эти люди оказывались вне закона и любое насилие над ними становилось оправданным и допустимым.

Не все партийные и советские работники с легким сердцем приняли в 1929 – 1933 гг. сталинские методы коллективизации. Некоторые из активистов, направленных в эти годы в деревню, возвращались домой больными от пережитого. Нелегко было многим руководителям санкционировать в 1937 – 1938 гг. аресты своих же товарищей по партии. Немало было работников НКВД, которые с тяжелыми сомнениями и переживаниями выполняли приказы о применении пыток по отношению к заключенным. Но этим людям говорили, что так нужно для революции, и привычная логика успокаивала совесть, туманила сознание, облегчая грехопадение честных ранее революционеров, превращавшихся со временем в послушное орудие сталинского произвола, а позднее чаще всего и в его жертву.

Типична в этом отношении судьба такого когда-то субъективно честного революционера, как Н. В. Крыленко. Именно нарком юстиции СССР Крыленко выступал в начале 30-х, да и в конце 20-х годов особенно рьяным защитником внесудебных репрессий. Он писал в 1930 году: «Для буржуазной Европы и для широких кругов либеральствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что Советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что Советская власть поступает правильно».

Не протестовал Крыленко и против неконституционного закона от 1 декабря 1934 года и против всех репрессий в 1935, 1936 и 1937 гг. Надо полагать, что он скоро убедился в ошибочности своего поведения и своих выступлений. Клеветнически обвиненный во вредительской деятельности, Крыленко был в 1938 году снят со своего поста, арестован и вскоре расстрелян также безо всякого законного судебного разбирательства.

Показательна в этом же отношении судьба первого секретаря Северо-Кавказского крайкома партии Б. П. Шеболдаева. В начале 30-х годов Шеболдаев активно защищал политику массовых репрессий на Кубани, направленную против целых станиц, выселяемых на Север. Выступая в ноябре 1932 года в Ростове-на-Дону, Шеболдаев говорил: «Мы прямо опубликовали, что будем выселять в северные края злостных саботажников, кулацких подпевал, не желающих сеять. Разве мы не выселяли в той же самой Кубани кулацкие контрреволюционные элементы в прежние годы? Высылали, и в достаточном количестве. И сейчас, когда эти остатки кулачества пытаются организовать саботаж, выступают против требований Советской власти, правильнее отдать плодородную кубанскую землю колхозникам, живущим в малоземелье на плохих землях в других краях… А не желающих работать, поганящих нашу землю вышлем в другие места. Это справедливо. Нам могут сказать: "Как же, раньше кулаков высылали, а сейчас речь идет о целой станице, там есть и колхозы и добросовестные единоличники, как быть?" Да, приходится ставить вопрос о целой станице, ибо колхозы, ибо колхозники, ибо действительно добросовестные единоличники в нынешней обстановке отвечают за состояние своих соседей. Какая же эта опора Советской власти – колхоз, если рядом с ним другой колхоз или целая группа единоличных хозяйств выступают против мероприятий Советской власти!»[624]624
  Радин А., Шаумян Л. За что жители станицы Полтавской выселяются с Кубани в северные края. Ростов-н/Д, 1933. С. 14.


[Закрыть]

А всего через пять лет Сталин нашел, что и весь Северо-Кавказский обком партии во главе с Шеболдаевым не может служить надежной опорой Советской власти. Поэтому Шеболдаев был арестован и расстрелян.

В 1936 году секретарь Гомельского обкома партии М. О. Стакун, выступая на активе, критиковал органы НКВД за «либерализм» и требовал ареста старухи, которая ругала Советскую власть за недостаток хлеба. А через год переставшие «либеральничать» органы НКВД арестовали самого Стакуна.

Герой Октября В. Антонов-Овсеенко, в 20-е годы примыкавший к троцкистам, был направлен советским эмиссаром в Испанию. Наделенный чрезвычайными полномочиями, он должен был организовать ликвидацию анархистских групп в Каталонии, крайне левую организацию ПОУМ, которую тогда называли «троцкистской» или «полутроцкистской» партией, и всех других «троцкистов». И хотя анархисты и левые группы в Каталонии активно боролись против фашизма, их быстро ликвидировали не без участия Антонова-Овсеенко. А через год он сам был вызван в Москву и расстрелян как «троцкист».

Литератор Л. Л. Авербах в качестве генерального секретаря РАППа долгие годы травил всех «непролетарских писателей». Еще в 1929 году он обрушивался со злобной критикой на такого крупного советского писателя, как Андрей Платонов. В журнале «На литературном посту» в статье Авербаха были и такие слова: «К нам приходят с проповедью гуманизма, как будто есть на свете что-либо человечнее, чем классовая ненависть пролетариата». А в 1938 году сам Авербах был расстрелян как ненавистный пролетариату «враг народа».

Первый секретарь ЦК КП Белоруссии В. Ф. Шарангович активно руководил в 1936 – 1937 гг. разгромом партийных кадров в республике. Когда после речи Шаранговича с требованием о снятии Председателя ЦИК Белоруссии А. Г. Червякова последний покончил жизнь самоубийством, Шарангович прямо на съезде партии в Минске заявил: «Собаке собачья смерть». А через год был расстрелян и сам Шарангович. Он был одним из подсудимых на процессе Бухарина-Рыкова, и Генпрокурор СССР А. Я. Вышинский, требуя высшей меры наказания также и для Шаранговича, заявил: «Изменников и шпионов, продававших врагу нашу Родину, надо расстреливать, как поганых псов!»

Некоторые из старых большевиков пытались утверждать в своих мемуарах, что все плохое началось именно в 1937 году. Так, например, В. Баранченко в своих пространных мемуарах писал о событиях 20 – 30-х годов в самых восторженных тонах; все было бы хорошо, если бы не пришел этот проклятый 1937 год. Иначе думает Я. И. Дробинский. В его мемуарах можно прочесть: «…Это готовилось исподволь, даже не исподволь, а на глазах. Постепенно, медленно, но систематически малыми дозами вливался этот яд бесчестия и готовились кадры для этой операции. Он накапливался в организме, и когда защитные силы ослабели, захватил весь организм. Это готовилось тогда, когда ломали семьи мужиков, разрушая насиженные гнезда мужика, загоняя его на край света в лагеря, наклеивая ему ярлык подкулачника за то, что он осмелился сказать, что неправильно раскулачили его друга-середняка – трудового человека! Это накапливалось тогда, когда заставляли мужика сдавать лен, заведомо зная, что не уродил он, когда давались директивы ломать саботаж, судить саботажников, опять-таки зная, что нет саботажа и саботажников, потому что льна нет, не уродило. Когда судили этих "саботажников", забирали последнюю коровенку, а ведь прокурор знал, что никакого саботажа нет, но давал санкцию на арест. Знали и судьи, что мужик честен, но они судили его. А сейчас тот же прокурор дает санкцию на твой арест, и те же судьи судят. Принцип не изменился. Он просто применяется шире. Ты этого тогда не понимал. А ведь тогда и были подготовлены кадры для всех этих дел, кадры людей, для которых неважно, виновен ли ты в чем, а важно, что есть директива считать тебя виновным. Помнишь, как ты сказал тогда Гикало: "Николай Федорович, лен-то не уродило". "Сам знаю, – ответил Гикало, – но стране нужен лен, а Москва ни слезам, ни объективным причинам не верит"»[625]625
  Дробинский Я. И. Мемуары: Рукопись. (Из архива автора.)


[Закрыть].

Известно, что вопрос о недостойных средствах, применяемых большевиками для достижения своих якобы революционных целей, – это одна из излюбленных тем западной антикоммунистической литературы. В романе А. Костлера «Слепящая тьма», изданном в Лондоне еще в 1940 году, один из героев романа следователь Иванов пытается убедить себя и других в оправданности жестоких репрессий 1937 г. Он говорит в одном из своих монологов перед подсудимым Рубашевым: «Закон "цель оправдывает средства" есть и останется во веки веков единственным законом политической этики, все остальное – болтовня. У Достоевского студент Раскольников убивает старуху, чтобы завладеть ее деньгами. И он не прав. Но если бы Раскольников убил старуху по приказанию партии, например, чтобы пополнить забастовочный фонд или поддержать нелегальную прессу, то он был бы прав…