Текст книги "Избранные труды"

Первые итоги

На нюрнбергском фронте, где долгое время шла медленная «позиционная» борьба, правосудие, наконец, заметно продвинулось вперед: кончился тянувшийся более трех месяцев допрос подсудимых и их свидетелей, и Трибунал приступил к судебным прениям. Судебные прения – заключительный этап судебного следствия; за ними идут последние слова подсудимых и приговор. Настал поэтому момент подвести первые итоги процесса.

Первый заслуживающий внимания вопрос – каким оказался Лондонский устав в действии, т. е. в нюрнбергском исполнении. Здесь важно отметить основное.

При разработке Устава Трибунала в Лондоне советская делегация настойчиво защищала положение, согласно которому четыре главных военных обвинителя, представляющих четыре государства – СССР, США, Англию и Францию, должны образовать единый орган – Комитет главных обвинителей, коллегиально решающих основные вопросы процесса. Опыт подготовительных к Нюрнбергу действий, семимесячный опыт Нюрнбергского процесса эту позицию в полной мере оправдали: Комитет главных обвинителей оказался жизнеспособным, деятельным и активно движущим процесс органом. К 1 сентября 1945 г. в соответствии с указанием Ялтинской конференции был составлен и опубликован список главных военных преступников; своевременно до начала судебного процесса был составлен и передан Трибуналу подробно обоснованный обвинительный акт; наконец, на самом процессе Комитет действует согласованно, нередко один обвинитель выступает от имени четырех, тем самым рационализируя и ускоряя слушание дела. В Комитете обвинителей, несмотря на отдельные существенные расхождения, определилась устойчивая атмосфера взаимопонимания и взаимопомощи в деле расследования и суда над главными военными преступниками. Эта согласованная работа дала весьма значительные результаты.

Обвинением были представлены Трибуналу документы огромной убедительной силы. Среди них необходимо прежде всего отметить дипломатические переписку и переговоры, которые велись между Германией и ее сателлитами: Румынией, Финляндией и Венгрией. Эти документы неоспоримо удостоверили, что подготовка агрессии против СССР началась задолго до нападения на СССР – 22 июня 1941 г. – и велась не только по линии, ныне получившей широкую известность как «план Барбаросса», но и по линии заблаговременной вербовки союзников для войны против СССР. Среди документов, удостоверяющих преступления гитлеровцев против законов войны и человечности, представленных советским обвинителем, центральное место заняли акты и сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии. Главным обвинителем от СССР, Р. А. Руденко, были представлены и иные многочисленные документы, рисующие злодеяния заговорщиков. Среди этих документов особо остановила всеобщее внимание запись речи Геринга, произнесенной им на собрании гаулейтеров в 1943 г. и содержавшей открытый, беспредельно циничный призыв к убийствам и грабежам. Этот словесный автопортрет Геринга – яркая и неотразимая против него улика. Это обвинительная речь Геринга против Геринга. Перед Трибуналом прошли многочисленные свидетели. Они осветили и оживили представленный Трибуналу обвинением документальный материал. Глубокие и непоколебимые показания Паулюса, исполненные достоинства и сарказма ответы академика Орбели, потрясающая повесть о пережитом в немецких лагерях депутата французского Учредительного собрания Мари Клод Вайян-Кутюрье и еврейского писателя Суцкевера – все это останется неизгладимыми свидетельствами злодейств, совершенных гитлеровцами. После выступлений обвинителей начались контратаки защиты.

Более трех месяцев пытались подсудимые и их защитники оспорить силу и убедительность прошедших перед судом документов, фактов, показаний. Для этой цели были мобилизованы разнородные средства. То являлись свидетели, рисовавшие злодея Геринга, погромщика Штрейхера и палача Франка безобидными голубками, исполненными любви к людям. То сами подсудимые, размалевывая Гитлера как политического гиганта, пытались таким путем себя изобразить убогими карликами, кроткими исполнителями чужой воли. С неистощимым терпением Трибунал следил за судебной акробатикой главных военных преступников. С неослабевающей энергией крушило обвинение «доты» и «дзоты», воздвигавшиеся защитой. И потрясающая истина совершенных злодейств все явственней выступала перед миром. К судебным прениям Трибунал пришел вооруженным огромной массой фактов и доказательств.

Нюрнбергский процесс еще не кончен. Еще не прозвучали решающие слова приговора. Но уже можно констатировать бесспорный и ценный политический итог. Несмотря на беспрецедентность Нюрнбергского процесса, несмотря на различия судебных систем СССР и США, Англии и Франции, несмотря на сложный комплекс международных и дипломатических проблем, связанных с событиями 1939–1941 гг., несмотря, наконец, на отдельные серьезные расхождения, в Нюрнбергском процессе нашла выражение солидарная позиция представителей четырех стран.

Год прошел

Устав Трибунала разрабатывался в первые, медовые месяцы торжества союзного оружия, когда знамя великой победы реяло над Лондонской конференцией и единодушным было стремление завершить военный разгром гитлеровской Германии ударами меча правосудия. В течение шести недель Лондонской конференции удалось решить ряд сложных политических и правовых проблем, связанных с организацией новой формы интернациональной юстиции – Международного Военного Трибунала. Строго оберегая принципы равенства договорившихся сторон, конференция очень быстро определила состав судей Трибунала.

На том же принципе равенства был легко организован следственный и обвинительный аппарат Трибунала – Комитет главных обвинителей, индивидуально ведущих оперативную работу (допрос обвиняемых и др.) и коллегиально решающих общие вопросы (составление обвинительного акта и др.). Сложнее было разработать новое понятие, образовавшее основу предъявленного подсудимым обвинения, – понятие международного преступления, но и здесь представители четырех государств скоро нашли общую и всех удовлетворившую формулу – ст. 6 Устава, определяющую международное преступление как преступление против мира, против законов войны и человечности. Наконец, нависали над Лондонской конференцией и трудности процессуального характера. Конференция разработала особый процессуальный порядок, отвечающий специальным задачам суда над главными военными преступниками. При этом, естественно, Устав Трибунала воспринял лучшие из положений национального права каждого из четырех государств.

Так в атмосфере великого гнева народов, рожденного преступлениями войны и повелительно звавшего к сотрудничеству, без тяжелых родовых мук появился на международной арене новый суд, появился и в отличие от всех новорожденных в мире немедленно начал жить полной жизнью и действовать.

Задачи, стоявшие перед Нюрнбергским процессом, были также нелегки. В Нюрнберге начался суд не над группой преступников, совершивших разнородные преступления на территории одной страны. В Нюрнберге на скамье подсудимых – банда заговорщиков, превративших государственный аппарат весьма драчливой державы в орудие грабежа, банда, неистовствовавшая на обширных пространствах Европы, банда, принесшая смерть миллионам невинных. Трибунал должен был найти верный путь в этом лабиринте преступлений, не избегая освещения деталей и не теряя общих, ведущих нитей. И далее. В Нюрнберге суд идет не над злодеями с примитивной психологией убийц и грабителей, ринувшихся на чужое добро. В Нюрнберге на скамье подсудимых преступники международного масштаба и высокой квалификации: рейхсмаршалы, министры, главнокомандующие. Они взобрались на вершину иерархической лестницы, чтобы убийство возвести в ранг важного государственного дела, а бандитизм избрать основой своих отношений к соседям.

Трибунал должен был найти верный путь в этом лабиринте ненасытной лжи, хитрых трюков и циничных измышлений, дабы не допустить засорения процесса материалами, к делу не относящимися, дабы не дозволить подсудимым воспользоваться разногласиями между союзниками. В эти дни, когда пройдены самые значительные этапы процесса – представление документов, вызов свидетелей, показания подсудимых и прения сторон, в этот день, когда история регистрирует первую годовщину лондонских решений, обоснован и своевременен вопрос, как на деле осуществлялись в Нюрнберге их идеи и принципы, каким оказался Лондонский устав в нюрнбергском исполнении. Этот вопрос имеет не только правовое, но и крупное политическое значение. Нельзя пройти мимо того факта, что истекший с момента подписания Устава год был годом сложных политических ситуаций и трудных международных сплетений; в свете событий в Китае, Индонезии, в условиях еще господствующего режима Франко в Испании, уже господствующей «демократии» в Греции нетрудно заметить, что фронт победителей в августе 1946 г. обрел новые черты. Реакция, гнездящаяся по обеим сторонам океана, пытается использовать эти изменения, пытается исказить мирный лик человечества, чтобы снова поднять народы против народов. Подобно преступникам, уже посаженным на скамью подсудимых, подобно Герингу, Гессу и другим, поджигатели войны лелеяли надежду, что единство в правосудии не выдержит длительного испытания и тогда милитаристская пропаганда получит новое подтверждение в нюрнбергских конфликтах. В Нюрнберге, следовательно, решались не только нюрнбергские вопросы. Прошел год, и что же? Жизнь показала лицо правды. Построенный на основе Лондонского устава, Нюрнбергский процесс не оправдал ни чаяний реакции, ни надежд подсудимых. Бдительно охраняя процессуальные права подсудимых, Трибунал вместе с тем решительно пресекал поползновения защиты увести процесс в сторону от его прямой задачи: суда над главными военными преступниками. Трибунал уверенно и твердо шел и идет к завершению своей исторической задачи – к приговору. Трибунал скажет свое слово последним, но оно будет первым в истории словом, которое прозвучит как грозное судебное предостережение спекулянтам человеческой кровью всех чинов и рангов, ибо приговор Трибунала будет вынесен от имени народов, не только жаждущих мира, но и готовых деятельно его оберегать. Конечно, были разногласия в Трибунале по отдельным вопросам и между судьями, и между обвинителями, но процесс неизменно развертывался по пути, приемлемому для всех четырех сторон.

Особенно поучительна в этом отношении позиция главных обвинителей.

Первые вступительные речи главных обвинителей от СССР, США, Англии и Франции были произнесены в декабре 1945 – феврале 1946 г. В этих речах уже тогда останавливало внимание единство конструкции и обоснования обвинения. Прошло полгода осложненной в различных направлениях международной жизни, и снова выступили – на этот раз с заключительными речами – главные обвинители от СССР, Америки, Англии и Франции; они выступили с единством, не только не расшатанным истекшим периодом, но еще более окрепшим в процессе длительной совместной работы. Оценка лиц и фактов, анализ законов, требование наказания одинаково звучали в речах всех четырех главных обвинителей. Им внимал суд, им внимали представители печати, им внимал весь мир, и все услышали: четыре главных обвинителя – Руденко, Джексон, Шоукросс и Дюбосс говорят от имени свободолюбивых народов; в этом значительном факте не только торжество правосудия, но и торжество идеи международной юстиции, оказавшейся не подверженной разрушительному влиянию реакционных сил и тем самым доказавшей свою безусловную жизнеспособность.

В день знаменательной годовщины история венчает авторов Устава, судей и обвинителей крупными достижениями. Эти достижения показывают, что воля к сотрудничеству и готовность к взаимопониманию способны обеспечить единство действий.

Речи защитников

На Нюрнбергском процессе закончились речи защитников. В течение трех недель Трибунал с неистощимым терпением слушал эти речи и, конечно, даст им надлежащую судебную оценку в своем приговоре. Но некоторые общеполитические выводы кажутся уже теперь и нужными, и неотложными.

Следует отметить, что лишь в некоторых речах немецких адвокатов сквозило понимание той кровавой трагедии, которая именем германского государства и силами германского народа была организована и осуществлена фашистскими заговорщиками. Так, защитник Зейсс-Инкварта говорил о трудности положения защитника на Нюрнбергском процессе, где были вскрыты факты, свидетельствующие о такой бездне падения, что нормальному человеку трудно поверить в реальность всего происшедшего. В соответствии с этим защитники стремились провести политическую и моральную грань между подсудимыми и германским народом. Так, адвокат Штрейхера – Маркс – говорил: «Пусть приговор в отношении подсудимого Штрейхера будет, каким угодно, все равно речь идет при этом лишь о судьбе отдельного человека, но кажется установленным, что германский народ и этот подсудимый никогда не были едины в еврейском вопросе. Немецкий народ постоянно отмежевывался от устремлений подсудимого, которые он излагал в своих статьях… Германский народ сохранил свое собственное мнение и отношение к евреям… Германский народ в своем подавляющем большинстве сохранил здоровый дух и отрицательно отнесся ко всем насильственным действиям. Поэтому он может претендовать на то, чтобы перед мировой общественностью быть объявленным свободным от моральной совиновности и от ответственности за эти преступления. Но решение вопроса о виновности или невиновности Штрейхера находится в руках высокого суда».

Ту же мысль проводил в своей речи защитник Зейсс-Инкварта: «…как бы ни закончился процесс, у защиты нельзя будет отнять одной заслуги перед германским народом, а именно той, что уже никогда в дальнейшем, при обсуждении вопроса о вине германского народа, нельзя будет говорить о коллективной вине или соучастии германского народа в преступлениях, а речь может идти лишь о коллективном позоре, так как люди, под руководством которых совершались возмутительные преступления, были немцами»[493]493
  «Нюрнбергский процесс…», т. V, стр. 840.


[Закрыть].

Как положительное явление можно отметить, что отдельные защитники, в частности защитник Нейрата – Людингхаузен, проявили понимание новых задач, стоящих перед международной юстицией.

К сожалению, эти отдельные выступления защитников теряются в остальной массе высказываний, юридических конструкций и политических сентенций совершенно иного рода и сорта.

Защитник «второго в империи человека» и первого на скамье подсудимых преступника, доктор Штаммер, дал следующее общее литературно-политическое оформление преступной деятельности фашистских заговорщиков:

«Цели, поставленные национал-социалистами перед собой, были слишком велики, чтобы их могло достигнуть одно поколение; его революционная эссенция была слишком крепкой. Первые успехи произвели ошеломляющее впечатление».

Таким образом, захватнические планы гитлеровской Германии, планы, построенные на ограблении других государств и истреблении других народов, в трактовке защитника Штаммера приобретают великие исторические масштабы, не осуществленные именно в силу их грандиозности.

Другие адвокаты пытались окутать туманом суть дела, играя понятиями добра и зла. Казалось бы, защите положено знать, что злодеяния, совершенные гитлеровцами, злодеяния, глубоко потрясшие сознание и совесть народов, не могут являться предметом спорных этических оценок. Защитники обязаны понимать, что, когда речь идет об убийцах миллионов невинных жертв, кощунственно звучат слова о спорности границ добра и зла.

Между тем адвокат Серватиус, защитник работорговца Заукеля, снабдившего германскую военную промышленность шестью миллионами рабов, вывезенных из оккупированных территорий, счел возможным сказать:

«Еще и сегодня подсудимый Заукель не может охватить всего случившегося… Может ли зависеть приговор от того, чему, не зная, служил Заукель – хорошему или дурному? Не существует хорошего или дурного, ибо определение это зависит от того, с какой точки зрения подходить к тому или иному явлению».

Защитник, очевидно, допускает, что кровавые преступления Заукеля можно рассматривать как доброе дело.

Пытался внести неясность в бесспорные положения также адвокат Заутер, защитник отравителя германской молодежи Шираха, представляющего на процессе, так сказать, идеологический фронт гитлеровской Германии. Заутер говорил:

«Замечательная мысль для суда, идеальная цель, если суд может считать, что его приговор осуществит заветы человечности… Но в некотором отношении это все же неустойчивый фундамент для нашего приговора, ибо представления о том, что требует или воспрещает человечность, могут быть очень различными в зависимости от народа и даже от установки партии, которая принимает решения».

По конструкции защитника, таким образом, установка гитлеровской партии определяет грани, отделяющие человека от зверя. Следовательно, по мнению защитника, от этой установки зависит признать, что удушение миллионов людей в газовых камерах проникнуто чертами глубокой человечности.

Вопросы религии, казалось бы, лежат за пределами Нюрнбергского процесса. Однако некоторые защитники в поисках недостающих аргументов использовали и религиозные мотивы. Защитник Редера аргументировал невиновность своего подзащитного в следующей лаконичной форме:

«Человек, который верит в бога, не может совершить преступление, а солдат, который верит в бога, не может быть военным преступником».

Неплохой иллюстрацией для этого силлогизма послужил свидетель Гесс, начальник лагеря уничтожения в Освенциме. Гесс признал, что в Освенциме им убито более 3 млн человек. На вопрос следователя, верующий ли он, Гесс ответил решительно и твердо, что он верует в бога…

Если защитник Редера аргументировал верой в бога, то защитник главы гестапо Кальтенбруннера обратился к… любви.

«Режим последних лет, – сказал этот адвокат, – имел все, знал все, кроме одного, но так как отсутствовало это одно, то не было всего, ничего не могло удаться. Это волшебное одно – любовь».

Этому адвокату удалось, таким образом, открыть пробел в деятельности гестапо: нехватку любви. После этого открытия никто не посмеет упрекнуть защитника Кальтенбруннера в избытке ума и честности…

Некоторые адвокаты старались изобразить фашистские злодеяния в лирических тонах, как самые невинные и полезные действия. Защитник Штейнбауэр следующим образом живописует один из первых этапов кровавой агрессии гитлеровской Германии – захват Австрии.

«Восточнее Берхтесгадена, – рассказывает защитник, – расположен Оберзальцберг, на высоте 1000 метров, на склоне горы, среди лугов и лесов, у северного подножия Высокого Гелля, с его разбросанными домиками и замечательным видом… Здесь, а не на Рейне в Тевтобургском лесу и не на берегу Северного моря, Адольф Гитлер устроил себе дом, куда он приезжал, когда хотел отдохнуть от работы в имперской канцелярии. Погруженный в свои мысли, Адольф Гитлер стоит у широкого окна своей виллы, и его взор скользит по полям, долинам и покрытым снегом горам, которые загораются пурпурно-красным светом в лучах заходящего солнца. Страна, охраняющая эти горы, – Австрия».

Так Штейнбауэр рисует историю захвата Австрии: глядел Адольф Гитлер в пурпурную австрийскую даль и – да поймут это праведные судьи – не смог устоять перед соблазнительным ландшафтом.

Унесенный потоком собственного красноречия, защитник взывал к Трибуналу:

«Не судите с гневом, а лучше поищите эдельвейс, который растет под терновником».

Трудно, конечно, было бы Трибуналу внять этому лирическому совету и искать эдельвейсы в Бабьем Яру, Катынском лесу или в Майданеке…

Устав Международного Военного Трибунала представляет широкие процессуальные права и гарантии подсудимым и их защитникам. Трибунал со своей стороны обеспечил самое широкое осуществление этих процессуальных прав и гарантий. Судебный и общественный долг защиты заключался в том, чтобы представить Трибуналу все доказательства и соображения в пользу подсудимых. Но речь защитника не должна в ущерб правосудию искажать действительность. Защитники не должны использовать трибуну суда для распространения преступных нацистских идей, сюсюкая о любви и эдельвейсах.

Можно не сомневаться, что на приговор Международного Военного Трибунала не повлияют эти беспомощные потуги отвести правосудие в сторону от суровой правды. Но тем не менее речи защиты на Нюрнбергском процессе не могут не вызвать беспокойства. Нюрнбергские адвокаты – представители немецкой интеллигенции. Они знакомы со всеми документами. Перед ними прошла во всей полноте картина страшных преступлений, совершенных их подзащитными. От них ничего не скрыто, они знают все до конца. И если в своих речах они выступают с нацистских позиций, если они не видят состава преступления в делах гитлеровских главарей – это плохой признак. Он свидетельствует о том, что в определенных кругах германской интеллигенции еще гнездятся остатки воззрений, которые навлекли величайшие бедствия на весь мир, а саму Германию довели до катастрофы.