Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

На следующий день, 13 июня, посланники отправили к Маврокордато переводчика Лаврецкого и подьячего Протопопова сказать, что вчерашний съезд их удивил и опечалил, потому что после стольких чуть не годовых трудов по постановлении и написании согласных с обеих сторон артикулов произошло такое неожиданное «по ненависти некоторых злых людей предложение и толкование, которое привело их в великое сомнение!». Посланные должны были повторить Маврокордато вчерашние аргументы против всяких изменений в тексте договора и привести еще один новый: о соглашении и именно по азовской статье посланники писали государю с гонцом, которого отправили 1 мая, и поэтому никакие перемены в этой статье уже недопустимы. Действительно, 1 мая был отпущен в Москву сотник Дмитрий Нестеренко с отпискою, в которой посланники давали отчет о переговорах на XVII–XX конференциях[1126]1126
  Там же, л. 806 об.


[Закрыть]. Посланным поручено было также возобновить поставленный туркам накануне решительный вопрос – будут ли они заключать перемирие на постановленных и написанных артикулах. Для ответа на этот вопрос посланники просили назначить последнюю конференцию на следующий день, в пятницу 14 июня[1127]1127
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 983–984.


[Закрыть].

Маврокордато в ответе соглашался, что мирные статьи у них были договорены, «на мере постановлены» и доложены султану и визирю, однако тогда еще подлинного и прямого султанского указа на те статьи не было. Этот указ теперь состоялся: его-то именно они и передали во вчерашнем своем предложении. Изменения, предложенные вчера с турецкой стороны о трех азовских городках, незначительны, и посланникам сомневаться и печалиться не стоит, потому что мирный договор во всем остальном остается неизменным. Турецкие уполномоченные выступили вчера со своим предложением «по приятству и по любви, как бы тому делу учинить учтивое и благоволительное решение», потому что турецкое правительство очень тревожится относительно трех новых азовских городков; а что здешний народ говорит, что договор уже заключен и что иноземные послы присылают с поздравлениями по поводу заключения мира – «и то-де самое доброе дело, и от того не отговаривается и он, Александр, что то есть самая правда».

Переводчик и подьячий повторили, что никаких перемен в договоре допущено не будет, у посланников того и в мыслях нет. Хотя Маврокордато «то свое вчерашнее предложение ставит легко», однако для посланников оно тягостно и несносно. Ведь именно из-за тех новых азовских городков царь сделал султану уступку относительно городков на Днепре. Как он, Александр, думает: такая большая уступка султану, как разорение славной крепости Казыкерменя на Днепре с тремя близлежащими городками, – большая еще от какого христианского государя сделана? Им известно, какие малые уступки сделаны были с цесарской и венецианской стороны. «И чтоб они, думные люди, о тех азовских городках больше не упоминали и разорение их из мысли своей отставили и тем их, посланников, не труднили, а учинили бы завтра неотложной съезд», на котором объявили бы, будет ли мир или не будет. Больше посланникам ждать невозможно, давно уже они замечают, что «в том деле, кроме проволоки, ничего доброго не является и мочно дознаться всякому, какое куда намерение и к какому поведению идет». Маврокордато поймал посланных на словах о том, что разорение Казы-керменя – большая уступка: «Всегда-де на свете таково содержится поведение, что от кого больше в чем кому уступки, то с тем больше и дружбы». Если царь сделал султану такую большую уступку, то за то будет у султана с ним больше и дружбы. Посланникам нечего беспокоиться, «мир учинен и постановлен на тех статьях, каковы они есть». Для большей убедительности Маврокордато прибег к сравнению, что он часто делал в своей речи: «Постановленные статьи пребывают ныне в таком состоянии якобы церковный алтарь новопостроенный совсем украшен и убран, которому и двери растворены, только войтить и благодарение Господу Богу принесть. Даст Бог, то дело примет свое окончание на будущей конференции»; они отыщут такое среднее решение об азовских городках, такой «угодный и невредный обеим сторонам средок», которым все дело будет улажено[1128]1128
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 985–986 об.


[Закрыть].

14 и 15 нюня посылки с просьбой о конференции были повторены. 15 июня рейз-эфенди присланным к нему переводчикам Семену Лаврецкому и толмачу Полуэкту Кучумову в ответ на такую просьбу сказал, что 16 июня будет у них заседание дивана, «однакож то их, посланничье, предложение донесет он великому везирю, и по окончания дивана после полудня мочно будет им съехаться»[1129]1129
  Там же, л. 987–992 об.


[Закрыть].

Последняя, XXIII конференция состоялась действительно 16 июня. Посланникам на этот раз не пришлось ждать в прихожей палате, и они сейчас же по приезде были проведены в ответную, где уже находились турецкие уполномоченные, обратившиеся к ним с приветствием: «Бог да подаст общее здравие служащим обоих государств!» За поданным кофе турки спрашивали посланников, почему они не переезжают на отведенный им для летнего пребывания загородный двор на берегу Черноморского гирла. «А время-де такое ныне теплое и в том-де дому, где ныне живут, для великих жаров жить опасно». Посланники ответили, «что-де им на том дворе по се число никакой большой нужды нет и все при них люди обретаются милостию Божиею здравы». Перешли затем к делу. Турки объясняли значение своего предложения, с которым они выступили на прошлой конференции: «предложение их показалось посланникам противно», о чем они, посланники, тогда же заявили и потом после конференции присылали своих «нарочно посланных выговаривать» уполномоченным «бутто с некакою жалобою». А между тем «они, думные люди, говорили тогда по приятски, а не в досаду», так же как будут говорить и теперь. А такого намерения, чтобы нарушить постановленные статьи, у них не было. Статьи эти прочитаны в диване, приняты без спора и «стоят неотменно». Только в диване было такое рассуждение, что «в тех артикулах является опасность от новопостроенных трех азовских кастелей: от Таганрога, Павловского и Миюса». Поэтому и велено им, думным людям, переговорить с посланниками, что от этих городков будет «вящая вражда и ссора»; татары, зная о малолюдстве в тех городках, будут предпринимать на них частые набеги и грабежи, а к Азову таких набегов не будет, потому что этот город многолюдный и стоит «в крепких местах». Вот почему они, думные люди, просят посланников в деле о разорении этих городков поступить с ними «склонно и согласно, без всяких отговорок», чтоб от этого разорения могла возрасти между обоими государствами «наивящая дружба и безопасность». Время договариваться еще не ушло, статьи еще не подписаны, и в них не только одно это слово (новые городки), но и целую статью можно переменить.

Посланники встретили эту речь ироническим восклицанием: «Та-де их проповедь ономняшная ж» – т. е. та же, что и три дня назад. Они, посланники, съехались с ними сегодня, чтобы услыхать от них подлинный ответ, будут они на постановленных артикулах заключать мир или не будут. Об азовских городках свой взгляд они, посланники, высказали в прошлый раз и рассчитывали, что турки уже к этому вопросу не вернутся. Однако они изменяют уже принятое постановление и «по татарским ложным ведомостям и нежелательным советам предлагают, чтобы азовские кастели, эти яко в теле человеческом самые нужнейшие некоторые главные члены и составы, были отъяты и истреблены». О таком разорении ранее не поднималось речи ни в Карловицах, ни здесь в продолжение почти целого года на двадцати одной конференции и на многих пересылках между конференциями. И только теперь, «испусти время», начинают об этом говорить! А им, посланникам, не только приступить к такому делу, но и помыслить о нем невозможно! Оттоманское государство всегда было постоянно, и все прочие народы всегда удивлялись его постоянству и крепости и ставили ему эти свойства в великую похвалу, и не только татарских, но и иных ничьих советов оно не слушало и не принимало. Татары «по своевольству своему и по обычаю никогда не желают покоя между государствами, а желают для своей корысти, чтоб Оттоманское государство было с своими соседями в войнах и в кровопролитии, а им бы, как хищникам, от того полниться и богатеть, потому что живут они в турецких провинциях и городах своевольно, хлебом, скотом, виноградом и похищением пленных забогатели, а гарач (подати) государству Оттоманскому никогда не платят. Если бы они от Порты были обложены гарачем или на них была бы наложена какая-нибудь работа и от них бы такого своевольства и нарушения мира с соседями никогда бы не было». Оттоманское государство «полнилось бы от них тем гарачем и имело бы дружбу и покой с соседями, а они бы также были сыты и довольны трудами своими от пашни, и от скота, и от виноградов, и от всякой торговли своей. И если Оттоманское государство будет всякое их своевольство попускать и воздержания им не учинит, то поистине приведут они его когда-нибудь в великие и нескончаемые вражды и кровопролитие с христианскими государствами». И теперь нарушение договоренного, постановленного и написанного мира «чинится по их, татарской, ненависти и по ложным ведомостям и по непристойному и ссорному мнению и толкованию». Им, посланникам, хорошо известно, да и в Карловицах об этом шли разговоры и «подлинная была ведомость, что блистательная Порта всем государством приговорили и постановили Азов со всеми кастелями уступить царю… А ныне всчаты такие непристойные запросы и учинено неслушное предложение, чтоб кастели новые азовские разорить безо всякого принуждения и крепость азовскую оставить одну безо всякой подпоры и обороны! Такого образца на свете не видано и не слыхано, чтобы прежде времени и еще до какого-либо неприятельского прихода крепости и городовую оборону разорить, и ворота и города отворить! И то дело ни по какому образу статися не может, и такого от них, посланников, не токмо договору, но и слова не будет!».

Повторив еще раз, что о состоявшемся соглашении уже послано извещение государю с гонцом 1 мая и изменить его нельзя, посланники привели еще и такие доводы против изменения азовской статьи: «У всех христианских государей будет в подивлении, что блистательная Порта, призвав сюда их, посланников, с великим прошением и обнадеживанием… и продержав целой год, предлагает неслыханные и несносные артикулы» об уничтожении кастелей, лишая Азов всякой обороны. «А те кас-тели от Азова в ближних местех около Донского устья, а не на пространном расстоянии» и построены только для охраны промыслов азовских жителей. «Токмо для рыбной ловли и сенокосу и для дров за удовольствование азовским жителям, а никому никакого вреда от них никогда не будет». Они только будут препятствием «тайным кражам и похищению татарскому под Азовом, понеже и в нынешнее перемирное время они, татаровя, под Азов и под иные городки подбегают и людей в плен, обнадеженных миром, похищают. И чтоб послан был салтанова величества к хану жестокой указ, дабы он тех… похищенных полоняников, конечно, всех отдал в сторону царского величества без окупа и без розмены».

Турки возражали, ссылаясь на приказ свыше: о чем приказано им было договориться, о том они договорились и постановили, а о чем после того еще приказано говорить, «о том они и говорят без зазору, – чтоб посланники в том на них не пеняли». Посланники называют новые три крепости «Азову нужнейшими членами и составами», но турки прежнего ничего у Азова не убавляют и старые члены, т. е. городки, уступаются вместе с Азовом. В Карловицах говорили только о старых городках, а о новых не поминали, потому что про них не знали. «И построены они напрасно: наперед сего Азов и без тех новых городков стоял же и в какой он славе и цене, и то всему свету явно, что и может себя боронить и без тех новых городков». О разорении этих городков говорить и домогаться его велено им от всего здешнего государственного правления, из желания постоянного мира, и они «совершенно надеются, что посланники в том их удовольствуют», на разорение согласятся «и за такое малое дело стоять и из-за него мирного постановления разрывать не будут… Здешнее правление вменяет то дело в легкость и ставит им, думным людем, в стыд, что они не умеют у посланников того выпросить и для двух великих государей настоящей дружбы и любви о таких малых трех городках домочься». Поэтому они, думные люди, просят их, посланников, чтобы они «всего здешнего государственного правления прошения не презрили и послушали, за такие малые три городка много не стояли, а поступили склонностью, чтоб настоящему делу не учинить препятствия». Богу известно, каково было радение рейз-эфенди к ним, посланникам! Все их предложения и объявления он здешнему правлению «доносил со многим рассуждением и… располагал и соглашал» те возражения, которые в диване делались. «И ненадобно им, посланникам, за такие малые вещи крепиться!» Рубежи останутся те, которые были поставлены, без прибавок и убавок. И у всех христианских и мусульманских государей никогда на рубежах и близ рубежей городов не строят.

На слова посланников о татарских набегах турки со своей стороны жаловались на набеги казаков. «А что-де они, посланники, выговаривают им о татарских набегах, и им-де есть ведомость из Крыму противная, что недавно подбегали к Перекопи казаки и там похитили многих людей в полон и животинные стада отогнали. И хан-де крымской доносил о том чрез нарочных своих посыльщиков царскому величеству. И по тому-де его, ханскому, доношению изволил его царское величество учинить святую справедливость, не только побранный полон и отогнанные стада возвратить, но и самих тех подлинных ссорщиков, то есть казаков, указал прислать в Крым к хану головою, и велено ему над ними чинить, что он хощет. И салтан-де и везирь, и все правление Оттоманского государства по тому поступку видят, что он, великий государь, миру совершенно с ним желает и изволяет его держать постоянно». И если посланники договорятся о разорении новых кастелей, «за то он гневу своего на них не положит». Азовский артикул еще можно переменить, потому что договоры еще не подписаны и не разменены. Что до татарских набегов, то в настоящем мирном договоре «к унятию их своевольства положена такая сила и мочь, что им теперь ни к какому злому поступку помыслить отнюдь невозможно». Свою речь турки заключили словами: «И желают-де они, думные люди, от них, посланников, слышать, какое они имеют намерение о разорении тех кастелев».

Турецкое многословие, видимо, утомило посланников. Они решительно сказали, что «переменять того азовского артикула и писать в нем о разорении новых кастелей не будут. И те-де их многоплодные слова зело им являются трудны и несносны!». Таких слов, что Порта указывает царю об Азове, «как его держать», что «те три новые городка не крепость и построены напрасно, и людей в них малолюдство», чтобы их разорить и держаться бы Азову с одними прежними городками, – «таких слов плодить им, думным людям, не довелось, для того что великий государь в своих городах и землях волен и где что изволит строить или какую крепость вновь учинить, и в том указать ему никто не может». Когда Азов был за султаном, в нем построен был город каменный, а царское величество вместо того каменного указал сделать земляной, и то в воле его ж царского величества. Те новые городки построены не для разорения, но для укрепления и для унятия татарских набегов. С тех пор как они построены, тому уже четвертый год, а не нынешним летом деланы, «людей в них довольство, также и строение городовое и дворовое и хоромное множественное, учинено оно великими проторьми и убытками. Безо всякого принуждения разорять их не для чего, и учинить они того, не имея царского указа, не смеют. Если салтанское величество изволит заключить мир на тех статьях, которые договорены и постановлены», они приступить к этому готовы; если же султан не согласен, то пусть прикажет их отпустить к царю, потому что они сюда призваны и продержаны целый год без дела, «бутто для какого вымыслу и обману»; от двухлетнего перемирия остается только с пять месяцев, и если б великий государь такое их намерение и «в деле проволоку» ведал, то не прислал бы их сюда.

Все аргументы с той и с другой стороны были исчерпаны. Чтобы положить конец «проволоке», посланники нашли своевременным предъявить туркам ультиматум: «Имеют они, посланники, и указ его царского величества чрез последнего присланного к ним гонца тому уже два месяца; если в нынешнем мирном деле будет с стороны блистательной Порты многая проволока и мотчание, и им, посланником, велено для совершения того дела объявить им, думным людем, последней месячной срок, что по объявлении того указу совершить бы им, посланником, то дело с ними, министры, с того числа в месяц. А буде то дело совершения в месяц не восприимет, и по выхождении того месяца ни в какие договоры вступать им не велено». До сих пор они этого указа не объявляли, «держали его на своем сердце для того, что мирное дело хотя медленно однако ж шло своим поведением». Они ожидали, что дело «милосердием Божиим» приведется к окончанию без всяких излишних запросов. «Ныне же им, слыша такие тяжелости, терпеть и присланного указа не объявить невозможно, потому что в том указе написано к ним со многим гневом, для чего они, посланники, так долго здесь замешкались и ничего не делают и отповеди никакой царскому величеству не чинят. И ныне они о том указе думным людем объявляют, и с сего числа совершения дела будут ждать месяц». Если в течение месяца дело не закончится, то после этого срока они в договоры вступать не станут и делать ничего не будут. «И то нынешнее объявление и число у себя они, посланники, запишут. А хотя им, посланником, отсюда и отпуска не будет, и они готовы здесь и смерть принять».

По поводу последних слов посланников Маврокордато заметил: «Тот-де их, посланничей, конец с началом не согласуется» и отказался передавать ультиматум рейз-эфенди. «Того их конца… товарищу своему большому, рейзу-эфенди, сказывать не будет для того, что никакого неприятельства с стороны салтанова величества на сторону царского величества он, Александр, не видит и не признавает; если бы он что противное усмотрел, он бы от посланников не утаил и им сказал. Говорено у них сегодня по приятельски, не к разорванию дела». Он скажет рейз-эфенди только то, что посланникам об азовских городках «учинить ничего невозможно и не смеют, потому что писали о том царю… никакой перемены учинить не смеют», а указа о разорении городков у них нет – чтоб он, рейз, доложил о том визирю. «А такой-де жесточи, чтоб их, посланников, отпустить к Москве без дела, говорить и объявлять ему, рейзу, не надобно, понеже то дело милостию Божиею, чаять, что приведется к счастливому совершению и без такого сурового объявления». Посланники ответили Маврокордато, что в его воле, как сказать рейзу, но у них «то самое истинное и последнее объявление», иначе им поступить невозможно и перемены никакой у них не будет.

Маврокордато продолжал восхвалять рейз-эфенди. Какие его в этом деле положены труды, о том известно Богу, и «неложно он, Александр, посланникам объявляет, что за сторону царского величества стоятелем и спорником был один рейз, а кроме его никто о стороне царского величества не радеет. Посланники ничего бы ко умалению себе в настоящем деле не мыслили, все-де Господь Бог управит». Друг друга видят они не впервые, и до сих пор между ними «творилось всегда доброе. А ныне напоследок должно и паки оказаться между собою любовно ж. И велели они, думные люди, подать пить шарбету и курение благовонное, и тот шарбет посланником подносили и сами пили и благовонием окуривали». Конференция, несмотря на ультиматум посланников, кончилась в самых дружелюбных тонах. Посланники говорили: «За такие-де ево, рейзовы, добрые намерения, что он желает обоим государствам всякого добра, подает ему Господь Бог счастливое во всех делех его поведение и здравие». Турки были преисполнены уверенности в заключении мира. «Рейз-эфенди говорил, что-де Господь Бог силен и нынешние их многие труды впредь не без приношения плодов будут. И, простясь, остались они, думные люди, в ответной палате, а посланники поехали к себе на посольской двор»[1130]1130
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 993—1004.


[Закрыть].

XVII. Причины затягивания турками заключения мира. Отказ турецких дипломатов от своих последних домогательств

Выступая на последних двух конференциях, XXII и XXIII, со своим совершенно неожиданным требованием о разорении азовских городков, турки, видимо, имели намерение по каким-то причинам затягивать заключение мира, от которого на самом деле отказываться не думали. Можно предположить, что желание выиграть время возникло у них в связи с распространившимися тогда и упорно державшимися в Константинополе слухами о том, что Петр уже начал войну со Швецией. И в зависимости от оборота, какой примет эта война, турки, выигрывая время, могли рассчитывать на улучшение для себя условий мира. Слухи о войне России со Швецией появились еще в конце апреля. 21 апреля Маврокордато говорил присланному к нему переводчику Семену Лаврецкому, что «вчерашнего дня в вечеру прибежал в Царьград к польскому послу гонец из Польши» с известием, что король Август, начав войну со Швецией, пошел на Ригу, а царь по его просьбе послал ему на помощь 30 000 своих ратных людей, которые одержали над шведами «великую викторию»[1131]1131
  Там же, л. 728 об. – 729.


[Закрыть]. 22 мая, будучи у посланников, он, между прочим, сказал: «Здесь-де носится такая ведомость, что великий государь изволил по согласию с польским и с датским короли всчать новую войну с свейским королем, и войска-де его… уже осадили свейской город Нарву». Переданная молва, как видим, значительно опережала события, верно указывая (в том, что касалось осады Нарвы) их дальнейшее действительное направление. Посланники опровергали сообщение: «Они о том слышат от него, Александра, впервые; только-де те вести ложные, потому что о войне с свейским королем ниоткуду к ним, посланником, не писано»[1132]1132
  Там же, л. 916 об.


[Закрыть]. Опровержение это, однако, не разубедило Маврокордато; предлагая оставить в Константинополе резидентом дьяка Ивана Че-редеева, он говорил: «А се-де ныне великий государь… имеет войну с свейским королем», и ему надобны будут постоянные сообщения о положении дел в Константинополе[1133]1133
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 936 об.


[Закрыть].

Особенно подробные известия о войне сообщили посланникам иностранные послы. Голландский посол спрашивал у присланного к нему 25 мая с поздравлением подьячего Протопопова, «есть ли у них, посланников, ведомости о поведении нынешнего свейского короля с датским и с польским короли?» Протопопов ответил: «Ведает-де он, посол, и сам, что им, посланником, о том слышать не от кого, и почта отсюды к Москве и с Москвы сюда не ходит». Тогда посол сказал: «У них ведомости есть такие, которые писаны к венецыйскому послу из Венеции и из Вены, что против свейского короля война всчата с трех сторон: с одной стороны – польской король прежним своим курфистрским чином, не имянуя себя королем (т. е. в качестве саксонского курфюрста); к нему в помочь приданы от цесаря розные курфистры со многими войсками; с другую сторону – датской король – сухим путем и морем; а к нему, датскому королю, в помочь посылает морской свой немалой караван французский король. А с третью сторону на того ж свейского короля изволил послать многие войска его царское величество, в котором-де войске у него, великого государя, одной пехоты 40 000 человек. И ныне-де началась такая великая война, которой мало когда слыхано, и теперво-де чуть не весь свет в войне. Только пребывает одно Гишпанское государство в покое!» Далее посол сообщил, что Англия и Голландия окажут помощь шведскому королю своими флотами, которые спешат в Зунд, чтобы попасть туда ранее французов, и в Зунде непременно произойдет битва между флотами. Посол делал далее прогноз, что шведскому королю едва ли устоять против таких внезапно напавших на него сил. Польский король захватил уже некоторые замки, ему готова сдаться и Рига, которой он обещает вольность; датский король взял те земли, из-за которых спорил с голштинским князем. 2 июня голландский посол говорил тому же подьячему, посланному к нему специально за новыми вестями, что «ведомостей никаких к нему вновь нет. А в курантах-де апреля от 30 числа пишут, подтверждая прежние ведомости о польском и о датском королях и о войсках царского величества на свейского короля и что город Нарва от войск его царского величества взята»[1134]1134
  Там же, л. 923 об. – 925, 951.


[Закрыть].

Те же вести, ссылаясь на куранты, сообщал и цесарский посол: «Пишут-де в курантах и в иных ведомостях, что великий государь, согласясь с польским королем, изволил всчать войну с свейским королем и многие крепости от войск его… в свейской земле осаждены, а город Нарва уже и взят. И ныне-де его царское величество с войсками пошел к Ревелю или к Колывани»[1135]1135
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 947.


[Закрыть].

Подьячий опровергал все эти вести: недавно посланниками получены известия через гонцов, что царь «резидует» со всем двором в Воронеже, занят снаряжением флота, набирает в него ратных людей и отпускает его под Азов; никаких войск на шведского короля он не посылал. «И чтоб он, посол, – говорил Протопопов голландскому послу, – таких неподлинных ведомостей из курантов впредь никому не сказывал». Посол оправдывался, «что-де он то говорит, не собою догадываясь, но то, что в курантах писано, а лишнего ничего против тех курантов от себя не вымышляет». Он соглашался, что куранты не всегда заслуживают доверия, готов был верить подлинным русским известиям и опровергать известия курантов. «И ведает-де он сам, что таким курантом иногда верят, а иногда и не верят, потому что много пишется в них неправдивых ведомостей. А когда-де к ним, посланником… есть письма с Воронежа и тому-де надобно больше и верить. И впредь-де он тех ведомостей никому сказывать не будет, а где услышит и тем людем станет о том отговаривать, что в тех курантах царского величества о войсках писано несправедливо, потому что-де к ним, посланником, писано о том именно с Воронежа»[1136]1136
  Там же, л. 951–951 об.


[Закрыть]. Русские, опираясь на подлинные известия с родины, опровергали скорее преждевременные, чем совсем уже неверные сообщения курантов; готов был опровергать их и голландский посол, но молва делала свое дело. Известия, в том числе и лживые, тогда были не часты, шли медленно, но зато, не подвергаясь опровержению, держались долго и упорно и, конечно, должны были оказывать свое воздействие на турок, которые, может быть, под их влиянием и затягивали переговоры.

Прошло несколько дней после последней, XXIII конференции совершенно без всяких сношений посланников с турками. 21 июня посланники отправили к Маврокордато переводчика Семена Лаврецкого, напомнить о себе и спросить: «Для чего блистательная Порта держит их здесь без дела многое время?»

Переводчик должен был передать тревожные предположения посланников относительно намерений турок в связи с возникшими слухами: «Знатно есть некакой вымысл (военный план). Да и подлинно, как они, посланники, слышат, есть вымысл». Когда из Крыма получены были здесь известия, что крымские татары и ногайцы пошли под Азов, отсюда отправлены были к Азову корабли и каторги, и теперь уже, должно быть, началась там война. В этом великая неправда – не дождавшись срока перемирия, начинать такие дела. Их, посланников, задержали здесь около года, оттягивая время. Поэтому они просят или кончить с ними дело, или их отпустить, потому что они уже ни на какой добрый конец не надеются. Они опасаются за промедление гнева и опалы от великого государя; да и от здешнего народа они «не безопасны», как бы своевольные люди их не побили, потому что здешние жители обнаруживают против них враждебные чувства, «суровые во нравех поговаривают в рядех людем их, посланничьим: долго ли де им здесь жить и по улицам волочиться? Или они не знают того, что мусульманы не любят шептания, а смотрят самого дела!». Благодаря начитанности в хронографах посланники вспоминали исторический прецедент – избиение французов на Сицилии в 1282 г.; посланники выражали опасение, «чтоб им не досталось Сицилийской вечерни». Есть еще и такая опасность, как бы при таком промедлении не пришел к ним царский указ с предписанием бросить все дело и до истечения месячного срока. Маврокордато отвечал целою речью, изобилующей общими сентенциями и афоризмами. Великое государственное дело скоро делаться не может. Напрасно посланников никто не задерживает. «Вымыслов» у Порты, которые они подозревают, никаких нет, не бывало и впредь не будет. Если бы у турок были какие-нибудь враждебные намерения, разве они поступали бы с посланниками таким добронравным обычаем и разве почитали бы их такою честью и довольством? Что касается слуха о походе крымских и ногайских татар к Азову, о кораблях и каторгах, «тому, он, Александр, зело дивится, что они, посланники, – люди разумные и великопочтенные и у блистательной Порты гости любимые, а на такие вести бездельных людей свое преклонное имеют ухо», а им, думным людям, не верят. Татары обещали Порте быть «во всяком послушании» и твердо держать мир с царем. Никто из крымцев и ногайцев никуда не послан; ни один султанский корабль и ни одна каторга отсюда в Черное море не ходили и впредь не пойдут. Обманывать друг друга даже самому безбожнейшему человеку ненадобно и неприлично, тем более государю нельзя обманывать государя, начиная войну до истечения срока перемирия. Посланники сами видят «поведение и тихость Турского государства, как с ними турки поступают самою тихостию и всякою добротою». Он просит посланников иметь терпение и надеется, что доброе дело примет добрый конец. Положение рейз-эфенди и его самого очень затруднительно, оба они не знают, на которую сторону угодить, «потому что многие есть ненавистники, что его, рейза, называют москвитином, а его, Александра, и за прямого имеют москвитина, потому что они оба доброхотствуют стороне царского величества и в сем мирном договоре труджаются». Опасаться им, посланникам, гнева и опалы от своего государя не следует, «потому что государь премудрый и самовластный, знает, что дело, о котором они, посланники, трактуют, – великое и требует великого расположения и рассмотрения». Здешнего народа опасаться и «Сицилийской вечерни» ожидать им нечего, потому что Оттоманская Порта знает, «как в своем обучении подданных своих держать. И изволили бы они опочивать на оба уха без всякой опаски и во всякой благой тишине». Он, Маврокордато, состояние государства своего знает, и хорошо знает, и, если бы заметил что-нибудь враждебное со стороны верхов или простого народа, как христианин, предупредил бы посланников. Прошение же их, посланничье, об отпуске показалось ему «зело жестоким», но он таких жестоких слов никому не донесет, чтобы не раздражить здешнего правительства, в котором есть «много доброхотных и много противных людей». «И, приказывая с ним, Семеном, дважды и трижды говорил, чтоб они, посланники, не жесточились словами к здешнему владению и сего его, Александрова, совета послушали и изволили б во всем ласково поступать, потому что ласка творит безопаство, а безопаство дружбу и приятство, а приятство и безопаство творит соединение сердец». Если придет посланникам указ прервать дело, и в том будет воля их государя; но в таком случае и турки к войне готовы[1137]1137
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1004–1008.


[Закрыть].