Текст книги "Культура сквозь призму поэтики"

Например, Мицкевич использует известную мифологему о происхождении славян, но таким образом, что делает Руса младшим братом Чеха и Леха. Здесь русские и поляки объединены через термины родства, но разнятся по старшинству. Указывая на их связанность, Мицкевич не забывает сообщить, что в древности Киев был побратимом Куяв. Поляки и русские, как считает поэт, в минуты тяжелых испытаний, забывают об этой своей двойственности, объединяются в едином чувстве, что, правда, не приводит к крепкому союзу. Оба народа, например, сражались с турками и монголами, но по отдельности, потому и союз между ними не сложился. Поэт наделяет поляков и русских эмоциональным отношением друг к другу. Эмоции их отнюдь не позитивны. Русские подозревают поляков в каких-то скрытых чувствах, а поляки уверены в том, что русская литература содержит некие тайные мысли, направленные против них.

Бывает противопоставление поляков и русских у Мицкевича и более четким: «Польша всегда была воплощением идеи, противоположной России» [Там же, 234]. Россия и Польша суть не разные территории, а различные, даже взаимоисключающие идеи, находящиеся в постоянной борьбе. Русскими правит дух, но не законы. Сказав это, поэт отказывает русским в чисто славянском происхождении. В них живет не славянский дух, а финский – понурый и мрачный. Это дух невольника, ставшего господином. Мицкевич не просто говорит о «чужом» финском духе, но указывает на этнические связи русских с «уральскими», т. е. финно-угорскими племенами, жившими на Волге и Клязьме.

Усиливая отчуждение русских от других славян, Мицкевич утверждает, что в них сказывается дух монгольский, который выражается в слепом повиновении власти, вызывающей страх. Этот страх становится частью русской души и не позволяет мыслить и рассуждать. Монгольский дух ведет русских в их войнах, в захватнической политике. Он породил жестокость и коварство, сказывающиеся и в XIX в. Итак, «дух Аттилы, Чингисхана, Тамерлана поочередно вселяется в династию Московского княжества <…> это дух мрачный, но всегда уверенный в себе» [Там же, 200]. «Чужой» дух проник в Россию и при Петре Первом.

Цели истории русские видят в уничтожении. Они постоянно находятся в движении и расширяют свои границы: бросаются на татар, доходят до Дуная, нападают на Польшу. В этом состоит их имперская политика. Поэт, кроме географических, использует понятие духовных границ, которые возникают на карте истории ранее, чем политические, и которые не менее важны, чем границы государственные, что разрешает объяснить притязания Москвы на чужие земли, чему всегда противились поляки.

Русские страшатся жить без властителя и всегда готовы повиноваться самодержцу, в то время как в Польше абсолютно логично выглядит анархия. Потому они не творят историю, не участвуют в политических движениях, а только горько усмехаются, глядя на то, что творится в их стране, «не обвиняя тирана и не сострадая жертвам». Правда, русским присуще развитое чувство любви к родине, в доказательство чего поэт описывает русскую историю времен монголо-татарского нашествия. Их правители работают только на будущее. Поляки же всегда живут настоящим. У них есть своя историческая мифология, которой лишены русские. Русские не динамичны как нация, не способны к развитию и движению. Например, они бережно хранят свой язык и обычаи, но не в состоянии их развивать.

Русские и поляки по-разному относятся к вере. В языческие времена у славян было два бога, Черный и Белый, что и определило их расхождение на две больших группы [Михайлов, 1995, 89–96]. Эти расхождения продолжаются и с принятием христианства, предвосхищает Мицкевич известные идеи Р. Пиккио. Он решительно противопоставляет католицизм и православие по духу, а не по догматам.

Русские правильно исполняют свои обряды. Они только на них и нацелены, но дух их молчит, что, с точки зрения поэта, записано в самой форме слова православие. Ему Мицкевич противопоставляет правоверие. Польша – это страна правоверная, ибо она проникнута истинно христианским духом, и католические формы этого духа способствуют развитию общественной жизни, в том числе политическому прогрессу. Так поэт увязывает религию и социальные проблемы. Он объявляет католичество динамичным, а православие неподвижным. Так он объясняет невозможность его развития. Осознавая свое бессилие, православие неустанно вступает в отношения со светской властью и политикой. Если в России церковь стремится получить поддержку власти, то в Польше она сама влияет на власть и облагораживает ее. Мицкевич также утверждает, что монастыри в России не играли никакой культурной роли. В Польше же именно монастырь был центром культурной жизни, и, кроме того, монахи и священники в случае необходимости выступали с оружием в руках.

Мицкевич, нападая на православие, лишает его динамизма и живого слова, видимо, имея в виду проповеди, которые, действительно, никогда не были столь развиты, как в Польше. Эту веру он называет онемевшей, от которой многие отпадают, образуя секты. Католическая же церковь сохранила латынь и потому позволила славянам продвинуться на Запад и совершенствовать свои языки. Латынь оказалась действенным фактором в формировании этих языков, в то время как на востоке славяне только заучивали и повторяли греческие высказывания, а затем и вовсе их забыли, что, с точки зрения поэта, отрицательно повлияло на становление восточнославянских языков. Русские сохранили древний язык, который стал церковным, и он, как считает Мицкевич, никак не реализовался в литературных памятниках. Русский язык, как и дух русских, пережил финно-угорское влияние. С точки зрения Мицкевича, оно было огромным. Так поэт по-своему обратил внимание на взаимодействие славянских и финно-угорских языков, исследование которого активно ведется в настоящее время [Мельникова, Петрухин, 1997, 40–50; Беднарчук, 1997, 91 – 108].

Поэт пытается определить дух русского языка, исходя из литературных стилей и лексики. Он усматривает доминирующее положение делового стиля, называет русский язык языком приказов и документа. В этом аспекте он противопоставляет его польскому, который есть язык беседы и литературы. Русский язык – это язык чиновников и солдат, казарм и присутственных мест. Правда, язык обладает огромным лексическим богатством. Тут же начинается операция по выделению ключевых слов русского языка. Ими оказываются указ и служба, составляющие главный лозунг России. На втором слове он останавливается достаточно подробно, объясняя, что за свою службу русские получают жалованье, будто милостыню. Таким образом, через язык поэт пытается выявить особенности русской жизни, а также национальной психологии. Не только лексический состав, но и фонетика русского языка оказывается в его поле зрения, правда, в самом общем виде. Хотя русский язык и богат, зато он не музыкален, утверждает поэт.

Рассуждая о том, что литература есть символ будущего славянского единения, что «через нее мы чувствуем себя братьями и сынами одной отчизны» [Mickiewicz, 1955, VIII, 23], Мицкевич анализирует произведения польской и русской литературы не по букве, а по духу. Он полагает, что в искусстве слова можно угадать черты национального характера и движение духа. Потому не следует выстраивать в ряд сведения о писателях и делить их на группы, а всю историю литературы – на отдельные периоды. Такой путь поэт считает бесперспективным.

В древнерусской литературе, которую он называет серьезной и печальной, ему видятся страшные предчувствия. Старопольская же литература в отличие от нее была радостной и живой. Проявляя проницательность, Мицкевич рассуждает об эмоциональной сфере «Слова о полку Игореве». Его, как и всю древнерусскую литературу, он считает печальным, серьезным и даже болезненным. Можно сказать, что он верно уловил эмоциональную окрашенность памятника, в котором, как показала Т. М. Николаева, противопоставление веселие / туга является доминантным и имеет композиционную функцию [Николаева, 1997, 70–78]. «Слово» для Мицкевича глубоко символично. Здесь он шел за исследователями того времени. «Уже самыми первыми исследователями „Слова“ отмечалась его способность воплощать конкретные явления в виде символов глубокого и высокого смысла» [Николаев, 12].

Заинтересовали Мицкевича также древнерусские летописи, которые он сопоставил с чешскими и польскими хрониками, естественно, в пользу последних. С точки зрения поэта, только поляки среди всех славянских народов имели подлинные исторические сочинения, из которых можно почерпнуть не только фактические сведения, но и уловить дух народа. Такой характеристики не удостоились чехи, которые, как оказывается, писали хроники, но не историю. У русских же вообще не было сочинений, подобных польским, и вот почему: «Для того, чтобы писать историю, нужно иметь общественное положение, которое дает независимость суждений и политическую независимость» [Mickiewicz, 1955, IX, 28]. Он обращает внимание на переписку Ивана Грозного с Андреем Курбским, подробно останавливаясь на фигуре последнего. Привлекает внимание поэта сатирическая повесть «Шемякин суд», которую он воспринимает как переложенное на язык литературы обличение нравов русских властителей, смущаясь некоторыми непристойностями. Примечательно, что Мицкевич не опознал в этом произведении сюжет, обработанный М. Реем.

Характеристика, данная древнерусской литературе, распространяется на всю русскую литературу. Мицкевич полагает, что направленность ее не изменилась вплоть до конца XVIII в. В трудные для русского народа времена она усиливается, и тогда в литературе вновь слышны печальные и серьезные ноты. К концу XVIII в. литературу постигает «духовная смерть», несмотря на то, что культура в целом добивается успехов. Мицкевич упрекает ее в чинопочитании, мешавшем развитию идеи свободы. Русским не понять, что есть wolność polska. Только русские лирические поэты затрагивали струны человеческого сердца, как, например Батюшков, которого Мицкевич даже называет общеславянским поэтом. Именно лирическая поэзия давала отпор официальной России.

Говоря о Пушкине, польский поэт усматривает тонкую связь кризиса романтического мировоззрения поэта с его душевным состоянием. Он пишет о том, что Пушкина объяла глубокая печаль, о чем говорят и современные исследователи: «Такое безнадежное и притом совершенно чуждое натуре Пушкина состояние его духа толкает его на безрассудные поступки, только ухудшающие его и без того трудное положение» [Бонди, 1983, 65]. С духовной трагедией Пушкина закончилась новая русская литература и замолчала надолго, не услышав новых призывов.

Итак, русская тема в «Лекциях» Мицкевича построена на сравнении с польской, на оппозиции свой / чужой. Она эмоционально окрашена и зависит от современной поэту политической ситуации. Множество негативных оценок, данных поэтом русской истории, литературе, языку, православной религии, не снимает значимости размышлений Мицкевича как для исследования польско-русских отношений XIX в., так и для анализа представлений славянских народов о самих себе и о своих соседях.

Несмотря на то, что Мицкевич много пишет о противоречиях и различиях между славянами, он уверен в том, что в будущем они объединятся благодаря своей миссии. Так разрешится славянский вопрос. Поэт знает, что произойдет, потому что всякий раз перед лицом общей опасности славяне объединяются в одном чувстве. Сейчас они живут ожиданием, и ожидание это торжественно. Они предчувствуют новую идею. Какой она будет, спрашивает поэт, и сам дает ответ: может быть, коммунистической, может быть, фурьеристской. Сложится ли она на российский образец, когда во главе всего встанет завоевание, или ее формирование пойдет по польскому пути, который русские называют мечтаниями, чехи – утопией, а поляки – идеалом, пока неизвестно. Но для Мицкевича очевидно, что славян, а затем и все европейские народы объединит вера. В ней их единственный идеал.

Славянский автопортрет, созданный поэтом, насквозь романтичен. В нем просматривается четкая ориентация на будущее, в котором эпоха видела конечные цели истории. Славяне для поэта – это люди слова, они «воплощенное славянское слово». Их отличает таинственный дар слова, которое явно тяготеет к слову евангельскому. Славяне – это люди духа. Так они наделяются ведущей категорией романтизма. Жизнь духа поэт прослеживает в мифологии, христианстве, в повседневной жизни и в искусстве. Слово и дух славян не существуют раздельно. В их слиянии рождается система глубинных мифопоэтических представлений о мире и человеке, которые просвечивают и в «Лекциях по славянской литературе».

Библиография к главе III

Батюшков К. Н. Нечто о поэтике и о поэзии // Опыты в стихах и прозе. М., 1977.

Гофман 9. Т. А. Эликсир сатаны. М., 1984.

Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 6 т. М., 1950. Т. 1.

Манн Т. Доктор Фаустус. М., 1959.

Маяковский В. В. Собр. соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 2.

Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1952.

Одоевский В. Ф. Русские ночи. М., 1975.

Перетц В. Н. Итальянские комедии и интермедии, представленные при дворе императрицы Анны Иоанновны в 1733–1735 гг.: Тексты. Пг., 1917.

Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.): Пьесы школьных театров Москвы. М., 1974.

Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.): Пьесы столичных и провинциальных театров первой половины XVIII в. М., 1975.

Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.): Пьесы любительских театров. М., 1976.

Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.): Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. М., 1972.

Сковорода Григорий. Собр. соч.: В 2 т. М., 1973а.

Драма українська. Вии. третий. У Київі, 1925.

Драма українська. Вип. четвертий. У Київі. 1927.

Драма українська. Вип. п'ятий. У Київі. 1928.

Драма українська. Вип. шостий. У Київі. 1929.

Сковорода Григорій. Повн. зібр. твор.: В 2 т. Київ, 1973.

Juliusza Słowackiego myśli o literaturze i sztuce. Warszawa, 1959.

Krasiński Z. Dzieła literackie. Warszawa, 1973.

Krasiński Z. Myśli o sztuce. Lwów, 1912.

Mickiewicz A. Dziady// Dzieła: in 16 t. Warszawa, 1955. T. 3.

Mickiewicz A. Dzieła. Lwów, 1893. T. II.

Słowacki J. Dzieła. Warszawa, 1949. T. 6.

Алпатов М. Эпохи развития портрета // Проблемы портрета: Материалы научной конференции (1972). М., 1974.

Андреев Д. Роза мира. М., 1991.

Арутюнова Н. Д. Новое и старое в библейских контекстах // Слово и культура. М., 1998. Т. 1.

Арутюнова Н. Д. Путь по дороге и бездорожью // Логический анализ языка. Языки динамической культуры. М., 1999.

Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Беднарчук Л. Конвергенция балто-славянских финно-угорских языков // Балто-славянские исследования. 1988–1996. М., 1997.

Белецкий А. И. Старинный театр в России. М., 1923.

Бережная Л. А. «Одесную» и «ошуюю». Русские и русинские православные иконы «Страшного суда» на рубеже эпох // Человек между Царством и Империей. М., 2003.

Берков П. Н. История русской комедии XVIII в. Л., 1977.

Богатырев П. Г. Знаки в театральном искусстве // Труды по знаковым системам. 7. Тарту. 1975.

Богатырев П. Г. Художественные средства в юмористическом ярмарочном фольклоре // Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

Богомолова Н. А. Лирическое «Я» в польской барочной и символистской поэзии // Человек в контексте культуры. Славянский мир. М., 1995.

Большаков В. П. Корнель. М., 2001.

Боной С. М. Рождение реализма в творчестве Пушкина // О Пушкине. М., 1983.

Бычков В. В. Эстетика отцов церкви. Апологеты. Блаженный Августин. М., 1995.

Вайнштейн О. Язык романтической мысли. О философском стиле Повалиса и Фридриха Шлегеля. М., 1994.

Вакенродер В. Г. Краски // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980.

Вдовин Г. Становление «Я» в русской культуре XVIII века и искусство портрета. М., 1999.

Гаспаров М. Л. Понимание человека – это общее дело // Московские новости. № 1. 2004.

Гачев Г. Д. Содержательность художественных форм. (Эпос. Лирика. Театр.) М., 1968.

Гачев Г. Д. Ипостаси болгарина. Алеко и Бай Ганю, или Как портрет убил художника//Автопортрет славянина. М., 1999.

Гердер И. Г. Идея к философии истории человечества. М., 1977.

Гинзбург Л. Я. Литература в поисках реальности // Литература в поисках реальности. М., 1987.

Громова Е. Б. Триумф победы у русских: об одной неосуществленной росписи Исторического музея // Автопортрет славянина. М., 1999.

Гротовский Ежи. От бедного театра к театру-проводнику. М., 2003.

Гудимова С. А. Музыкальная эстетика. М., 1999.

Гуревич А Я. Предисловие // Человек и культура. Индивидуальность в истории культуры. М., 1990.

Гуревич А. Я. Средневековье как тип культуры // Антропология культуры. М., 2002.

Демин А. С. Архаическая персонология «Повести временных лет» // Автопортрет славянина. М., 1999.

Демин А. С. О художественности древнерусской литературы. М., 1998.

Евреинов Н. Н. Театр как таковой. Л., 1923.

Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М., 1981.

Злыднева Н. В. Риторика мусора (в рассказе «Мусорный ветер» Платонова) // Studia Literraria Polono-Slavica, 4 SOW. Warszawa, 1999.

Калмановский Е. Книга о театральном актере. Л., 1984.

Карсавин Л. Философия истории. Берлин, 1923.

Кирсанова Р. М. Сценический костюм и театральная публика XIX века. М., 1997.

Корзо М. А. Образ человека в проповеди XVII века. М., 1999.

Корман Б. О. Проблема личности в реалистической лирике // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. № 1. 1983.

Корндорф А. С. Античные образы и мотивы на русской придворной сцене второй половины XVIII столетия. Дисс. на соиск. уч. ст. к. иск. М., 2003.

Кржижановский С. Поэтика заглавий // С. Кржижановский. «Страны, которых нет». Статьи о литературе и театре. Записные тетради. М., 1994.

Кузьмина В. Д. Русский демократический театр XVIII века. М., 1958.

Куренная Н. М. Взгляд русского на русских (Публицистика свящ. Г. Петрова) // Автопортрет славянина. М., 1999.

Лескинен М. В. Образ инока в творчестве Ивана Вишенского // Автопортрет славянина. М., 1999.

ЛосскийН. О. Характер русского народа. Книга первая. М., 1990.

Лотман Ю. М. Текст и структура аудитории // Труды по знаковым системам. 9. Тарту, 1977.

Макуренкова С. А. Система жанров в литературе шекспировской эпохи // Теория литературы. Т. III. Роды и жанры (основные проблемы в историческом освещении). М., 2003.

Малинов А. Философские взгляды Григория Сковороды. СПб, 1998.

Марченко О. Герменевтика субъекта у Григория Сковороды // Філософія. Історія культури. Освіта. Третій міжнародний конгрес україністів. Харків, 1996.

Мельников Г. П. Я. А. Коменский и аудиовизуальные искусства XVII в. // Acta Comeniana. 10. 1993.

Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Русь и Чудь. К проблеме этнокультурных контактов Восточной Европы и балтийского региона в первом тысячелетии н. э. // Балто-славянские исследования. 1988–1996. М., 1997.

Милюгина Е. Мотив пути в древнерусской литературе: семантика и эволюция // Tradycja i inwencja. Wątki i motywy obiegowe w dawnych literaturach słowiańskich. Łódź, 1998.

Михайлов А. В. Характер и личность в немецкой литературе XVII века // Проблемы портрета. Материалы научной конференции (1972). М. 1974.

Михайлов А. В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. М., 1989.

Михайлов А. В. Из истории характера // Человек и культура. Индивидуальность в истории культуры. М., 1990.

Михайлов А. В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994.

Михайлов А В Глаз художника (художественное видение Гете) // Языки культуры М, 1997.

Михайлов А В Жанр эмблемы в литературе барокко Внутренняя устроенность слово и образ // Теория литературы Т III Роды и жанры (основные проблемы в историческом освещении) М, 2003.

Михайлов Н Еще раз о Белобоге и Чернобоге к возможному привлечению некоторых косвенных источников//Славяноведение № 3 1995.

Мокулъский С С Карло Гольдони (Глава из исследования театра в Венеции XVIII века) // О театре Сборник статей Л, 1926.

Мочалова В В Человек реальный и человек эстетический // Человек в контексте культуры Славянский мир М, 1995.

Николаева Т М «Слово о полку Игореве» Поэтика и лингвистика текста «Слово о полку Игореве» и пушкинские тексты М, 1997.

Новалис Фрагменты // Литературные манифесты западноевропейских романтиков М, 1980.

Одесский М П Очерки исторической поэтики русской драмы Эпоха Петра I М, 1999.

Одесский М П «Человек болеющий» в древнерусской литературе // Древнерусская литература Изображение природы и человека М, 1995.

Пави П Словарь театра М, 1992.

Панек Я Автопортрет дворянина на пороге Нового времени (Ян Заиц из Гамзбурка между сарматизмом и Западной Европой) // Автопортрет славянина М, 1999.

Пинский Л Е Шекспир М, 1974.

Прокофьева Д С Одиночество, страдание и смерть в романтической поэзии // Человек в контексте культуры Славянский мир М, 1995.

Ритчик Ю И Физиономия русского в «Хрестоматии для взрослых» К Скальковского (1904 г) // Автопортрет славянина М, 1999.

Розина Р И Движение в физическом и ментальном пространстве // Логический анализ языка Язык динамического мира М, 1999.

Ростоцкий Б И Адам Мицкевич и театр М, 1976.

Рябцева Н К Помехи, преграды и препятствия в физическом и ментальном пространстве // Логический анализ языка Язык динамического мира М, 1999.

Сазонова Л И Идея пути в древнерусской литературе // Russian Literature XXIX 1991.

Сапаров М А Об организации пространственно-временного континуума художественного произведения // Ритм, пространство и время в произведениях литературы и искусства Л, 1974.

Свирида И И Театральность как синтезирующая форма культуры XVIII века // XVIII век Ассамблея искусств Взаимодействие искусств в русской культуре XVIII века М, 2000.

Свирида И И Человек в контексте культуры // Человек в контексте культуры Славянский мир М, 1995.

Силюнас В. Ю. Творчество Кальдерона: религия, культура и художественный язык барокко // Религия и искусство: Материалы научной конференции, состоявшейся в Государственном институте искусствознания 19–21 мая 1997 года. М., 1998.

Старикова Л. М. Русский театр Петровского времени. Комедиальная храмина и домашние комедии царевны Натальи Алексеевны // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1990. М., 1992.

Старикова Л. М. Театральная жизнь в России в эпоху Анны Иоанновны. М., 1996.

Старикова Л. М. Новый источник сведений по истории театра в России XVIII в. (эпоха Елизаветы Петровны) // Памятники культуры. 2000. Ежегодник РАН. М., 2001.

Степун Ф. Природа актерской души // Из истории советской науки о театре. 20-е годы. М., 1988.

Сукина Л. Б. Обыденное благочестие русского человека в канун петровских реформ (на материале лицевых синодиков второй половины XVII – начала XVIII в.) // Человек между Царством и Империей. М., 2003.

Тананаева Л. И. Сарматский портрет. Из истории польского портрета эпохи барокко. М., 1979.

Титова Л. Н. Ян Коллар о славянах // Автопортрет славянина. М., 1999.

Толстая С. М. К характеристике акционального кода традиционной народной культуры // Балканские чтения – 3. М., 1994.

Толстая С. М. Акциональный код символического языка культуры: движение в ритуале // Концепт движения в языке и культуре. М., 1996.

Толстой Н. И. Глаза и зрение покойников // Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995.

Топоров В. Н. Об одном парадоксе движения. Несколько замечаний о сверхэмпирическом смысле глагола «стоять», преимущественно в специализированных текстах // Концепт движения в языке и культуре. М., 1996.

Топоров В. Н. Пространство и текст // Из работ московского семиотического круга. М., 1997.

Урысон Е. В. Дух и душа: к реконструкции архаичных представлений о человеке // Логический анализ языка. Образ человека в культуре. М., 1999.

Усачева В. В. Мифология растений в болгарских народных песнях // Ваісапо-Balto-Slavica. M., 1979.

Филатова Н. М. Формирование романтического образа нации в польской литературе первой трети XIX в. // Автопортрет славянина. М., 1999.

Цивьян Т. В. Путешествие Одиссея – движение по лабиринту // Концепт движения в языке и культуре. М., 1996.

Цивьян Т. В. Verg. Georg. IV, 116–148: К мифологеме сада // Из работ московского семиотического круга. М., 1997.

Цивьян Т. В. Взгляд на себя через посредника: «Себя как в зеркале я вижу…» // Семиотические путешествия. СПб., 2001.

Цивьян Т. В. Юрий Одарченко: представление прозы // Семиотические путешествия. СПб., 2001.

Чекоданова К. Архаический источник судебного театра. По материалам художественной литературы // Мифологические представления в народном творчестве. М., 1993.

Черная Л. А. От «человека души» к «человеку разума» // Человек между Царством и Империей. М., 2003.

Чумакова Т. В. «Человек странствующий»: от «хожения» к путешествию // Человек между Царством и Империей. М., 2003.

Шлегель Ф. Идеи // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980.

Шпет Г. Г. Сочинения. М., 1989.

Шпет Г. Г. Театр как искусство // Из истории советской науки о театре. 20-е годы. М., 1988.

Штырков С. А. Аспекты концептуальной метафоры (наука и религия) // Антропология религиозности. Канун. СПб., 1998. Вып. 4.

Щепеткова И. А. Принципы и эстетика комедии дель арте в русской режиссуре первой четверти XX века. А. Таиров // Маска и маскарад в русской культуре XVIII–XX веков. М., 2000.

Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994.

Эрн В. Ф. Жизнь и личность Григория Савича Сковороды // Лики культуры. Альманах. Том первый. М., 1996.

Ямпольский М. Б. Эксперименты Кулешова и новая антропология театра // Ноосфера и художественное творчество. М., 1991.

Ковалинський М. Жизнь Григорія Сковороды // Сковорода Григорій. Повне зібрання творів у двох томах. Київ, 1973. Т. 2.

Ушкалов Л. Світ українського барокко. Харків, 1994.

Cieślikowska A. Kanon i recenzja // Biblia a kultura Europy. Lublin, 1990. Т. 2.

Cieszkowski A. Prolegomena do historiozofii // 700 lat myśli polskiej. Filozofia i myśl społeczna w latach 1831–1864. Warszawa, 1977. T. 5.

Cybulski W. «Dziady» Mickiewicza: Krytyczny rozbiór zasadniczej idei poematu. Poznań, 1864.

Dembowski E. Pisma: in 5 t. Warszawa, 1955.

Gołuchowsh J. Dumanie nad najwyższymi zagadnieniami człowieka // Polska myśl filozoficzna. Oświecenie. Romantyzm. Poznań, 1964.

Gołuchowsh J. Miłość jako sprawa spekulacji // 700 lat myśli polskiej: Filozofia i myśl społeczna w latach 1831–1864. Warszawa, 1977. T. 5.

]anion M. Zygmunt Krasiński: Debiut i dojrzałość. Warszawa, 1962.

Jezierski F. Rzecz o pojęciach ludzkich // 700 lat myśli polskiej: Filozofia i myśl społeczna w latach 1831–1864. Warszawa, 1977. T. 5.

Juliana Kłaczki zapomniane pisma polskie, 1850–1866. Kraków, 1912.

Kadulska I. Teatr jezuicki XVIII i XIX wieku w Polsce. Gdańsk, 1997.

Kleiner J. Koncepcja części trzeciej «Dziadów» // W kręgu historii i teorii literatury. Warszawa, 1981.

Kowalczykowa A. Romantyczni szaleńcy. Warszawa, 1977. Łempicki Z. Hasła artystyczne i kategorie estetyczne na przełomie XVIII i XIX w. // Renesans, Oświecenie, Romantyzm i inne studia z historii kultury. T. 1. Kraków, 1966.

Mochnacki M. O literaturze polskiej w wieku dziewiętnastym. Kraków, 1923. Osińska K. Klasztory i laboratoria. Rosyjskie studia teatralne: Stanisławski, Meyerhold, Sulerżecki, Wachtangow. Gdańsk, 2003.

Рinі T. Z. Krasiński: Życie i twórczość. Poznań, s.a. Piwińska M. Miłość romantyczna. Warszawa, 1984. Sali] J. Znaczenie biblijnej nauki dla kultury europejskiej // Biblia a kultura Europy. Lublin, 1992. T. 2.

Sikora A. Posłannicy słowa: Hoene-Wroński, Towiański, Mickiewicz. Warszawa, 1977. Weintraub W. Poeta i prorok: Rzecz o profetyzmie Mickiewicza. Warszawa, 1982.