Текст книги "Культура сквозь призму поэтики"

Библиография к главе V

Замятин Е. Мы. М., 1989.

Островский Н. А. Как закалялась сталь. Петрозаводск, 1961.

Пушкин А. С. Евгений Онегин // Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1949. Т. 5.

Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.): Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. М., 1972.

Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.): Пьесы школьных театров Москвы. М., 1974.

Ранняя русская драматургия: Пьесы столичных и провинциальных театров первой половины XVIII в. М., 1975.

Ранняя русская драматургия: Пьесы любительских театров. М., 1976.

Словацкий Ю. «Балладина» // Три драмы Юлия Словацкого. Перевод с польск. стихами К. Д. Бальмонта. М., 1911.

Сковорода Григорий. Собр. соч.: В 2 т. М., 1973.

Словацкий Ю. Летняя ночь. Поэтическая повесть прозой // Юлиуш Словацкий. Беневский. Поэма. М., 2002.

Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 14 т. М., 1953. Т. 13.

Чапек К. Собр. соч. М., 1958. Т. 3.

Шекспир У. Король Лир // Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1957–1960.

Драма українська. Вип. перший. У Київі, 1926. Драма українська. Вип. четвертий. У Київі, 1927. Драма українська. Випуск третий. У Київі, 1925. Сковорода Григорій. Повн. зібр. твор.: В 2 т. Київ, 1973. Krasiński Z. Dzieła Literackie. Warszawa, 1973. T. 3. Słowacki J. Dzieła. Warszawa, 1949. T. 10. Słowacki J. Орг., wstęp W. Kubacki. Warszawa, 1955.

Tuwim J. Cicer cum caule czyli groch z kapustą. Panopticum i archiwum kultury. Warszawa, 1958, 1959, 1963.

Аверинцев С. С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность» (противостояние и встреча двух творческих принципов) // Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.

Аверинцев С. С. Авторство и авторитет // Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996а.

Аверинцев С. С. Литературные теории в составе средневекового типа культуры // Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 19966.

Андреев М. Л. Средневековая европейская драма. Происхождение и становление (X–XIII вв.). М., 1989.

Анненков Ю. Дневник моих встреч. Цикл трагедий. Л., 1991. Т. 1.

Арзамасцева И. Н., Николаева С. А. Детская литература. М., 2002.

Барт Р. Смерть автора// Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.

Бердяев Н. О духовной буржуазности // Путь. 1926. № 3.

Бердяев Н. Спасение и творчество // Путь. 1926. № 2.

Бердяев Н. А. Собр. соч. Paris, 1985. Т. 2.

Бердяев Н. Судьба России. М., 1990.

Бердяев Н. А. Смысл истории. М., 1992.

Будагова Л. Н. Социалистический реализм: предпосылки и судьба // Знакомый незнакомец. Социалистический реализм. М., 1995.

Булгаков С. Свет невечерний созерцания и умозрения // Первообраз и образ. Сочинения в двух томах. М., 1999. Т. 1.

Вендина Т. И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка (Часть 3. Что он делает?) // Славянский альманах. 2001. М., 2002.

Вендина Т. И. Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской традиционной духовной культуры // Славянский альманах. 2002. М., 2003.

Виноградова Л. Н. Народная демонология и мифо-ритуальные традиции славян. М., 2000.

Виноградова Л. Н. Фольклорная демонология в культуре польского романтизма (русалка в народных поверьях в художественном творчестве) // О Просвещении и романтизме. М.,1989.

Вышеславцев Б. Значение сердца в религии // Путь. 1925. № 1.

Гадамер Х.-Г. Метод и истина. М., 1988.

Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Соседи России. Польша. Литва. Эстония. М., 2003.

Гачев Г. Д. Вред книги // Книга в пространстве культуры: Тезисы научной конференции. М., 1995.

Гете И. В. Разбор и объяснение // Эолова арфа. Антология баллады / Сост., предисл., коммент. А. А. Гугнина. М., 1984.

Гугнин А. А. Народная немецкая баллада: Эскиз истории и поэтики // Немецкие народные баллады. М., 1982.

Гудзий Н. К. История древней русской литературы. М., 1945.

Демин А. С. О художественности древнерусской литературы. М., 1998.

Державина О. А. Комментарии // Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.): Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. М., 1972.

Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М., 1981.

Живов В. М., Успенский Б. А. Метаморфозы античного язычества в истории русской культуры XVII–XVIII вв. // Античность в культуре и искусстве последующих веков: Материалы научной конференции. 1982. М., 1984.

Житомирский Д. В., Леонтьева О. Т., Мяло К. Г. Западный музыкальный авангард после Второй мировой войны. М., 1989.

Замятин Е. О синтетизме // Анненков Ю. Дневники моих встреч. Цикл трагедий. Л., 1991. Т. 1.

Запольская Н. Н. Библейские цитаты в текстах конфессиональной культуры: семантика, функции, адаптация // Славянский альманах. 2002. М., 2003.

Зенъковский В. В. Автономия и теономия // Путь. 1926. № 3.

Ильин И. А. Путь к очевидности. Мюнхен, 1957.

Ильина Г. Я. Николай Островский. Как закалялась сталь. – Слободан Селения. Мемуары Перо-калеки // Знакомый незнакомец. Социалистический реализм. М., 1995.

Кавелин И. Имя несвободы // Вестник новой литературы. 1990. № 1.

Каждан А. П. Византийская культура. СПб., 2000.

Карсавин Л. Апологетический этюд // Путь. 1926. № 3.

Карсавин Л. П. Основы средневековой религиозности в XII–XIII веках. СПб., 1997.

Кирсанова Р. М. Образ «красивого человека» в русской литературе 1918–1936 годов// Знакомый незнакомец. Социалистический реализм. М., 1995.

Козлова Н. Н. Горизонты повседневности советской эпохи (голоса из хора). М., 1996.

Козлова Н. Н. Соцреализм как феномен массовой культуры // Знакомый незнакомец. Социалистический реализм. М., 1995.

Косите Г. К. Р. Барт – семиолог, литературовед // Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.

Кузьмина В. Д. Комментарии // Ранняя русская драматургия: Пьесы столичных и провинциальных театров первой половины XVIII в. М., 1975.

Кузьмина В. Д. Рыцарский роман на Руси. М., 1964.

Куренная Н. М. «Трагедия человека» Имре Мадача – первая венгерская утопия // Утопия и утопическое в славянском мире. М., 2002.

Куренная Н. М. О социалистическом реализме // Знакомый незнакомец. Социалистический реализм. М., 1995.

Куренная Н. М. Социалистический реализм. Историко-культурный аспект. Из опыта восточноевропейских литератур. 1930 – 1970-е годы. М., 2004.

Лихачев Д. С. Отзыв на работу С. С. Аверинцева «Ранневизантийская поэтика» // Прошлое – будущему. М., 1986.

Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979.

Лосев А. Ф. Русская философия // Философия. Мифология. Культура. М., 1991.

Лосский И. Владимир Соловьев и его преемники в русской религиозной философии // Путь. 1926. № 2.

Лосский И. О. История русской философии. М., 1991.

Лосский Н. О. Характер русского народа. Кн. 2. М., 1990.

Лотман Ю. М. Риторика // Риторика. 1995. № 2.

Малевич О. М. Комментарии // Карел Чапек. Собр. соч. М., 1958. Т. 3.

Малинов А. Философские взгляды Григория Сковороды. СПб., 1998.

Мариенгоф А. Циники. М., 1991.

Марченко О. Герменевтика субъекта у Григория Сковороды // Философія. Історія культури. Освіта. Третій міжнародний конгрес українистів. Харків, 1996.

Мельников Г. П. Живое / неживое: голем, машина и концепция современной культуры Э. Фромма // Миф в культуре: человек / не-человек. М., 2000.

Мельников Г П Специфика утопизма Яна Амоса Коменского // Утопия и утопическое в славянском мире М, 2002.

Михайлов А В Из истории характера // Человек и культура Индивидуальность в истории культуры М, 1990.

Михайлов А В Поэтика барокко завершение риторической эпохи // Языки культуры М, 1997.

Михайлов А Д Французский рыцарский роман М, 1974.

Морозов М М Баллады о Робин Гуде // Эолова арфа Антология баллады / Сост, предисл, коммент А А Гугнина М, 1984.

Мочалова В В Мир наизнанку Народно-городская литература Польши XVI – ХѴІІвв М, 1985.

Мочалова В В Тоталитарная идеология как суррогат религии // Знакомый незнакомец Социалистический реализм М, 1995.

Мочалова В В, Стахеев Б Ф Комментарии // Юлиуш Словацкий Беневский Поэма М, 2002.

Николаева Т М Имена собственные в русской культуре и литературе (к вопросу об эволюции культурных коннотаций) // Имя внутренняя структура, семантическая аура, контекст Тезисы международной научной конференции Часть 2 М, 2001.

Николаева Т М От звука к тексту М, 2000.

Никольский С В Карел Чапек – фантаст и сатирик М, 1973.

Никольский С В Над страницами антиутопий К Чапека и М Булгакова М, 2001.

Никольский С В Синтез художественных структур в творчестве М Булгакова и русско-чешские литературные контакты // Славянский альманах 2002 М, 2003.

Островский Г Примитив в контексте русского искусства XVIII – начала XX веков // Примитив в искусстве Грани проблемы М, 1992.

Панченко А М Два этапа русского барокко // Труды отдела древнерусской литературы XXI Текстология и поэтика русской литературы XI–XVII веков Л, 1977.

Полякова С Б Византийские легенды как литературное явление // Византийские легенды Л, 1972.

Постовалова В И Бог, ангельский мир, человек в религиозной философии А Ф Лосева // Логический анализ языка Образ человека в языке и культуре М, 1999.

Поэзия русского футуризма СПб, 1999.

Пушкарев Л Н Сказка о Еруслане Лазаревиче М, 1980.

Резанов В И Из истории русской драмы Школьные действа XVII–XVIII вв и театр иезуитов М, 1910.

Роднянская И Б Чтитель и толмач замысла о мире // С Булгаков Первообраз и образ Соч В 2 т М, СПб, 1999 Т 1.

Сазонова Л И Поэзия русского барокко М, 1992.

Сазонова Л И Жанры литературы средневековой Руси как историко-культурная реальность // Теория литературы Т III Роды и жанры (Основные проблемы в историческом освещении) М, 2003.

Санктис де Ф История итальянской литературы В 2 т, М, 1963 Т I.

Свирида И И Сады века философов в Польше М, 1994.

Смирнов И П Место «мифопоэтического» подхода к литературному произведению среди других толкований текста (о стихотворении Маяковского «Вот так я сделался собакой»)//Миф Фольклор Литература Л, 1978.

Соловьев Вп Соч В 2 т М, 1988 Т 1.

Софронова Л А «Воскресение мертвых» Григория Конисского Структура и смысл драмы // Герменевтика древнерусской литературы XVII – начало XVIII в Сб 4 М, 1992.

Софронова Л А Вертеп//Славянские древности М, 1995 Т 1.

Софронова Л А Категория любви в культуре романтизма // О Просвещении и романтизме Советские и польские исследования М, 1989.

Софронова Л. А. Театр в театре русская и польская сцена в XVIII веке // XVIII век Сб 21 СПб, 1999.

Сперанский В. Четверть века назад (памяти Соловьева) // Путь 1926 № 2.

Старикова Л. М. Театральная жизнь в России в эпоху Елизаветы Петровны М, 2003.

Стахеев Б Ф «Беневский» Юлиуша Словацкого // Юлиуш Словацкий Беневский Поэма М,2002.

Тарасов О. Ю. Икона и благочестие Очерки иконного дела императорской России М, 1996.

Твардовский А. Т. Записные книжки//Знамя 1989 № 6.

Текст Интертекст Культура Материалы международной научной конференции М, 2001.

Терехина В. Н. «Только мы – лицо нашего времени» // Русский футуризм М, 2000.

Топоров В. Н. Труженичество во Христе (творческое собирание души и духовное трезвение) Феодосии Печерский // Святость и святые в русской духовной культуре М, 1995 Т 1.

Тынянов Ю. Н. Промежуток // Поэтика История литературы Кино М, 1977.

Уварова И. П. Маски смерти (Серебряный век) // Маска и маскарад в русской культуре XVIII–XX вв М, 2002.

Фатеева Н. А. Контрапункт интертекстуальности или интертекст в мире текстов М, 2000.

Федотов Г. П. Ессе Homo – о некоторых гонимых «измах» – Новый град // Образ человека XX в М, 1988.

Федотов Г. П. Святые Древней Руси М, 1990.

Флоренский П. Столп и утверждение истины М, 1914.

Франк С. Л. Непостижимое Онтологическое введение в философию религии М, 1990.

Цивьян Т. В. Заметки к дешифровке «Поэмы без героя» // Ученые записки ТГУ. Вып. 284. Труды по знаковым системам, 5. Тарту, 1971.

Чередниченко Т. В. Кризис общества – кризис искусства. Музыкальный «авангард» и поп-музыка в системе буржуазной идеологии. М., 1987.

Шлегель Ф. Из критических (ликейских) фрагментов // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980.

Шпет Г. Г. Сочинения. М., 1989.

Эрн В. Ф. Жизнь и личность Григория Савича Сковороды // Лики культуры. Альманах. М., 1995. Т. 1.

Яноушек П. Человек – животное – машина в чешской экспрессионистской драматургии // Миф в культуре: человек / не-человек. М., 2000.

Ярхо Б. И. Из «Методологии точного литературоведения». Литературное целое (индивидуум) //Антропология культуры. М., 2002.

Ісиченко Ю. А. Киево-Печерьский Патерик у литературному процесі кінця XVI – початку XVIII ст. на Україні. Київ, 1990.

Ковалинський М. Жизнь Григорія Сковороды // Сковорода Григорій. Повне зібрання творів у двох томах. Київ, 1973. Т. 2.

Górski К. Słowacki jako poeta aluzji literackiej // Pamiętnik Literacki. 1960. № 2.]anion M. Estetyka średniowiecnej Północy // Problemy polskiego romantyzmu-3.

Wrocław, 1981. Maciejewski J. Trzy szkice romantyczne o «Dziadach», «Balladynie», «Epilogu Pana.

Tadeusza». Poznań, 1967. Simeon Polockij, Vertograd mnogocvetnyj. Edited by Anthony Hippesley and Lydia.

Sazonova. Koln; Weimar; Wien, 1996. Vol. I–II.

Weintraub W. «Balladyna», czyli zabawa w Szekspira // Pamiętnik Literacki. 1970. № 4.

Zachara M. Twórca-odbiorca sylw szlacheckich w XVII wieku // Publiczność literacka i teatralna w dawnej Polsce. Warszawa, 1985.

Zdziarski St. Pierwiastki ludowe w poezji polskiej XIX w. Warszawa, 1901.

Вместо заключения
О пользе чтения

Роман в романе, вставные новеллы встречаются в литературе разных эпох. Они иногда так разрастаются, что основной текст превращается в раму, его ограничивающую [Тарасов, 2000, 157–158]. Чаще, конечно, именно эти вставки приобретают функцию рамочной конструкции. Они не только являются границами внутри текста. Так литература воспроизводит самое себя. Другие виды искусства также заняты самовоспроизведением. Существуют театр в театре [Софронова, 1999, 140], фильм в фильме, картина в картине, в чем видится общая тенденция к самоосознанию культуры, без чего, как известно, она не существует.

Основной текст, вбирая в себя дополнительные вводные части, изменяет свою композицию. Перед читателем оказывает не один, а два плана произведения. Они входят в текст на разных основаниях и с различной мотивацией. Выдаются за написанные кем-то ранее, за случайно обнаруженные автором. Приписываются главному герою, анонимам, дилетантам. Текст в тексте, таким образом, не только врастает в сюжет, но способен отражать акт творчества. Он необязательно бывает цельной вставкой в текст, так как порой рассыпается на части. Читатель должен приложить усилия, чтобы вычленить эти «осколки» и сложить вместе. Они мелькают в авторских отступлениях, отдаются литературным героям, рассказывающим о событиях, произошедших с ними или с другими персонажами, которые не вступают в основной текст. Кроме того, вводные части текста содержат пласт значений чисто литературного свойства.

Текст в тексте может быть данью литературной моде, отсылкой к образцам или анти-образцам, результатом полемики. Иногда он сужается, и от него остаются лишь названия литературных произведений, имена авторов и персонажей, намеки на известные сюжетные ситуации. Так проблема текста в тексте перерастает в проблему цитации. Цитаты различного вида поддерживаются их толкованием. Они внесюжетны и не затрагивают событийного ряда, но участвуют в создании семантического плана произведения. Через текст в тексте внесюжетного плана выявляется широкий литературный контекст, отражается литературная жизнь эпохи. Так внутри художественного текста рассматриваются самые разнообразные «вопросы литературы», образующие в нем особый ряд. Все они выступают своего рода опознавательными знаками, ведущими читателя по пути проникновения в текст. Они же бывают для него ловушкой, обманывают его, тем самым вовлекая в литературную игру.

Так усложняется природа произведения, в нем встречается несколько авторских Я, между которыми возможен диалог, переходящий в литературный спор. На первый план выходит воображаемый автор, которого поддерживает воображаемый читатель. Предметом художественного описания становится восприятие произведения. Литературные персонажи читают ключевые для автора произведения целенаправленно, выборочно, прилежно или рассеянно. Они вступают в воображаемое взаимодействие с литературными персонажами, о которых читают, как бы вторя всякому читателю. Идентифицируют себя с ними или расподобляются. Процесс чтения здесь – часть психологической характеристики героев, знак их мировидения, своеобразный код, через который проводится их характеристика.

Такая тема, как книга и чтение, организует один из вариантов текста в тексте, что, например, характерно для эпохи романтизма. Здесь произведение само обозначает роль книги в культуре, показывает, как и что читает литературный герой. Оно через собственное восприятие литературы раскрывает не только мир героя, но и мир литературы. Соответственно, так утверждается место произведения в пространстве культуры, притом не только своей эпохи. Так указываются его пределы и те зоны, к которым стремится приблизиться или от которых хочет удалиться его автор. Текст в тексте определяет и расширяет границы произведения. Эти границы являются смысло– и сюжетопорождающими.

Некоторые высказывания о книге и чтении касаются не конкретного текста, а их обобщенных и условных образов. Вбирая в себя высказывания о них, произведение может разрастаться так, что превращается в своеобразный трактат о книге и чтении, о взаимоотношениях автора, произведения и читателя. Так писатель ведет речь о литературе на страницах произведения. Он может выступать от лица своих героев или не скрываться за ними. Тогда он напрямую обращается к читателям со словами о литературе, книге и чтении. Случается, что эти обобщения «выходят на свободу» и разрастаются до собственно произведения. Особенно это характерно для литературы, имеющей дидактическую направленность.

Миколай Рей – польский писатель, чье творчество вобрало в себя художественные тенденции средних веков и Возрождения, во многом предвещало барокко. Рей вольно интерпретировал ренессансные темы. В искусстве средних веков явно предпочитал те черты, которые утвердятся в последующие эпохи. Писатель органически сочетал ученое, риторическое слово со словом низовым. Его позиция в литературе – это позиция художника, который знает цену традициям и уверен в том, что они заслуживают развития, а не повторения. Рей, отдавая дань средним векам, создал ряд произведений-рекомендаций, или путеводителей по жизни. Он учил всему, что может пригодиться Каждому, обобщая и подводя итоги, предупреждая и напутствуя.

Таково его «Зерцало» («Zwyerciadło, albo kształt w którym każdy stan snadnie sie może swym sprawam jako we żwierciedle przypatrzyć», 1567 г.). Это дидактическое сочинение, свод правил жизни для человека юного, зрелого и, наконец, старого, готовящегося перейти в мир иной. Поучения и обобщения у Рея не надстраиваются над собственно произведением, не вписаны в него, так как на самом деле все «Зерцало» из них и состоит.

Он вводит в «Зерцало» вступление, в котором рассуждает о сотворении человека. Выйти из него читатель должен через ряд сентенций, обозначенный как «Apophtegmata». Понять, как устроено «Зерцало», ему помогает указатель («Pokazanye krótkie»). Вступление, заключение и указатель образуют раму «Зерцала».

От писателя, занятого поучениями, не ускользает жизнь с ее конкретными приметами. Собрание его добрых советов обрисовывает контуры того мира, в котором живет его читатель. Для Рея нет мелких и неважных событий. Он замечает решительно все, начиная от домашней утвари и гастрономических рецептов и кончая правилами чтения Библии и спокойным ожиданием смерти. Эти приметы жизни организуются в некие микросюжеты, центром которых является человек средний, обычный («śrzedni kstałt»), готовый принять науку жизни.

Чтобы представить, кому писатель адресовал свои советы, каким он видел своего читателя, остановимся на характеристике главного персонажа «Зерцала». Предварительно заметим, что Рей желает, чтобы средний, обычный человек был добродетельным, богобоязненным в течение всей жизни. Только так он не собьется с пути истинного. Для этого он должен соблюдать многочисленные предписания. Их столь много, что этот средний человек становится просто неразличим среди настойчивых рекомендаций, которыми его просто засыпает Рей. Предостережения градом сыплются на читателя, останавливают, и он, будто страшась возможных дурных поступков, замирает и не предпринимает никаких действий, что не позволяет ему приблизиться к статусу литературного героя. Читатель остается некоей осью, на которую писатель нанизывает свои предостережения. В результате, добронравные поступки среднего человека обычно остаются лишь желательными.

Превратив среднего человека в идеальный объект для поучений, Рей отвлекается от него, рассказывая для его же пользы фацеции и анекдоты [Krzyżanowski, 1977, 189–191], полные ярких отрицательных примеров того, как поступать не следует. Эти примеры насыщены таким количеством реалий, что благодаря им неуловимый средний человек все-таки «оживает». Тогда становится ясно, почему Рей так негодует на него и хочет поставить перед ним прекрасное зерцало, то есть показать ему человека достойного. Только смотрясь в это зерцало без опаски [Rey, L. 148], средний человек сможет найти в этой жизни путь истинный. Но и человек достойный не выписан подробно, и этот образ также перевешивают предостережения, оказывающиеся главной сутью «Зерцала», так как они совершенно необходимы человеку среднему.

Так человек входит в литературное пространство, где встречается с автором, который также выступает в роли читателя, в результате чего порой происходит совмещение этих двух образов – читателя и автора. Начиная новую главу, писатель не раз говорит от своего лица и лица читателя, напоминая ему, что они вместе уже «наслушались» рассказов о благородстве человеческой натуры. Выходя из роли читателя и занимая авторскую позицию, Рей выказывает явную симпатию тому, для кого он написал свою книгу. Он постоянно обращается к читателю, называя его достойным человеком, никак его не конкретизируя и по идущим от средневековья правилам считая Каждым.

При этом Рей испытывает к нему глубоко личное отношение. Читатель для него – не только добрый, милый, почтенный. Это все обычные определения, встречающиеся в литературе того времени. Писатель идет дальше и проявляет явный интерес к жизни читателя. Он восхищается им и жалеет его, пугает и угрожает, приводя примеры недостойного поведения. Утешает и радуется вместе с ним то удачной охоте и хорошему урожаю чудесных огурцов, то замечательным детям и спокойной старости.

Читатель для Рея – христианский брат, которого он поучает, не вставая в позу проповедника. Писателю необходимо приблизиться к нему, наладить с ним контакт. Поэтому он ставит знак равенства между чтением и беседой: «Tu mało niżey sobie albo pocżytay albo posłuchay» [Rey, L. 162] – «Ты немножко ниже прочти или послушай». Он ведет с читателем бесконечные разговоры, а тот превращается в благодарного слушателя. Когда читатель еще мал, писатель обращается к его родителям. Когда он входит в возраст, то Рей беседует с ним самим – с юношей, зрелым человеком, стариком, неустанно напоминая, что он должен нечто сделать, на что-то посмотреть, куда-то поехать и, главное, научиться и запомнить. Он много раз призывает его перевернуть страницы «Зерцала», чтобы наконец узнать, как себя вести.

Ответов читателя не слышно. Он не вступает с Реем в беседу, сохраняя заданную дистанцию, но писатель так настаивает на диалоге, так часто предлагает все новые темы для обсуждения, используя различные варианты авторской интонации, что начинает казаться, что этот диалог состоится или что, может быть, ведется с самим собой.

Рей проводит своего персонажа через все поры жизни, показывая ему, как следует преодолевать жизненные трудности и избегать опасностей. Для этого он помещает его в предусмотренные предостережениями жизненные ситуации. Событийный ряд «Зерцала» – это путь человека от колыбели до могилы. Он не прописан подробно и выглядит как схема, подобная той, которая лежит в основе моралите. Отдельные ситуации не складываются в сюжет. Часто писатель их просто перебирает, как бы примеряя к персонажу, которым у него становится читатель, он же – средний человек.

Многие главы и отдельные обширные периоды Рей начинает с предположения, что может случиться с человеком и где он может очутиться: то приставляя к нему учителей, то отправляя в путешествие, то оставляя дома, или посылая на сейм и даже ко двору, где каждый может оступиться, как на льду. Его персонаж, выучившись, повидав дальние страны, остепеняется, выбирает себе скромную и добродетельную невесту. Теперь у него свой дом, хозяйство. В конюшне у него добрый конь, а на стене сабля. Он вместе с женой возделывает свой сад, их окружают дети. Их трапезы скромны, друзья искренни, и вся их жизнь бесхитростна и добродетельна. Достойный человек Рея, правда, бывает в обществе, где творится много безобразий, от которых следует отвращаться.

Неожиданных, непредвиденных ситуаций Рей особенно не предполагает. Направляя своего персонажа на истинный путь, он желает, чтобы тот был умерен в страстях, богобоязнен и добродетелен. Добродетели эти не должны быть вымученными. Как коню нельзя слишком натягивать поводья, так и человека нельзя заставлять быть совершенным. Он должен быть естественным.

Гипотетическое окружение достойного человека, в отличие от него самого, выписано более тщательно. Он окружен родителями, учителями, женой, детьми, знатными господами, чужеземцами, слугами. Встречаются на его жизненном пути легкомысленные игроки, пьяницы и обжоры, соблазняющие его тонкими винами, оливками, марципанами, «лимонией и капарами». Прельщают его богатые девицы в мехах, разъезжающие в роскошных возках. В их домах полный достаток. Там вертятся будто бы их родственники, и все в лисьих воротниках. Угощают там не каким-нибудь ячменем из мисок, а рисовой кашей и другими разными причудами на изукрашенных дорогих тарелках. А вот и модники в причудливых делиях, в жупанах итальянских и испанских, огромные рукава которых раздуваются на ветру. Они красуются в пестрых беретах, обвешаны золотыми цепями. Следуя какому-то невообразимому фасону, модники кашляют и плюют без нужды, беспрестанно снимают шапки и перчатки, чтобы похвалиться родовым гербом на печатке. Говорят, нарочно заикаясь, чтобы изобразить ход своих мыслей. Вдобавок «перекручивают» самые простые слова.

Подобных портретов в «Зерцале» много. Они построены по принципу накопления реалий, бытовых примет, но их носители, как и средний, и достойный человек, не вводятся в действие. Правда, им бывают приписаны некие черты характера, и выводятся они в «типичных» ситуациях. Так создаются портреты скупого, скандалиста, пьяницы и прочих. В поле зрения писателя – костюм, речь, манеры персонажей, на основании которых им дается характеристика. Эти персонажи, должные отвратить достойного человека от различных пороков, создают насыщенный фон для его движения к добродетели. Их ряд открывает ту критику нравов, которая так активизировалась на рубеже XVI–XVII вв.: «Сочинения под названиями „Исправление некоторых польских обычаев…“ или „Истинный рыцарь (шляхтич)“ стали не просто распространенными. Они знаменовали собой новый этап в шляхетском самосознании (мироощущении)» [Лескинен, 2002, 83].

Критику Рей ведет, не отрываясь от созданных им ярких портретов. Его дидактика художественна по сути. В его «Зерцале» она сливается с эстетическим началом, так как никогда не бывает оторвана от «примеров». Продемонстрировав их, Рей без устали уверяет читателя, что тот не должен прислушиваться к людям порочным, так как тогда мысль его будет дремать, подобно бородатому козлу, который только капусту и видит. Если же читатель не будет прислушиваться к добрым советам «Зерцала», то самая благородная мысль его станет такой же понурой, как конь, покрытый грязной и рваной гунькой [Rey, L. 54]. Сам же он никогда не придет к добронравию.

Один из важнейших путей к добронравию – это книга. «Зерцало» наполнено рассуждениями о ее пользе и о правилах чтения. Книга для Рея – высший авторитет. В первую очередь, это Священное Писание, которое писатель, автор известной «Постиллы», прекрасно знал, интерпретировал и часто цитировал, порой свободно комбинируя различные его эпизоды. В «Зерцале» тема Священного Писания проходит через все разделы.

Рей объясняет, как его нужно читать: совсем не так, как всякую обычную книгу, как какого-нибудь Овидия или Вергилия. Это все книги светские, противостоящие книге священной. Книга священная, в отличие от них, не содержит привлекательных рассказов, но зато вмещает в себя весь мир достойного человека: «A tu patrzay iż to nie fabuła ale wielka nauka każdemu wiernemu ku stałości iego» [Rey, L. 202] – «А ты смотри, что перед тобой не „фабула“, а великая наука каждому верному для его постоянства». Священная книга, следовательно, не так интересна, как книги светские. Если в ней искать занимательности, то над ней легко можно заснуть. Рей не боится высказать такое суждение, так как оно подчинено идее глубинного проникновения в священный текст.

Человек должен внимательно прислушиваться к слову Господа, а не наемников его, которые мычат, как волы, – предупреждает писатель. Рассуждения Рея о Библии перекликаются с идеями Сковороды о священном тексте. Он также противопоставлял ее светским книгам и полагал, что она вмещает в себя весь мир и ничего такого не говорит, что не касалось бы человека (см. I главу нашей книги).

Читатель обязан сам научиться делать выводы из прочитанного, притом самого общего характера. Когда Рей хочет объяснить достойному человеку, кто такие бедные духом, он предлагает ему обратиться к Евангелию от Матфея, часто ссылается на послания апостола Павла. С точки зрения писателя, человек, вникнув в Писание, поймет, что он ни над чем не властен и что все в руце Божией. Человек также должен уметь «брать пример» [Rey, L. 199] со святых людей. В Писании каждый человек найдет примеры верных и славных жен, знаменитых мужей: «Cżytay iedno o Hesterze, cżytay o Sarze, cżytay o Zuzannie… o Tobiaszu… Dawidzie… Sałomonie» [Rey, L. 33] – «Читай же об Есфири, читай о Сарре, читай о Сусанне… о Товии… Давиде… Соломоне». Человек, занятый государственными делами, должен читать о Иосафате, Осии и вообще обо всех сынах Маккавейских [Rey, L. 42], помнить об Исайе, Иеремии и других пророках [Rey, L. 43], о Зофире, верном подданном Дария.