Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

XIX. Переговоры с послами о подтверждении договоров

Переговоры по существу начались только со следующей, второй конференции. Всего ответная комиссия имела с послами шесть конференций, или съездов, которые происходили 14, 17, 20, 26 октября, 2 и 20 ноября[239]239
  Первая конференция 14 октября – Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 492–494. Записи второй конференции 17 октября не сохранились, но о предмете разговора на ней можно судить по записи третьей конференции. Третья конференция 20 октября – там же, л. 497–505. Четвертая конференция 26 октября – там же, л. 506–532. Пятая конференция 2 ноября – там же, л. 550–559. Шестая конференция и отпускная аудиенция 20 ноября – там же, л. 622–624.


[Закрыть]. Главным и основным предметом переговоров, для чего, собственно, послы и явились в Москву, было подтверждение трех указанных выше прежних трактатов. Но возник вопрос о формах этого подтверждения, затронутый еще в беседе послов с боярином Л.К. Нарышкиным в Чашникове 23 июля и тогда отложенный. Вопрос этот обсуждался на второй конференции, после нее был Головиным доложен Петру и получил определенное решение, которое Головин и сообщил послам, открывая третий съезд 20 октября. Государь, заявлял Головин, желает сохранить с королем соседственную дружбу по прежним договорам; поэтому он примет привезенную послами «подтверженную» грамоту на эти договоры и в ответ велит выдать послам свою докончальную грамоту. Затем, со своей стороны, государь отправит посольство в Швецию со своей подтвержденной грамотой, и это посольство примет присягу от шведского короля и «докончальную» его грамоту. Но «крестного целования и обещания на св. Евангелии государю чинить второй раз не для чего», потому что он такое обещание чинил уже раньше в 1684 г., вскоре после вступления своего на престол перед шведским посольством Гильденстерна. Поэтому пусть послы займутся «справливанием», т. е. сверкою текста подтвержденной грамоты с хранящимися в Москве подлинными шведскими текстами подтверждаемых договоров, и пусть сами назначат для такого справливания место, а, казалось бы, всего пристойнее справливать грамоту в Посольской канцелярии или здесь, в Ответной палате, при государевых дьяках с подьячими.

Послы начали с замечаний по поводу сверки грамоты: в прежнее время в таких случаях подлинные тексты трактатов присылались с дьяками и подьячими на Посольский двор; но они не возражают и против Ответной палаты и пришлют туда своих секретарей для этой работы. По вопросу же о форме подтверждения договоров они высказали взгляд, совершенно противоположный тому, который только что высказан был Головиным, требовали непременно присяги от царя: обещания на Евангелии и крестоцелования, так как прежняя присяга была принесена царем королю Карлу XI, теперь же у них новый король. Вопрос о присяге стал центральным; о нем завязался спор, и каждая сторона изощрялась в приведении аргументов в пользу своего взгляда и для опровержения позиции противника. Этот спор занял большую часть третьей, а также часть четвертой и пятой конференций. Проследим вкратце основные направления этого спора.

На замечание послов, что государь давал прежнюю присягу королю Карлу XI, Головин возразил, что присяга тогда давалась не только Карлу XI, но и его наследникам. Затем государь пошлет своих послов в Швецию с подтвержденною грамотой, из чего видно его желание жить с новым королем в соседственной дружбе. Послы указали далее на подтверждение договоров присягою в случаях перемен на престоле как на древнее обыкновение; это обыкновение соблюдал царь Алексей Михайлович; его соблюдают и другие христианские государи. Головин, отвечая на эти доводы, начал с решительного заявления: великого государя изволение им, послам, объявлено «и инако то пременно не будет». Однако затем он перешел к оспариванию аргументов, выдвинутых послами: если другие христианские государи давали вторичную присягу, в том их воля, «знатно они то чинили по договорам». Но в Кардисском договоре в 27-й его статье второй присяги от уже присягавшего государя не требуется; при этом Головин прочитал 27-ю статью, процитированную уже послам в Чашникове Л.К. Нарышкиным. При недавней перемене на престоле польского короля вторичной присяги государь не приносил, да и вообще не в обычае у христианских государей один и тот же договор подтверждать двукратной присягой.

Царю был бы стыд от всех христианских государей, если бы он стал чинить такое повторное подтверждение договоров: можно было бы из того заключить, что договоры были нарушены. Царь Алексей Михайлович, на которого сослались послы, одних и тех же договоров дважды не подтверждал, разве только после разрыва сношений, когда случилась война; у ныне же царствующего государя войны со Швецией не было. Послы продолжали настаивать на древнем обыкновении присяги. Если о ней не говорится в Кардисском договоре прямо, то она подразумевается как обычная форма подтверждения договоров. В таком смысле был сделан доклад и королю, который посылал их, не предполагая, что древнее обыкновение будет отменено. Принятие присяги от царя включено в их наказ; без такого принятия они отдать подтвержденной грамоты не смеют и будут писать королю о новом указе. Послы вообще не раз в продолжение спора ссылались на данный им наказ и заявляли, что они действовать вопреки наказу самовольно не смеют и будут писать королю, ожидая новых инструкций. Головин возражал против сношения с Стокгольмом; оно потребует долгого времени; напрасно послы думают, что такое сношение может быть сделано скоро. В Москве дорогу до Стокгольма знают, в четыре месяца едва ли возможно обернуться. В 1674 г. шведские послы («Густав Оксенстьерна с товарищи») посылали в Стокгольм за инструкциями – едва в пять месяцев получили ответ, проживая все это время на своих проторях; так же на своих проторях придется жить и им, теперешним послам. А между тем во время перерыва переговоров государь может уехать из Москвы в какое-либо из своих дальних пограничных государств, и тогда послам придется ждать еще дольше. Да новые инструкции им и не нужны, так как они снабжены вполне достаточными полномочиями. На вопрос послов о том, если случится великому государю «с сего света применение», должен ли будет Карл XII приносить присягу на подтверждении договоров его наследнику, Головин в подкрепление своей точки зрения на недопустимость повторной присяги сказал, что не должен, а другое замечание послов, что если царь присяги давать не желает, то и их королю присяги давать не следует, отразил словами, что король должен принести присягу, так как он ее еще не приносил, а государь ее уже принес Карлу XI и его наследникам.

Наконец, Головин выдвинул довод, оказавший решительное действие на ход переговоров, сослался на исторический прецедент, именно на подтверждение договоров королевой Христиной. Когда после смерти короля Густава-Адольфа «учинилась на королевстве дочь его Христина королевна», она подкрепила Столбовский договор, заключенный между королем Густавом-Адольфом и царем Михаилом Федоровичем, только подтвержденною грамотою, а присяги не давала, как не давал ее взаимно и Михаил Федорович. Вот древний обычай, который послы домогаются теперь нарушить. Послы ответили, что этот случай им известен, королева Христина не чинила присяги по малолетству и соответственно этому и царь не давал ей присяги, «а скреплен тот договор был с обеих сторон равно только одними подтверженными грамотами». Однако прецедент, указанный Головиным, произвел на послов сильное впечатление; они обратились к ответной комиссии с просьбой дать им «то объявление на рассуждение» и обещали, посоветовавшись между собою, сообщить ответ на следующей конференции.

Открывая следующую, четвертую конференцию 26 октября, Головин предложил послам высказаться о том, что они в прошлый раз взяли себе «на размышление», т. е. о затронутом прецеденте. Послы теперь стали отговариваться неведением, ссылаясь на пожар в Стокгольме, уничтоживший архивы и лишивший их возможности знать о поведении в подобном случае королевы Христины. «Что объявил он, ближний боярин, им, послом, на пример поведение бывшей их свейской королевны Христины, что бутто Христина королевна… в прошедшие лета при таком вечном мире на подтверженных грамотах при царских послех подтвержения не чинила, а укрепляла договоры докончальными грамотами, и такого де поведения они, послы, не ведают и в наказе им того не написано, потому что по воле Божией, прошедшего лета в Свее в Стеколне посолская их канцелярия, в которой были всякие государственные крепости, договоры и подтверженные грамоты и дела, погорели все без остатку и для того-де им, послом, о том поведении ведать не по чему и подлинно ль такого обещания у ней, королевны Христины, не было, а подтвержала только одними грамотами, и того в канцелярии их неведомо». Московские архивы имели более счастливую судьбу, а московские дипломаты оказались более сведущими в исторических прецедентах. Ф.А. Головин, так удачно, вероятно, не без помощи присутствовавших на конференции посольских дьяков В. Посникова и Б. Михайлова выдвинувший прецедент королевы Христины, в перерыв между третьей и четвертой конференциями имел время подготовиться по этому вопросу, наведя более подробные справки, и теперь, на четвертой конференции, привел уже не один, а два случая с королевой Христиной, указывая им точные хронологические даты. Первый случай относился к 143 (1635), второй к 154 (1646) году. В первом случае, как указал боярин, королева Христина присылала к царю Михаилу Федоровичу послов, Филиппа Шейднига со товарищи, с подтвержденною грамотой для подтверждения договоров вечного мира. И в то время царь Михаил Федорович второго обещания на подтвержденной грамоте королевы не давал, потому что давал уже ее отцу королю Густаву-Адольфу и его наследникам и подкрепил те договоры только своею докончальною грамотой, посланною с теми же послами. Другой случай относился ко вступлению на престол царя Алексея Михайловича. Царь в 1646 г. послал со своею подтвержденной грамотой к королеве Христине своих послов: окольничего Григория Гавриловича Пушкина со товарищи. И при тех послах королева Христина, хотя тогда уже и не в молодых летах была и самостоятельно правила королевством, однако на царской подтвержденной грамоте «обещания не чинила и душею своею тех договоров не закрепляла», а подтвердила те договоры только докончальной своей грамотой. Если посольская канцелярия в Стокгольме сгорела, то послы в том, что королева Христина в обоих случаях не давала присяги, могут убедиться по документам русской Посольской канцелярии, по хранящимся там подлинным подтвержденным и докончальным грамотам королевы Христины, написанным на шведском языке за ее рукою и с печатью Шведского королевства и по «Статейным спискам» посольств.

Эти доводы стали колебать шведов. Они попросили ответную комиссию показать им подтвержденные и докончальные грамоты Христины и «Статейные списки». Когда эти подлинные документы им будут предъявлены, тогда они, послы, по тому примеру «могут иметь в размышлении своем облегчение», т. е. перестанут настаивать на своем требовании, убедившись в прецеденте. Они просили только в «любительной и в докончательной» царских грамотах, которые будут с ними посланы к королю, засвидетельствовать, как они, послы, домогались царской присяги. Боярин охотно согласился на немедленное предъявление документов.

«И октября в 27 день, – т. е. на другой день после четвертой конференции, как читаем в составленной в Посольском приказе записке, – в Посольском приказе прежние свейские Христины королевы грамоты сыскиваны. А по сыску те грамоты явились из Посолского приказу отосланы на Казенной двор[240]240
  К а з е н н ы й д в о р – старинное хранилище драгоценностей и вместе с тем архив московских государей, заведенный московскими князьями еще в удельные времена.


[Закрыть] и послано о том в поход письмо»[241]241
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 534.


[Закрыть]. Сохранился черновик этого письма к Ф.А. Головину кого-то из дьяков Посольского приказа. Головин в это время, вероятно, сопровождал Петра в подмосковный поход, о котором упоминается выше в записке Посольского приказа[242]242
  Может быть, в село Тайнинское, откуда Ф.А. Головин писал в приказ дьякам Посникову и Михайлову: «Василей Тимофеевичь, Борис Михайловичь! Указал великий государь грамоты готовить для отпуску свейских послов против прежних отпусков, как было до 192 году (1684), на листу и ковчег изготовить серебреной с небольшими чеканными травками. И в ответ (т. е. 5-й съезд) извольте назначить послом в среду (1 ноября; он состоялся в действительности 2 ноября); только подлиннее о том дам вам ведомость завтрашнего числа. А о пехоте («на стойку» – при проезде послов) и о других готовостях изволте в приказы посылать. Феодор Головин. Ис Тайнинского, 29 октября». (На обороте: «Отдать дьяком в Посольский приказ». Помета: «208 октября в 30 день в 4-м часу дня подал стряпчей конюх Гурей Карпов сын Прянишников».)


[Закрыть]. «Государь мой милостивой Федор Алексеевичь! По твоему, государь, приказу сыскано, что те обе свейские Христины королевы подтверженны в грамоты 143 и 154 годов положены на Казенной двор и запечатаны государевою перстневою печатью. А напред сего для вынятия таких крепостей хаживали на Казенной двор за государеву печать [зачеркнуто: ближ] боярин [зачеркнуто: Илья Данилович Милославской и] да думные люди [зачеркнуто: дьяк] Ларион Лопухин и [зачеркнуто: иные]. И о сем тебе, государю, известив… (не окончено). Письмо это показывает, что на Казенном дворе в архиве документы хранились за личною печатью государей и даже в помещении, запечатанном этой печатью, что доступ туда происходил с разрешения самого государя и что извлечение документов производилось особой комиссией. И на этот раз для отыскания и извлечения понадобившихся актов назначена была царем специальная комиссия. «Октября в 28 день, – читаем в составленном по этому случаю протоколе, – по именному великого государя указу ходили для сыску тех грамот на Казенной двор боярин князь Петр Ивановичь Прозоровской, окольничие Михайло Тимофеевичь Лихачев, Семен Ивановичь Языков, думной дворянин и печатник Дементей Миничь Башмаков, думной советник Прокофей Богдановичь Возницын, дьяк Борис Михайлов и тех свейских грамот сыскивали и сыскали ящик с свейскими прежними крепостьми. И те крепости с Казенного двора взяты в Посолской приказ и осматриваны; и те свейские прежние грамоты найдены и свейским послом показаваны, посыланы к ним с дьяком с Борисом Михайловым да с подьячим с Михаилом Волковым. И послы те грамоты чли и просили, чтоб с них дать списки. И по приказу боярина Федора Алексеевича Головина велено им, послом, для подлинного ведома те грамоты списать в Посолском приказе. И послы того ж числа присылали в Посолской приказ дву человек своих канцеляристов и те обе грамоты свейской Христины королевы списали. А подлинные грамоты по прежнему отосланы на Казенной двор»[243]243
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 535 – черновик письма к Головину; л. 543 – письмо Головина к приказным дьякам; л. 660 – черновик протокола. В протоколе читается ошибочно «ноября в 28 день». Что извлечение документов с Казенного двора имело место 28 октября, а не 28 ноября, видно, во-первых, из того, что царское повеление на извлечение документов испрашивалось 27 октября, и вполне естественно, что оно было исполнено на другой же день. Затем на пятой конференции, происходившей 2 ноября, послы уже благодарили за предъявление документов и разрешение снять с них копии; там же, л. 550: «208 ноября во 2 ден… послы говорили: челом бьют они, послы, великому государю, его царскому величеству, и ему, ближнему боярину с товарыщи, и благодарят, что по его царского величества милостивому изволению присыланы к ним на Посольский двор для подлинного оказания древних поведений прежней их свейской Христины королевы подтвержденная и докончальная грамоты прошлых 143 и 154 годов, с которых грамот по его государской милости и списки им для подлинного выразумения даны, из которых списков о прежнем поведении настоящему к нынешней соседственной дружбы укреплению подлинно они уведомлены».


[Закрыть].

Убедившись в верности того, о чем говорил Головин, послы сдались. На пятом съезде они заявили об отказе от своего требования царской присяги: «Видя те прежние свейской Христины королевы грамоты и смотря и мысля по списком, склонились в поведении своем поступить по его царского величества изволению и по их ближнего боярина с товарищи желанию». Это была дипломатическая победа, одержанная Головиным. Петр освобождался от присяги, тем более для него неудобной, что в эти же самые дни он вел деятельные переговоры о нападении на Швецию.

XX. Продолжение переговоров. Взаимные жалобы

Вопрос о форме подтверждения прежних договоров был главным предметом переговоров, но не единственным. Следовал затем ряд жалоб с русской стороны на причиненные шведским правительством и его подданными обиды. Здесь первое место занимала обида, нанесенная Великому посольству 1697 г. в Риге. Вопрос был поднят Головиным на третьем съезде. Оговорившись предварительно, что упоминает этот случай не «к раздиранию договоров», боярин сказал, что когда великие послы – Ф.Я. Лефорт, он, Головин, и думный советник Возницын имели путь свой через королевство Шведское на Ригу, то, хотя им на границе и до Риги посольского приема и не учинено, как бы следовало по обычаю и по договорам, однако до Риги доехали благополучно. Но в Риге губернатор и рижане градские люди чинили им великое утеснение: съестные и питейные припасы и конские кормы продавали им нарочно дорогою ценою, за постоялые дворы и за перевоз через Двину брали двойную плату и дороже, утеснили русских извозчиков, привезших послов в Ригу: когда те стали распродавать в Риге своих лошадей – понизили на лошадей цену. Посольских людей не пускали свободно ходить по городу для покупки кормов, а водили их под караулами. Шведским послам, проезжающим через Московское государство в Персию, оказывается в Московском государстве всякое вспоможение и даются не только постоялые дворы, но и кормы и подводы. «А они, царского величества послы, в Риге хотя б ласковым словом приветствованы были!» Между тем при посольстве, «хотя и в незнатной персоне, – был сам государь, и рижане об этом знали, – для того посольству такую тесноту и чинили… и великое суровство им показали». Если бы случилось королю быть в Московском государстве, «хотя бы скрытым лицом», а государь бы о том узнал, то воздал бы ему честь не с принуждением, а со всяким удовольствованием. Рижане же сочли посольство за неприятелей или лазутчиков, которые будто бы приехали осматривать и измерять рижскую крепость; послы предложили того из посольских людей, кто бы стал измерять крепость, брать под арест, и, однако, никто взят не был. Да и всего при посольстве служилых людей было 70 человек; что с таким малым числом можно было сделать над крепостью? Хорошо известно, что рижский губернатор и рижские жители такое утеснение посольству чинили не по королевскому велению, а по своему хотению. Если бы смерть короля Карла XI случилась во время их пребывания в Риге, рижане поступили бы с ними варварски, как с неприятелями и злодеями! Когда по приезде в Либаву послы отправили оттуда через Ригу конюха и 10 человек рейтар, то конюх был задержан в Риге, сидел за караулом в ратуше, водили его к губернатору, и едва отпущен; а на рейтар рижане затеяли, будто они кричали и хотели их перестрелять. Обо всех этих обидах посольство по прибытии в Голландию заявляло шведскому послу в Гааге Лилиенроту; он обещал донести королю, но доносил ли, неизвестно, во всяком случае, никакого следствия о том в Риге не было и никакого указа не учинено. На основании всего изложенного Головин предлагал шведским послам довести о происшедшем до сведения короля с тем, чтобы он «велел тому губернатору и рижанам учинить за то утеснение и за их посольское бесчестие оборонь, чтоб впредь иным таким чинить было неповадно». Своих же личных убытков Великое посольство на рижанах не взыскивает[244]244
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 503–504. Ср.: там же, 1700, № 2, л. 81–82, те же жалобы, но в более резких выражениях, например, «и в бытности (в Риге), паче же и в отъезде не так удовольствованы как боль-ши обезчещены и обруганы и неприятелско воспочтены суть». Это черновая запись с обширными поправками Головина. Может быть, это черновик заявления «на письме» об обидах Великому посольству, врученного шведам?


[Закрыть].

Шведы отвечали, что им о причиненном в Риге посольству утеснении слышать печально. Они очень удивлены этим и донесут королю; если бы королю было о причиненных обидах известно, то сейчас же он велел бы расследовать дело и учинить указ. По каким причинам Великому посольству такое утеснение было, сами они, послы, не ведают и дознаться не могут, потому что сами при том не были и ни от кого подлинно о том не слыхали. Наоборот, им ведомо, что, когда недавно проезжали через Ригу царский посол в Голландии Андрей Артамонович Матвеев да и он, думный советник П.Б. Возницын, возвращавшийся с Карловицкого конгресса, им «прием, и встреча, и почести были достойные», соответственно тому, как в Московском государстве принимали шведских посланников, проезжавших в Персию. Послы просили боярина изложить все сказанное о рижских обидах «на письме».

Последующие жалобы были уже второстепенного характера. Большое неудовольствие в Москве возбуждали действия рижского почтмейстера. Через рижскую почту шла корреспонденция из Москвы в европейские страны. Эту корреспонденцию почтмейстер задерживал и даже распечатывал, а иногда вовсе не принимал ее и не отправлял по назначению. О таких его действиях Головин вручил послам особую записку. Послы, приняв записку, сказали, что о «неправдах» рижского почтаря им и самим известно, так как о них было уже по донесению московского почтмейстера Виниуса писано в грамоте от царя к королю. Им, послам, было приказано от короля при проезде через Ригу расследовать это дело; они расследовали и убедились, что рижский почтмейстер действительно во многом виноват. Они писали уже о том королю, и взыскание почтмейстеру будет учинено неотложно. Будут писать и еще раз по поводу представленной боярином записки. Головин передал затем жалобу врача Болдуина Эндрюса, отправленного в Голландию в посольстве Матвеева. Эндрюс, кроме врачебной деятельности, занимался также подрядами в кумпанском строении кораблей и между прочим подрядился на поставку парусного полотна, которое и было задержано в Швеции. Послы заметили, что тут шведское правительство ни при чем, это частные дела между русскими и шведскими подданными. Им, впрочем, предписано такие жалобы принимать, потому они и эту жалобу принимают. Далее, думный советник П.Б. Возницын выступил со своей личной жалобой на пропажу у него части имущества при возвращении с Карловицкого конгресса. В Лифляндии на пути между Ригой и рижской границей один из шведских подводчиков, которые везли его имущество, увез целый воз с его вещами ценою на тысячу рублей или больше. По жалобам Возницына подводчик был отыскан, но имущество возвращено было не полностью, и поэтому он просил о возвращении остального имущества. Послы заметили, что рижский губернатор писал, что, как оказалось по расследованию, подводчик имущества думного советника не увез, «а за многими подводы и за неосмотрением того подрядничья надзирателей русских людей, которые ехали за обозом, осталась та подвода в лесу». Имущество на ней было в целости и будет возвращено Возницыну через резидента Книппера. Наконец, Головин сделал общее представление о многочисленных обидах, причиненных русским подданным шведскими. Если бы государь не хотел с королем соседственной дружбы, то и одна из этих обид могла бы быть достаточным предлогом для нарушения вечного мира. Особенно много таких взаимных недоразумений и столкновений происходило в порубежных местах между подданными обоих государств по делам межевым, торговым и всяким иным. Послы со своей стороны представили ответной комиссии список обид, причиненных королевским подданным русскими – «обидным делам книги», – и в связи с этим подняли вопрос о назначении, с обеих сторон, с русской и с шведской, особых межевых судей или пограничных комиссаров, которые бы съезжались и разбирали такие дела между подданными обеих стран. Головин, принимая представленные послами «обидные книги», сказал, что и с русской стороны послам будут вручены подобные же книги, так как и царским подданным в прошедшие годы учинялись многие тягости и обиды. Еще до прибытия шведского посольства в Москву новгородскому и псковскому воеводам предписывалось составить выписки из дел по жалобам русских подданных на шведов и прислать их в Москву. Такие «обидные книги» с русской стороны и были переданы послам на пятой конференции. Предложение послов о назначении пограничных комиссаров было принято; им было сказано, что государь велит назначить двух комиссаров из дворян, вотчины которых лежат близко к порубежным местам. Соответственно с этим должен был назначить своих комиссаров и король. Окончательное решение этого вопроса было, однако, отложено до прибытия будущего русского посольства в Стокгольм[245]245
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 497–559.


[Закрыть].

Возник обычный при переговорах русских со шведами вопрос о титуловании обоих государей. Поднят он был шведскими послами, которые на четвертой конференции стали просить, во-первых, не титуловать более короля «велеможнейшим и высоко-рожденным князем», а во-вторых, просили при упоминании о покойных предках короля писать не «высокославные», а «блаженные» памяти, как пишется о русских покойных государях. Нежелание короля именоваться «велеможнейшим и высокорожденным князем» послы объясняли тем, что «в нынешние времена теми речениями пишутся непородные люди»: графы и князья, приобретшие себе эти титулы выслугой и даже покупкой. В подкрепление своего объяснения послы указали на пример английского короля, который во времена Столбовского мира писал еще себя высоко-рожденным князем, потому что в те времена таких князей было еще мало и, кроме королей, такими речениями писаться иные не смели; а теперь, когда род тех князей умножился, английский король перестал писаться таким названием. В основание своих требований послы указывали статью 2-ю Кардисского договора, устанавливавшую, что оба договаривающихся государя должны быть титулуемы так, как они «сами себя описуют». Головин, обещая доложить об этих просьбах государю и сообщить послам ответ на следующей конференции, заявил все же встречное требование: именовать царя «пресветлейшим и державнейшим», как московский государь «сам себя описует» и как пишут к нему римский цесарь и все окрестные христианские государи. При этом Головин пояснил, что титул этот дал впервые царю король Польский за многие «воинские промыслы и помочи и военные труды». Шведский же король и доныне этого титула государю «не додает». На следующей конференции Головин сообщил послам царский ответ по вопросу о титулах: в грамотах, которые будут посланы с ними королю, королевское именование будет написано по-прежнему, «а не по его королевскому прошению». Пересматривать теперь этот вопрос неудобно: о желаниях короля царю известно, но о желаниях царя относительно титула королю донесут будущие русские послы в Стокгольме; тогда этот вопрос и можно будет решить. В конце разговора Головин, впрочем, высказался откровеннее: если бы король в своих грамотах сделал к титулу царя желательную в Москве прибавку «пресветлейший и державнейший», то и его желания о переменах в титуле были бы здесь же в Москве удовлетворены. Послы сослались на королевскую грамоту, присланную к царю ранее с гонцом Иваном фон Кельдерманом, в которой говорилось, что король «тое титлу («пресветлейший и державнейший») к его государскому именованию додает» под условием и себе такого же именования. На эту грамоту, однако, из Москвы не ответили. Притом в той грамоте, как заявляли послы, было написано вместо «пресветлейшего» – «всех яснейший» «для того, что то речение цесарское и латинское (serenissimus), а на свейском языке того положить невозможно». Московская дипломатия и при Петре продолжала быть строга и щепетильна относительно титулов и неподатлива на какие-либо новшества для других государей. Мы уже видели, как Петр при всем своем расположении к курфюрсту Бранденбургскому, союза с которым он искал, все-таки упорно отказывался называть его братом. Вопрос о переменах в шведском титуле был, таким образом, отложен. В докончальной грамоте, отправленной со шведскими послами, король именуется по-прежнему[246]246
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 517–519, 555–556. Докончальная грамота там же, шведские трактаты, № 64.


[Закрыть].

Под конец переговоров послы представили несколько ходатайств, удовлетворение которых должно было сближать обе страны и содействовать оживлению сношений между их подданными. Так, послы просили об учреждении «ямской гоньбы» между городом Ругодивом (Нарвою) и Великим Новгородом, где такой гоньбы до тех пор не было устроено, отчего происходило промедление в пересылке писем и в торговых делах[247]247
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 521.


[Закрыть]. При этом же они передали поданное им при проезде письменное ходатайство города Ругодива с указанием на плохое состояние дороги между Ругодивом и Великим Новгородом, «которая, – как писали ругодивские горожане, – большая часть в болоте состоит и того ради летом не может употреблена быть», и с просьбой похлопотать в Москве об ее исправлении[248]248
  Там же, л. 532.


[Закрыть]. К таким же просьбам относится просьба о дозволении шведскому фактору во Пскове построить там двор, о дозволении оставить в Москве по отъезде посольства трех молодых дворян-шведов для обучения их русскому языку с указанием на такой же прецедент 1684 г., об освобождении резидента Книппера от обязанности давать поручительство за всех иноземцев, выезжающих из Москвы за шведский рубеж. Послам было объяснено, что с Книппера берется поручительство только в тех случаях, когда он сам подает челобитье за кого-нибудь об отпуске за шведский рубеж. Тогда он обязывается отвечать за отпускаемых иноземцев, если до кого-либо из них будет какое дело. Началось это после того, как в 1697 г. бежал из Москвы за шведский рубеж инженер Яганко Брекель, выманив проезжую на имя человека своего шведа. Но за кого из иноземцев Книппер сам о выезде челобитья не подает, поручительства с него не берут и брать не будут. Послы от имени короля выразили государю благодарность за «премногую милость и жалованье» от него Книпперу, свидетельствуя, что он одинаково усердно служит королю и ищет и желает добра царскому величеству, за что его король «похваляет». Послам на это было сказано, что «он, Томас, человек добрый… службы его и труды в его, государевых, делах известны… и впредь милость его царского величества отъемлема от него не будет». И с ними, ближними людьми, он находится в наилучших отношениях[249]249
  Там же, л. 557–558.


[Закрыть].

Насколько можно судить по официальным записям, переговоры искусно велись Головиным в любезных тонах, совсем не в таких, как разговаривал с послами в Чашникове Л.К. Нарышкин. Им оказывались знаки внимания; на четвертой конференции они высказывали благодарность государю за позволение им смотреть марш пехоты, возвращавшейся в Москву из Азова, обещая об этой царской милости донести королю[250]250
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 506.


[Закрыть]. На той же конференции они от имени короля принесли поздравление царю со «многой победой» над турками и со взятием знатной крепости Азова и выразили пожелание и впредь над неприятелем таких же «победительств». Головин передал на следующей, пятой, конференции благодарность царя за это поздравление и пожелание и при этом заметил, что в той войне была царю помощь от отца нынешнего короля, короля Карла XI, который прислал царю в подарок 300 пушек с нарядом. Государь за эту присылку отцову воздает теперь благодарность через них, послов, сыну, которого соседственно просит, чтобы и он был ему помощником в борьбе с турками, как и отец, «если когда позовет военный случай», т. е. если случится опять война. Головин вошел в подробности об отношениях к туркам. Царь вел войну с ними в союзе с христианскими государями, но теперь эти государи прекратили войну, заключив выгодный для себя мир, оставив царя в войне одного. Теперь с турками заключено перемирие, но только на два года. Хотя для переговоров о мире и отправлен к турецкому султану посол, принятый там с подобающей честью, однако чем дело кончится, того еще неизвестно, потому что тот неприятель, «гордой и взмерчивой», может настаивать на возвращении завоеванных русскими городов, которых царь никогда ему не уступит: если ему уступить что-нибудь из тех городов, тогда крымских татар не удержать от своевольства, потому что «теми завоеванными городами вместо ворот те татаровя от своевольства своего затворены». Война поэтому может возобновиться, и царь в таком случае просит у короля помощи, которая будет заключаться только в разрешении купить в Швеции сколько понадобится пушек или меди и вывезти их беспошлинно в Московское государство. Послы ответили, что благодарность и просьбу государя королю донесут и надеются, что король для соседственной дружбы «ко учинению того склонен явится», а они, послы, приложат к тому все свое содействие[251]251
  Там же, л. 518, 552–554.


[Закрыть].

Был улажен в положительном смысле и вопрос о выдаче послам кормов за время с приезда их в Москву до возвращения в Москву царя, т. е. с 26 июля по 27 сентября, за которое первоначально выдавать им кормов не предполагалось, так как отправление ими посольства считалось только с того момента, когда царь возвратился в Москву. Головин объявил им о царской милости, о повелении выдать им кормовые деньги за все время проживания их в Москве. Была при этом все же затронута опять та тема, которая служила предметом разговора послов с Л.К. Нарышкиным в Чашникове: о том, что прибытие их в Москву случилось не в удобный час, хотя фактору их Книпперу было сказано, чтобы они приезжали в указанное время. Послы, принося благодарность за кормы, дали объяснение, почему это так случилось: в том ни их посольской вины, ни вины фактора Томаса Книппера никакой нет. О том, что ему было сказано, Книппер своевременно писал к королю, но его письмо в одной почте с грамотой государя пришло в Стокгольм тогда, когда они, послы, уже «стояли на пути» и подводы со всего королевства для подъему и пути их были уже собраны и стояли в готовности. Когда те письма из Москвы пришли, они докладывали королю и спрашивали, оставаться ли им в Стокгольме или идти в путь. Король ввиду того, что подводы для них были уже собраны, приказал им идти до Ругодива и там разведывать о местопребывании царя, потому что в Стокгольме подлинно о том, где находится царь, они проведать не могли. В Ругодиве они узнали, что Ф.Я. Лефорт умер и что царь находится в Москве; они списались с новгородским воеводой, спрашивая, есть ли ему о принятии их великого государя указ. Воевода окольничий П.М. Апраксин им ответил, чтобы они шли на рубеж, что для приема их все готово. По этому обнадеживанию они и двинулись в путь в Москву[252]252
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1699 г., № 2, л. 554.


[Закрыть].