Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

XX. Переговоры об ««алжирском деле»

Посланники сделали последнюю попытку добиться положительного результата по так называемому «алжирскому делу», переговоры о котором одно время вплетались в переговоры о мире и шли параллельно с ними. Дело это заключалось в следующем. Прибывший в Константинополь 31 января гонец, сержант Никита Жерлов, отпущенный из Москвы 20 декабря, привез посланникам между прочим повеление, которое и было сообщено туркам на другой же день, 1 февраля: «У русских торговых людей построены на морской пристани у Архангельского города вновь корабли и нагружены разными товарами», и эти торговые люди раннею весною хотят на тех кораблях с товарами от Архангельского города плыть «в Стратцкие (голландские) городы и в иные места». Царю известно, что между голландцами и султанскими подданными «барбаресами, то есть алжирцами, тунисцами и трипольцами, есть явная ссора и война», а у него с Блистательной Портой заключено двухлетнее перемирие: поэтому государь желает, чтобы, как возможно скорее, от Блистательной Порты был послан повелительный указ к алжирцам, тунисцам и трипольцам, чтобы они «преходящим или где плавающим кораблям под знаком (флагом) его царского величества, каков на тех кораблях обретатися будет, до окончания того двулетнего мира… никакого затруднения и озлобления не чинили и их вольно и свободно пропускали». Желательно, чтобы султан послал к упомянутым народам такой указ немедленно, а другой тождественный экземпляр такого указа посланники просили передать им для немедленной отсылки с тем же гонцом Никитой Жерловым в Россию, так чтобы он еще застал русских торговых людей у Архангельска. Этот экземпляр будет вручен им для предъявления вышеупомянутым «морским охотникам». Царь почтет исполнение этой просьбы немалым знаком дружбы и любви с султаном[1198]1198
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 475 об. – 476 об.


[Закрыть].

Итак, дело шло об издании султанского указа «барбаресам»: алжирцам, тунисцам и триполитанцам, как они тут же называются, «морским охотникам», а затем в другие моменты переговоров уже прямо употреблен термин «алжирским разбойникам» – о том, чтобы они не нападали на русские торговые корабли, которые будут плавать у берегов Европы. Откуда могло возникнуть такое странное домогательство и о каких русских торговых кораблях, которые выйдут из Архангельска раннею весною 1700 г., шла здесь речь? Некоторые свидетельства, будучи сопоставлены с этим обращением к турецкому правительству, могут пролить свет на вопрос. Когда осенью 1699 г. заключался наступательный союз с Данией и Августом II против Швеции, у Петра возникла мысль еще до начала военных действий и, может быть, в предвидении их прекратить торговлю с нею, какая велась на Балтийском море. Он проектировал издать указ, запрещающий русским купцам возить товары в шведские порты: Нарву, Ревель и Ригу. Единственным средоточием русской внешней торговли он предполагал сделать Архангельск, где мечтал строить торговые корабли, на которых русские купцы и стали бы сами возить товары в Европу, обходясь уже без помощи торговых флотов других наций, не терпя убытков, сопряженных неизбежно с таким посредничеством. Прибыль от непосредственного транспорта русских товаров в западноевропейские страны должна была в таком случае идти в карманы русских купцов. Царь предполагал придать этой торговле обширные размеры, заведя торговые компании на манер ост-индских компаний, существовавших в Англии и в Голландии.

О таких замыслах царя доносил своему двору датский посланник Гейнс в феврале 1700 г. «Царь хочет учредить торговые компании в Архангельске на манер ост-индских компаний в Англии и Голландии, и для этой цели его величество опубликует на днях запрещение всем своим подданным вообще торговать с Нарвой, Ригой или Ревелем и отдал уже приказание не выпускать и не впускать никаких товаров с этой стороны, что до крайности тревожит здешних иностранных купцов. Намерение царя должно быть в том, чтобы сделать архангельскую торговлю более значительною и дать своим подданным возможность получать выгоду от перевозки товаров, которую другие нации извлекают из Архангельска каждый год. Для этой цели царь отдал приказ построить несколько больших торговых кораблей у Архангельска»[1199]1199
  «Le Czar veut establir des compagnies de commerce а l’Archangel, a la maniиre des Compagnies des Indes en Angleterre et en Hollande, et pour cette fin S. M. fera publier ces jours-су des dйfenses а touts ses sujets generalement de ne faire aucun traficque du costй de Narva, Riga ou Reval ayant mis ordre desjб de ne faire sortir ni rentrer aucune marchandise de ce costй-la, ce qui allarme extrкmement les marchands estrangers icy. Le dessein du Czar doit estre de rendre par lа le commerce d’Archangel plus considйrable et de faire gagner а ses sujets le fret des marchandises que les autres nations portent et rapportent de l’Archangel tout les ans. Pour cette fin 1e Czar a dйjа donnй ordre de faire bastir plusieurs gros vaisseaux marchands du cфstй de l’Archangel» (Форстен/ Датские дипломаты при московском дворе / Журнал министерства народного просвещения/ № 12/ 1904. C. 344).


[Закрыть].

Из иностранцев проектируемая мера более всего раздражала, по его свидетельству, голландцев и шведов; для последних чувствительным ударом было, разумеется, запрещение ввозить товары в прибалтийские порты[1200]1200
  Форстен. Ук. соч. (Журнал Министерства народного просвещения. 1904. № 12. С. 344–345).


[Закрыть]. Но и русским купечеством этот проект о запрещении балтийской торговли, по-видимому, встречен был с таким неудовольствием, что его пришлось, как говорит далее тот же Гейнс, отложить на год. «По крайним настояниям, которые сделали здесь купцы, чтобы запрещение торговли со шведскими городами у Нарвы и Риги… было отсрочено, пока они смогут ликвидировать там свои дела, царь сделал им отсрочку еще на год»[1201]1201
  «Sur les instances extremes que les marchands ont faites icy; que ia dйfense du commerce avec les villes de Suиde du costй de Narva et de Riga… soit diffйrйe jusque а ce qu’ils puissent tirer leurs effets de delа, le Czar leur a accordй encore un an de temps» (там же, с. 348).


[Закрыть]. Русско-шведская торговля через Балтийское море была тогда довольно значительна; ее размеры вскрылись в момент совершенно неожиданного для Швеции объявления войны и нападения на Нарву. Этим началом войны русские купцы в Швеции были застигнуты врасплох. Донося о том тяжелом положении, в котором они очутились, русский резидент в Стокгольме князь А.Я. Хилков, только что туда прибывший, сообщает любопытную статистику русской торговли в Швеции в момент начала войны. «Плач ныне велик обретается, – пишет он Ф.А. Головину 21 сентября, – в крестьянех, которые в Стекхольном купецкие и работные люди: всем грозят неволею и отбиранием пожитков их, а богатствы великие и людей множество». В другом письме 26 сентября он приводит цифровые данные: «А всех их товаров ныне в Стекхольном тысяч на сто, да человек с полтораста. И из Стекхольна пошло с полтретья ста (250) человек на шестнадцати карбусах; а товаров их тысяч на двести». При этом в виде исторической справки он в том же письме приводил, что «в прошлой войне (со Швецией при царе Алексее в 1656–1661 гг.) задержано было в Стокгольме русских купецких людей человек со сто и уморено русских людей в тюрьмах и на работе»[1202]1202
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1700 г., № 10, л. 91–93, 97–98, 112, 124–125. Ср. Дела шведские 1700 г., № 11, л. 19 – 111 человек.


[Закрыть]. В следующем письме он дает уже большие цифры задержанных купецких людей и их работников и более значительные суммы их товаров: «Всех русских людей в розных городех задержано с четыреста человек, а карбусов их шестнадцать, а товаров их истинно чаю верно, что будет с семьсот тысяч, одних плотов медных (так назывались куски меди с казенными штемпелями, ходившие в Швеции в качестве монеты и вывозимые русскими купцами) тысяч с триста, а всякой плот по двадцати по три алтына по две деньги, кроме других товаров: железа и котельной меди и иных, серебра и жемчугу и золотых, и ефимков»[1203]1203
  Там же. Дела шведские 1700 г., № 10, л. 116.


[Закрыть]. Если даже признать цифру в 700 000 рублей преувеличенной и остаться при той цифре 300 000, которую он дает несколько раз в письмах, и если при этом припомнить, что весь государственный приходный бюджет 1701 г. составлял всего 3 000 000 рублей, то и сумму 300 000 – 10 % бюджета – нельзя не признать значительной. Отсюда видно, какие значительные капиталы были вложены в шведскую торговлю. Было, следовательно, отчего тревожиться русскому купечеству, когда ему стало известно намерение царя пресечь эту торговлю. Указ о таком пресечении не осуществился, был отложен на год. Но еще до истечения этой отсрочки торговля была пресечена началом войны.

Гейнс говорил в своей февральской депеше, что, запрещая балтийскую торговлю, царь имел намерение сосредоточить русскую «отпускную» торговлю в Архангельске, с тем чтобы ее вели русские купцы на русских торговых кораблях, и что для этой цели он приказал строить у Архангельска торговые суда. Действительно, как раз в 1700 г. в Архангельске заметно оживленное кораблестроение. На казенной Соломбальской верфи по именному указу были заложены в этом году шесть торговых кораблей, которые строились под надзором датчанина Елизария Избрандта. Началось тогда же и частное кораблестроение[1204]1204
  Веселаго. Очерк русской морской истории, 519–521.


[Закрыть].

Как раз в то время, когда Гейнс писал свою депешу, в феврале 1700 г., была дана жалованная грамота на кораблестроение двум энергичным предпринимателям, поморским черносошным крестьянам по происхождению, тогда уже состоявшим в гостиной сотне, Осипу и Федору Андреевым Бажениным. У Бажениных в их родовой вотчинной деревне Вавчуге в 13 верстах от Холмогор имелась уже водяная лесопильная мельница, с которой они возили распиленный тес в Архангельск, где и продавали его иноземным купцам. Задумав расширить дело, Баженины еще в 1696 г. подали челобитье о дозволении им при пильной мельнице устроить корабельную верфь и на ней строить корабли «против заморского образца для отпуску с той нашей пильной мельницы тертых досок за море в иные земли». Ответа тогда на это ходатайство не было. Но когда они в январе (25) 1700 г. возобновили свое челобитье, ответ тотчас же последовал: 2 февраля им уже была дана жалованная грамота. В челобитье они вновь заявляли, что у них есть давнее, «из многих лет», намерение строить из выработанных на их лесопильном заводе досок свои корабли и яхты, возить на них доски и иные русские товары за море. Это намерение шло как раз навстречу мероприятиям Петра, с такой страстью занимавшегося тогда кораблестроением, воодушевленного меркантильными стремлениями того века и объятого желанием положить начало русской морской торговле. Ведя переговоры о мире, русские посланники в Константинополе добивались по его наказу включить в мирный договор статью о свободе русским военным кораблям Азовского флота заниматься торговлей по Черному морю, на что турки не согласились. Понятно, с каким удовольствием должен был встретить Петр предложение Бажениных, и в грамоте отмечалось, что она дается им «за желательное их к нам, великому государю, усердное радение и к корабельному строению тщание». Грамота предоставляла Бажениным право в их вотчине при пильной мельнице строить корабли и яхты, нанимая для постройки вольным наймом мастеров иноземцев и русских людей, и на этих судах возить от города Архангельска за море русские «указные» (т. е. дозволенные к вывозу) товары. На свои суда им предоставлялось право нанимать и свободно держать на своем иждивении шкиперов, штурманов и матросов из иностранцев и русских людей. Архангельским воеводам и бурмистрам предписывалось у них с судов этих людей никуда не брать.

На кораблях для охраны от «воровских людей» Баженины получали право держать пушки и порох по примеру торговых иноземных кораблей. Корабельные припасы, которые для оснастки своего флота они выпишут из-за границы, освобождаются от пошлины. Сами Баженины, Осип и Федор, освобождаются от выборов во всякие казенные службы и посылки, которым подлежали люди их круга – гостиная сотня[1205]1205
  П. и Б. Т. I, № 290.


[Закрыть]. Предприятие Бажениных пошло в ход. У лесопильной мельницы возникла корабельная верфь, на которой заложены были первые частные коммерческие корабли дальнего плавания. Устроены были собственные парусные заводы для снабжения кораблей оснасткой. Первый торговый корабль с Вавчужской верфи был спущен уже много времени спустя – в 1703 г.[1206]1206
  Петр Великий на Севере: Сборник статей и указов, относящихся к деятельности Петра I на Севере / Под редакцией А.Ф. Шидловского. Архангельск, 1909. С. 110–119.


[Закрыть] Казенные торговые корабли на Соломбальской верфи были готовы уже в 1701 г., но за границу пошли еще позже баженинских – только в 1704 г.[1207]1207
  Веселаго. Ук. соч. С. 519–521.


[Закрыть]

Но живое воображение Петра опережало ход вещей, рисовало ему русский коммерческий флот бороздящим европейские моря, и уже в 1700 г. он нашел своевременным заручиться для этого флота грамотами на безопасность от великих морских держав. Русскому послу при Голландских Штатах А.А. Матвееву в Гаагу, в этот центр, где сплетались нити европейской дипломатии, была из Воронежа от 20 апреля послана инструкция – «исхлопотать» такие грамоты от Голландских Штатов, от английского и французского правительств, и Матвеев усердно занимался выполнением этого поручения. В письме от 14 июня он уведомлял Ф.А. Головина, что объявлял об этом деле Голландским Штатам, говорил английскому посланнику при Штатах Стангопу и искал приватного свидания с французским послом, с которым он еще не вступил в официальные отношения, сообщив ему, что будет просить дать королевский указ по морскому управлению о том, чтобы русским кораблям, «имеющим выходить на море от Архангельского города, никакого озлобления не чинили»[1208]1208
  Арх. Мин. ин. дел. Дела голландские 1700 г., № 4, л. 58–59.


[Закрыть]. Ответы держав, к которым Матвеев обратился, были, по крайней мере по внешности, благоприятны, хотя Штатам, как доносил он Петру 20 сентября, «зело неприятно является нынешнее строение у города Архангельского ваших кораблей, из чего своим купечествам чают немалого препятия»[1209]1209
  Арх. Мин. ин. дел. Дела голландские 1700 г., № 4, л. 129–131.


[Закрыть], и хотя, как достоверно он узнал, им «неугодно было», что турки при мирных переговорах соглашались на позволение русским кораблям торговать в Средиземном море[1210]1210
  Там же, л. 115–117.


[Закрыть], все же они обещали исполнить просьбу царя и выразили готовность на корабли, на все пристани морские, также и «в реки, куды пристанут его царского величества те корабли», разослать указы о помощи русским кораблям. Требовали только уведомить о времени выхода тех кораблей от Архангельска[1211]1211
  Там же, л. 58–59.


[Закрыть]. Действительно, как он сообщал в письме от 5 июля, во все адмиральства был послан указ, чтобы адмиралы напоминали капитанам и корабельщикам, чтоб они, встречая русские корабли и подданных царского величества на море, «всякую дружбу им показали и во всем потребном вспоможение им чинили»[1212]1212
  Там же, л. 71–72.


[Закрыть]. Английский посланник Стангоп при первом же разговоре обещал писать к королю[1213]1213
  Там же, л. 58–59.


[Закрыть]. В письме от 18 июля Матвеев сообщал Ф.А. Головину, что Стан-гоп уже объявил ему королевский указ о том, чтобы русским кораблям, выходящим от Архангельска, не только «никакого озлобления не чинить, но всегда, как на море, так и на реках и в пристанищах, всяческое тем кораблям вспоможение чинить»[1214]1214
  Там же, л. 86–87.


[Закрыть]. Матвеев переслал Головину копию с соответствующего приказа английского адмиралтейства[1215]1215
  Там же, л. 94–96.


[Закрыть]. Наконец, установились официальные отношения и с французским послом. При первом своем визите и контрвизите посла Матвеев не решился поднять разговор о королевском указе, чтобы не начинать с обращения к французам с просьбой, что имело бы вид заискивания, «понеже, – объяснял он Ф.А. Головину, – известно тебе, государю моему, какие они коварные практики, которою своею хитростью на весь свет блестят»[1216]1216
  Там же, л. 86–87.


[Закрыть]. Просьбу Матвеев передал при одном из следующих свиданий с послом. Посол отнесся любезно, «любительно поступя», расспрашивал о подробностях: такой указ нужен собственным ли царским кораблям или торговым «и в Париж ли им приходить или на одном море тот указ потребен?». В заключение обещал немедленно писать королю и сказал, что не сомневается, что королем все будет любезно исполнено по желанию царя[1217]1217
  Арх. Мин. ин. дел. Дела голландские 1700 г., № 4, л. 110–111.


[Закрыть]. 11 сентября посол вновь «визитовал» Матвеева и сообщил ему об издании Людовиком XIV просимого указа о свободном пропуске и о всякой помощи русским кораблям. Указ этот уже разослан «во все адмиральства и ко всем компаниям воинским, торговым и компанейским морским начальником»[1218]1218
  Там же, л. 126–127.


[Закрыть].

Итак, европейские морские державы удовлетворили просьбу Петра о свободном пропуске и помощи его кораблям. Вот с такой же просьбой он обращался к Порте, с тою только разницей, что тогда как европейские правительства посылали указ адмиралам и другим «морским начальствам», от турецкого правительства испрашивался указ «к алжирским разбойникам», т. е. к пиратам из племен североафриканского побережья, числившимся подданными султана и бывшими действительными хозяевами в Средиземном море. Просьба, отправленная в Турцию ранее, чем к европейским дворам, была изложена в тех же самых выражениях, в каких она была адресована и к европейским правительствам; в ней говорилось также, чтоб не чинить русским кораблям «озлобления». Отношение турецкой Порты было, однако, иное. Под разными предлогами турки стали затягивать и откладывать дело. 1 февраля 1700 г. Маврокордато ответил, что доложит о просьбе визирю. 2 февраля на вопрос посланников он сообщил, что визирь взял ее «на доношение салтанову величеству». Посланники торопили турок с ответом, то и дело осведомлялись «о деле» на конференциях, а между конференциями через посланных к Маврокордато. Ответы были все в одном и том же роде: визирь сказал, что «о пашпорте алжирском указ дан будет в свое удобное время» (7 февраля); «везирь взял себе на размышление на несколько дней» (8 феврали); «ответ учинен будет в иное время» (12 февраля на X конференции); «впредь, даст Бог, на будущем ответе (конференции) они, думные люди, учинят им, посланником, ответ» (18 февраля)[1219]1219
  См. также 24 февраля на XI конференции и 29 февраля.


[Закрыть]. На XII конференции 2 марта турецкие уполномоченные объявили посланникам, что «о пашпорте они великому везирю доносили. И великий везирь о том рассуждает так, что если салтанской пашпурт к алжирцам ныне послать, то надобно в нем написать двулетнее Карловицкое перемирье, а оно уже на исходе, и было б от них, алжирцов, за то на него, везиря, нарекание такое: на что-де он смотря, такой указ к ним прислал, Карловицкого перемирья осталось малое число. И в том бы ему был стыд немалой». Поэтому турки объявили, что паспорт к алжирцам пошлют по заключении мира. При посылке с тем же вопросом на другой день, 3 марта, рейз-эфенди, повторив вчерашний ответ, пояснил, что «перемирного времени остается 9 месяцев. И в такое малое время кораблям царского величества по намерению их ходить на Белом (Средиземном) море некогда. А если-де те корабли, от чего избави Бог, по морю занесет куды в лиман (залив), а меж тем временем перемирное б время кончилось, то небезопасно б им было из того лиману выйтить и назад возвратиться». 4 марта Александр Маврокордато прислал племянника сказать, что паспорт будет дан после праздника байрама, до которого остается только шесть дней. Подьячему Борису Карцеву и толмачу Полуэкту Кучумову, посланным к Маврокордато в тот же день, 4 марта, после полудня за решительным ответом, последний сказал, что ответ будет дан 5 марта. «А сего дня от многих салтанских дел он, Александр, утрудился и ни о чем говорить с ними не может». 5 марта был передан посланникам ответ визиря: «По закону их, мусульманскому, близко праздник их байрам и для того дел никаких делать им ныне не мочно и некогда». По прошествии байрама будет конференция, и на ней можно будет переговорить о паспорте. На состоявшейся после байрама XIII конференции 16 марта турки ответили, что великий визирь «в даче салтанского указу к алжирцом не отрицается, только кажется ему, что того указу посылать неприлично, а се и стыдно для того, что двулетнего перемирья осталось немного, почитай меньше полугода, а в настоящем деле (т. е. в мирных переговорах) никакого еще постановления с ними, посланники, у них, думных людей, не учинено». Когда заключен будет мир, тогда не только алжирцам, но и во все страны к пашам и к иным начальным людям будут посланы султанские указы «с великим подкреплением», чтобы царским кораблям, по Белому морю плавающим, везде пропуск был свободный[1220]1220
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 477–477 об., 478, 485, 493, 495 об., 516 об., 532 об. – 533, 539 об. – 540, 551 об. – 552, 556 об. – 557, 558 об. – 565, 592 об.


[Закрыть]. Дело, как видим, затянулось уже более чем на месяц, а затем и совсем заглохло, и вопрос об указе алжирцам более не поднимался до самого заключения мира.

Когда заключение мира состоялось, посланники вновь заговорили о выдаче султанских указов о плавании русским кораблям и на них торговым людям от Архангельска в Средиземное море с тем, чтобы эти указы переслать в Москву с гонцами, которые отправлялись туда с известием о заключении мира. Однако Маврокордато ответил, что ныне с теми гонцами указ султанов не пошлется, потому что надо докладывать о нем султану. «А доклад-де бывает салтану о всяких делех временем, а не без времени. А без докладу-де учинить того невозможно, и надобно на то время немалое»[1221]1221
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1086, 1087.


[Закрыть].

Когда посланники напомнили еще раз Маврокордато об этом деле 28 июля перед самым своим отъездом из Константинополя, они получили окончательный ответ: «Алжирское дело отлагается до приезду царского величества торжественного посла»[1222]1222
  Там же, л. 1227, 1236.


[Закрыть].

На этом дело и остановилось. Никакого паспорта к алжирцам турки не дали. Да он и не понадобился. Никаких русских торговых кораблей из Архангельска в Средиземном море не появилось.

XXI. Отпускные аудиенции у султана и у великого визиря

Предметом долгих переговоров был также вопрос об отпускной аудиенции у султана. Посланники желали непременно перед отъездом иметь личную аудиенцию у самого султана. Однако, поставив этот вопрос перед Александром Маврокордато 8 июля, они получили от него категорический ответ, что им у султана на отпуске не быть «для нижайшего их чина». На отпуске у султана бывают только послы, а посланников отпускает визирь[1223]1223
  Там же, л. 1131–1133.


[Закрыть]. Ответ Маврокордато привел, по-видимому, посланников в сильное волнение, они его не ожидали: «О таком дивном и нечаемом деле зело удивились» и затем в ряде «пересылок» с Маврокордато (9, 11, 12 и 13 июля) выдвинули целый, можно сказать, строй аргументов за то, чтобы отпускная аудиенция была дана им у султана. Отказ был бы неслыханным умалением чести государя. Так как они присланы к государю, то и отпущены должны быть самим же государем, а не его наместником.

Если они, посланники, «худы и бесчестны», то для чего было с ними делать такое великое дело, как заключение мира? Надобно было им сказать с самого начала, что «такого великого дела с такими малочиновными людьми делать нельзя: они бы отписали тогда о том государю, и в два месяца им был бы прислан посольский характер». Если бы царю было известно, что посланники у здешнего двора в таком малом почитании бывают, он бы их в таком чине и не посылал. Посланники далее обращали внимание на свое название «чрезвычайные», говоря: «А когда чрезвычайные, то подобны послом». Честь воздается не послу и не посланнику, но самому тому государю, от которого он прислан. Если бы они присланы были к Порте с одними только «комплиментами», то и тогда им бы следовало быть при отпуске на приеме у султана; а тем более если они присланы не с одними «комплиментами», а с великим делом, которое здесь и совершилось. Будут ли они приняты султаном, это вопрос чести также и для них, турецких министров, которые вели с ними переговоры на 23 конференциях, таких конференций, «как Турское государство началось», никогда еще здесь в Константинополе не бывало! «И какою они, посланники, честью будут почтены, такова и их, думных людей, будет честь». Они, посланники, если не получат аудиенции у султана, подвергнутся в Москве гневу и опале. В Московском государстве посольская канцелярия очень смотрит, был ли посланный к иностранному государю у того государя «на приезде и на отпуске», и их, посланников, тотчас же по возвращении спросят об этом. Там выпишут из книг, что прежний посол Прокофий Возницын на отпуске у султана был. Правда, он имел звание посла, но был даже не в думном, а в простом дьячем чине, как теперь Иван Чередеев. Выдвигая и неоднократно повторяя все эти доводы, посланники сделали также решительное заявление, что, не побывав у султана на аудиенции, они из Константинополя не поедут[1224]1224
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1137–1138, 1142–1142 об., 1154–1155 об., 1151–1152, 1137 об.


[Закрыть].

Маврокордато в начале этих переговоров был довольно упорен, ссылаясь на древний обычай и на специальное постановление дивана, говорил, что правление турецкое – императорское самовластное, древних обычаев не отменяет, припоминая прецеденты. Что он не прибегал к вымыслу, а говорил правду, в этом удостоверил посланников патриарх Досифей, подтвердивший при свидании с ними 15 июля, что у султана «посланники никоторых государей, кроме послов, не бывают». В ответ же на заявление посланников, что они из Константинополя не поедут, объявил, что уже состоялся указ, чтобы их отправить отсюда в течение 10 дней[1225]1225
  Арх. Мин. ин дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1138 об., 1151 об.


[Закрыть].

Посланники возражали против указания на обычай, говорили, что султану никто для подобного и полезного обоим государствам дела отступить от обычая запретить не может, и приводили сентенцию, что «на милость и на немилость образца не бывает». По меньшей мере они просили хотя бы приватной аудиенции: «А видеть бы лице его, государское, хотя где приватно в шатрах или в саду при обычной оссистенции без церемоний… а добро бы где хотя за морскою проливою». С какой свитой им на аудиенцию явиться, и будет ли султан приказывать с ними что-нибудь к государю или нет, это в его воле.

Под необыкновенно энергичным напором посланников Маврокордато стал уступать и, хотя и возражал, что такие приватные аудиенции совсем при турецком дворе не в обычае, однако обещал доложить визирю. Кончилось тем, что энергия и настойчивость посланников одержали верх над рутиной турецкого двора и они добились своего. 13 июля Маврокордато дал знать, что есть надежда на личный прием: «И чтоб они, посланники, в желании своем о бытии у салтанова величества на отпуске не сумневались и не печалились и были в том надежны»[1226]1226
  Там же, л. 1155–1159, 1171 об. – 1172.


[Закрыть]. Действительно, аудиенция посланникам у султана была назначена на 24 июля в загородном летнем дворце султана на Черноморском берегу.

Посланники в сопровождении свиты из 17 человек и турецких чинов под охраной янычар выехали на лошадях около полудня из Песочных ворот. Добравшись до морской пристани, пересели в поданные им каюки, в которых плыли морем «около города и большого салтанского двора». Подъехав к воротам летнего дворца, из каюков вышли. «И у ворот стояли с посохами серебряными чауш-баша да кегая капычейской, а при них Александр Маврокордат и сын его Николай и кегая чаушской эминь-ага и спрашивали посланников о здравии, а посланники взаимно спрашивали их о здравии. И дожидались у ворот на правой стороне в сарае, устланном полстми по обыкновению их с подушками до тех мест, покаместа все люди ис каюков вышли на берег. А как вышли, и на посланников, и на 17 человек дворян, и на переводчиков, и на подьячих надели кафтаны и велели за посланники итить двором салтанским 3 человеком, а дворяном, да переводчику, и толмачу, и прочим всем велели остаться у ворот. И напереди посланников салтанским двором шли чауш-баша и кегая, а Александр Маврокордат и сын его Николай шли с посланники по левую руку. И на дворе салтанском на правой стороне стояло его, салтанских, 17 лошадей простых в богатом наряде, седла и чепраки были обнизные жемчугом с каменьми. Также муштуки и паперсти были с каменьи ж. Да на тех же лошадях сверх седел привязаны были щиты изрядные с каменьем ж и з жемчугом. А по левую сторону от моря под деревьями стояли и ездили на нарядных же конях, только не в таком наряде, которые были на правой стороне, 12 человек изрядных молодцов. А были те лошади для того, вменяя то, что будто он, салтан, был в том сарае за городом в походе, а не в большом своем настоящем дворе.

А как посланники пришли к крыльцу, и около того крыльца и в сенях и в палате, где сидел салтан, стояли капычи-баши и дворовые ево, салтанские, многие люди. И, взяв посланников, и дворян, и переводчика, и толмача, и капычи-баши под руки честно, повели перед салтана.

А как посланники в палату вошли, и салтаново величество сидел на рундуке на скамье на широкой, обитой материею золотною, низоною жемчугом с каменьи меж подушками. А перед ним на обе стороны на том же рундуке стояли только два человека: с правую сторону бастанджи-баша или дворецкой, а с левую сторону кизлар-агасы, которому приказаны все его, салтановы, жены и наложницы. А ниже того рундука, на котором салтан на скамье сидел, в той же палате с приходу от дверей, в которые посланники вошли, и по правую и по левую руку стояли многие лики чиновных людей и капычи-башей и чаушей с великим подобострастием и тихостию, что никто из них никакого слова междо собою не промолвил и к уху не пошептал и не кашленыл и не плюнул.

А великого везиря, и янчар-агасы, и рейз-эфенди, и тефтердаря в то время при салтане не было.

А рундук тот, на котором салтан сидел, шириною будет от стены с полторы или з две сажени. А при всходе на него три ступени не само высокие, а к стене сидел салтан не близко, будет от стены с сажень. И за ним от стены во всю стену не было ни единого человека. А на стене на той к морю 5 окошек больших. А за местом салтановым с аршин от него к стене выше головы ево аршина с полтора или с два на золотом шнуре висела кисть длиною будет в аршин на многих прядях низана великим гурмышским жемчугом, а внизу у той кисти висел изумруд с курячье яйцо или больше, зело чист и зелен. А по обе стороны той кисти висели другие такие ж великие жемчужные две кисти ж, только те без изумрудов. А промеж ими было расстояние по сажени или по полуторы сажени. У палаты у той, в которой салтан сидел, свод подписан золотом и розными красками, а стены черепичные ценинные, устроена изрядным мастерством. А рундук послан бархатом золотным. А палата вся послана ж однем великим шолковым с золотом нарочно на то устроенным по красной земле посланием. Да в той же палате кругом висело 16 паникадил хрустальных.

И вшед посланники в палату, кланялись салтану в пояс, не снимая шапок, а поклонясь, говорил чрезвычайной посланник салтану речь… И, изговоря речь, паки поклонились салтану в пояс же»[1227]1227
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1206 об. – 1211.


[Закрыть]. На этом аудиенция закончилась.

Через день после приема у султана, 26 июля, состоялась отпускная аудиенция у великого визиря. В визирскую палату вошли посланники со свитой из 23 человек. «А вошед в тое палату, сели на уготованных стулех, бархатом червчатым прикрытых, блиско везирева места. И, немного помешкав, вышел из другой палаты от везиря чауш-баша и, поздравя посланников, по-прежнему пошел к везирю. А потом пришел великий везирь, а перед ним шли вышеименованной чауш-баша да кегая его, везирской, да Александр Маврокордат. А за везирем шел рейзэфенди и нес на руках салтанова величества грамоту и ево, везирской, лист во устроенных мешках, салтанская в объяри серебряной, а везирской лист в отласном красном. И, пришед, сел везирь в прежнем месте в углу междо двумя подушками, а посланником велел сесть на тех вышереченных устроенных стулех. Платье на нем, везире, ферезея зуфяная темновишневой цвет на горностаях, челма суконная малиновая небольшая, исподней кафтан отласной белой, в руках держал четки жемчужные с изумруды. Подле везиря стояли: с правую сторону рейзэфенди и держал в руках салтанскую грамоту и везирской лист да Александр Маврокордат с сыном, а с левую сторону кегая везирской да чауш-баша и иные чиновные везирские люди. И было в той палате всех с 60 человек. А как великий везирь и посланники сели, и Александр Маврокордат говорил посланником, буде есть у них, посланников, какое везирю предложение, и они б говорили. И посланники говорили, что иных никаких дел ко объявлению у них нет, а желают они слышать соответствования от великого везиря на прежнее свое письменное предложение о гробе Господни и о святых местах иерусалимских». Визирь сказал, что поданную ему ранее записку о возвращении святых мест грекам он «выразумел и ведает подлинно, что те святые места бывали и у греков и у армян во владении, а потом по некакому случаю отданы римлянам». Однако ж впредь будет сделано по прошению великого государя, и святые места будут от «латинников» взяты и возвращены по-прежнему грекам. Даны им те святые места на время, а не совсем.