Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

Наконец, в переписке не забыта была и сердечная привязанность – Анна Ивановна Монс. Сохранились за это время два ее письма – от 28 мая и от 25 июля, оба в ответ на не дошедшие до нас письма Петра. В первом вслед за многословными изъявлениями благодарности за то, что пожаловал, дал ведать о своем многолетнем здоровье и т. д., и пожеланиями здоровья, счастливого пребывания и скорого возвращения Анна Ивановна отвечает на просьбу Петра о присылке какой-то цедрооли: «А что изволили писать об цедрооли, и я ожидаю всякой час, и как скоро привезут, и я, не замешкав, пошлу, и если бы у меня убогой крылие былы, и я бы тебе, милостивому государю, сама принесла». Склонность к ней Петра Анна Ивановна не прочь была использовать для устройства дел, о которых ее просили, зная ее близость к царю. Так, в приводимом письме она хлопочет перед царем за вдову Петра Салтыкова в ее тяжбе с неким Лобановым и просит царя указать перенести ее дело из Семеновского приказа в какой-нибудь другой; если же это царю неугодно, то, по крайней мере, не велеть брать людей Салтыковой на правеж до его возвращения в Москву. «Мне, государь, – заканчивает письмо Анна Ивановна, – от ней упокою нет, непрестанно присылает с великими слезами. Пожалуй, государь, не прогневися, что я об делах докучаю милости твоей. За сим здравствуй, милостивой государь, на множество лет. Sein getreue Dinnerin bet in mein Dot. A. M. M. Den 28 Маi». Видимо, царю не очень понравилось вмешательство Анны Монс в дело Салтыковой с Лобановым, и, должно быть, он это ей дал понять. По крайней мере, в следующем письме от 25 июля она пишет: «Прошу у тебя, милостивова государя, пожалуй, прасти [в] вине моей меня, убогую рабу свою, что я к милости твоей писала об деле Солтиковой вдовы; я о том опосна, чтобы фпредь какова гневу не было от тебя, милостивова государя, что я так дерзновенно зделала. Sein getreue Dinnerin bis in mein Tod. A. M. M. Dem 25 Julii»[162]162
  Там же. С. 768–769, 779.


[Закрыть].

XIII. Плавание к Керчи

В воскресенье 30 июля в девятом часу утра был созван военный совет на корабле адмирала; было указано, чтобы все окончательно было приготовлено к плаванию, на что собравшиеся, к великому удовольствию царя, как замечает Крюйс, отвечали, что «все готово и корабли совсем вооружены». Царь при этом приказал всем офицерам быть готовыми к производству при первом же благоприятном ветре примерного морского сражения – «с эскадрою обучительную баталию держать». Он дал было уже и сигнал к началу такого маневра, чтобы якоря вынимали и шли на глубокую воду. Однако ветер к полудню спал, и маневр пришлось отложить[163]163
  Экстракт из журнала… Крейса (Записки Гидрографического департамента. Ч. VIII. С. 380).


[Закрыть].

Эскадра, назначенная к плаванию в Керчь, составилась из 10 больших кораблей; именно в нее вошли корабли: «Скорпион» – 62 пушки, на нем адмирал Ф.А. Головин, «Благое начало» – вице-адмирал Крюйс, «Цвет войны» – шоутбейнахт фон Рез, «Отворенные врата» – капитан Петр Михайлов, далее «Апостол Петр», «Сила», «Безбоязнь», «Соединение», «Меркурий», «Крепость» – на них капитанами были иностранные офицеры. На корабле «Крепость» находилось посольство, перебравшееся на него со своих будар еще 22 июля. Сверх этих больших судов в состав эскадры входили: 2 галеры – «Периная тягота» и «Заячий бег», кипарисная яхта царя, 2 галиота, 3 бригантины и 4 казачьих струга, на которых находилось 500 выборных казаков с атаманом Фролом Минаевым[164]164
  Елагин. Ук. соч. С. 130 и приложение IV, № 23. В указании мелких судов источники разногласят: «Статейный список» дает 2 галиота и 3 бригантины (л. 14); Записка о Керченском походе, находящаяся в Арх. Мин. ин. дел. Дела турецкие 1699 г., № 9 и напечатанная у Елагина (ук. соч., приложение IV, № 23), дает 1 галиот и не указывает бригантин. Такое же разногласие в числе казаков: в «Статейном списке» (л. 14) их указано 500; в «Записке» (л. 45) – 300.


[Закрыть]. Чтобы получить представление о составе экипажа на кораблях, приведем для примера состав экипажа 46-пушечного корабля «Крепость», точно перечисленный в «Статейном списке» посольства. Кроме посольства на нем находились: а) иностранцы: капитан голландец Петр фон Памбург, лейтенант Лукас Гендриксон, 2 штурмана, 1 подштурман, 1 боцман, 2 боцмансамт, 1 кон-стапель, 1 лекарь, 1 толмач, 16 матросов; б) русские служилые люди Преображенского и Семеновского полков: 2 сержанта, 1 каптенармус, 5 матросов из тех же преображенцев и семеновцев, исполнявших со времени Азовских походов также и матросскую службу, 1 ротный писарь, 4 капрала, 2 барабанщика, 96 рядовых солдат. Всего иностранцев и русских в составе экипажа было, следовательно, 138 человек[165]165
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 11; ср. л. 24–25. Состав посольства был 72 человека.


[Закрыть]. На всех судах эскадры насчитывалось 2000 солдат Преображенского и Семеновского полков «во всякой воинской готовности»[166]166
  Записка о Керченском походе (Елагин. Ук. соч., приложение IV, № 23. С. 430).


[Закрыть].

5 августа в полдень эскадра двинулась в путь. При самом «подымании якорей» Петр писал в Москву, между прочим, А.А. Вей-де о выходе эскадры для провожания посла и к письму приложил «карту», вероятно предполагаемого пути[167]167
  В ответе из Москвы от 24 августа Вейде поздравляет Петра «с новым московским воинским флотом», радуется его выходу в море и желает ему процветания и умножения «силою и славою» (П. и Б. Т. I. С. 781–782).


[Закрыть]. Отошли от Таганрога верст с двадцать, но ночью разразился «великий сторм», стали на якоря и простояли до 7, когда опять вернулись в Таганрог[168]168
  Юрнал. С. 6; Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 14–15. «Статейный список» день отплытия приурочивает к 4 августа; отдаем преимущество «Юрналу».


[Закрыть]. В этот день устроена была на таганрогском рейде примерная баталия, опыт которой не удался 30 июля. «В 7-й день сего месяца, – описывает этот маневр Крюйс, – в понедельник поутру ветр был вест-норд-вест и учинен обыкновенный сигнал от адмирала всем лейтенантам, чтоб к нему на корабль были, и роздал им следующую линию баталии». Перечислив далее (и надо заметить, очень неточно) имена судов, входивших в состав эскадры, с указанием, также очень неточным, числа пушек и людей на каждом, Крюйс продолжает: «Потом дан сигнал, чтоб якори вынимали, и, шед с час вестен-зюйден и вест-зюйдвест, дал адмирал сигнал, чтоб ранжировалися; и, как корабли в ордер линии приведены, дал адмирал сигнал к сражению, что изрядным порядком учинено. И продолжался сей забавной бой 1¹/₂ часа, после чего от адмирала обыкновенной сигнал дан белым флагом сверху, чтоб биться перестали»[169]169
  Экстракт из журнала… Крейса (Записки Гидрографического департамента. Ч. VIII. С. 381–382).


[Закрыть].

Ждать благоприятной погоды пришлось еще неделю – до 14 августа. В этот день подул, наконец, попутный ветер, и ранним утром, в четвертом часу пополуночи[170]170
  Так по «Юрналу» (с. 6); по «Записке о Керченском походе» (Елагин. Ук. соч., приложение IV, № 23. С. 430) – в пятом.


[Закрыть], «пошли в путь и шли во весь день доброю погодою. День был красен; в ночи была великая погода. Шли во всю ночь и проехали Долгую Косу». Первым двигался корабль «Безбоязнь». Записка о Керченском походе, также отмечая очень благоприятную «зело способную» погоду в течение всего дня 14 августа и в ночь на 15-е, говорит, что если бы распустить все паруса, то в ту же ночь были бы в Керчи; шли же только под одним парусом и то не вполне распущенным. 15 августа, по отметке Крюйса, «поутру обратился ветр на вест-зюйд-вест; к вечеру ветр прибавился от запада, и адмирал дал сигнал, чтоб на якорь стали»[171]171
  Юрнал. С. 6: «До вечера за 2 часа стали на якори»; Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 15: «А в 15-м числе шел только до полудни, потому что пред полуднем восстала погода противная и шел морем лявирами до вечера, а с вечера стал для той противной погоды на якорях».


[Закрыть]. 16-го, по его же заметкам, была «изрядная погода. На заре пошли в поход, имея курс на вест-зюйд-вест. О полудни имели мы северную широту 45°55′. Ввечеру было тихо и стали на якорь за 15 миль от Керчи». Весь день 17-го простояли на якорях. В «Записке о Керченском походе» путешествие за эти дни 15–17 августа описывается в таких общих чертах: «А на другой, на третий и на четвертый день погода была разнопременна, иногда ветру не было, а иногда, хотя и был, только нам противный и для того шли семо и овамо лавиром (т. е. лавируя), а за самым противным ветром стояли едва не целые сутки и, хотя в виду была Керчь, однакож не дошли». 18 августа двинулись в дальнейший путь, по свидетельству Крюйса, в 3-м часу пополуночи, пошли при северном ветре, в 8-м часу утра завидели «высокую землю Керченскую». В полдень вступили в Керченский пролив.

«В 18-й день (августа) за два часа до света, – читаем в «Записке», – и во весь день учинилась зело нам изрядная погода, которою того ж числа о полудни пришли в Керченское устье благополучно и стали в самом гирле на правой стороне близь берега против Николаевского рынка». Под Керчью стояла турецкая эскадра из 4 кораблей и 9 галер. «А среди того гирла близь Керчи города, – читаем в «Записке», – от нашего каравана верстах в двух стояли на якорях турские воинские четыре корабля во всякой готовности, а от них поодаль близь берега у Керчи стояло 9 каторг, наполненные воинскими припасы и людьми». При приближении к Керчи с адмиралтейского корабля сделан был салют семью выстрелами; на восьмом выстреле, как пишет Крюйс, к адмиральскому кораблю присоединилась вся эскадра и начала стрелять изо всех пушек. Турки отвечали таким же салютом. Взаимные салюты были повторены троекратно. По спуске якорей с адмиралтейского корабля в шлюпке английского образца[172]172
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 16.


[Закрыть] под небольшим белым флагом был отправлен Ф.М. Апраксин с тремя сержантами и с переводчиком к турецким властям: к командовавшему турецкой эскадрой адмиралу на его галеру и к керченскому паше с известием о прибытии русского флота и с поздравлениями. Во время прибытия русской эскадры к Керчи по берегу и по горам стояла татарская конница[173]173
  Там же, л. 16 об.


[Закрыть]. Составитель «Записки о Керченском походе» довольно подробно и точно описал Керченский пролив, в котором стала эскадра, упомянул об удобстве его для плавания, а также отметил красоту его берегов. «Керченское гирло, – пишет он, – к корабельному хождению зело изрядное и глубокое, глубины в нем будет с 6, и с 7, и с 8 саженей; по обеим сторонам того гирла берега зело изрядные, веселые и гористые, на которых лесов нет»[174]174
  Записка о Керченском походе (Елагин. Ук. соч., приложение IV, № 23. С. 434). От входа в гирло «от именуемого Никольского рынка до другого берега ширины будет с 5 верст. От косы, у которой стояли турецкие каторги, до другой, на другом берегу обретающейся, косы будет версты с 4 и уже того места нигде в том гирле нет. Позади тех кос то гирло на обе стороны разлилось шириною верст на 20 и пошло в Черное море излучиною в правую сторону, на которой стоит Керчь, а на левой стороне позади вышепомянутого узкого места в долу близь берега стоит Тамань город, который был с кораблей в виду. В длину того гирла от моря до моря будет с 3 версты» (там же. С. 435).


[Закрыть].

В ответ на присылку Апраксина турецкий адмирал Гасан-паша прислал также в шлюпке (в «ушколе») со взаимным приветствием четверех своих служилых людей, «в том числе один гайдук, – замечает «Записка», – зело доброзрачен и убран».

Вскоре после их приезда прибыли на адмиральский корабль на ушколе два знатных мурзы от керченского и кафинского паши (губернатора) Муртозы. Уже при первых приветствиях эти последние стали спрашивать адмирала о причинах прибытия стольких кораблей, а после – каким путем ему повелено ехать в Константинополь, на что адмирал ответил, что морской караван пришел к Керчи для провожания царского посланника, а каким путем посланник отправится, будет им возвещено потом. Посетители были угощены и затем в сопровождении князя И.Ю. Трубецкого сделали визит посланникам на посольском корабле, причем объявили, что для их сопровождения прислан в Керчь из Константинополя пристав капычибаша Мегмет-ага. Крюйс передает, какое впечатление произвело на турецких офицеров прибытие русских кораблей: «Ужас турецкой можно было из лица их видеть о сей нечаянной визите с такою изрядно вооруженною эскадрою; и много труда имели, чтоб турки верили, что сии корабли в России строены и что на них российские люди. И как турки услышали, что его величество указал своего посла на собственных своих кораблях в Константинополь отвезть, то туркам еще больше ужасу придало»[175]175
  Экстракт из журнала… Крейса (Записки Гидрографического департамента. Ч. VIII. С. 384).


[Закрыть]. С час спустя по отъезде турецких офицеров с посольского корабля к турецким властям были посланы А.Д. Меншиков, дворянин Василий Даудов и толмач Полуэкт Кучумов с предложением о пропуске посла в Царьград морем. «И оттуда приехали они ввечеру поздно, – замечает «Записка», – и сказали, что завтра-де к нам будет от них знатная присылка». Появившаяся под Керчью русская эскадра была целый день предметом любопытства со стороны экипажей турецких судов. «Турки с галер и кораблей приезжали на разные корабли его величества, на которых они изрядно приняты были и ходили повсюду вверх и вниз и солдат и матрозов обучать смотрели», т. е. смотрели на солдатское и матросское учения. Они «и смолу на корабле оскребали, чтоб увидеть, из какого лесу они строены… и все, что мы им ни казали, хотя они то и сами видели и осязали, однакож было у них недоверие, но и весьма сомневалися». Этим закончился день 18 августа, заключает свой рассказ Крюйс, и турки имели в ту ночь свободу размышлять о том, что они видели за день. На берег, против которого стала эскадра, тотчас же по ее прибытии наехали турки и татары, торговые люди с разными товарами, с материями и фруктами, «с парчами и овощами. И продавали они те свои товары на московские деньги и на золотые, и на ефимки повольною ценою». Торговцы подплывали к эскадре, являлись и на адмиралтейский корабль и на иные и продавали товары с немалым для себя прибытком[176]176
  Записка о Керченском походе (Елагин. Ук. соч., приложение IV, № 23. С. 435); Экстракт из журнала… Крейса (Записки Гидрографического департамента. Ч. VIII. С. 385).


[Закрыть].

XIV. Переговоры с турками о пути в Константинополь. Отплытие посольского корабля

19 августа начались переговоры о пути, по которому ехать в Константинополь русскому посланнику. Утром приплыли в трех шлюпках офицеры от турецких властей: от адмирала и губернатора. Явившись сперва на адмиралтейский корабль, они говорили адмиралу, чтобы назначенные в Константинополь русские посланники ехали туда сухим путем. Адмирал ответил, что им надлежит говорить о том с самим послом; он, адмирал, только проводил посла со своим караваном до Керчи, а до того, как он поедет дальше, ему дела нет. Прибыв затем на посольский корабль, те же турки заявили посланникам, чтобы они прежде всего явились к обоим пашам – адмиралу и губернатору – для свидания и чтоб они ехали в Константинополь сухим путем, а не морем. Посланники ответили, что по указу государя велено им ехать в Царьград на его царского величества корабле, а сухим путем они не поедут и на берег к пашам ехать им, посланникам, не для чего. Если пашам есть какое-либо до них дело, пусть приедут к ним на корабль. Они потребовали также, чтобы к ним на корабль явился пристав, назначенный при них состоять, и чтобы он ехал с ними на царском корабле без замедления. После полудня действительно прибыл на корабль пристав капычи-баша Мегмет-ага. Представившись посланникам, он сказал, что по указу султана он прислан нарочно из Царьграда в Керчь для приема их, посланников, и что ему велено ехать с ними из Керчи в Царьград сухим путем через Крым и через Буджаки, и Дунай, и Бабу, и чтоб они, посланники, отправлялись с ним сухим путем, ничего не опасаясь. Посланники ответили, что им велено ехать морем на корабле; сухой путь от Керчи до Царьграда «в дальнем расстоянии, и учинится в том пути великое замедление». Знатно, что капычи-баша хочет их везти через Крым «для некоего вымысла; только им чрез Крым ехать не для чего и до хана Крымского никакого дела нет им и говорить с ним не о чем и от великого государя… не наказано». Пристав предупредил их об опасностях, грозящих на Черном море: «Знатно, де они, посланники, Черного моря не знают, каково бывает августа с 15 числа; не напрасно-де ему дано имя Черное: бывают на нем во время нужды черны сердца человеческие». Посланники ответили, что «они в том полагаются на волю Божию», сухим путем никогда они не поедут, и чтоб он с ними ехал на царском корабле без всякого замедления и без всякого спору, чтоб ему, приставу, за задержание послов не было от султанского величества какого гнева[177]177
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 17 об. – 19.


[Закрыть].

Натолкнувшись на эту твердость посланников, пристав пошел на уступки: их воля, пусть едут морем. Он просит только их выехать из русского каравана и, миновав турецкие корабли, стать против Керчи, а царский флот удалился бы в Азов. Посланники ответили, что они станут против Керчи на следующий день, 20 августа, что же до царского флота, то он не отойдет от Керчи до тех пор, пока они, посланники, не отправятся морем в Царьград. Пристав сказал, что двинуться в путь можно будет дня через три или четыре: в эти дни турки должны починить и проконопатить свои корабли и галеры; при этом заметил, что и самому ему, приставу, в Керчи долго жить не хочется, «а мурзам и татарам, которые для их, посланничья, приему высланы, уже и прискучило и, дожидаясь их в Керчи больше трех месяцев, проелись». Он же передал посланникам, что при султанском дворе ждали, что они поедут в Царьград сухим путем; не думали, что такие корабли есть в государстве его царского величества, и не представляли себе, чтобы эти корабли могли из-за мелей пройти из Азова к Керчи. Их «караульщики» спорили и бились об заклад своей головой, что, может быть, такие корабли у царя в Азове и есть, но что им из Азова к Керчи пройти отнюдь невозможно, «и то они в великое удивление почитают». Посланники сказали в ответ, что у его царского величества состроены многие корабли и еще гораздо больше тех, которые они теперь видят, и теми кораблями ходить можно без всякого опасения, и мелей они нигде не видали. Затем посланники предложили приставу несколько вопросов о султане и об интересовавших их турецких делах: где султан ныне обретается, послы из которых государств пришли при нем, приставе, в Константинополь, очищен ли и отдан ли полякам город Каменец? Пристав сказал, что, когда он уезжал, султан находился в Адрианополе; посол прибыл только польский, от Речи Посполитой, ожидали цесарского и веницейского послов; с своей стороны и султан отправляет посла к цесарю. На этом разговор 19 августа с приставом закончился[178]178
  Там же, л. 20–21.


[Закрыть].

20 августа, в воскресенье, адмирал приказал по кораблям приготовить пушки для салюта при проследовании в Керчь посольского корабля. В 10-м часу утра этот корабль поднял паруса и прошел, направляясь к Керчи, перед судами русской эскадры, которые приветствовали его при этом двукратным салютом. Когда корабль приближался к турецкой эскадре, то был и с нее «изо всех пушек поздравлен», на что и сам отвечал салютом. В «Юрнале» находим за этот день отметку: «В полдни принял посла»[179]179
  Юрнал. С. 7.


[Закрыть] – значит, Украинцев имел аудиенцию у государя. Турецкий адмирал Гасан-паша прислал к Украинцеву своего казначея Обдия «с поздравлением и с овощами: с яблоки, и с дули, и с арбузы». Вслед за тем и пристав прислал им от себя «в почесть» четырех баранов. Благодарить адмирала посланники посылали стольника Гура Украинцева с подьячим и толмачом[180]180
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 22.


[Закрыть].

21 августа Крюйс в 7-м часу утра побывал на царском корабле и попросил у царя позволения с несколькими офицерами на двух шлюпках посетить турецкую эскадру и осмотреть город Керчь. Позволение было дано. Крюйс взял с собой двух капитанов: Рокус-Кина и Бекгама и полковника Преображенского полка Блюмберга и отправился к галере турецкого адмирала «под претекстом покупки кофе, пшена и прочих потребностей». Гасан-паша принял их любезно, посадил на маленькую скамейку, покрытую коврами, «был зело учтив в разговорах и велел тотчас кофе подносить. В разговорах спрашивал нас: какой мы нации? Услыхав в ответ: англичане и голландцы, Гасан-паша сказал: то наши наилучшие друзья! И для чего мы царю российскому служим? Отвечали: для того, что англичане и голландцы – наилучшие друзья его царского величества Российского, так для союзу, как и коммерции, и что наши государи ныне мир имеют и что мы служим тому, кто нам больше денег дает и друг Англии и Голландии». Адмирал сказал на это: «Черное море зело опасно и что турки такие великие корабли имеют, на которых пушки обретаются, из которых каменные ядра по 120 фунтов стреляют». На что мы ответствовали: «Что касается до Черного моря, и мы во флоте довольно офицеров имеем, которые по оному ходили и гораздо короче путь сыскать могут в Константинополь, нежели они к Керчи. Что же принадлежит до наших кораблей, то обретаются здесь некоторые, почитай, из самых меньших; что мы не употребляем пушек, чтоб каменными ядрами стрелять, но всегда железными… и то для того, что железное ядро насквозь проходит, а каменные иногда в воду падают, иногда же на части разбиваются». На адмиральской галере Крюйс купил на 80 червонцев кофе, причем Гасан-паша сам взвешивал червонцы и взыскал добавочное за недовес. «При прощании спросил нас, куда мы далее едем. Отвечали: как мним, к Керчи; на что паша ответствовал: комендант наш вас не впустит. Мы на то сказали, что пойдем и без спросу, и с тем поехали».

От Гасан-паши Крюйс с офицерами поехали к «водяному месту», к водопроводу, из которого корабли снабжались пресной водой. Устроены были четыре медных трубы, через которые вода текла прямо в подходившие боты. Крюйс велел отвести турецкие боты и подставить свои. Тотчас же появился на берегу турецкий чауш (полицейский) верхом и спросил, что за люди. Крюйс объяснил: офицеры его царского величества флота, ничего не требуем, только находим справедливым, чтобы две трубы были даны нам и две остались для турецкого флота, на что чауш сейчас же согласился. Устроив дело с водоснабжением, отправились осматривать город. Но как скоро вышли на берег и приблизились к городским воротам, собралась большая толпа «в великом смятении» и стала спрашивать офицеров, чего они требуют и по чьему позволению они пришли. Офицеры отвечали, что они – подданные царского величества, что их государи имеют между собой мир и что они приехали, чтобы за наличные деньги купить необходимые припасы. Это, однако, нисколько не подействовало. «Мы остановились в середине в воротах, – пишет далее Крюйс, – но татары так сильно теснились в таком страхе и трепете, якобы город уже сдался». Из толпы вдруг выскочил один греческий матрос, который, ухватя вице-адмирала за руку, воскликнул: «Здравствуй, господин капитан Крюйс!» Матрос, как оказалось, 16 лет тому назад плавал с Крюйсом в Западной Индии и теперь узнал его. Между тем татары, среди которых был, по всей видимости, и сам комендант, стали просить, чтобы офицеры входить в город не изволили, что они доставят им все необходимое: быков, баранов, кур и пр. Как офицеры ни старались войти в город, однако не могли и должны были отступить. Принужденный удовольствоваться только внешним осмотром города, Крюйс, однако, дает в журнале описание его с цифрами. «Дистанция города около 400 шагов (?) в длину и 200 в ширину, по северной стороне [обращен] к воде, в зюйдскую сторону к горе высокой; обведен каменною стеною нарочитой вышины. На зюйд-остской стороне имеется крепость с пятью башнями; однакож стены в некоторых местах развалилися и зело не крепки, и некоторая плохая грудная защита. Ежели из 12 шестифунтовых пушек по ней стрелять, то и стены, и защита попаґдают». Дома все одноэтажные, кровли плоские из лещади (каменных плит). Двадцать турецких мечетей и две греческие церкви. Одна из мечетей близ водяных ворот, наизначительнейшая, «с полуглобусовою кровлею и со изрядною пирамидою посторонь, круг оной хорошая галлерея, от земли восемь лестниц (ступеней?) вышиною». На обратном пути к эскадре офицеры успели сделать промер фарватера.

После полудня сделал визит Гасан-паше адмирал Ф.А. Головин, которому Петр приказал, впрочем, когда флот подошел к Керчи, держать на своем корабле лишь флаг шоутбейнахта, контрадмиральский, чтобы турки не подумали, что из этой небольшой эскадры в 10 кораблей состоит весь русский флот, раз ею командует сам наивысший начальник флота. Адмирала сопровождали князь И.Ю. Трубецкой, князь И.М. Долгорукий, князь И.И. Троекуров, Ф.М. Апраксин и другие на нескольких шлюпках. Петр также находился в свите адмирала, занимая место в его шлюпке «за квартирмистра» и будучи одет в костюм саардамского корабельщика. Приветствованный надлежащими салютами, Ф.А. Головин провел на галере у Гасан-паши с час времени. Турецкий адмирал встретил его любезно, потчевал питьями и подарил турецкий кафтан «(парча серебряная, на ней большие золотые кубы), который сделан по ферезейному с проймами, атласом зеленым подбит»[181]181
  Записка о Керченском походе (Елагин. Ук. соч., приложение IV, № 23. С. 433).


[Закрыть]. Как пишет Крюйс, адмирал «почтен был турецким золотным кафтаном и некоторыми конфектами». По просьбе Головина показан был ход турецкой галеры, «велено одной турецкой галере прогресть, которая немного кругом всех галер обошла и паки в свое время и на свое место на якорь стала»[182]182
  Экстракт из журнала… Крейса (Записки Гидрографического департамента. Ч. VIII. С. 393).


[Закрыть]. Вероятно, это было сделано по желанию Петра, который побывал, таким образом, на турецкой галере и мог ознакомиться с ходом этих судов турецкого флота.

Между тем на посольском корабле у посланников с приставом шли свои разговоры. Когда пристав явился на посольский корабль, он был встречен выговором за неявку вчера (20 августа): «…посланники ему выговаривали, для чего он вчерашнего дня к ним не бывал; а ему было должно к ним, посланником, ездить почасту… и чтоб он, конечно, с ними ехал на корабле царского величества или на своем немедленно». Пристав отвечал, что вчерашняя его неявка произошла «без хитрости, а впредь готов он к ним, хотя по вся дни, приезжать». Затем посланники передали ему роспись всем находившимся на их корабле морякам, пехотным чинам и посольскому составу. Всего находилось на корабле «Крепость» 138 человек экипажа и 72 человека посольского состава, следовательно, 210 человек. Пристав выразил неудовольствие росписью, в которой значился не только посольский состав, но моряки и солдаты, потребовал ее переписки, говорил: «…для чего де в росписи, какову они, посланники, ему, приставу, дали, капитан и солдаты, и матросы написаны, они-де люди не посольские, но служилые, и соединять их с посольскими людьми не доведется, и чтоб они, посланники, велели тое роспись переписать н написать только одних посольских людей». Это была, конечно, пустая придирка, объясняемая желанием турок цепляться за каждый предлог, чтобы задержать отплытие посольского корабля в Константинополь. Посланники сказали, что той росписи переписывать им не для чего; «капитан и солдаты в той росписи написаны для того, чтобы ведомо было, сколько человек и каких чинов люди с ними, посланники, на его, великого государя, корабле». Пристав говорил также с посланниками о курсе, которого следует держаться на пути в Константинополь, «чтоб, идучи от Керчи, заехать им, посланникам, с ним, приставом, на кораблях для пресной воды и всяких живностей в крымские городы: в Кафу (Феодосию) и в Балаклаву». Посланники дали категорически отрицательный ответ: «В те городы заезжать им не для чего, вода пресная и живность у них, посланников, есть, только в том будет им напрасное медление, а, вышед из гирла, пойдут они Черным морем по компасу, не занимая тех городов, настоящим путем».

Вечером 21 августа с царского, адмиральского и вице-адмиральского кораблей были «пусканы ракеты не по большому»[183]183
  Записка о Керченском походе (Елагин. Ук. соч., приложение IV, № 23. С. 433).


[Закрыть].

Ни 22, ни 23 августа пристав на посольском корабле опять не появлялся, так что посланники принуждены были 23-го отправить за ним дворянина Гура Украинцева с подьячим и толмачом. Пристав с посланными, однако, не поехал, отговариваясь непогодою, которая действительно в тот день была «зело велика». Тогда посланники отправили к нему и к обоим пашам вновь того же дворянина Гура Украинцева и велели говорить, что ветер с севера для их похода самый благоприятный и чтобы пристав немедленно переезжал к ним на корабль. Если с ними на корабле ехать не хочет, пусть едет на своем корабле, а к ним бы прислал вожей (лоцманов); если же и на особом своем корабле с ними не поедет и вожей к ним не пришлет, то они, с помощью Божией, пойдут в Черное море к Царьграду одни, только не было бы ему за это от султана какого гнева. Если паши и пристав имеют опасение от царского каравана, то пусть отправят с посланниками для провожания один из своих кораблей, а остальные пусть остаются под Керчью. Царский караван стоит только за противной погодой; как только погода переменится, пойдет от Керчи к Таганрогу. Паши и пристав Гуру Украинцеву сказали, что от царского каравана «никакого опасения не имеют» и сами видят, что он стоит «за противным ветром». А хотя погода с севера для их, посланничьего, путешествия и благополучная, только вельми великая, и такою великою погодою в Черное море выйти отнюдь невозможно, потому что на некотором расстоянии от Керчи на их пути лежит в воде камень, обойти его негде, пройти же надо, зная то место, чтобы корабля не повредить. Если посланники, не послушав их, все же в такую неспособную погоду пойдут и если что над кораблем их и над ними самими учинится, на них бы не пенять и пусть дадут им в том «письмо», т. е. письменное удостоверение о том, что они об опасности пути были предупреждены. Этот подводный камень был также только одним из средств задерживать посланников. Украинцев приказал капитану Памбургу послать штурмана осмотреть камень. Штурман Христиан Отто, вернувшись, сказал, «что в том месте на пути, которым им итти… никакого камня в воде нет, а вышел из горы мыс и лежит в воде невидимо и обойтить тот мыс мочно»[184]184
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 26–28 об.


[Закрыть].

Капычи-баша все же приехал в этот день к посланникам. Так как весь запас средств для задержания их до подводного камня включительно был без успеха исчерпан, он начал опять повторять свои аргументы сначала, опять стал говорить, чтобы они, посланники, ехали сухим путем, что по Черному морю с последних чисел августа «на кораблях не ходят и ходить страшно» и, очевидно, для вящего убеждения посланников ехать сухим путем показывал им роспись станам по сухому пути от Керчи до Царьграда: росписано всего 25 станов, от стана до стана по 3, по 4 и по 6 часов езды. Посланники резко возразили, что отъезд их по желанию пашей и пристава был отсрочен на три или четыре дня, те дни давно уже истекли, «и то стала их неправда». О сухом пути ему и говорить было не для чего, потому что то уже отложено; чтоб он объявил им самую правду, едет ли он с ними на их корабле и, если не едет, пришлет ли вожей. Тогда пристав, уступая, сказал, что, «конечно, он и с рухлядью своею, как погода утихнет, к ним, посланникам, на корабль будет, и никакого б сумнительства в том они, посланники, не имели; а в провожатых с ними пойдут только четыре их корабля, а каторги останутся для запасов»[185]185
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 28 об. – 29.


[Закрыть].

Обо всех этих переговорах, грозивших вследствие повторения одних и тех же аргументов затянуться, доводилось, конечно, до сведения Петра, и, надо думать, от него рано утром 24 августа на посольский корабль был послан Ф.М. Апраксин с энергичным приказанием, чтобы посол просился ехать, так как данные туркам три дня отсрочки для починки кораблей уже прошли; чтобы пристав ехал с послом на русском корабле, а если не поедет, послу его не ждать и отправиться одному[186]186
  Записка о Керченском походе (Елагин. Ук. соч., приложение IV, № 23. С. 434).


[Закрыть]. Русская эскадра собиралась на следующий день покинуть керченские воды, и это был последний приказ Петра I Украинцеву[187]187
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 22 об. – 26.


[Закрыть].

25 августа пристав привез к посланникам вожа – грека, «ка-финского (феодосийского) жителя Георгия, прозванием Бабу», и пригласил их подойти с кораблем к керченской пристани; впереди корабля для указывания пути пойдут две турецкие галеры. Действительно, вскоре к «Крепости» подошли две галеры и стали перед ней. Остальной турецкий флот также снялся с якорей и двинулся к Керчи. Когда он проходил мимо посольского корабля, произведены были взаимные пушечные салюты; с адмиральской галеры Гасан-паши раздавалась музыка: «били по литаврам и по накрам, и играла их музыка». В полдень «Крепость» двинулась за двумя турецкими галерами, но к пристани не подошла, а остановилась все же на значительном расстоянии от Керчи[188]188
  Там же, л. 29 об. – 30.


[Закрыть]. В письме к царю 26 августа Украинцев описывает это продвижение своего корабля к Керчи с такими подробностями: «По видении пресветлого лица твоего и по целовании самодержавной руки твоея августа в 25 день пустился я, раб твой, на корабле к Керчи» – из этих слов можно заключить, что 25-го он побывал на царском корабле и простился с Петром. «А по обеим сторонам корабля плыли у меня две галеры на гребле (т. е. на веслах) и парусами зело близко: едва веслами до корабля моего не дотыкались; и кричал вож беспрестанно, чтоб править корабль иногда направо, а иногда налево, а иногда впрямь; да и с галер ему кричали ж, меряя воду в море, коль глубоко. А дознаваюсь я, раб твой, что чинили то нарочно и вели, выбирая самыми мелкими местами, будто есть в море мели и пески. А капитан Пампурх в том месте моря мерял же, а по нашей мере глубины не во многом месте было 11 или пол 11 (т. е. 10½) футов; а в ином месте, чаю я, что гораздо было глубже. Галеры, государь, турские все стали близко ко Керчи; а я стал не дошед до Керчи с милю немецкую»[189]189
  Устрялов. История… Т. III. С. 507; В «Статейном списке» (л. 30 об.): «в пяти верстах».


[Закрыть]. Возможно, что это стремление заманить русский корабль к самой керченской пристани входило также в систему способов, которыми турки пытались задержать посольский корабль у Керчи. Украинцев, как видим, на эту уловку не поддался.