Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

XXXVII. Военные действия союзников

Гейнс обещал датскому королю сообщить о предприятии против Риги на 12—15-й день после Рождества. Петр ждал вестей к 1 января и, будучи в этот день, как мы видели выше, у Гейнса на пирушке, говорил ему на ухо, что пора уже ожидать вестей из Риги[595]595
  Форстен. Ук. соч. (Ж. М. Н. П. 1904. Кн. XII. С. 342).


[Закрыть]. Однако предприятие было вовсе не так хорошо слажено и так надежно подготовлено, как в этом уверяли Гейнса; во всяком случае, оно не состоялось. Сосредоточение саксонских войск в Литве и Курляндии на лифляндской границе прошло вполне благополучно, не возбудив никаких подозрений в Риге, которые оно должно было бы возбудить. Передвижение войск не обратило на себя внимания и шведского посланника, находившегося в Варшаве, который с такой же непрозорливостью, с какой действовали шведские дипломаты в Москве, доносил в Стокгольм о непоколебимой дружбе Августа II к шведам, а передвижение войск объяснял тем, что они идут строить крепостные сооружения в Полангене. Введенный в заблуждение его депешами, Карл XII писал о том, что он после столь многих испытаний не может сомневаться в дружественном расположении Августа[596]596
  Carlson. Geschichte Schwedens. VI. S. 95.


[Закрыть].

Генералу Карловичу, проезжавшему из Москвы в саксонский лагерь как раз через Ригу с намерением высмотреть состояние крепости, был оказан генерал-губернатором Дальбергом самый любезный прием без всяких предосторожностей. Но, прибыв в лагерь, Карлович не нашел там главнокомандующего саксонскими войсками, любимца Августа II, генерала Флемминга. Оказалось, что он уехал в Саксонию жениться на знатной польке из дома Сапеги, в которую был до такой степени влюблен, что бросил войска и задуманные военные действия в самый неподходящий критический момент. Любовь к женщинам была тогда при польско-саксонском дворе Августа II главным делом, перед которым государственные дела как у короля, так и у его первого советника должны были отступать на второй план. Команду над войсками Флемминг сдал некоему генералу Пай-кулю, не посвятив его, однако, в задуманный план. Как ни старался Карлович убедить отговаривающегося незнанием Пайкуля начать действия в условленный срок, его убеждения остались тщетны. Между тем время было упущено, и Дальберг, получив известия о замысле Августа II, принял меры к обороне Риги.

Посланный Карловичем в Москву саксонский капитан Кениг-сек прибыл туда 24 января, еще до отъезда Петра в Воронеж, с вестями, которые должны были очень разочаровать царя в его ожиданиях. Потом, уже по отъезде Петра, Ф.А. Головин, получивший подробные сведения из пограничных местностей, писал царю 25 февраля, что «во всех письмах пишут от Свейского рубежа, что в Риге есть великая осторожность от польских войск и наипаче от саксонских (т. е. уже приняты оборонительные меры), о чем писал ко мне изо Пскова Иван Головин, что посылал он нарочно, ради проведывания, в Ригу. Ах, нерасторопное к лутчему и без разсуждения Венусово веселие», – заканчивает сообщение Головин, разумея под Венусовым веселием любовное приключение Флемминга, повлекшее легкомысленные поступки и потерю времени – «иже легкомыслительством неоцененное ко многих пользе время потеряли». И Петр, и его ближайшее молодое окружение в Воронеже, также воинственно настроенное и желавшее скорее начать войну со Швецией, были опечалены неудачей задуманного предприятия против Риги, и это видно из ответа Петра на приведенное сообщение Головина: «Писма ваши на почьте я принялъ, которая пришъла в четвертой день, то есть въ съреду въ вечеру. Правъда, зело вѣсътовата (т. е. обильна вестями) i надлежала бы съкорого отвѣта: толко была въ тотъ день Василья[597]597
  Почта, отправленная из Москвы 25 февраля, пришла в Воронеж 28 февраля в среду, 28 февраля по православному календарю – память св. Василия Исповедника.


[Закрыть], i мы сидѣли у iменинника; а се, коi были iзъ насъ въ Риге, съ печали натселись, а паче Ѳилат, i оттого на заѳътрея не могъ ничево дѣлать. Жаль, жаль, да нечемъ пособить»[598]598
  П. и Б. Т. I. № 296, 297. Филат Шанский – волонтер, ездивший в 1697 г. за границу в десятке Петра.


[Закрыть].

О времяпрепровождении королевского двора в Саксонии, в Лейпциге, а потом в Дрездене в такой, казалось бы, критический момент доносил в Москву русский резидент в Варшаве Любим Судейкин вместе с прежним резидентом Алексеем Никитиным (находившимся при дворе), которого он осенью 1699 г. сменил. Оба резидента ожидали аудиенции: Судейкин – приемной, Никитин – прощальной. В Лейпциге 18 января 1700 г. после аудиенции у короля Судейкин узнал о прибытии Карловича и ездил к нему для свидания. Свидание это подробно описано Судейкиным. «И как он, посланник, к нему приехал и он, Карлович, встретил его, посланника, в сенях у лестницы и, витався, вошли в палату и, сев по местам, в разговорех посланник спросил у него, Карловича, давно ль он с Москвы и на которые места ехал и какие ведомости здесь он у себя имеет о послех московских, которые ныне обретаются у турского сал-тана, чтоб он по верной своей к царскому величеству услуге, видя к себе его царского величества милость, ему, посланнику, объявил безскрытно». Карлович сообщил Судейкину: «С Москвы-де в дороге до Липска (Лейпцига) ехал он шесть недель, а ехал на Великий Новгород, на Псков да на Ригу. А о послех-де московских, обретающихся в Цареграде у турского салтана, слышал он на Москве, что приняты они с великою честью, а, приехав в Липской, слышал он, что еще о миру у них не состоялось, и обносится, что будто задержаны. А конечно ль то так и что у них в том есть какое препятие, о том-де он подлинно не слыхал». Карлович сообщил далее, что королевский духовник писал к римскому папе с просьбой повлиять на цесаря, чтобы цесарские послы в Константинополе оказывали содействие московским послам, а затем перешел опять к московским делам: «…на Москве-де и в городех набирают конницы 30 000, пехоты 70 000, итого 100 000 человек, и есть-де о том клич да и письма-де прибиты на столбах. А где тому войску итить, того он не ведает. А он-де, Карлович, послан с Москвы к королевскому величеству для некоторых нужных дел и поедет-де он к Москве из Липска, с сего числа побудет в Липску дня три или четыре. А за королевским величеством в Дрезден он не поедет для того, чтобы ему поспешить и приехать к Москве в нынешнем предыдущим (т. е. предстоящим) Великим постом». В заключение разговора Карлович выразил надежду, что как Судейкин, так и бывший резидент будут на королевской охоте (полеванье) в пяти милях от Лейпцига.

Резиденты действительно получили приглашение на полеванье в местечке Кондицы. 20 января они туда выехали, прибыли в третьем часу ночи и были поставлены на постоялом дворе. Сопровождавший их комиссар, побывав в замке, возвестил, что «королевское величество из Липска приехал в Кондицы рано и был уже на лове, где уготовано быть полеванью, а утре-де его королевское величество будет полевать в немалой осистенции и чтоб ему, посланнику, то видеть и ехать на то полеванье о 12-й године. И генваря в 21 день посланник с вышепомянутым прежним посланником были за королевским величеством на лову, где было полеванье от местечка Кондиц верстах в трех, и, быв на том полеванье, ввечеру приехали по прежнему в то ж местечко». 22 января король, а за ним и резиденты выехали в Дрезден. О препровождении времени в Дрездене Судейкин доносил в Москву от 4 февраля: «Королевское величество еще в Дрезне, забавляется в день полеваньем, а в ночах опорами и камедиями, а о поезде его из Дрезна в Польшу говорят, что поедет вскоре, а подлинно о том намерения его королевского величества как конечно поедет, никто ведать не может». Наступивший Великий пост не помешал увеселениям, и реляция Судейкина от 27 февраля полна описанием опер и комедий в Дрездене, «о которых камедиях ездили чрез всю ночь». Несколько дней продолжались маскарады «богатым строем и зело изрядно прибраны» с танцами и ужинами, причем «заседали за столом по росписи, чтоб дамы иных дам не переседали… Королевское величество в балгавзе чрез весь день розными играми забавлялся. А выезду его до Польши по многим обещаниям неведомо»[599]599
  Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1700 г., № 5, л. 60–65, 90–91.


[Закрыть].

При таком образе жизни мог ли король руководить военными действиями против Риги?

Флемминг вернулся к войскам только к февралю месяцу 1700 г. Был вновь составлен план внезапного захвата Риги; она должна была быть взята в ночь с 11 на 12 февраля. 11 февраля в городе перевыбирались на следующий год городские власти; выборы сопровождались обыкновенно пиршеством, и в ночь после пира, когда рижане будут усыплены, саксонцы рассчитывали овладеть Ригой. Войска должны были подойти к городу незаметно, но сбились с дороги и наткнулись на шведский кавалерийский форпост из 18 лошадей. Форпост был захвачен в плен, но все же в Ригу дана была весть, и от мысли взять город врасплох пришлось отказаться[600]600
  Carlson. Geschichte Schwedens. VI. S. 97.


[Закрыть]. 12/23 февраля было захвачено небольшое укрепление Кобершанц на левом берегу Двины под Ригой. «Это случилось так удачно, – писал Петру находившийся при войсках Карлович, – что мы в течение одного часа овладели укреплением и захватили там в плен 50 человек с командовавшим майором, а также 19 пушек с зарядами и съестные припасы»[601]601
  Письмо Карловича между 12/23 февраля и 1/12 марта 1700 г. Устрялов. История… Т. III. С. 533–534. О взятии Кобершанца см. записку, приложенную к донесению Флемминга Петру; Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1700 г., № 13, л. 5–7.


[Закрыть].

О движении саксонских войск к Риге и о начале военных действий под Ригой шла в Москву, а оттуда в Воронеж довольно подробная информация от псковского воеводы окольничего И.И. Головина, пристально следившего за ходом дел в соседней Лифляндии. Для получения известий посылались из Пскова специальные разведчики из служилых и посадских людей, допрашивались прибывавшие во Псков выходцы из-за рубежа, читались перехваченные письма, наконец, давали показания по возвращении во Псков русские торговые люди, ездившие за рубеж в Ригу и Митаву по торговым делам. Во всех этих показаниях много преувеличений и неточностей; но зато это живые, бесхитростные рассказы очевидцев, передававших то, что проходило непосредственно перед их собственными глазами и что так или иначе их самих касалось.

Вот, например, данное в воеводской избе показание торговых людей, бывших в Риге, о тревоге в городе перед самым началом военных действий, перед захватом саксонцами Кобершанца: «Были-де они в Риге для своих торговых промыслов и стояли за городом на гостине дворе. И февраля де в 11-й день в 3-м часу ночи учинился в Риге всполох и стреляли из вестовых пушек трижды. И того-де гостина двора дворник иноземец Юрья Петров ходил с того гостина двора в город Ригу про тот всполох проведывать и, пришед из Риги, возил пожитки свои в город. И они-де… спрашивали у него, для чего-де те пожитки свои возит в город, а им-де… с товары своими куда сбиратца. И он-де, Юрья, велел им убиратца, куда они знают, а если-де от осадного времени будет им, рижаном, теснота, и они-де посады свои выжгут и самим-де им будет детца негде и их… не пропустят. А в то-де время ходил он, Юрья, убрався в военное ружье». Началом военных действий вызвано было бегство крестьян из Лифляндии. «Февраля в 21 день псковских стрельцов капитан Тимофей Шестаков да псковитин посадской торговой человек Ивашко Моисеев сказали: как-де они, Тимофей и Ивашко, посыланы для проведыванья зарубежских вестей, и, едучи-де к Риге, стречались в ними рижского уезду пашенных крестьян многое число, бегут от Риги в свейские городы, в Колывань и в Юрьев, и во Псковский уезд под Печерской монастырь. И говорили-де им те крестьяне, что город Рига заперт и их, крестьян, никого в тот город не пущают для того, что от польских людей осажен и свейской-де пригород Ку-канаус и рижские шанцы, которые на реке на Двине, те военные люди взяли и в том-де пригородке и в шанцах засели». «Марта 2-го числа псковской ямщик Мишка Панинской сказал: посыланде он изо Пскова с подводами за свейской рубеж Галанские земли с жителем с Аврамом Михайловым и ехал-де он с ним, Аврамом, от Новгородка к Юрьеву Ливонскому, а не прямою рижскою дорогою для того, что-де, едучи дорогою, русские торговые люди, имян их сказать не упомнит, сказывали ему, Мишке, чтоб-де они в город Ригу не ехали и в город-де их не пустят для того, что-де тот город Ригу воинские немецкие люди розных земель осадили и уездные-де люди с деревень своих бежат в сторону великого государя, куда ближе».

Вот рассказ посадских торговых людей, побывавших в Риге и Митаве и наблюдавших движение саксонских войск под Ригу и военные приготовления в Риге. «1700 г. марта в 8 ден во Пскове в приказной палате перед ближним окольничим и воеводою перед Иваном Ивановичем Головиным с товарыщи псковитин да печеренин посадские торговые люди Петрушка Тарасьев сын Ременник да Андрюшка Гаврилов сын Абрамов сказали: в нынешнем-де 1700-м году в феврале месяце за неделю до Сырной недели поехали они, Петрушка и Андрюшка, с товары своими для торговых своих промыслов за свейской рубеж в город Ригу и приехали в тое Ригу на Сырной неделе в четверток (8 февраля) и были до сырных заговен (11 февраля). А в те-де дни, как они были в Риге, рижские жители около Риги от реки Двины копали рвы и у тое реки в воде возле берега били сваи и хотели к тем сваям делать вал, осыпать навозом, а на реке-де Двине против города лед окололи. И они-де, Петрушка и Андрюшка, ходили того рву и свай смотрить, и начальные-де люди, которые приставлены были к тому делу, их смотрить не пускали, и бранили, и хотели бить, и говорили им, чтоб они того дела не смотрили, и отослали их прочь. И после-де того в сырные заговена поехали они, Петрушка и Андрюшка, из Риги в Курлянскую землю в город Митаву и, отъехав от Риги верст с пятнадцать, наехали они на дороге в деревне стоит свейской рижской караул на дворех, а сколько человек, того они не ведают. И ис тех-де караульных людей вышли к ним пять человек и учали их спрашиват, откуду они и куда едут, и которого государства они люди. И они-де, Петрушка и Андрюшка, сказали тем караульным, что-де они люди руские, а едут для торговых своих промыслов в Нитаву. И те-де караульщики их, Петрушку и Андрюшку, отпустили. И как-де они отъехали от того караулу с полверсты и с ними-де встретились подвод с пятьдесят едут к Риге, а везут лестницы, и щиты, и брусье деревяное, окованые железом. А какие они люди, того они не ведают. А от того-де места стретились с ними конницы человек со сто… И те-де люди учали их спрашивать, что делаетца в Риге и слышно ль-де про нас, воинских людей, и караул у них, рижен, где есть ли. И они-де, Петрушка и Андрюшка, им сказали, что-де в Риге про воинских людей не слышно, а караул-де рижской стоит от них, воинских людей, не в дальнем месте. И тот караул им указали. И они-де спросили, столько на том карауле людей. И они-де, Петрушка и Андрюшка, им сказали: сколько на том карауле людей, того они не ведают, а к ним-де с того караула выходили пять человек. И те-де военные люди, услышав от них те слова, поехали к тому караулу на спех. А они-де, Петрушка и Андрюшка, поехали к Нитаве. И дорогою-де, едучи, стречались с ними ратных конных людей многое число, едут к Риге.

И как-де они, Петрушка и Андрюшка, приехали к Нитаве под город и под тем-де городом противо вышнего города по реке, что словет Великая, стретили они, идут к Риге ратных пеших людей многое число. И к тем-де ратным людем ис того города Нитавы выехал курлянской князь и говорил их начальным людем, чтоб они с теми ратными людьми чрез тот город не шли и в городе бы и в посадех не стояли, а шли бы прямо к Риге. И взяв тот князь их начального одного человека к себе в сани и ездил с ним около тех полков. А те-де ратные люди шли, убрався строем, и, не заходя в тот город и в посады, пошли к Риге того ж числа в понедельник на первой неделе Великого поста (12 февраля). А тот-де князь с тем начальным человеком поехали в город, и был тот начальный человек у того князя в гостях. А у тех-де ратных людей спрашивали они, Петрушка и Андрюшка, многое ли число их идет к Риге, и ис тех-де ратных людей начальные люди, которые умеют польского языка, сказывали им, что-де их, ратных пеших людей, идет к Риге восмнадцать тысяч, а которого они государства, про то они у них не спрашивали. И на завтрее-де того дни во вторник из Нитавы поехал он, Андрюшка, один в Ригу для взятья товаров своих, которые оставлены у них под Ригою в посаде на гостине дворе. И отъехав-де от Нитавы до вышепомянутого рижского караулу, которой от Риги в пятнадцати верстах, и в том месте увидел: лежат на дороге застрелено иноземцов четыре человека. И убоявся того он, Андрюшка, не ездя к Риге, поехал назад в Нитаву и приехал того ж дня.

И после-де того в среду (14 февраля) товарыщ его, Петрушка, послал его, Андрюшку, для взятья товаров по-прежнему из Нитавы в Ригу. И он-де, Андрюшка, как приехал к Риге, и с Нитавской-де стороны у Двины в посаде стоят вышепомянутые ратные люди, которых они стречали на дороге и в Нитаве. И он-де, Андрюшка, приехав в тот же посад, лошадь свою поставил во дворе, а в том-де дворе стояли и те ратные люди и спрашивали у него, что он за человек и куда едет. И он-де, Андрюшка, сказывался им: руской-де человек, а приехал-де из Нитавы в Ригу для взятья товаров своих; и они-де задержания никакого ему не чинили. И он-де, Андрюшка, оставя в том дворе лошадь свою, пошел за Двину реку к Риге в посад на гостин двор, где товары их оставлены. И как-де к тому двору пришел, и в то-де время посад и гостин двор горит, а зажгли-де тот посад риженя. И он-де, Андрюшка, увидев то, что тот посад и гостин двор горит, пошел назад за Двину в посад к тем ратным людям для взятья лошади своей. И как-де он был в том посаде и в то де время видел он, Андрюшка, что те ратные люди ходят в шанцах, которые под тою Ригою, и говорили ему те ратные люди, что-де они те шанцы и свейских людей, которые в тех шанцах сидели, взяли в полон. И он-де, Андрюшка, взяв тое свою лошадь, поехал в Нитаву. И едучи дорогою до Нитавы, тех ратных людей конных и пеших стречал многих, едут к Риге ж. И приехав де в Нитаву, жили они, Петрушка и Андрюшка, в Нитаве недели с две. И в то время видели они: шло тех же войск мимо Нитавы к Риге конных и пеших многое число, а иные идут с женами и с детьми. А нитавские жители, немцы ж, называли тех ратных людей, что они саксонцы.

И живучи-де они, Петрушка и Андрюшка, в Нитаве, слышали от Риги многую пушечную стрельбу. И от Риги-де в тое Нитаву приезжали многие те ратные люди в тех дву неделях для покупки себе харчевых припасов и говорили в Нитаве многим людем, что-де была из Риги от рижан ис пушек по них, ратных людех, многая стрельба и хотели де риженя тою стрельбою выжечь посады, в которых они, ратные люди, стоят. А только-де их, ратных людей, никого не убили и посадов не выжгли, а сожгли-де всего хоромины две или три, а сколько подлинно, про то не сказали. Да они ж де, ратные люди, сказывали, что-де они из своих полков стреляли по Риге, пущали гранаты и теми-де гранатами разбили в Риге три палаты, да из одной пищали стрелили по генеральским палатам в верхней город и тем-де ядром стрелили в палату его в окно и в той палате стол тем ядром разбило, а его-де, генерала, не убили. Да они же де, ратные люди, сказывали им, что-де риженя город Ригу хотят сдать, только-де у них стоит за одним генералом, что он держит… И из Нитавы-де они, Петрушка и Андрюшка, да с ними же пристал из Нитавы печеренин посадцкой человек Ильюшка Михайлов, поехали в нынешнем Великом посту на третьей неделе в среду Курлянскою и Польскою землями, объезжая Свейскую землю, ко Пскову… А опричь де тех вышеписанных вестей ни от кого иных никаких вестей не слыхали. А рижского де уезду жители живут в домех своих для того, что от тех воинских людей утеснения им никакого нет, а только дают им, ратным людем, кормы своею волею, а не за принуждением. А мызники из мыз своих все выбежали в розные места»[602]602
  Арх. Мин. ин. дел. Дела шведские 1700 г., № 1, л. 1–3, 26–43.


[Закрыть].

XXXVIII. Переговоры с Карловичем и Гейнсом в Воронеже

Подступ саксонских войск под Ригу и взятие Кобершанца, о котором так хвастливо писал Петру Карлович и о котором с такой простотой рассказывали псковскому воеводе посадские торговые люди, может быть, и были успехами, но ничтожными сравнительно с предполагавшимся взятием Риги. По крайней мере, вести об этих успехах не обрадовали Петра. 13 апреля в Воронеже царь высказывал жалобы на саксонцев датскому послу Гейнсу, с которым он встретился в этот день на обеде у Ф.М. Апраксина. После обеда, отведя посла в отдельную комнату, он сказал, что его беспокоит отсутствие известий из Риги и что все предприятие кажется ему очень плохо слаженным (fort mal concerteґe). «Царь сказал более, – пишет Гейнс, – он осуждает польского короля и его меры и спросил меня, можно ли одобрить его поведение, когда вместо того, чтобы лично присутствовать при предприятии такой важности, польский король остается в Саксонии, чтобы развлекаться с дамами и предаваться там удовольствиям. Я из почтительного респекта мог отвечать только выражением лица, выказывавшим желание, чтобы это было иначе, но царь продолжал мне говорить, что он не знает, как быть с договором с польским королем. Он, кажется, боится и даже говорил об этом прямо, что после того, как польский король овладеет Ригой, если это удастся, как бы этот король не заключил сепаратного мира и не оставил своих союзников, впутав их в войну. Я ответил, что Ливония, кажется, стоит труда и, чтобы успеть в этом, необходимо содействие царя. Он согласился, но заявил, что, прежде чем он не будет вполне уверен относительно мира с турком, он не может разорвать по-настоящему со Швецией. Его царское величество привел примеры своих предков, когда они вели войну зараз на две стороны; но царь надеется до конца этого месяца иметь хорошие и надежные известия из Константинополя… затем опять с выражением досады его царское величество заявил мне, что генерал Карлович очень много здесь наговорил, но что, кажется, от всего этого не будет последствий, которые были обещаны, что он, впрочем, лично его уважает, но что в этом деле нет достаточной силы. Я смягчал дело, насколько мог, сваливая причину на то, что, может быть, нельзя было примирить намерения короля с намерениями республики и что на это нужно немного времени; достаточно уже и того, что разрыв, действительно совершился и что в будущем дело пойдет лучше. Царь ответил, что он этого желает, и кончил в сильных выражениях о том, что не следовало заключать договоров и подымать (alarmer) союзников, не исполняя дела как следует (avec rigueur)»[603]603
  Форстен. Ук. соч. (Ж. М. Н. П. 1904. Кн. XII. С. 351–352).


[Закрыть].

На другой день после этого разговора, показывающего чувство досады Петра против союзника, 14 апреля в Воронеж прибыл из Москвы капитан Кенигсек, который привез с собой другого саксонского капитана, участвовавшего в деле под Ригою в середине марта[604]604
  15 марта. В письме Флемминга от 2 апреля: «Я тому ныне с восемь дней (т. е. 26/15 марта) под владетельство его королевского величества привел». Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1700 г., № 13.


[Закрыть], окончившемся взятием Динаминде, небольшой крепостцы, расположенной в устье Двины и запирающей вход в Двину с моря. Весть об этом деле была получена в Воронеже еще до приезда Кенигсека. Еще 11 апреля Петр в ответе Виниусу пишет: «Min Her. Писмо твое, сего мѣсеца въ 5 д. писанное, я принялъ, i зело требуемъ подлинной вѣдомости о Риге i о възятиi шанца Динаментъ, подлинно ль?»[605]605
  П. и Б. Т. I. № 306.


[Закрыть] Прибытие участника и очевидца события должно было рассеять сомнения Петра. 18 апреля пришло письмо от самого Августа II с подтверждением этих известий[606]606
  Там же. № 320.


[Закрыть]. Динаминде действительно был взят отрядом в 2000 человек под начальством генерала Карловича, который лично повел войска на штурм и был убит. Шведы оказали сначала упорное сопротивление штурму саксонцев, но затем ввиду перевеса саксонских сил комендант Будберг сдал крепость. Генерал Флемминг по указу короля доносил Петру о взятии Динаминде письмом от 2 апреля нового стиля, к которому были приложены чертеж крепости и реляция о действиях саксонцев. По его заявлению Динаминде с полным правом должно считать между сильнейшими крепостями во всей Европе. В ней было взято более 160 пушек, 800 центнеров пороху, запасные магазины с бомбами, гранатами и иными военными припасами. Взятием Динаминде нанесен большой урон Риге, которая может считаться уже потерянной. Выручка ей может прийти только с суши; но король надеется, что царь загородит путь шведам через Ижорскую и Карельскую земли, или начав там военные действия, или расположив свои войска по границе. В приложенной к письму реляции подробно описывается штурм Динаминде и также проводится мысль, что эта крепость ключ от Риги. Отмечается как доброе предзнаменование, что пушечным ядром был сбит висевший над воротами герб короля Шведского, а находящаяся над ним корона осталась неповрежденной, так что под нее можно поместить другой герб[607]607
  Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1700 г., № 13.


[Закрыть]. Позже один польский офицер, участвовавший в деле и потерявший пальцы правой руки, оторванные гранатой, адъютант Жубович, рассказывал московскому резиденту в Варшаве Любиму Судейкину, что Динаминде был взят «фиглями», т. е. обманом. После неудачного штурма комендант прислал в саксонский лагерь поручика для переговоров о похоронах убитых при штурме. Флемминг приказал передвигать части своего войска с места на место, причем бить в барабаны и литавры и трубить в трубы, как будто в лагерь пришли новые войска. Во время переговоров с поручиком ему подали письмо, прочитав которое он воскликнул: «Хвала пану Богу, пишет мне король, что присылает еще 20 000 войска». «Фигли» удались, и комендант, устрашившись прихода подкреплений к саксонцам, сдал крепость[608]608
  Там же, № 5, л. 435–437.


[Закрыть]. Как бы то ни было, Динаминде был сдан саксонцам и в честь Августа II был переименован в Августенбург. По свидетельству Гейнса, Петр был очень обрадован вестями, говорил, что «теперь и взятие Риги не представит более затруднений»[609]609
  Форстен. Ук. соч. (Ж. М. Н. П. 1904. Кн. XII. С. 353).


[Закрыть]. Однако эта радость умалялась вестью о смерти Карловича. «Зело намъ не безъ печали было, когда мы услышали о смерти господина Корловича; аднако то съ радостию разсудили, чьто оныi законно положилъ душу съвою за васъ», – читаем в проекте письма Петра к Августу II в ответ на его сообщение о победе[610]610
  П. и Б. Т. I. № 321.


[Закрыть].

С представителем другого своего союзника, датским послом, Петр все время поддерживает самые дружественные отношения. Гейнс получил приглашение прибыть в Воронеж на торжество спуска «Предестинации». Перед отъездом из Москвы он 6 марта был «на разговоре» у Ф.А. Головина и говорил, как доносил царю Головин в письме от 7 марта, «что, конечно, он надеется начинанию быть между датскими и свейскими войски в нынешнем времени»[611]611
  П. и Б. Т. I. № 802.


[Закрыть]. Он приехал в Воронеж с не оправившеюся от болезни женою 22 марта, испытав большие затруднения в пути от плохих дорог в весеннее время и от неустроенных станций, и был принят царем с изъявлениями ласки и расположения. Петр поздравил его с известием о начале военных действий в Ливонии, высказал надежду на скорое получение хороших известий из Константинополя, которые дадут возможность выступить активно против шведов, и при этом сострил, сказав, что в эту зиму он произвел слишком много детей, чтобы оставить их без кормилицы. Под многочисленными детьми он подразумевал 50 000 набранных в эту зиму рекрутов, а под кормилицей войну, которая питает солдат. С удовольствием Петр выслушал сообщение Гейнса о союзе, заключенном его королем с королем Польским, и заметил при этом, что и ему нетрудно будет присоединиться к этому союзу, потому что союз с польским королем есть только следствие его союза с Данией[612]612
  Форстен. Ук. соч. (Ж. М. Н. П. 1904. Кн. XII. С. 349).


[Закрыть]. Вероятно, как и в прошлом году, царь постоянно в Воронеже встречался с Гейнсом; но несколько раз он вел с ним продолжительные и обстоятельные беседы, о которых Гейнс подробно сообщал в Копенгаген. Такова была приведенная нами выше встреча на обеде у Ф.М. Апраксина 13 апреля. И самое содержание разговора: та откровенность, с которой Петр делился с посланником владевшими им чувствами досады на польского короля и тревоги за исход рижского предприятия, и самая обстановка разговора, когда царь увел посланника из-за стола в отдельную комнату и беседовал с ним с глазу на глаз, свидетельствуют о расположении царя и к Гейнсу, и к тому, кого он представлял. Гейнс, описав этот разговор, рассказывает, что, когда царь, окончив беседу, вышел к собравшимся и сел опять за стол, на лицах бояр было изумление, так как раньше никогда цари не разговаривали с иностранными министрами наедине без бояр[613]613
  Там же. С. 351–352.


[Закрыть]. Следующая обширная беседа происходила 23 апреля у Ф.А. Головина, после того как в этот день была получена в Воронеже почта. Присутствовали Ф.А. Головин и тайный переводчик Шафиров. Царь высказал надежду на скорое заключение мира с Турцией. Дело лишь в нескольких днях. Судя по последней реляции из Константинополя, русский посланник там надеется на окончательное решение в скором времени; есть виды на склонность к миру в Турции; он, посланник, не может сразу перейти от одной крайности к другой, т. е. от крайней твердости к уступкам, сделает это мягко и, не возбуждая подозрительности в турках, отступит от своих первоначальных претензий соответственно новым приказаниям царя, и тогда все пойдет отлично. В дальнейшем разговоре Петр высказал опасение относительно позиций, занятых Голландией и Англией; по полученным им из Голландии письмам – надо полагать, от А.А. Матвеева, – обе эти державы собираются в предстоящей войне держать сторону Швеции. Но голландцы скоро раскаются, так как в случае войны Балтийское море будет для них заперто и они лишатся средств к существованию. Гейнс прибавил, что от царя зависит запереть им в этом случае также Архангельск, на что царь, улыбаясь, воскликнул: «А, это верно!» – и вновь выразил пожелание получить скорее хорошие вести из Константинополя, тогда найдутся средства устранить все затруднения. Касаясь позиции, занятой Голландией и Англией, царь говорил, что было бы хорошо, если бы на нашу сторону стали Франция и император. Вслед за тем к Головину вошел вице-адмирал Крюйс и сообщил известие из только что полученной амстердамской газеты, что Голландия готовит 20 кораблей в помощь Швеции. Крюйс заметил при этом, что датский король мог бы легко помешать проникновению голландцев в Балтийское море, атаковать голландскую эскадру, а затем наложить арест на голландские торговые корабли и товары в Дании и в Норвегии. Голландцы испугаются, и это прекратит и расположение к Швеции. Если с голландцами действовать нерешительно, они не перестанут поддерживать шведов; только решительными мерами можно заставить Голландию сохранить нейтралитет. Царь согласился с мнением Крюйса[614]614
  Форстен. Ук. соч. (Ж. М. Н. П. 1904. Кн. XII. С. 353–355).


[Закрыть].

Как уже не раз приходилось указывать выше, Гейнс очень хлопотал о строгом соблюдении всех формальностей в деле заключения союза, и, тогда как Петр считал достаточным данного слова, он усиленно настаивал на написании соответствующих актов. И теперь, в Воронеже, он очень просил Петра о составлении так называемого «контр-акта», т. е. ответного акта, на полученную в Москве ратификацию союзного договора короля Фридриха IV[615]615
  См. выше, гл. IV–VI.


[Закрыть].

«Царь сказал мне, – пишет по этому поводу Гейнс, – что он хорошо обдумал это дело, но что он не видит, какая польза будет в этом акте. Союз, заключенный с вашим величеством, содержит все необходимое, а союз с польским королем – следствие союза с Данией. Само собой разумеется и из трактата следует, что надо добросовестно вести войну со шведской короной и, как возможно, благоприятствовать друг другу. После мира с турком не будет вопроса о тысяче-другой войска и о других обстоятельствах, содержащихся в трактате, но он, царь, поможет вашему величеству в случае надобности всеми своими силами, как это и сказано в договоре. В свое время можно будет заключить договор о гарантии, о чем говорится в 9-й статье трактата с польским королем, и тогда он, царь, договорится обо всем с вашим величеством согласно с общим интересом. Но чтобы выразить готовность идти навстречу во всем, что желает король, он даст приказание, и он тут же и отдал его в моем присутствии своему первому министру Головину изготовить контр-акт, чтобы удовлетворить желаниям вашего величества». Головин, однако, не торопился с изготовлением контр-акта, и Гейнс был принужден напоминать ему об этом деле, ссылаясь на инструкцию короля, в которой содержалось точное требование такого акта. Королю необходимо иметь твердую уверенность в действительном участии царя в войне. Головин спорил, говорил, что контр-акт не внесет никакой уверенности; все зависит от мира с турком. Со стороны царя все, что возможно, сделано для содействия общему делу в ожидании мира с Турцией: посланы неоднократные приказания в Новгород и Псков, чтобы подготовить эти города к будущей войне. Открыто разорвать со Швецией теперь же нельзя, как бы это ни было желательно. Но на следующий же день после известия о мире с турками царь двинет все свои войска туда и вступит в пределы Швеции. Для удостоверения в своей верности (da sa bonne foy) царь собственноручно подписал трактаты, чего раньше никогда не практиковалось. Все же, однако, получив приказание изготовить контр-акт, он его изготовил. При этом он показал проект контр-акта Гейнсу, который сделал в нем несколько небольших поправок. Контр-акт был собственноручно подписан и собственноручно припечатан Петром 30 апреля, как указано в его тексте, «в нашем адмиралтейском дворе на Воронеже». Гейнс, получая его, передал Петру акт ратификации Фридриха IV. Фридрих в этой своей ратификации от 13 января 1700 г. упоминал о вступлении его в союз с Августом II. Петр в контр-акте подтверждает свое согласие на тот союз, заявляя о своем «намерении против короны Свейской». Вопрос был улажен; союз с Данией нашел себе окончательное формальное подтверждение. 16 мая Гейнс вернулся в Москву[616]616
  П. и Б. Т. I. № 310. Ср. статью автора «Русско-датский союз 1699–1700 гг.» (Ученые труды Института истории РАНИОН. Т. V, М. 1929); Фор-стен. Ук. соч. (Ж. М. Н. П. 1904. Кн. XII. С. 355–358). Договор между Данией и Августом II о наступательном союзе против Швеции, подписанный в Дрездене гр. Флеммингом и гр. Ревентловом 25 сентября 1699 г.: Арх. Мин. ин. дел. Дела датские 1699 г., № 5; Carlson. Geschichte Schwedens. VI. S. 79.


[Закрыть].