Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

Новая книга, переведенная с одного из западноевропейских языков, и новая школа, в которой преподавали вывезенные из-за границы учителя-иностранцы, должны были служить средствами сближения русского общества с западноевропейским, с которым русские люди вступали в непосредственное общение, выезжая все в большем числе за границу. К числу средств сближения с западноевропейским миром, каким были книга, школа и путешествие за границу, следует отнести также распоряжения, касавшиеся обличья и внешнего вида русских людей, упоминаемые «Поденной запиской» и относимые ею к 1699 г. «Тогда ж, – читаем в «Записке», – за благо рассудил старинное платье российское (которое было наподобие польского платья) отменить, а повелел всем своим подданным носить по обычаю европейских христианских государств; такожде и бороды повелел брить»[493]493
  Журнал, или Поденная записка. Т. I. С. 7, 8.


[Закрыть].

Брадобритие, как мы уже видели выше[494]494
  См. т. III настоящего издания, с. 7.


[Закрыть], началось резкой выходкой Петра на другой же день по возвращении его из-за границы, 26 августа 1698 г., когда он, взяв ножницы, стал сам обрезать бороды явившимся в Преображенское поздравить его с приездом боярам (такие сцены повторялись и впоследствии), но значительная часть русского общества, в особенности молодая его часть, охотно последовала бы воле царя и его примеру добровольно. Еще при царе Федоре так распространился при дворе обычай брить бороды и оставлять одни усы, что патриарх Иоаким счел необходимым выступить со «Словом» против этого «псовидного» безобразия, до какого, по его мнению, доводило русских людей бритье бород. Вооружался против этого обычая и патриарх Адриан; но патриаршие увещания плохо действовали. По возвращении царя из-за границы, когда его желание, чтобы не носили бород, стало явным, в придворном кругу бороды быстро исчезли. Но когда его воля относительно брадобрития была впервые оформлена в виде общего распоряжения, в виде указа, коснувшегося всего общества, неизвестно. От 207 г. (1698–1699 гг.) сохранился экземпляр бородового знака – небольшая металлическая бляха, служившая квитанцией в уплате денег за право ношения бороды, и поэтому есть основание думать, что в конце 1698 или, вернее, в 1699 г. указ об обложении бород уже состоялся. Законодательство действовало против бороды фискальным путем, сделав ее предметом обложения, и, таким образом, принуждало с нею расставаться, достигая сразу двух целей: и сокращения числа бородатых людей, так как одни, конечно, предпочитали с бородой расстаться, чем платить за нее деньги, и пополнения казны, так как другие предпочитали заплатить деньги, чем расстаться с украшением, каким приверженцы старины считали бороду. Цесарский резидент Плейер в донесении в Вену от 24 января 1701 г. говорит о состоявшемся обложении бород, по которому знатные и богатые должны были платить по 50 руб. за бороду, обыкновенные же люди – по 2 гривны. По мнению Плейера, этот налог должен был доставить казне значительную сумму, потому что, как он говорит, иной не только отдаст 50 рублей, но и скорее отдаст самую голову, чем расстанется с бородой[495]495
  Устрялов. История… Т. IV. Ч. I. С. 552.


[Закрыть].

По этим словам Плейера можно предполагать, что незадолго перед его депешей от 24 января 1701 г. (точнее, в промежуток времени между двумя его депешами: одной от 20 декабря 1700 г., в которой он еще ничего не говорит о брадобритии, и другой от 24 января 1701 г., в которой он извещает свое правительство о состоявшемся обложении бород) и был издан второй указ о пошлинах с бород, если первый указ, о котором свидетельствует бородовой знак 207 г., относить к концу 1698 или к 1699 г. Но и этот второй указ 1700 или начала 1701 г. до нас не дошел. Первый дошедший до нас в официальном тексте указ о брадобритии относится уже к более позднему времени, к 16 января 1705 г. Указ этот предписывает всем брить не только бороды, но и усы. Замечательно, что, при перечислении тех, кого касается это постановление, не упоминаются думные и ближние люди, это потому, конечно, что в придворном кругу к тому времени уже бород и усов не носили. Исключение сделано только для священнослужителей: священников и дьяконов – конечно, добавим, и монашества; остальные общественные группы все привлечены к обложению за право ношения бороды, причем различные цифры обложения устанавливаются по этим общественным группам: «а буде кто бород и усов брить не похотят, а похотят ходить с бородами и с усами, и с тех имать» со всякого рода служилых людей московских и городовых по 60 руб. в год, с гостей и с первой статьи гостиной сотни по 100 руб., с двух низших статей гостиной сотни и с посадских людей первых двух статей – лучших и середних – по 60 руб., с третьей статьи посадских людей – молодших, а также с церковных причетников, с боярских людей (холопей) по 30 руб. в год. Пошлину предписывалось платить в Москве в приказе Земских дел, в городах – в приказных избах. Своеобразным свидетельством уплаты пошлины служит медный знак, который бородачи должны носить на себе, причем за получением этого знака служилые и посадские люди из уездов должны ехать в Москву в приказ Земских дел; только в Поморском краю и в Сибири знак может быть выдан из местных учреждений. Перспектива такого ежегодного путешествия в Москву за знаком также должна была служить средством понуждения к исполнению указа.

К обложению привлекались даже и крестьяне. С них предписывалось взимать пошлину по 2 деньги с бороды у городских ворот при каждом их въезде в город и выезде из него, – «а без пошлин крестьян в воротах в город и за город отнюдь не пропускать». Прямо распоряжение о бритье бороды и усов крестьян не касалось; но пошлина по 2 деньги при въезде в город и при выезде должна была побуждать и крестьян бриться, по крайней мере, тех, которым приходилось бывать в городе. Брикнер считает бородовые пошлины очень высокими, принимая во внимание, что четверть ржи стоила в то время 40–50 коп.[496]496
  П. С. З., № 2015. Брикнер. История Петра Великого. Т. I. СПб., 1882. С. 241, примечание 1.


[Закрыть] Этот указ 16 января 1705 г. был, надо думать, повторением и дальнейшим развитием предполагаемых нами более ранних указов 1698–1699 и 1700–1701 гг.

Несколько позже началась борьба с русским долгополым и широкорукавым платьем, и началась она такой же выходкой, как и борьба с бородами: на пиру 12/22 февраля 1699 г. по случаю шутовского освящения Лефортова дворца Петр стал сам обрезывать слишком широкие рукава у бывших на пиру своих приближенных, сделав замечание: «Это помеха, везде надо ждать какого-нибудь приключения, то разобьешь стекло, то по небрежности попадешь в похлебку; а из этого (отрезка?) можешь сшить себе сапоги!»[497]497
  Корб. Дневник. С. 127–128. См. т. III настоящего издания, с. 254–265.


[Закрыть] Изъявленная таким странным образом царская воля была в придворных кругах исполнена столь же быстро, как и распоряжение относительно бород. На торжественных приемах шведского посольства в Кремлевском дворце осенью 1699 г. все присутствовавшие: члены Боярской думы, дворяне, дьяки и гости – были одеты в суконные кафтаны, подобно тому как и сам царь был одет в суконный кафтан гвоздичного цвета[498]498
  См. выше, с. 142, 144, 172.


[Закрыть].

В высших кругах московского общества новое платье не было новостью. Уже при царе Федоре Алексеевиче и по его инициативе при дворе стали входить в моду польские и венгерские кунтуши. Это было то время, когда, по свидетельству князя Б.И. Куракина, в великом шляхетстве «политес восставлена была с манеру польского и в экипажах, и в домовом строении, и уборах, и столах»[499]499
  Архив князя Куракина. Т. I. С. 50.


[Закрыть]. Может быть, переодевание придворного общества в суконные и именно в суконные кафтаны имело целью не только введение западноевропейского покроя платья, но также и борьбу против той излишней роскоши, которая проявлялась ранее в ношении русского платья из дорогих парчовых, бархатных и шелковых материй, хотя это соображение прямо не высказывалось.

Первый формальный указ о новом платье был издан 4 января 1700 г.; им предписывалось думным и ближним людям, служилым чинам московским и городовым и всем посадским людям, а также боярским холопам в Москве и в городах носить платья: венгерские кафтаны. «Боярам и окольничим, – читаем в этом указе, – и думным и ближним людем, и стольником, и стряпчим, и дворяном московским, и дьяком, и жильцом, и всех чинов служилым и приказным и торговым людем и людем боярским на Москве и в городех носить платья: венгерские кафтаны верхние длиною по подвязку, а исподние короче верхних, тем же подобием; и то платье, кто успеет сделать, носить с Богоявленьева дни нынешняго 1700 года, а кто к тому дни сделать не успеет, и тем делать и носить, кончае с нынешние Сырные недели»[500]500
  П. С. З., № 1741.


[Закрыть]. Для публикации в Москве листы с текстом этого указа прибивались 4 января 1700 г. на Постельном крыльце, где ежедневно собирались служилые люди московского чина, у Чудова монастыря, у Николы Гостунского и у ворот Кремля, Китая и Белого города, а 5 января у Боровицких ворот и у ворот на Каменном мосту. Стоявшие у ворот караулы должны были наблюдать за целостью прибитых листов[501]501
  Арх. Мин. юст. Моск. ст., № 767, л. 324–327.


[Закрыть]. Цесарский резидент Плейер передает о публикации этого указа с некоторыми добавлениями. «Публично провозглашено, – читаем в его депеше от 10 января 1700 г. – и у всех ворот прибито, чтобы все русские, которые хотя бы с наименьшим достатком, ходили зимою в венгерских кафтанах или шубах, а летом одевались по-немецки. Ни одна русская женщина из дворянства не должна была появляться на каком-либо публичном торжестве перед царем в русском платье; начало этому сделали сами принцессы; они стали так же общаться с немцами и к ним ездить»[502]502
  Устрялов. История… Т. III. С. 648–649.


[Закрыть]. Указ 4 января 1700 г., как видно из его текста, не разделял одежды на зимнюю и летнюю и ничего не говорил о женских платьях; можно думать, что Плейер, сообщая о публикации указа, почерпнул те добавления, которыми он его снабжает, из происходивших тогда и слышанных им разговоров о перемене платья. Перемена дамских нарядов в придворных кругах по инициативе царевен была уже, надо думать, в 1700 г. таким же совершившимся фактом, как и ношение суконных кафтанов думными и ближними людьми осенью 1699 г. Слухи об этих переменах в быту долетали за границу и там возбуждали интерес. «В Варшаве обносится слух, – сообщал весной 1700 г. русский резидент в Польше Любим Судейкин, – будто с Москвы писано, что великий государь указал строй московской отставить, позволяючи немецкого или венгерского убору. А матронам указал с голов их тканьки скинуть, по французскому посправлять»[503]503
  Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1700 г., № 5, л. 159 об.


[Закрыть].

Насколько широкое распространение получил указ 4 января 1700 г. о перемене костюма? Сроки, данные в нем для переодевания, были так коротки, что исполнение указа было затруднительно. Раз указ был объявлен 4 или даже 5 января, как можно было переодеться к Богоявленьеву дню, т. е. к 6 января? Да и к Масленице, которая в 1700 г. начиналась 4 февраля, едва ли многие могли справиться с заданной им задачей переменить платье. Какая огромная, прямо непосильная работа давалась этим указом домашним портным из дворовых людей и портным мастерам вольным, какой массой заказов последние должны были быть завалены, какое множество затруднений должно было при этом возникать с фасоном нового, неизвестного платья. Ясно, что осуществить, например в Москве, это поголовное переодевание скоро было совершенно невозможно, и указ 4 января не был исполнен с той быстротой, на которую он был рассчитан. Недаром А.А. Курбатов в письме к Петру в Воронеж от 20 марта 1700 г. жаловался на то, что «народы» в исполнении указа о венгерских кафтанах «ослабевают», ожидают, что все останется по-прежнему, и советовал, если воля царя остается неизменной, повторить указ с угрозой[504]504
  «Всемилостивейший великий государь, – писал Курбатов, – в состоятельных твоих, государевых, именных указех о кафтанах венгерских и о пременении ножей (?) и о протчих народы во исполнении того якобы ослабевают, чают тому быть по прежнему, и ежели в воли твоей, государевой, положися, что тем указом быть впредь нерушимо состоятельным, благоволи, государь, чрез самодержавное твое повеление те состоявшиеся указы подновить вторично, хотя, государь, под видом страха, дабы и впредь именных твоих, государевых, указов в скором исполнении не пренебрегали» (Государственный архив. Кабинетные дела Петра Великого, II, № 1, л. 109).


[Закрыть]. Может быть, согласно с этим советом был издан 20 августа 1700 г. новый указ о платье, которым повелевалось «для славы и красоты государства и воинского управления всех чинов людям опричь духовного чина и церковных причетников, извощиков и пахотных крестьян, платье носить венгерское и немецкое… чтобы было к воинскому делу пристойное; а носить венгерское безсрочно для того, что указ сказан был прежде сего; а немецкое носить декабря с 1 числа 1700 г.; да и женам и дочерям носить платье венгерское и немецкое января с 1 числа 1701 г., чтоб они были с ними в том платье равные ж, а не розные»[505]505
  Указ не в подлиннике, а в пересказе (Устрялов. История… Т. III. С. 350 со ссылкой на рукопись Академии наук, № 157).


[Закрыть]. Указ был повторен и в следующем, 1701 году, в более развитом виде, как в смысле более подробного перечисления тех общественных групп, которых он касался, так и в смысле более подробного указания тех видов платья, которые обязательно было носить. От повинности носить платье иноземного образца освобождались священнослужители и церковные причетники, а также пашенные крестьяне в деревнях. Все остальные общественные группы: думные, служилые и приказные люди, гости и посадские люди, боярские холопы и даже крестьяне, приезжающие в Москву для промыслов, должны носить иноземные платья: «верхние саксонские и французские, а исподнее камзолы и штаны, и сапоги, и башмаки, и шапки немецкие» – и ездить на немецких седлах. Женский пол и дети даже и принадлежностью к духовному сословию от иноземных костюмов не освобождаются; попадьям и дьяконицам и церковных причетников детям, так же как драгунским и солдатским, и стрелецким женам и их детям предписывается носить платье и шапки и кунтуши, а исподние бостроги и юбки и башмаки немецкие ж. А русского платья, продолжает указ, «и черкесских кафтанов и тулупов, и азямов, и штанов, и сапогов, и башмаков, и шапок отнюдь никому не носить и на русских седлах не ездить и мастеровым людям не делать и в рядах не торговать». Отличие этого указа о платье от предыдущих составляет также санкция в его заключении: за нарушение его, за ношение русского или черкесского платья, шапок и обуви и за езду на русских седлах целовальники при городских воротах должны были взыскивать с нарушителей штраф, с пеших по 40 копеек, с конных по 2 рубля. «Жестокое наказание» было обещано также мастеровым и торговцам за изготовление и продажу запрещенного платья, шапок, обуви и седел[506]506
  П. С. З., № 1887.


[Закрыть]. Так, по этому указу все городское население, кроме духовенства, должно было переодеться в иноземное платье; русское оставлялось только для живущих в деревнях крестьян. Конечно, и этот указ не получил скорого и полного осуществления в жизни, как и предыдущие.

Наконец, также средством сближения русского народа с европейскими были два последних нововведения, о которых говорит «Поденная записка». Одно из них касалось летосчисления, другое срока празднования Нового года. 19 и 20 декабря 7208 г. (1699 г.) состоялись указы о счислении лет не от Сотворения мира, а от Рождества Христова и о начале года с 1 января. Государю известно, гласил второй из этих указов, что не только во многих европейских христианских странах, но и у славянских православных народов, во всем согласных с православною восточною церковью, каковы волохи, молдавы, сербы, далматы, болгары, а также у греков, от которых принята православная вера, и даже у подданных великого государя черкас-украинских казаков – годы счисляются от Рождества Христова, а не от создания мира и новый год начинается с 1 января. Этот довод должен был рассеять тревогу православных перед нововведением. К тому же с предстоящего 1 января 1700 г. начинается и «новый столетний век» – тогда считали начало нового столетия с 1700 г. И для того доброго и полезного дела указал великий государь впредь лета считать с 1-го предстоящего января от Рождества Христова 1700 г.[507]507
  П. С. 3., № 1735 и 1736. Из этих указов второй, подробнее мотивированный, касается главным образом празднования Нового года в Москве. Текст первого указа рассылался по уездам; Ср.: Арх. Мин. юст. Моск. ст., № 767, л. 306–310, 515.


[Закрыть] В грамотах, рассылавшихся по городам воеводам, говорилось, что великий государь указал на Москве во всех приказах и в городах во всякого рода бумагах, в указах, в грамотах о всяких делах, «в приказных и на площадях», т. е. в тех бумагах, которые пишутся площадными подьячими, и во всяких письмах писать лета от Рождества Христова с нынешнего генваря с 1 числа 1700-й год и потом месяц и число для того, что в иных христианских окрестных государствах лета пишут от Рождества Христова. Но в этих грамотах, предписывавших нововведение в уездах, есть смягчение, которого не находим в основном тексте указа. Допускалась для желающих датировка по обоим летосчислениям. «А буде кто похочет писать и от Сотворения мира, им писать те оба летосчисления: от Сотворения мира и от Рождества Христова»[508]508
  Арх. Мин. юст. Моск. ст., № 767, л. 306–310.


[Закрыть]. Указ не остался мертвой буквой. Действительно, с 1 января 1700 г. все официальные бумаги и в московских приказах, и в местных правительственных учреждениях стали помечаться по-новому. Новую датировку быстро усвоили и в частной переписке.

В Москве предписано было обывателям отметить начало нового года и нового столетия украшением домов, иллюминацией, фейерверками и стрельбой пушечной и ружейной. 1 января после молебствий по церквам или в домах знатные люди духовного и мирского чина должны были украсить ворота своих дворов по большим и проезжим знатным улицам сосновыми, еловыми или можжевеловыми деревьями согласно тем образцам, которые выставлены на Гостином дворе и у Нижней аптеки. Людям бедным предписывалось каждому хотя по деревцу или по ветке поставить на воротах или над храминою. Эти украшения должны сохраняться до 7 января 1700 г. В первый день нового года надлежит в знак веселия друг друга поздравлять. Вечером этого дня, когда начнется стрельба на Красной площади и зажгутся там «огненные потехи», знатным обывателям по своим дворам учинить троекратную стрельбу, буде у кого есть, из небольших пушечек, а у кого их нет, из нескольких мушкетов или из иного мелкого ружья и выпустить по нескольку ракет, сколько у кого случится. По большим улицам, где позволяет пространство, каждый вечер с 1 по 7 января жечь костры из дров, из хворосту или из соломы. Мелкие дворы могут складываться по пяти или шести и устраивать такой огонь сообща. Можно также, если кто пожелает, ставить на столбиках по одной, по две или по три худые смоляные бочки и, наполнив их смолою или хворостом, зажигать. Перед Ратушею быть иллюминации, стрельбе и украшениям по усмотрению бурмистров[509]509
  П. С. З., № 1736.


[Закрыть].

Как видим, этот указ – один из первых памятников того регламентирующего полицейского законодательства, до мелочных подробностей определяющего каждый шаг поведения обывателя, какое будет в дальнейшем получать все большее развитие. Указом предписывается веселиться в узаконенный срок, поздравлять друг друга в знак веселия и выражать радостные чувства в определенных формах. Распоряжение о праздновании Нового года в Москве было исполнено. «Генваря в 1 день, – читаем в Дворцовых разрядах 1700 г., – в понедельник, в соборной церкви Успенья Пресвятые Богородицы после литургии было молебное пение новонастоящего 1700 году; а то молебное пение совершали преосвященный Трефилий, митрополит Сарский и Подонский, и иные власти со освященным собором. А после молебного пения по указу великого государя (т.) на Красной площади были солдатские полки и стояли ратным ополчением и была стрельба из пушек и из мелкого ружья»[510]510
  Дворцовые разряды. Т. IV. С. 1111.


[Закрыть]. Рассказ о том, как состоялось празднование, есть также в «Поденной записке»: «По окончании ж сего 1699 г. определено торжество нового года генваря с 1 числа, а прежнее сентября с 1 числа отставлено; и оное действительно начало свое восприяло с 1700 года, для которого торжества в Москве была в соборной Успенской церкви по литургии отправлена предика чрез архиерея Рязанского Стефана при благодарственном молебном пении по обычаю новому лету; потом была троекратная пушечная стрельба и феерверки; на Красной площади и в знатных местах сделаны были ворота наподобие триумфальных; також у многих знатных домов украшены были ворота ветвями от разных дерев и иллуминациями»[511]511
  Журнал, или Поденная записка. Т. I. С. 7–8.


[Закрыть]. Что этот рассказ изображает то, что было в действительности, подтверждается свидетельством современника – очевидца. «Русские, – пишет Плейер в депеше в Вену от 16 января 1700 г., – переменили теперь свой новый год, который раньше начинался 1 сентября, согласовались с нами, немцами, и будут впредь свое летосчисление писать не от сотворения мира 7208, а от Рождества Христова 1700 и начинать год с 1 января, для чего царь официально приказал, чтобы начали этот год с 1 января и чтобы это отпраздновали со всякою радостью и роскошью, убрали дома зеленью, повесили фонари и устроили всякого рода иллюминации. Сам он в этот вечер устроил очень красивый фейерверк, целый день приказал стрелять из пушек, которых более 200 свезено было к Кремлю, и эта стрельба из пушек и фейерверки, как и стрельба из мелкого ружья по всем домам, также иллюминации и другие изъявления радости в течение 6 дней заключены были обыкновенным освящением воды, или Иорданью, в день св. Богоявления»[512]512
  Устрялов. История… Т. III. С. 648.


[Закрыть].