Текст книги "К суду истории. О Сталине и сталинизме"

…Имеются только две концепции человеческой этики, и они находятся на противоположных полюсах. Одна из них – христианская и гуманистическая – провозглашает индивидуальность священной и заявляет, что правила арифметики не применимы к человеческим законам. Другая исходит из основного принципа, что цель коллектива оправдывает все средства, и не только разрешает, но и требует, чтобы индивидуальность всегда была подчинена и приносилась в жертву обществу, которое может распоряжаться ею, как подопытным кроликом или жертвенным ягненком»[626]626
  В 60-е годы в нашей стране ходили в списках «самодельные» переводы романа А. Костлера. В 1978 году он был издан на русском языке в Нью-Йорке. Мы цитируем здесь по одному из «самодельных» переводов.


[Закрыть].

В советской печати роман А. Костлера называют не иначе как «клеветническим», а изложенную следователем Ивановым концепцию – «не имеющей ничего общего с марксистско-ленинской этикой». Но вот перед нами роман писателя Александра Путко «Своя ноша», опубликованный журналом «Октябрь». Главный положительный герой романа крупный партийный работник Налетов рассуждает:

«Как же смогут потомки верно судить о наших делах? И насколько правильными будут их оценки? Поймут ли они, что иначе было нельзя? Кто мог подсчитывать и взвешивать, когда вокруг все полыхало? И кому бы пришло в голову измерять, не переплачено ли, часом, лишнего, не оказалось ли ненужных жертв? Нет, у него, Никиты Петровича Налетова, иная философия. И пока что она позволяла ему твердо стоять на земле, не колебаться в трудные минуты. Видишь перед собой цель? Веришь в нее? Иди на штурм, побеждай любой ценой. Нужно жертвовать? Жертвуй. Да не по мерке, не по точному расчету, а с надежным запасом. Поскупишься, тебе же дороже обойдется. Цели настолько велики, что любые жертвы (в том числе, конечно, и его собственная жизнь) по сравнению с ними ничто»[627]627
  Октябрь. 1969, № 6. С. 58.


[Закрыть].

Несомненно, философия Иванова, Налетова и Путко не имеет ничего общего с подлинно социалистической этикой. Это философия, которая, однако, очень устраивала всех сталинистов.

Советский публицист и социолог Ю. Карякин справедливо писал: «Марксисты признают классовое насилие, но лишь в одном случае: пока есть насильники, оно должно применяться по отношению к ним и только к ним. И это гуманно, ибо это означает освобождение подавляющего большинства от гнета ничтожного меньшинства. Без борьбы за это освобождение нет никакой свободы личности, никакого ее самоусовершенствования, а есть лишь ее распад. Неизбежные жертвы на таком пути борьбы – это не унавоживание почвы для грядущих поколений, а сам посев будущего; это не заклание баранов на алтарь неизвестному божеству, а подъем, порыв масс, осознающих свое рабское положение при капитализме, и свои силы, и свои идеалы; это все более свободный выбор человека, становящегося человеком… Гуманизм целей коммунистов определяет и гуманность их средств, а иезуитство – …это извращение и средств, и целей борьбы. Самые верные идеи, защищаемые иезуитскими методами, не могут не превратиться в свою противоположность»[628]628
  Проблемы мира и социализма. 1963. №5. С. 36.


[Закрыть].

Конечно, революция может выбирать из очень широкого арсенала средств, выбор которых зависит от конкретной обстановки. В жизни нашей страны и в развитии революции были трудные ситуации, когда приходилось применять очень жесткие средства. Расстрел царской семьи в Екатеринбурге[629]629
  И русский царь, и царица заслуживали смертной казни не в меньшей мере, чем Людовик XVI, Мария-Антуанетта или Карл Первый. Возможно, что интересы революции требовали расстрела всех взрослых членов царской семьи, повинных во многих преступлениях. Но и в сложившихся условиях следовало бы создать революционный трибунал, а не проводить расстрел без суда. Что касается убийства всех членов царской семьи, включая ни в чем не повинных дочерей и сына царя, врача, слуг, то никакие интересы революции не могли служить оправданием этому акту. Нелишне отметить, что руководивший расстрелом царской семьи А. Г. Белобородое, 27-летний председатель Уральского областного Совета, был затем одним из творцов раннего сталинского тюремного режима. В 1937 году он был расстрелян как «троцкист» также в «интересах революции».


[Закрыть], потопление Черноморского флота, красный террор в 1918 году – таких примеров можно привести много. Но не отказываясь заранее от тех или иных средств борьбы, мы не можем заранее и объявлять их все допустимыми. Революционная партия должна в каждой конкретной ситуации изучать – какие средства при минимуме издержек приведут нас наилучшим (и не обязательно кратчайшим) путем к цели. На основании такого же изучения следует определить – какие средства не могут быть применены в той или иной ситуации и какие из средств не могут применяться ни в какой ситуации. Говоря об идеальных (но, к сожалению, не всегда реальных) соотношениях между целью и средствами в деятельности коммунистов, советский философ М. Г. Макаров писал:

«Сама цель (коммунистов) исключает применение средств, несущих бедствия широким массам людей. Подчинение морали конечной цели борьбы рабочего класса ни в какой мере не означает отрицания марксистской этикой устойчивого характера моральных норм, ограничивающих выбор средств… Действовать соответственно цели, руководствоваться соображениями революционной целесообразности означает в данном случае действовать в соответствии с требованиями моральных норм. Неуклонное же следование требованиям этих норм в огромной степени способствует достижению целей рабочего класса… Марксизм отказывается от средств, применение которых хотя бы и могло дать временный выигрыш, но, однако, нарушило бы нормы коммунистической морали. Строгое соблюдение правовых и моральных требований отвечает в марксизме соображениям высшей целесообразности. Для коммунистов дороже всего завоевание доверия масс, симпатий народов»[630]630
  Макаров М. Г. Философия марксизма-ленинизма о категории «цель». Л., 1960. С. 12.


[Закрыть].

Эти положения справедливы. Революционер, который не стесняется в средствах, может добиться временного или личного успеха, но рано или поздно он потерпит крах как революционный деятель. Недостойные средства отталкивают массы, а это в свою очередь ограничивает использование таких средств, которые предполагают поддержку масс и революционный порыв народа. Такие недостойные средства свидетельствуют о слабости революционной партии. Движение той или иной страны к коммунизму должно воспитывать не циников и садистов, а честных, преданных народу, гуманных и правдивых людей.

Сталин не считался со всеми этими положениями о соотношении цели и средств в революции. Для него и для достижения его личных целей все средства были хороши, в том числе и самые бесчеловечные. В результате делу социализма был нанесен громадный урон.

Именно доверие большинства советских людей к Сталину и руководству партии ставило незаконно репрессируемых коммунистов в особенно трудное положение. Они не были повинны в приписываемых им преступлениях, но большинство народа отворачивалось от них, и только немногие из друзей и родных верили в их невиновность. Показателен эпизод, о котором рассказал в феврале 1938 года В. А. Антонов-Овсеенко своим соседям по камере в Бутырской тюрьме. Во время одного из допросов в кабинете следователя не был выключен репродуктор. Следователь, обозленный упорным отказом арестованного подписать фальсифицированные протоколы, назвал Антонова-Овсеенко «врагом народа».

– Ты сам враг народа, ты настоящий фашист, – ответил ему Владимир Александрович.

В этот момент по радио передавали какой-то митинг.

– Слышите, – сказал следователь, – слышите, как нас приветствует народ? Он нам доверяет во всем, а вы будете уничтожены. Я вот за вас орден получил[631]631
  Новый мир. 1964, № 11. С. 212: Заметка Ю. Томского.


[Закрыть].

Но еще более тяжелым для арестованных было непонимание всего того, что происходит в стране.

Ничего не понимал в происходящих событиях такой, казалось бы, не только умный, но и осведомленный человек, как Михаил Кольцов. «Что происходит, – повторял, бывало, Кольцов, шагая взад и вперед по кабинету. – Каким образом у нас вдруг образовалось столько врагов? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми мы жили рядом! Почему-то, едва попав за решетку, они мгновенно признаются в том, что они враги народа, шпионы, агенты иностранных разведок… В чем дело? Я чувствую, что схожу с ума. Ведь я по своему положению – член редколлегии "Правды", известный журналист, депутат – я должен, казалось бы, уметь объяснить другим смысл того, что происходит, причины такого количества разоблачений и арестов. А на самом деле я сам, как последний перепуганный обыватель, ничего не знаю, ничего не понимаю, сбит с толку, брожу впотьмах»[632]632
  Михаил Кольцов, каким он был. С. 71.


[Закрыть].

Многие думали о случайности и ошибке. «Я завтра вернусь домой», – сказал жене армейский комиссар Г. Осепян, когда ночью к нему ворвалась группа сотрудников НКВД. Подобного рода "конституционные иллюзии" были и у бывшего председателя Госплана СССР В. И. Межлаука. Незадолго до расстрела он написал в тюрьме статью «О плановой работе и мерах ее улучшения»[633]633
  Известия. 1963, 19 февр.


[Закрыть].

А. Бубнов, узнавший в течение одного дня об исключении его из членов ЦК и о смещении с поста наркома просвещения, передав дела новому наркому, поехал не домой, а на строительство Государственной публичной библиотеки, за которым он ранее пристально наблюдал[634]634
  Биневич А. И. Андрей Бубнов. М., 1964.


[Закрыть]. И он был уверен, что допущенная в отношении него ошибка будет исправлена.

Профессиональный партийный работник С. П. Писарев писал в своих воспоминаниях:

«Я попал в тюрьму совсем не испуганным и не возмущенным, а, скорее, удивленным. Уж так ошибиться и арестовать меня, безупречного, тысячекратно проверенного, всегда активного коммуниста, отлично известного всем, начиная от Сталина, Калинина, Поскребышева, Вышинского и Ярославского, почти своего человека в аппарате ЦК партии, – мне казалось грубейшим недосмотром, нелепостью, которая неизбежно будет быстро исправлена. Всех арестованных органами НКВД я считал в то время законспирированными заговорщиками – фашистами… Но причем же тут я! Я – всегда инициативный, общительный член партии, всегда на виду и для ЦК, и для райкома, и для сотен авторитетнейших коммунистов на всех этапах моей работы в рядах партии и в аппарате ее руководящих органов… Нет, я совсем не был испуган: при аресте в конце ночного обыска, в 5 часов утра по обыкновению стал спокойно завтракать, испугав этим обыскивающих. Я был наивен, как ребенок. И после ареста, сидя целую неделю в крохотной одиночке на четвертом этаже Таганской тюрьмы, в которой нас впихнуто было 12 человек только что арестованных и где лечь на полу, вплотную с другими можно было с трудом только половине: спали по очереди, остальные стояли или, сжавшись, сидели на корточках, – я в эти дни всех своих сокамерников считал доподлинными врагами народа и ни с одним за всю неделю не обмолвился ни единым словом. Также вели себя и остальные… Глаза у меня открылись только с переводом на Лубянку – во внутреннюю тюрьму для "активного" следствия»[635]635
  Писарев С. Из воспоминаний: Неопубликованная рукопись.


[Закрыть].

К спокойствию и выдержке, а отнюдь не к борьбе против произвола призывал своих друзей и близкий соратник Ленина И. А. Пятницкий. Учлена КПСС С. Петриковского имеется дневниковая запись жены Пятницкого. Из этой записи видно, что еще накануне своего ареста Пятницкий, встретившись со старым большевиком, героем Октября, членом ВЦИКа И. В. Цивцивадзе, неожиданно исключенным из партии и ожидавшим худшего, говорил ему: «Для партии мы все должны перенести, лишь бы она была жива». Через несколько месяцев не только Цивцивадзе, но и Пятницкий были расстреляны.

Даже после пыток и истязаний многие из арестованных продолжали верить в законность, в то, что если не на следствии, то на суде все разъяснится.

И наоборот, когда в одном сибирском городке ночью был «изъят» весь состав горкома партии, то арестованные члены горкома, помещенные в общую камеру городской тюрьмы, решили, что в их области произошел контрреволюционный переворот и в ожидании немедленного расстрела запели «Интернационал».

Непонимание и одиночество рождали у многих людей, ожидавших ареста или находящихся в заключении, растерянность, пассивность и даже покорность судьбе. Легкая расправа с миллионами людей именно потому удалась Сталину, что эти люди ни в чем не были виноваты и не составляли никакой конспиративной организации. Когда после ареста и расстрела Якира был вызван в Москву один из заместителей Якира М. П. Амелин, он знал, что его ждет. Своим близким он сказал: «Не знаю, вернусь ли я, но верьте, что никогда я не был врагом своей родной власти и своей страны»[636]636
  Военно-исторический журнал. 1964, № 7. С. 119.


[Закрыть].

Предчувствовал недоброе и командарм И. П. Белов, командующий Белорусским военным округом, когда его неожиданно вызвали в Москву. Выехавший вместе с ним Л. М. Сандалов рассказывал, что Белов несколько раз обращался к нему с вопросами, из которых было ясно, что командарм все время думает о своем предшественнике И. П. Уборевиче, который также внезапно был вызван в Москву и уже не вернулся. Тревога Белова не была напрасной: как только поезд прибыл в Москву, Белов был арестован[637]637
  Там же. 1963, №6. С. 76.


[Закрыть].

Член бюро Дальневосточного крайкома партии П. И. Шабалкин отказался подчиниться сотрудникам НКВД, предъявившим ему ордер на арест. Шабалкин требовал решения бюро обкома. Но секретарь обкома, ничего не понимавший в происходящем, призвал Шабалкина подчиниться. И последний сдал оружие сотрудникам НКВД[638]638
  Из рассказа П. И. Шабалкина автору данной книги.


[Закрыть].

Почти все дипломаты и разведчики, которых вызывали в Москву для ареста и которые знали или догадывались о причинах срочного вызова, подчинялись этим приказам.

Были случаи, когда люди, мучительно и долго ждавшие ареста, чувствовали облегчение, оказавшись в тюрьме. «Ну, товарищи, – заявил своим соседям по камере старый большевик Дворецкий, – сегодня я, наверное, высплюсь… Три месяца мучаюсь. Жду, когда придут за мной. Каждый день берут людей, а за мной не приходят. Наркомов всех взяли, а меня не берут. Просто душой измаялся. Не звонить же мне – почему, мол, меня не берете? И вот слава богу! …Сегодня звонок из НКВД. А я лежу уже год почти, ноги не действуют. Ну, звонит какой-то начальник. "Не можете ли вы к нам подъехать на часок? Нужна, мол, ваша консультация". «Пожалуйста, – говорю, – могу, присылайте машину»[639]639
  Из неопубликованных мемуаров Я. И. Дробинского.


[Закрыть].

П. И. Шабалкин встретил в одной из тюрем группу партийных работников, которые говорили: раз Советская власть была вынуждена пойти на столь жестокие меры, значит так надо. Будучи сами подвергнуты изощренным пыткам, они и в тюрьме продолжали петь песню, в которой были слова: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

В 1937 году в клубе «Пищевик» в Минске проходил фальсифицированный судебный процесс над группой «вредителей» из «Заготзерно». Один из подсудимых, управляющий белорусской конторой «Заготзерно» Чудновский, старый большевик, организатор 1-й Донецкой армии, был обвинен в заражении зерна клещами. Перед процессом товарищи по камере просили его сказать правду, рассказать, как его пытали, показать руки, спину. И услышали хриплый голос: «Как же я, ребята, могу это сделать? Следователь сказал, польский консул будет. Как же я могу перед ним нашу страну позорить?»

Если где-либо первичная организация и вступалась за своих членов, то только до ареста. После ареста та же организация почти всегда единогласно и без обсуждения исключала арестованного из рядов партии.

Один из старых коммунистов писал автору данной книги: «А что могли говорить тогда коммунисты на собраниях? Давать новый материал доносчикам? Все дело в том, что никто не смел никому ничего плохого говорить о Сталине, и каждый должен был, даже что-то зная, даже зная и догадываясь о правде, аллилуйствовать. Попробуй не поаллилуйствуй, будучи хоть агитатором на участке. Попробуй не дать отпор "вражеской вылазке"! Значит, каждый должен был вырабатывать свое мировоззрение в одиночку, вопреки всему, что слышал от окружающих. А всякий, кто выработал свой взгляд, но не умел лицемерить, в чем-то себя выдавал, – тот попадал в лагерь».

С подобной логикой нельзя согласиться, хотя она и имела широкое хождение. Странный парадокс: миллионы людей, арестованных в 1937 – 1938 гг., обвинялись в фальшивых «заговорах» против Сталина и его режима, тогда как многих из них можно упрекнуть сегодня в недостаточном сопротивлении злу и излишней доверчивости.

Непонимание, растерянность, страх парализовали партию и позволили Сталину сравнительно легко узурпировать всю власть в стране. Но Сталин не только использовал обстановку растерянности, непонимания и недостаток сплоченности в рядах партии. Он всячески поощрял эту рознь, используя одну группу членов ЦК против другой и получая возможность уничтожать неугодных ему людей руками или при поддержке других. Запрещение фракций в партии не прекратило взаимных споров и борьбы между отдельными группами или видными руководителями государства по тем или иным принципиальным или личным проблемам. Лишенная открытой трибуны, эта борьба часто принимала уродливые формы интриги. Сталин умело использовал эти раздоры, стараясь увеличить возникавшие трещины и разногласия в руководстве. Он использовал и борьбу мнений, и чрезмерное самолюбие некоторых работников, их личные столкновения и неприязнь. Сталин использовал худшие качества окружавших его людей – зависть, злобу, тщеславие, глупость. Между всеми членами Политбюро существовали антагонистические отношения, и большая «заслуга» в этом принадлежала Сталину. Сталин также поощрял борьбу между Литвиновым и Крестинским в Наркомате иностранных дел, между Ворошиловым и Тухачевским в Наркомате обороны, между Орджоникидзе и Пятаковым в Наркомате тяжелой промышленности и т. д. За год до собственной гибели Блюхер, Белов, Алкснис и Дыбенко принимали участие в судебном заседании Военной коллегии, на котором были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие. И. Эренбург писал в своих воспоминаниях: «Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали литографии Ренуара, когда к Всеволоду Эмильевичу пришел один из его друзей комкор И. П. Белов. Он был очень возбужден. Не обращая внимания на то, что кроме Мейерхольда в комнате Люба и я, стал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных. .. "Они вот так сидели – напротив нас. Уборевич смотрел мне в глаза…»" Помню еще фразу Белова: "А завтра меня посадят на их место"»[640]640
  Новый мир. 1962, №3. С. 152 – 153.


[Закрыть].

Назначенный в 1938 году наркомом Военно-Морского Флота В. Смирнов предпринял сразу же поездку по флотам с целью «очистки» флотов от «врагов народа». Новый нарком сделал в этом отношении немало, но в конце года сам был арестован и расстрелян.

Будучи первым секретарем Западно-Сибирского крайкома партии, Р. Эйхе санкционировал аресты и расстрелы в Сибири так называемых «троцкистов» и «бухаринцев». Но затем этих бывших оппозиционеров заставили дать ложные показания и на самого Эйхе, который был арестован как глава «троцкистско-бухаринского подполья» в Западной Сибири.

Как секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев немало потрудился над разгромом украинских национальных кадров еще в 1932 – 1933 гг. В 1937 году Постышев посылал уполномоченному НКВД на Украине В. А. Балицкому десятки списков с сотнями фамилий ни в чем не повинных людей. Правда, когда в полученных из Москвы проскрипционных списках оказались и некоторые близкие Постышеву люди, он обеспокоился. Выступая на февральско-мартовском пленуме ЦК, Постышев выразил сомнения в обоснованности некоторых репрессий. Но эти сомнения не остановили потока репрессий на Украине. Постышев продолжал санкционировать аресты даже после того, как была арестована его жена. И все же в марте 1937 года Постышев был снят с поста секретаря ЦК КП(б)У «за недостаток бдительности». Оставаясь еще кандидатом в члены Политбюро ЦК КП(б), Постышев был направлен секретарем Куйбышевского крайкома партии. Во второй половине 1937 года Куйбышевский край, включавший тогда и Мордовию, был «очищен» от «врагов народа» с жестокостью, невиданной даже в других областях. Здесь были разгромлены почти все краевые организации и арестованы руководители всех 110 райкомов, имевшихся в крае. Под руководством Постышева в г. Куйбышеве был проведен «открытый» процесс «вредителей» из КрайЗУ, после которого были арестованы сотни работников сельского хозяйства. Получая на визу приговоры суда, Постышев нередко требовал расстрела там, где прокурор и следователь считали возможным ограничиться 8 или 10 годами заключения. А после того как край был «очищен», Постышев был снят с работы, исключен из состава Политбюро с формулировкой «за истребление кадров», а затем арестован и расстрелян.

Даже во многие в недавнем прошлом крепкие семьи был внесен раскол. Старый член партии М. Д. Байтальский писал в своих воспоминаниях:

«В 1937 году на бюро Ворошиловского райкома партии в Одессе вызывали одного за другим коммунистов и коммунисток. Бюро заседало, случалось, и ночами: спешили исключить тех, кто был арестован. У их жен-коммунисток допытывались: почему не сообщили вовремя о своем муже? Он же враг!

– Да, я действительно за ним что-то замечала странное, – отвечали многие жены, – но не понимала, в чем дело. Да, я виновата…

Женщин этих я знал давно – наши девушки, подпоясанные ремешком. Их исключали (кто сумел дать "материал" на друзей мужа, тем ограничивались выговором). Осуждению подлежал не донос, а недонос.

Что ж, люди поступали естественно по тому времени. Но нашлась одна – Оксана Лазарева. Ее мужа, Исаева, уже арестовали. Ей задали тот же вопрос: почему не сообщила?

Не верю, сказала Оксана, что мой муж может быть врагом народа. Я знаю, что правда раскроется, и в знак своей уверенности оставляю вам свой партийный билет. Придет день, вы меня вызовете и вернете его. Никто среди присутствующих не одобрил ее. Все возмутились – как она смеет? Мера поступков была уже другая.

…Через 18 лет Оксана была реабилитирована. Но те, кто ее исключил, не могли вызвать ее на бюро – их расстреляли очень скоро после того, как они одобрили арест и расстрел ее мужа…»[641]641
  Байтальский М. Д. Тетради для внуков: Рукопись. (Из архива автора.)


[Закрыть]

Мы говорили о непонимании, растерянности и отсутствии сплоченности среди большинства партийных и советских работников. Однако были и тогда люди, которые, по крайней мере, угадывали главный смысл происходящих событий.

«Вы ничего не поняли из того, что произошло, – говорил арестованному чекисту С. Газаряну и бывшему секретарю ЦК Киргизии М. Белоцкому в Соль-Илецкой тюрьме 75-летний И. И. Радченко, старый большевик и недавний начальник Главторфа. – Неужели вы не поняли, что теперешние события Ленин предсказал 20 лет назад? Правда, эти слова Ленина остались под спудом и на них висит большой замок. Широкие партийные массы могут и не знать слов Ленина о том, что может произойти, когда необъективный человек сконцентрирует в своих руках неограниченную власть. Вот и сбылись слова гениального Ленина. Все те, кто мог когда-нибудь помешать этому человеку осуществлять свою неограниченную власть, проводить свою политику, не советуясь ни с кем, все эти люди физически уничтожены. Мы с вами – счастливые единицы, оставшиеся в живых. Не все, конечно, уничтожены. Какая-то часть старой ленинской гвардии уцелела. Она отлично понимает, что к чему, и я представляю, как им трудно в создавшейся обстановке. На нее и вся надежда. Поймите, до тех пор, пока партия не скажет своего слова, не поставит на место этого человека, не вернется к указаниям Ленина, нас будут рассматривать как злейших врагов Советского государства»[642]642
  Газарян С. Это не должно повториться: Рукопись. (Из архива автора.)


[Закрыть].

Даже среди молодежи, которой с детства вдалбливали в голову мысль о гениальности Сталина, встречались люди, относившиеся к этим восхвалениям с недоверием. Журнал «Неман» опубликовал в 1962 году часть дневника школьника-комсомольца из Минска Михаила Молочко, в котором 3 февраля 1935 года записано: «Интересно читать газеты, особенно "Комсомолец". Интересны материалы VII съезда (Советов). Прочитал вдохновенную, красочную речь писателя А., посвященную т. Сталину. Сказать по правде, не нравится мне постоянное расхваливание этого "великого стратега", "мудрого вождя" и проч. Это уже систематическая, ни на миг не прекращающаяся порча человека. Ну, поговорить, написать, наградить чем-нибудь, а то награждают только эпитетами. Все речи на съезде проникнуты одним духом – духом прикрепления ко всем участкам и местам имени Сталина. Не представляю и не могу представить, за что, почему так хвалят и любят все Сталина. Я лично не чувствую этой любви и даже большого уважения»[643]643
  Неман. Минск, 1962, №4. С. 141. М. Молочко пошел добровольцем в Красную Армию во время войны с Финляндией. Погиб на фронте в 1940 г. Писатель, который «вдохновенно» восхвалял Сталина на VII съезде Советов и которого журнал «Неман», а не автор дневника, обозначил буквой «А» – это А. О. Авдеенко.


[Закрыть].

Однако возникает вопрос: что должны были делать те люди, которые начинали прозревать, которые видели, что в стране творится произвол, которые видели, что жертвой этого произвола становятся близкие им и честные люди?

Известный советский поэт Павел Антокольский писал после XXII съезда КПСС:

 
Мы все его однополчане,
Молчавшие, когда
Росла из нашего молчанья
Народная беда.
Таившиеся друг от друга,
Не спавшие ночей,
Когда из нашего же круга
Он делал палачей.
И пусть нас переметит правнук
Презрением своим,
Всех одинаково, как равных, —
Мы сраму не таим.
 

П. Антокольский был лауреатом Сталинской премии, он неплохо жил в сталинские годы, он видел и знал больше, чем другие, но он вовсе не молчал, а громко воздавал хвалу Сталину и даже призывал к расправам. В 1937 году П. Антокольский написал в стихотворении «Ненависть»:

 
Будь, ненависть, опорой вечной,
Точней и злей найди слова,
Чтобы, склонясь над этой скверной,
Не закружилась голова.
Чтобы прошел художник школу
Суда и следствия и вник
В прямую правду протокола,
В прямую речь простых улик <… >
И если враг приходит молча
Иль жмется где-нибудь к стене,
Или с достоинством приличным,
Сегодня голосует «за»,
Еще не пойманный с поличным,
Еще не названный в глаза,
Чтоб от стихов, как от облавы,
Он побежал, не чуя ног,
И рухнул на землю без славы,
И скрыть отчаянья не мог.
 

После разоблачений XX и XXII съездов партии Антокольский чувствовал себя не очень хорошо, и потому он объединяет всех современников Сталина, равных, по его мнению, в своем сраме, осудить которых должны, впрочем, даже не дети или внуки, а лишь правнуки.

Нет, люди вели себя в годы Сталина по-разному, и они несут разную меру ответственности. Многое зависело, во-первых, от того, на каком расстоянии от эпицентра разыгравшейся в стране трагедии стоял тот или иной человек и какими он располагал возможностями. Нельзя сравнивать ответственность наркома или крупного писателя и рядового члена партии, рядового рабочего или колхозника. Нельзя сравнивать ответственность начальника концлагеря или тюрьмы для политических и простого бойца охраны. Во-вторых, многое зависело от степени понимания тем или иным человеком сложившейся ситуации и способности разобраться в происходящих событиях. Наконец, многое зависело от моральных качеств человека, от его мужества и честности.

Было немало людей, которые составляли опору Сталина и активно помогали в его преступлениях. Эти люди и сами творили беззаконие, травили и уничтожали советских людей. Таких помощников Сталина надо было бы не только «переметить презрением», но и наказать как преступников.

Мы знаем, что было немало добровольных доносчиков или таких людей, которые от одной лишь боязни ареста подписывали и составляли любые, даже самые лживые «свидетельские» показания.

Но были и такие люди, которые в доступной для них форме выступали против произвола. Этот протест носил различный характер. Нам известно несколько примеров пассивного сопротивления, когда отдельные руководители, зная об угрозе ареста, уезжали из родного города, переходили порой даже на год-два на нелегальное положение, меняли фамилию.

Немало было заявлений и писем в ЦК ВКП(б), в Прокуратуру СССР, лично Сталину не только от родственников арестованных, но и от друзей, от видных деятелей культуры, науки, государственных и партийных работников. Мы уже писали о борьбе П. Л. Капицы за освобождение физика Л. Ландау. Упорно добивался освобождения Н. И. Вавилова академик Д. И. Прянишников. Он был на приеме у Молотова, у Берии, а затем решился на отчаянный шаг – представил арестованного Вавилова к Сталинской премии. Когда был арестован поэт Давид Выгодский, то заявление в его защиту подписали писатели Ю. Тынянов, Б. Лавренев, К. Федин, М. Слонимский, М. Зощенко и В. Шкловский[644]644
  Заметка М. Шагинян «Страницы прошлого». (Из архива автора.)


[Закрыть]. Узнав об аресте Тухачевского, старый большевик Н. Н. Кулябко, рекомендовавший Тухачевского в партию, немедленно написал протест на имя Сталина, что привело очень скоро к аресту и самого Кулябко[645]645
  Маршал Тухачевский: Сборник воспоминаний. М., 1965. С. 30.


[Закрыть]. Когда в 1937 году был арестован физик М. П. Бронштейн, то письмо в его защиту подписали академики С. И. Вавилов, В. А. Фок и писатели С. Я. Маршаки К. И. Чуковский[646]646
  Френкель В. Я. Я. И. Френкель. М., 1966. С. 13.


[Закрыть]. Их протест был оставлен без внимания, как и сотни тысяч аналогичных писем и протестов. Это вовсе не означает, что такие протесты были вообще излишними.

Были и такие люди, которые, имея доступ к следственным материалам, пытались и более активно выступать против беззаконий.

Секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. С. Кузнецов в первые месяцы массовых репрессий давал санкции на аресты многих коммунистов области. Однако затем, усомнившись в справедливости репрессий, Кузнецов лично поехал в областную тюрьму и, допросив там некоторых партийных работников, убедился в их невиновности. Кузнецов направил работников обкома в аппарат НКВД и взял контроль над деятельностью карательных органов в области в свои руки, добившись при этом освобождения многих арестованных коммунистов. Он категорически запретил применение следственными органами пыток. Собрав большой материал о незаконности действий НКВД и засоренности этих органов людьми с сомнительным прошлым, Кузнецов поехал в Москву и добился приема у Сталина. Но Сталин слушал Кузнецова несколько минут, затем ушел, посоветовав рассказать обо всем Маленкову. Маленков также не стал разбираться в материалах Кузнецова, предложив ему вернуться в Казахстан и прислать материалы фельдъегерской почтой. Вернувшись домой, Кузнецов узнал о переводе его в другой обком. Через несколько месяцев он был вызван на совещание в Алма-Ату и арестован в гостинице. Были вновь арестованы и все коммунисты, освобожденные недавно по требованию Кузнецова[647]647
  Неопубликованные воспоминания Н. Кузнецова Кузнецов остался жив, был реабилитирован в 1955 году и работал позднее лесником – подальше от людей. Его воспоминания хранятся в архиве писателя К. М. Симонова.


[Закрыть].

В 1937 году бюро ЦК КП(б) Киргизии, получив сообщения о пытках и истязаниях заключенных, создало специальную комиссию для проверки работы прокурорских и следственных органов республики. Деятельность этой комиссии закончилась трагически – все ее члены были репрессированы органами НКВД[648]648
  Очерки истории Коммунистической партии Киргизии. Фрунзе, 1966. С. 289.


[Закрыть].

Попытался бороться против произвола один из ответственных работников НКВД в Белоруссии Биксон, большевик с 1905 г. По свидетельству Я. И. Дробинского, Биксон, назначенный в 1937 году председателем Спецколлегии Верховного Суда БССР, отказывался принимать к рассмотрению многие «липовые» дела. Узнав о пытках на допросах, Биксон пошел в ЦК КП(б)Б. Однако секретарь ЦК Волков, выслушав Биксона, неожиданно спросил: «Какой разведке служите? Дефензиве польской или английской, ну?» Биксон с достоинством ответил: «Я большевик с 1905 года». «Знаем мы этих старых большевиков, – закричал Волков, схватился за телефонную трубку и стал кричать начальнику Белорусского НКВД Берману: «Тут старая контра, агент дефензивы, твой работничек Биксон. За врагов народа распинается». Биксон был арестован прямо в здании ЦК и отправлен в тюрьму, где вскоре умер. Через несколько месяцев Волков был снят с работы в ЦК, направлен с понижением в Тамбов, где покончил жизнь самоубийством в гостинице[649]649
  Из неопубликованных воспоминаний Я. Дробинского.


[Закрыть].

Такую же попытку выступить против произвола предпринял военный прокурор Западно-Сибирского военного округа М. М. Ишов. Проверяя работу томских следственных органов, Ишов установил, что следователи Томского управления НКВД истязали заключенных, держали их подолгу без пищи и воды, избивали на допросах. Многие заключенные не имели представления, в чем их обвиняют, так как следователи сами писали и подписывали протоколы «допросов». Некоторых заключенных даже расстреляли без суда и следствия. Ишов немедленно арестовал группу томских следователей и отправил их под стражей в Новосибирск. Собрав большой материал о деятельности четырех управлений. НКВД, входивших в Западно-Сибирский округ, Ишов написал докладную записку Главному военному прокурору СССР Розовскому, Генеральному прокурору СССР Вышинскому и лично Сталину, Молотову, Кагановичу. Ишов добился проведения по данному вопросу заседания бюро обкома партии. Ему удалось спасти от расстрела нескольких незаконно арестованных командиров Красной Армии и гражданских работников, но в целом его борьба против произвола не имела большого успеха. Обращения Ишова в Москву оставались обычно без ответа. Заслушав его доклад, бюро обкома поручило главному проводнику незаконных репрессий, начальнику Новосибирского управления НКВД «выправить положение». Органы НКВД доносили в Москву: «Военный прокурор Ишов противопоставляет себя органам НКВД, мешает следствию по делам врагов народа, отказывая в санкции на их арест, самоуправствует, проводя аресты сотрудников НКВД. Своими действиями он подрывает авторитет органов. Просим его от работы отстранить и санкционировать его арест».