Текст книги "Избранные труды"

Счет воли и совести народов

8 февраля 1946 г. перед Международным Военным Трибуналом в Нюрнберге выступил главный обвинитель от СССР генерал-лейтенант юстиции Р. А. Руденко. Этого выступления давно ждали за рубежом; этого выступления жадно ждала наша страна, исполненная ненависти к врагам и преступникам, исполненная доверия к закону и правосудию.

Перед советским обвинителем вставала почетная и ответственная задача. «Советский народ на полях битв, невиданных по своим масштабам и ожесточению, стойко и мужественно защищал и защитил честь, свободу и независимость своей Родины и вместе с войсками союзных наций избавил свободолюбивые народы мира от страшной опасности фашистского порабощения»[485]485
  «Нюрнбергский процесс…», т. I, стр. 483.


[Закрыть]. Советский народ в героической борьбе с фашистской агрессией понес большие жертвы. В советской стране впервые прозвучали на весь мир слова об уголовной ответственности преступников войны. Эти исторические факты обязывают к величайшей требовательности.

Провозглашаемая с трибуны Нюрнбергского процесса речь советского обвинителя должна быть на высоте политических проблем процесса, должна полностью соответствовать героизму советского народа, его воле и совести. Как решена эта задача?

Если следовать точным законам арифметики, то речь главного советского обвинителя т. Руденко, выступавшего после представителей Америки, Англии и Франции, была заключительной, последней речью. Однако арифметика – ив этом секрет ее точности – весьма одностороння: ей доступен лишь язык цифр. Жизнь глубже и неизмеримо разностороннее; абстрактные числовые измерители она пополняет конкретными критериями политики, морали, права. В свете этих критериев речь т. Руденко приобретает новые качества. Это была речь, подведшая яркий и четкий итог содержательным выступлениям всех главных обвинителей. Все, что прошло перед Международным Трибуналом в Нюрнберге: политические принципы, правовые проблемы и фактические материалы, – нашло отражение в речи т. Руденко. Она вместе с тем ввела в процесс новые идеи и факты. Полнота речи советского обвинителя была обусловлена, прежде всего, ее конструкцией. Задача каждой обвинительной речи заключается в анализе фактов, оценке доказательств и установлении виновности. Т. Руденко в полной мере разрешил поставленную задачу. Но его обвинительная речь не этим началась и не этим себя исчерпала. Нюрнбергский процесс выдвинул ряд общих проблем, политических и правовых. Им, прежде всего, и посвятил свое внимание советский обвинитель.

«Впервые в истории человечества, – сказал т. Руденко, – правосудие сталкивается с преступлениями такого масштаба, вызвавшими такие тяжелые последствия.

Впервые перед судом предстали преступники, завладевшие целым государством и само государство сделавшие орудием своих чудовищных преступлений.

Впервые, наконец, в лице подсудимых мы судим не только их самих, но и преступные учреждения и организации, ими созданные, человеконенавистнические “теории” и “идеи”, ими распространяемые в целях осуществления давно задуманных преступлений против мира и человечества»[486]486
  Там же, стр. 459.


[Закрыть].

Так, Нюрнбергский процесс, в ходе работ неизбежно погрузившийся в гущу фактического материала, был речью советского обвинителя вновь поднят на большую историческую высоту.

Однако было бы опасным заблуждением черпать в громадном историческом значении Нюрнбергского процесса основания для недооценки его правовых устоев. В Нюрнберге в форме суда над главными военными преступниками осуществляется величайшая победа права над беззаконием и злодейством. Безупречное правовое развитие суда и безукоризненная правовая обоснованность приговора обеспечат Нюрнбергскому процессу силу проникнуть и вдаль – в грядущие времена, и вглубь – в сердца народов. С полным основанием поэтому представитель советского обвинения анализу правовых проблем процесса отвел самостоятельное место непосредственно вслед за его оценкой исторической.

Т. Руденко решительно отметает попытки фашистских адвокатов в суде и вне суда оспорить компетенцию Международного Военного Трибунала судить главных военных преступников. «…Как в сфере национальной, – сказал т. Руденко, – принятый законодательными палатами и надлежаще опубликованный закон есть безусловное и достаточное легальное основание деятельности органов национальной юстиции, так в сфере интернациональной заключенный между государствами договор есть безусловное и достаточное законное основание для осуществления и деятельности созданных этими государствами органов интернациональной юстиции… Устав Трибунала существует и действует, и все его предписания имеют безусловную и обязательную силу»[487]487
  Там же, стр. 460–461.


[Закрыть].

Вместе с тем, и это особенно было подчеркнуто в речи т. Руденко, Устав Трибунала покоится на принципах и нормах международного права, давно установленных и освященных Гаагской конвенцией 1907 г., Женевской конвенцией 1929 г., Вашингтонской конвенцией 1922 г.

Следовательно, гитлеровцы знали, что совершают злодеяния против мира, свободы и жизни народов, «знали, но надеялись, что тотальная война, обеспечив победу, принесет безнаказанность. Победа не пришла по стопам злодеяний. Пришла полная безоговорочная капитуляция Германии. Пришел час сурового ответа за совершенные злодеяния»[488]488
  Там же, стр. 463.


[Закрыть].

Злодеяния гитлеровских орд неисчислимы, и безгранична вина участников заговора против мира, свободы и жизни народов. Обвинительная речь не может пытаться исчерпать неисчерпаемое. Ее задача заключается в отборе, искусном отборе основных и бесспорных фактов, определяющих ответственность заговорщиков. Опираясь на обширный и новый документальный материал: выступление Геринга на совещании с рейхскомиссарами оккупированных областей, на переписку Антонеску с Гитлером, акты Чрезвычайной Государственной Комиссии и др., – т. Руденко вскрывает внутренний механизм фашистской тирании и ее разрушительные последствия.

Впереди танков и самолетов гитлеровцы рассылали свои «идеи». Вот она – фашистская «идеология»:

«Я, – говорил Гитлер, – освобождаю людей от отягчающих ограничений разума, от грязных и унижающих самоотравлений химерами, именуемыми совестью и нравственностью, и от требований свободы и личной независимости, которыми могут пользоваться лишь немногие»[489]489
  «Нюрнбергский процесс…», т. I, стр. 465, 466.


[Закрыть]. Избавленные от «бремени» разума и совести, душевно и морально опустошенные, гитлеровцы начали агрессию против человечества. Нападение на Чехословакию, Югославию и Польшу, агрессия против Франции и Англии были только первыми актами. 22 июня 1941 г. гитлеровская Германия вероломно напала на СССР. При помощи многочисленных и точных доказательств («план Барбаросса» и др.) т. Руденко устанавливает: «То, что произошло 22 июня 1941 г., задумывалось, подготовлялось и планировалось задолго до этого»[490]490
  Там же, стр. 471.


[Закрыть].

Осуществив агрессию против свободолюбивых народов, гитлеровцы войну превратили в систему военизированного бандитизма. «Мы, говорил Гитлер Раушнингу, – должны развить технику обезлюживания. Если вы спросите меня, что я понимаю под обезлюживанием, я скажу, что имею в виду устранение целых расовых единиц. И это – то, что я намерен осуществить… Природа жестока, поэтому и мы можем быть жестокими. Если я могу послать цвет германской нации в пекло войны без малейшего сожаления о пролитии ценной германской крови, то, конечно, я имею право устранить миллионы низшей расы, которые размножаются, как черви!» Во исполнение этой программы обезлюживания специальные «зондеркоманды» палачей травили советских людей, мирных граждан и военнопленных, в душегубках, расстреливали в лесах и рвах и сжигали в крематориях. Т. Руденко огласил секретный циркуляр хозяйственного штаба германской армии от 4 декабря 1941 г. В этом документе было указано: «Немецкие квалифицированные рабочие должны работать в военной промышленности; они не должны копать землю и разбивать камни – для этого существует русский». Циркуляр предусматривал наказания, которым должны подвергаться насильственно вывезенные в Германию лица: лишение питания и смертная казнь «без промежуточных ступеней»[491]491
  Там же, стр. 493.


[Закрыть]. Разрушение городов и сел, грабеж явились органическими частями фашистской войны. Т. Руденко привел весьма поучительный документ – запись речи Геринга на совещании с рейхскомиссарами оккупированных территорий и представителями германского военного командования 6 августа 1942 г. «Вы посланы туда, – сказал Геринг, – не для того, чтобы работать на благосостояние вверенных вам народов, а для того, чтобы выкачать все возможное… Я намереваюсь грабить и именно эффективно». Так разнузданно буйствовал фашизм, подняв меч против свободы и жизни народов.

«Во имя священной памяти миллионов невинных жертв фашистского террора, – закончил свою речь т. Руденко, – во имя укрепления мира во всем мире, во имя безопасности народов в будущем мы предъявляем подсудимым полный и справедливый счет. Это – счет всего человечества, счет воли и совести свободолюбивых народов»[492]492
  Там же, стр. 505.


[Закрыть].

Строгая по форме, яркая по содержанию и неотразимая по убедительности, речь советского обвинителя генерала Руденко подвела итог трехмесячной работы Трибунала. В этом итоге важны не только идеи, факты и улики.

Огромное значение имеет и общий политический итог выступлений четырех обвинителей: несмотря на беспрецедентность Нюрнбергского процесса, несмотря на различия судебных систем СССР и США, Англии и Франции, несмотря, наконец, на сложный комплекс международных и дипломатических проблем, связанных с событиями 1939–1941 гг., в речах главных обвинителей, во всех без исключения речах, нашла полное выражение солидарная позиция представителей четырех стран. Этот факт – яркое свидетельство того, что хорошо задуманное соглашение становится политической реальностью, когда стороны исполнены доброго желания и твердой воли к сотрудничеству.

Речь советского обвинителя войдет в историю как призыв к борьбе с разрушительными силами фашистской реакции, как великий призыв к свободе и мирному сотрудничеству наций.

На Нюрнбергском процессе

Международный Военный Трибунал – это не просто национальный трибунал в международном масштабе, это очень своеобразно построенный суд. Начнем с основного. В каждом обычном суде вообще бесспорным представляется момент, когда процесс должен быстро начать свертываться. Задача каждого процесса – разрешение судебных вопросов, установление виновности, и, когда эта задача кажется суду решенной, когда суду все ясно, тогда, казалось бы, можно и прекратить судебное следствие. В Нюрнберге положение таким быть не может. В Нюрнберге нельзя руководствоваться принципом: суду все ясно. Действительно, в Международном Трибунале играет первостепенную роль принцип равенства сторон и равного освещения представителями четырех государств одного и того же события. Поэтому бесспорно прав каждый из обвинителей, когда он дает свое полное освещение вопросов независимо от того, в какой мере эти вопросы уже выяснились на суде.

При разрешении вопроса о темпах суд, и в первую очередь председатель, учитывают не только равные права сторон, но и необходимость в полной мере соблюдать судебную процедуру, предусмотренную ст. 24 Устава Международного Трибунала. Было бы ошибкой думать, что Трибунал мало озабочен ускорением процесса. Я присутствовал на одном заседании, которое называлось закрытым – закрытым в условном смысле этого слова: оно было закрыто для широкой публики, но в нем не было ничего тайного, таинственного или засекреченного. На заседании присутствовали и адвокаты, и обвинители, и эксперты. Это совместное заседание было специально посвящено вопросу о том, как помочь ускорению процесса. Сейчас предприняты некоторые меры.

Прежде всего возник вопрос о количестве свидетелей. Свидетелей просят вызвать все подсудимые. И притом в огромном количестве. Трибунал не может и, насколько я смею судить, не должен просто во имя темпов отказать в вызове свидетелей, если ходатайства о вызове убедительны. С другой стороны, он не в состоянии всех их вызывать и выслушивать, ибо это затянуло бы процесс до бесконечности. И был найден, если так можно выразиться, средний путь: во многих случаях свидетель не вызывается на заседания Трибунала, но ему посылается опросный лист, который обычно составляется защитниками. Свидетель дает под присягой показания на месте по этому опросному листу, и опросный лист присылается в Трибунал. Такой порядок, конечно, упрощает дело.

Можно ли сказать, что это равноценно свидетельскому показанию на суде? Конечно, нет. Условная ценность подобных доказательств в полной мере учитывается Трибуналом.

Однако как Трибунал ни планирует свою работу, но все-таки в судебное заседание врываются моменты, которые не всегда можно предвидеть. Чаще всего это возражения сторон. Говорят обвинители, говорят адвокаты. В Нюрнберге это происходит несколько самозванно: подходит адвокат к трибуне и очень вежливо, чуть-чуть отстраняя обвинителя, делает, с разрешения Трибунала, свои возражения. Обвинитель и адвокат нередко обмениваются репликами, начинается дискуссия, она порой требует определения со стороны Трибунала, и таким образом возникает неожиданная затяжка. С другой стороны, подсудимые, реже свидетели, соскальзывают в своих объяснениях на декларации. Подсудимые, получив возможность говорить, не только стараются эту возможность как можно более широко использовать, но и злоупотребляют ею.

Допрос подсудимых явился одним из звеньев той стадии, которая может быть определена как представление доказательств защитой. Надо было продумать и такой вопрос: если подсудимый «вплетается» в процесс представления доказательств, то его объяснения необходимо регулировать. Ведь Геринга хотят допросить и защитник Геринга, и защитник Риббентропа, и защита других подсудимых. Может быть, лучше было бы сделать так, чтобы допрашивать Геринга как «свидетеля» по Риббентропу тогда, когда будут разбирать дело Риббентропа. Однако такой порядок слишком замедлил бы движение процесса. Поэтому решено было, начав с Геринга-подсудимого, исчерпать его и в качестве подсудимого, и в качестве «свидетеля» как по его делу, так и по делам всех остальных.

Геринг принял определенную позу и старался ее выдержать. Человек, творивший неслыханные злодеяния, с невинным видом распинался на тему о том, как он заботился о населении оккупированных территорий. В качестве иллюстрации он рассказал, что в Виннице, где находился штаб военно-воздушных сил германской армии, им был организован… балет для населения. Когда Геринга спросили об его отношении к еврейским погромам в Германии, он «возмущался»: он, дескать, собирал лом в интересах четырехлетнего плана, а Геббельс устраивал погромы.

После вопросов, поставленных ему советским обвинителем, Геринг увял. Эти вопросы касались его отношения к Гитлеру. Все подсудимые стараются разрисовать Гитлера широкими мазками, преувеличивая его значение. По существу, это сводится к тому, чтобы переложить ответственность на фюрера: пусть он, отсутствующий, за все отвечает.

Герингу был задан генералом Руденко вопрос, ответ на который, к сожалению, был не совсем точно воспроизведен в печати: разделяет ли он расовую теорию? Геринг ответил, что он признает существование отдельных рас, но не признает превосходства одной расы над другой и решительно отрицает существование какой-то избранной расы. По существу это была трусливая попытка отречься от всей идеологии, лежащей в основе фашистской политики.

На суде Геринг неоднократно уверял, что он не разделял позиции Гитлера во многих случаях: по еврейскому вопросу, по вопросу об агрессии против Советского Союза, против Чехословакии, по поводу расстрела английских военнопленных. Тогда советский обвинитель спросил: если он по таким важным и таким многочисленным вопросам расходился с Гитлером, как же он сохранял свое положение второго лица в «Третьей империи»? Геринг не смог ответить ничего вразумительного, он говорил, что присягал Гитлеру, уже поэтому должен был держаться той линии и той политики которая проводилась фюрером.

Геринг допрашивался первым, и он в известном смысле дал тон показаниям остальных подсудимых. Но сам он вернулся на скамью подсудимых в удрученном, разбитом состоянии. Он, видимо, в полной мере оценил свое положение в процессе.

Перед судом прошел ряд свидетелей. Прошли наши свидетели, которые произвели особенно сильное впечатление. Это относится к колхознику Григорьеву и к академику Орбели, который говорил очень остроумно и убедительно. Большое впечатление произвел на судей свидетель-норвежец. Он пережил тяжкие муки в концентрационном лагере в Германии. Он рассказывал, как его терзали, как он потерял сознание, а потом, очнувшись, почувствовал запах горелого мяса. Оказалось, что это горело его собственное тело…

Во время процесса возникло два общих, чрезвычайно интересных и в ходе процесса получивших большое значение вопроса: о преступных организациях и о доказательствах, о силе представляемых суду документов.

Как известно, Трибунал в Нюрнберге вынесет приговор не только в отношении конкретных лиц, но также в отношении организаций, которые обвинение считает преступными: гестапо, СС и др.

В соответствии с этим организации на суде имеют своих особых защитников.

Трибунал предоставил право защитникам или их уполномоченным посетить концентрационные лагеря и там из всей массы гитлеровцев, подавших заявления о желании выступить на суде, отобрать приблизительно 200 человек и привезти их в Нюрнберг. Из этих 200 уже в Нюрнберге защита совместно с обвинением и Международным Военным Трибуналом отберет примерно 20 свидетелей. Это мероприятие, бесспорно, ускорит процесс. Отборочная комиссия уже действует в лагерях, и к тому моменту, когда кончится допрос подсудимых, эти свидетели будут в Нюрнберге.

Другой весьма интересный процессуальный вопрос – вопрос о доказательственной силе документов. В Устав Трибунала внесено чрезвычайно существенное правило – ст. 21, которая придает несокрушимую силу актам чрезвычайных комиссий, в частности актам нашей Чрезвычайной Государственной Комиссии, по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. Трибунал не будет требовать доказательств общеизвестных фактов и будет считать их доказанными. Трибунал также примет без доказательств официальные правительственные документы и доклады Объединенных Наций, включая акты и документы комитетов, созданных в различных союзных странах для расследования военных преступлений. И действительно, во исполнение ст. 21 были представлены документы, в том числе все акты нашей Чрезвычайной Государственной Комиссии, и все они без специальных доказательств принимаются Международным Военным Трибуналом.

Процесс находится в полном развитии. Однако уже предъявляется спрос на его архивы. Поступают требования на материалы Нюрнбергского процесса. Есть спрос даже на его… реликвии. Так, у Лоуренса исчез его председательский молоток. Говорили, что его похитили любители, чтобы сохранить как историческую реликвию. Потом молоток появился, но оказалось, что это уже не тот! Количество реликвий увеличилось…

Для атмосферы, в которой работает Трибунал, характерно, что при обсуждении всех вопросов порой при довольно значительном, чтобы не сказать резком, расхождении во мнениях можно констатировать успешное сотрудничество между делегациями. Не случайно поэтому в Нюрнберге зарождается идея создания Международного объединения юристов.

Трудно вообще предусмотреть весь политический, культурный и правовой эффект Нюрнбергского процесса. Во всяком случае, не ошибутся те, кто думает, что задачи Нюрнбергского процесса не исчерпываются расследованием преступлений главных военных преступников и вынесением им приговора. С этой точки зрения кажущаяся медлительность процесса и действительная его продолжительность искупаются тем, что Нюрнбергский процесс выполняет чрезвычайно обширные задачи. И прежде всего – задачу разоблачения перед всем миром сущности германского фашизма, его теории, практики и политики, его связей, внутренних и международных.

В Трибунал поступает множество планов, проектов, предложений со всех концов света. Большинство писем и резолюций требует смертной казни для всех главных военных преступников.

Есть письма, выражающие тревогу, как бы тот сугубо объективный тон, в котором ведется процесс, не оказал влияния на приговор в сторону его смягчения. В связи с этим могу привести одну беседу с членом американской делегации. Я выразил некоторое недоумение по поводу того своеобразного этикета, который соблюдается в Нюрнберге по отношению к подсудимым, защитникам и т. д. Американец ответил на мое замечание:

– У нас, в Америке, говорят: «Если судья очень любезен с подсудимым, то подсудимый пропал».