Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

Когда договор был, наконец, заключен, надлежало, конечно, как можно скорее отправить курьера в Москву с желанным известием. Вопреки всем ожиданиям Украинцев и с этим не торопился. Еще до заключения договора, 30 июня, посланники уведомили турок, что гонцами в Москву с известием о мире пошлют трех лиц: стольника Гура Родионова Украинцева, сержанта Никиту Жерлова, отпущенного из Москвы 20 декабря 1699 г. и приехавшего в Царьград 31 января[1155]1155
  См.: Арх. Мин. ин. дел. Дела голландские 1700 г., № 4, л. 17.


[Закрыть], и сотника Ивана Чернышенка, отпущенного из Москвы гонцом 2 февраля и приехавшего 12 апреля. С этими тремя гонцами отправлялись привезенный Жерловым толмач Михайло Волошенин и 10 человек прислуги[1156]1156
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1027 об. – 1028.


[Закрыть]. Маврокордато через племянника спрашивал посланников, «вскоре ль они, посланники, отпустят гонца своего?», и при этом замечал: «А надобно-де им того гонца отпустить наскоро, чтоб царскому величеству о том было известно по их, посланничью, доношению, а не по иному чьему объявлению». Маврокордато предполагал, что посланники отпустят гонца тотчас же в самый день заключения мира, и готов был отдать соответствующие распоряжения и предпринять надлежащие шаги. «И если им, посланником, – передавал Дмитрий Меце-вит, – тот отпуск потребен будет того дня, которого они будут у великого везиря, то господин Александр так и учинит». Посланники, однако, ответили, что «того дня, которого они, посланники, будут у великого везиря и договорами разменяются, тех гонцов… отпустить им невозможно, понеже те гонцы после той их, посланничьей, у везиря бытности станут готовиться в путь свой. А отпустят они после того своего у везиря бытия и по разменении с ним договоров спустя три дня»[1157]1157
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1028 об. – 1030.


[Закрыть].

Действительно, гонцы были отпущены в Москву только 7 июля. С ними отправлены были копии договора и обширная записка, заключающая в себе обзор всего хода дела, как бы конспективное изложение переговоров на всех 23 конференциях. В заключении записки Украинцев сообщал, что с иностранными послами они, посланники, не видались и никакой помощи от них не имели. Послы даже и не обнаруживали желания с ними видеться. В частности, послы английский и голландский, как слышно было от верных и знающих людей, во всем держат турецкую сторону и более хотят добра туркам, нежели московскому государю. «Живут здесь давно в чести и богатстве, – прибавлял Украинцев, – и торговля их исстари премногая и пребогатая». Английский и голландский послы поддерживали турок и противодействовали русским, конечно, не только из-за богатой и давно налаженной торговли с Турцией: московской конкуренции в этом отношении эти торговые страны опасаться не могли. Противодействовать заключению мира России с Турцией побуждали Англию и Голландию отношения, складывавшиеся в то время на севере, стремление предотвратить войну против Швеции, так существенно нарушавшую английские и голландские торговые интересы: с руками связанными в Константинополе Россия против Швеции действовать не могла. В особых письмах к Ф.А. Головину Украинцев писал о своей неудаче в переговорах о плавании русских кораблей с торговыми целями по Черному морю и сообщал об интригах против России также и со стороны польского посла.

7 июля приходил к посланникам серб Савва Владиславов сын Рагузинский и рассказывал, что польский посол граф Лещинский просил турок от имени всей Речи Посполитой не только не заключать мира с государем, но и помочь Речи Посполитой вернуть себе Киев и всю Малороссийскую Украину, а на короля своего жаловался, что он великий друг царю, и говорил, что «они его ни в чем слушать не будут и с королевства его скинут». Когда турки его все же не послушали, предложений его не приняли и заключили мир, «он сделался от того печален». Граф Лещинский был в Константинополе послом не от короля Августа, а от Речи Посполитой, которая тогда не сочувствовала и не содействовала королю в его военных планах и предприятиях против Швеции. В этом направлении и вел политику Лещинский. Противодействуя союзу Августа с царем, он старался, как и английский и голландский послы, расстроить мирные переговоры царя с турками[1158]1158
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1090–1129 об. Отписка напечатана у Устрялова (т. III, с. 543–551), письма Украинцева к Головину – там же (с. 551–552).


[Закрыть].

Гонцы с известием о заключении мира выехали из Константинополя 7 июля и, двигаясь быстро, прибыли в Москву ровно через месяц – 8 августа. Их прибытие послужило сигналом к объявлению войны со Швецией. Мы должны были бы теперь, следуя за ними, перенестись в Москву. Но задержимся еще на некоторое время в Константинополе, чтобы привести к концу рассказ о посольстве Украинцева.

XIX. Выезды и визиты посланников

По заключении мира посланники получили свободу передвижения, которой они были лишены во время переговоров, и воспользовались ею для посещения константинопольских святынь и для личных свиданий с чужеземными послами в Константинополе, чего турки им ранее, несмотря на все просьбы, не разрешали. Еще 30 июня, до подписания трактата, в разговоре с посланным к ним Дмитрием Мецевитом, поинтересовавшимся дальнейшим времяпрепровождением посланников, на вопрос его, что «чаять, они, посланники, после того своего у везиря бытия (для размена трактатами) здесь помедлят?», они ответили, что «медлить им долго здесь не належит; однакож по таком близ годичном времени, не съезжая никуды с двора, аки быв взаперти, похотят они, посланники, быть в Мавромольском монастыре, и у Живоносного Источника, и в церкви Святой Софии, и у послов у всех чужеземских, которые здесь есть». Дмитрий говорил, что в этом им будет предоставлена свобода[1159]1159
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1030 об. – 1031.


[Закрыть].

На следующий же день после подписания мирного договора, 4 июня, посланники посылали с извещением о заключении мира к вселенским патриархам и к чужеземным послам. Патриархи выразили радость по поводу этого события. Константинопольский патриарх Калинник заметил при этом, что теперь, раз заключен мир с Турцией, станет возможно и ему самому без всякого подозрения со стороны турок посетить посланников, поздравить их с заключением мира и подать им благословение. Иерусалимский патриарх Досифей, выражая радость, не скрыл и печали по поводу того, что остался неулаженным вопрос о Гробе Господнем, и настоятельно просил посланников приложить и еще свои труды к этому делу. При этом он не удержался, чтобы не задеть своего собрата и не высказать колкого замечания на его счет, – он спросил у присланных: «У святейшего-де вселенского патриарха кир Калинника они были ль?» На утвердительный ответ он заметил, что «уже-де ныне и святейший вселенский патриарх кир Калинник будет являться другом и приятелем им, посланникам, зане в благополучное время многие являются друзьями, а в нужное (т. е. тяжелое) ни один». А до сих пор, когда это было сопряжено с величайшею опасностью, радел и промышлял о делах московского государя только один он, иерусалимский патриарх.

Чужеземные послы – цесарский, французский, английский, голландский, венецианский и польский – отозвались на извещение официальным и показным выражением удовольствия. Венецианский посол, которому не удалось еще к тому времени окончить дело подтверждения мира с турками, заметил при сообщенном известии, что как в Карловицах венеты были в последних, так и теперь. Голландский посол, узнав, что условием мира было разорение днепровских городков, сказал, что «то учинено по пре-многу рассмотрительно, и разумно, и на обе стороны равно, царскому величеству не к упадку, а Порте не к находке». От писаря польского посла, с которым посланные с оповещением к чужеземным послам подьячие Лаврентий Протопопов и Григорий Юдин и толмач Иван Мейснер вступили в продолжительную беседу, они узнали, что из Польши пишут об отступлении короля от Риги без всякого успеха, о том, что Речь Посполитая ему ни в чем не помогает. Прежде сообщали о походе царских войск под Ругодив, а теперь ничего не пишут, а пишут только то, что «едут с Москвы чрез Польшу в окрестные государства для науки многие знатные особы»[1160]1160
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1079–1084.


[Закрыть]. В ответ на оповещение патриархи и чужеземные послы присылали в русское посольство с поздравлением: патриархи своих архиереев[1161]1161
  Там же, л. 1081–1081 об.


[Закрыть], а послы – дворян и секретарей, кроме английского, относившегося вообще к русскому посольству недоброжелательно[1162]1162
  Там же, л. 1084.


[Закрыть]. Александр Маврокордато присылал с поздравлением по поводу заключения мира сына Николая[1163]1163
  Там же, л. 1087 об. – 1089 об.


[Закрыть].

Турецким министрам, с которыми посланники вели дело заключения мира, были посланы подарки. 8 июля к рейз-эфенди были отправлены подьячий Иван Грамотин и толмач Полуэкт Кучумов «с визитом того ж учиненного мира, да с ними ж послали к нему за его в том мирном деле труды великого государя жалованья – сорок соболей в 400 рублев. И как они к нему, рейзу, на двор приехали, и их, подьячего и толмача, встретили люди его и привели перед него. И они, подьячей и толмач, его, рейза, от них, посланников, поздравили и сорок соболей ему поднесли. И он-де, рейз, те соболи принял у них благоприятно и на милости царского величества бил челом, а за поздравление их, посланничье, благодарствовал и, подчивав кагвою и шербетом, их, подьячего и толмача, отпустил»[1164]1164
  Там же, л. 1133 об.


[Закрыть].

К Маврокордато в тот же день был послан переводчик Семен Лаврецкий и передал ему также сорок соболей в 400 рублей. Маврокордато благодарил «довольными словесы», причем скромно сказал, что «хотя и работа его была в добром мирном деле, однакож она общая, как и думных людей, так и их, посланников, и ему вменять того одному не для чего, должность та была служить вообще, всякому своей стороне, своему природному государю. Однакож он, Александр, с великою честию ту великого государя милость и жалованье чрез них, посланников, приемлет».

Семену Лаврецкому поручено было конфиденциально осведомиться у Маврокордато о следующем: «Намеривают они, посланники, послать великого ж государя жалованье для сего ж мирного дела и к великому везирю на шубу два сорока соболей добрых, ценою больше тысячи золотых червонных и то он у них примет ли?» Посланники извинялись при этом, что «больше того им послать к нему ныне нечего, потому что посланы они в сию посылку наскоро и с Москвы высланы в пять дней», и просили сообщить, когда можно прислать визирю подарок. Маврокордато одобрил их намерение, сказав: «Доброе дело то умыслили они, посланники, что подарочек великому везирю в свое время под-несть намерили. И примет он то благодарно; только бы тот поднос до своего у него, везиря, бытия (т. е. до отпускной аудиенции) они к нему послали. А как тому делу быть, о том он доложит прежде великого везиря и учинит ведомо им, посланником». 11 июля Маврокордато уведомил посланников, что он визирю о подарке докладывал и чтобы они присылали его немедленно на двор визиря. «Тот подарок и людей, с ним присланных, объявит он, Александр, и того дожидается. И чрезвычайные посланники посылали к великому везирю с поздравлением переводчика Семена Лаврецкого да подьячего Лаврентья Протопопова, а при том поздравлении посылали к нему за его, везирские, в нынешнем в мирном деле труды и радения 2 сорока соболей, один в 400, а другой в 450 рублев». Посланные, вернувшись, докладывали, что визирь «велел их, переводчика и подьячего, допустить перед себя тотчас. И были они перед ним в той же палате, где были и они, посланники, на приезде и во время розменения мирных договоров. А чиновных-де салтанских людей и государственного канцлера рейза-эфенди и чауш-баши и капычеев и его, везирского, кегаи при нем, везире, не было, а был для объявки их, переводчика и подьячего, и для переводу речей один Александр Маврокордато, да сын его Николай, да его, везирской, дворовой молодежи человек с двадцать. И обвели их, переводчика и подьячего, к нему, везирю, на заднее крыльцо, а не на переднее. И как они его, везиря, от них, посланников, поздравили и о соболях объявили и те-де соболи перед ним, везирем, приняли его, везирские, покоевые два человека и, приняв, понесли в другую палату. А потом везирь говорил, что та их, посланничья, собольми обсылка ему, визирю, благоприятна и приемлет с любовию и их, посланников, поздравляет. А больше того он, везирь, ничего не говорил. А сидел в той палате в прежнем месте, в котором сидел во время бытия у него их, посланничья»[1165]1165
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1130–1132 об., 1145 об. – 1147.


[Закрыть].

Между тем посланники начали свои выезды и визиты. 9 июля они выезжали для поклонения образу Богородицы в Мавромольский монастырь, «которой стоит на горах близ Черноморского устья. И после вечерни было молебствование о многолетном здравии великого государя, его царского величества, и сына его государева благоверного государя царевича и великого князя Алексея Петровича. И по совершении молебного пения дали игумену с братиею на милостыню 50 левков. И в том монастыре ночевали и слушали Божественной литоргии. И приехали оттуду в Царьград к себе на посольской двор июля в 10 числе»[1166]1166
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1140.


[Закрыть].

Визиты к иностранным послам не обошлись без осложнения. 12 июля посланники оповестили послов цесарского и французского о своем намерении их посетить на следующий день после полудня и сначала побывать у цесарского посла, а затем у французского. Послы отвечали, что с охотою будут их ожидать. Однако на следующий день, 13-го, французский посол прислал толмача спросить, действительно ли посланники желают посетить сначала цесарского посла, а затем уже его, французского. Когда посланники подтвердили такое свое намерение, толмач сказал, что если это так, то «тем его превосходительство не довольствуется». Посланники урезонивали толмача: другое бы дело, если бы немецкий посол был у какого-нибудь короля, а не цесарский, тогда бы они отдали первенство французскому послу; но обойти цесарского посла им невозможно, потому что все государи в Европе цесаря почитают. Толмач, со своей стороны, приводил аргументы, указывая на то, что государство Французское древнее, и прежде Немецкое государство было под владением французского короля, и эти оба государства в равной чести, а у турок французский посол в большем почитании, нежели цесарский. Но так как посланники все же стояли на своем: посетить французского посла раньше, чем цесарского, им невозможно, то толмач сказал: «Когда они, посланники, хотят быть прежде у цесарского, то буди в воле их. А французской-де посол не будет тем доволен… и чтоб они, посланники, от посла цесарского к нему, французскому, оратору (послу) не заезжали!» Посланники пытались возражать: «Знатно, он, оратор, не хочет их, посланников, иметь в дружбе и для того такие и отговорки чинит». Толмач говорил: «Совершенно оратор видеться с ними желает, только б учинили они так: прежде виделись с ним, а потом с послом цесарским». Когда посланники уже в третий раз повторили, что они поступить так не могут, толмач сказал: «Когда-де им учинить так невозможно, то от цесарского б посла к нему, французскому оратору, они не заезжали»[1167]1167
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1154, 1159 об. – 1161.


[Закрыть].

Французский «оратор» был, видимо, человек горячего нрава и весьма требовательный. Его приезд в Константинополь сопровождался рядом инцидентов. Он произвел скандал во дворце, не согласившись снять шпагу на аудиенции у султана. По рассказу голландского посла Кольера, правда, не расположенного к французу, он, желая показать свою гордость и славу, завел себе в Царьграде какой-то особенный каюк с балдахином, с таким убранством, которое было сочтено турками неуместным, и потому каюк его с балдахином был изломан, а гребцы с этого каюка «взяты и жестоко биты и отданы на каторгу»[1168]1168
  Там же, л. 1177 об.


[Закрыть]. Претенциозность в местническом счете, проявленная в требовании первенства перед цесарским послом в визитах, увеличивалась еще вследствие происшедшего у него как раз в то время, в мае 1700 г., столкновения с цесарским послом. Отношения между Францией и империей тогда (накануне Войны за испанское наследство) были уже очень натянуты. Тем легче на этой почве разыгралась ссора между послами. Три француза, служившие солдатами в цесарском войске в Петервардейне, дезертировали оттуда, бежали в Константинополь и нашли убежище во французском посольстве. Цесарскому послу удалось, однако, их захватить и арестовать. Тогда французский посол, как рассказывал голландский посол, собрав всех своих французов, которые живут на Галате, к себе на двор и, вооружив их, разослал по улицам и велел хватать и приводить к себе на двор людей цесарского посла. Таким образом захвачено было 28 человек. Когда сам цесарский посол проезжал раз по городу, французы захватили у него трех офицеров из его свиты. Турецкие министры, к которым обратился было граф Оттинген с жалобой, отказались вмешиваться в распрю, и в Константинополе готова была начаться или и началась уже в миниатюре та война между французами и цесарцами, которая некоторое время спустя вспыхнула в Европе в грандиозных размерах. По свидетельству голландского посла, «было междо цесарцами и французами великое здесь волнение и замешание и по три дни ходили как цесарцы, так и французы многолюдством с ружьем. И такому-де поведению многие с стороны люди дивовались и розголосили, что будто у цесарского посла с французским послом всчалась война, что зело было слышать стыдно и непристойно». Как говорил граф Оттинген, он не имел никакого намерения драться с простыми французскими мужиками, хотя и мог бы приказать, если бы пожелал, у французского посла среди дня ворота выломать и своих людей освободить. Дело было улажено посредничеством других послов; однако отношения между враждующими дипломатами продолжали оставаться натянутыми: «Только-де сами они, послы, междо собою еще в той ссоре не прощались и друг с другом не видались»[1169]1169
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 944–946 – рассказ цесарского посла; 952 об. – 953 об. – рассказ голландского посла, который себе приписывал улаживание этого дела.


[Закрыть]. Тем менее француз не желал уступить первенство цесарскому послу в посещении московских дипломатов.

13 июля посланники побывали на Галате у послов цесарского, английского и венецианского. 14-го посетили муфтия и от него проехали к голландскому послу, жившему тогда на загородном дворе, на берегу пролива, неподалеку от муфтия. 16-го были у польского посла. Разговор с послами однообразно начинался с взаимных, украшенных в стиле эпохи комплиментов, изъявлений о давнем желании повидаться друг с другом, которое не могло, однако, осуществиться вследствие запрещения со стороны Порты. Послы поздравляли русских с заключением мира. Английскому и голландскому послам, которые имели от своих правительств указы о посредничестве в русско-турецких переговорах, посланники специально приносили благодарность за их готовность выступить посредниками. Хотя посредничество по нежеланию турок и не состоялось, однако посланники уже самое желание выступить посредниками считали себе за великую помощь. Принесет благодарность их правительствам и сам великий государь. В частности, граф Оттинген интересовался условиями мирного договора и просил посланников дать ему список с трактата. Под тем благовидным предлогом, что будет лучше, если цесаря об условиях мира уведомит сам государь посылкою своей грамоты через почту или с особым гонцом, посланники в выдаче графу Оттингену копии с договора отказали, сообщив только, что он состоит из 14 статей и заключен на 30 лет. Посол обиделся: «Знатно-де они, посланники, ничего подлинного ему, послу, сказать и списка с договоров дать не хотят по некакому сумнению; а скрываться было им от него, посла, в том и никакого сумнения иметь не довелося». Посланники уверяли, что они не сомневаются и не скрываются, так как знают, что цесарь великому государю «друг, союзник и всякого добра желатель», однако остались при своем взгляде на способ уведомления цесаря. Английский посол лорд Пэджет в разговоре задал, между прочим, посланникам вопрос о Константинополе: «Какова им здешняя государская резиденция кажется?» Посланники ответили, что «такой другой преславной на свете резиденции, кажется им, нет понеже междо двумя морями стоит», и при этом, желая сказать любезность послу, заметили: «А другая резиденция, чаять, подобна ей – королевского величества аглинского», с чем собеседник их согласился: «Правда-де так, что обе те помянутые резиденции стоят при морях и приезд корабельный изо всех стран имеют свободной». На обращенные к послам вопросы, не получены ли ими какие-либо «европские» новости, английский посол сообщил о нападении польского короля на Ригу и о том, что саксонские войска отбиты и отошли от Риги «с великим стыдом». Венецианский посол, кроме таких же вестей об отступлении саксонских войск из-под Риги, сообщил еще, что «у некоторых государей есть помышление о разделении Гишпанского государства на две части». На вопрос посланников: «Разве-де королевское величество Гишпанской преставился, что государство его хотят иные государи делить», посол отвечал: «Хотя-де тот гишпанской король и жив, да и еще жить хочет, однакож с стороны того не рассуждают и якобы насильно с сего света его гонят и государством его завладеть хотят, потому что наследников у него нет.

Только-де как еще Бог к тому кого допустит». Сообщив посланникам о своем отъезде из Константинополя 20 июля, польский посол граф Лещинский осведомился о времени их отъезда и, когда посланники сказали, что и они ожидают себе немедленного отпуска, «понеже наскучило им здешнее житье близ годичного времени», воскликнул: «Не токмо-де близ годичного времени здесь живучи наскучит; ему-де и три месяца здешнего житья показались будто три года! А им-де, посланником, как здесь будто взаперти в самом тесном и непроходимом месте!»

Граф Лещинский очень тяготился жизнью в Константинополе. Как конфиденциально сообщал посланникам его писарь, посол видел в здешнем своем посольстве себе несчастье, приехал, как, может быть, и преувеличивал писарь, с огромной свитой в 700 человек и имел полторы тысячи лошадей, а содержания получал от турок только по 200 левков на день, так что принужден был к этой сумме прибавлять еще 100 левков из своих средств. На домогательства его об увеличении содержания турки «будто на смех» говорили, чтобы он половину или больше половины людей и лошадей отпустил в Польшу, чего он, однако, не сделал. «И не помалу-де, – прибавлял писарь, – он о том потуживает, что деньгами своими издержался»[1170]1170
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1083.


[Закрыть]. Визит посланников к нему был непродолжителен. Посланники говорили, что, «не докучая ему многим собеседованием, занеже отъезд его имеет быть отсюду вскоре, отъезжают и они, посланники, от него» и, пожелав ему счастливого пути, с ним простились[1171]1171
  Там же, л. 1161 об. – 1165 об. – у цесарского посла; 1165 об. – 1170 – у английского; 1170–1171 об. – у венецианского; 1175–1178 – у голландского; 1182 об. – 1184 – у польского.


[Закрыть].

С ответными визитами иноземные послы не спешили; как будто даже эти ответные визиты были одно время под сомнением. Самым учтивым оказался и первым явился к посланникам наиболее враждебно настроенный к русским граф Лещинский. В сопровождении целого конного вооруженного отряда в панцирях и в саадаках с саблями он приехал 21 июля перед самым своим выездом из Константинополя. После обмена взаимными любезностями и обычными комплиментами Лещинский обратил внимание на двор, в котором жили посланники, а затем опять распространился о скуке жизни в Константинополе: «Как он видит, что двор их, посланничей, зело тесен и на море и никуды не видно. И, чаять, им, в таком глухом дворе живучи, прискучило. А у него-де, посла, здесь был двор и не такой, но на самом веселом месте и пространной. Однакож наскучило ему здешнее худое житие, и многие восприял он здесь турбации или хлопоты. А чего у турок требовал и того ничего по его желанию не сделано и вдругорядь сюды приезжать им, полякам, не для чего, и его охоты к тому нет. Разве-де иному кому здешнее житие показалось! А он радуется тому, что скоряе всех отсюда отпущен!» Посланники в связи с этим припомнили, что и прежний польский посол Ян Гнинский (?) также много жаловался на турок и имел с ними «многие великие турбации и споры», да и потерял много людей из свиты, которые здесь умерли. Посол подтвердил эти сведения. Поговорив о пути, которым он будет возвращаться на родину, и о продолжительности предстоящего путешествия, посол извинился, что «он приездом своим их, посланников, утрудил и пора ему ехать в путь свой. И, встав и простясь с посланники, поехал»[1172]1172
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1197 об. – 1199 об.


[Закрыть].

В тот же день он торжественным и великолепным поездом с блеском выехал из Константинополя. Впереди двигался его огромный обоз, в котором были вывозимые им из Константинополя пленные, за ним – целые воинские вооруженные отряды, далее – свита посла, «а потом ехал сам посол граф Лещинской на турском аргамаке, которой убран был во всем турском наряде зело изрядно и богато. Кафтан на после был верхней суконной рудожелтой соболей, а под исподом жупан атласной алой, шапка на нем суконная красная с кистью и с запоною с большою с алмазною. Около посла шли близко лошади, 6 человек скороходов, в том числе один арап, убраны в индейском платье, на головах у них шишаки золоченые, а в руках древки, а на тех древках орлы двоеглавые золоченые, а от орлов вниз до половины древка извиты змеи золоченые ж». Затем шли люди в венгерском желтом платье с саблями, с пищалями и с обухами, за ними 12 человек трубачей, сурначеев и других воинских музыкантов, наконец, рота саксонских драгунов с 70 человек. Шествие замыкали турецкие янычары[1173]1173
  Там же, л. 1200–1202 об.


[Закрыть]. Состоявший при послах доктор Антоний, прикомандированный к ним турками, сообщал посланникам, что польский посол обращался к турецкому правительству со многими делами, но успеха в них не имел, в чем, впрочем, он и сам, как мы видели выше, признавался посланникам[1174]1174
  Там же, л. 1203.


[Закрыть].

25 июля присылал дворянина цесарский посол с сообщением, что он имеет желание еще раз повидаться с посланниками, но не мог этого сделать из-за зубной боли. Теперь он от этой болезни освободился и просит посланников к себе обедать, «желает того, чтоб они, посланники, посетили его в сию неделю, то есть в 28 день июля, и того дня изволили у него обедать». Посланники от обеда уклонились под тем предлогом, что им назначен скорый отпуск, причем выразили желание, чтобы посол посетил их перед отъездом. Может быть, действительной причиной отказа посланников от приглашения на обед было именно то, что посол не сделал им ответного визита[1175]1175
  Там же, л. 1213 об. – 1215 об.


[Закрыть].

28 июля английский посол прислал секретаря уведомить посланников, что он желает их посетить, а до сего времени этого не исполнил, потому что был болен[1176]1176
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1237–1238.


[Закрыть]. Посланники воспользовались случаем, чтобы и цесарского дворянина, и секретаря английского посла расспросить о европейских новостях; и тот и другой сообщали известие о приготовлениях царя к походу против Швеции. Посланники опровергали эти известия: со шведским королем у государя мир, сам он пребывает в Воронеже, на полпути между Москвою и Азовом, ложные слухи распространяет кто-либо, желая вызвать ссору.

Замедление послов в отдаче визитов, зубную боль цесарского посла и болезнь английского, может быть, можно объяснить информацией, принесенной посланникам проживавшим тогда в Константинополе Саввой Владиславичем Рагузинским, который оказывал посланникам разные услуги, преимущественно по осведомительной части. Придя к посланникам 29 июля, он передавал, что как раз в этот день «съезжались все послы к цесарскому послу и советовали, ехать ли к ним, посланникам, для посещения их, понеже характер их, посланничей, а не посольской». На совещании было решено к посланникам не ехать. Особенно, по словам Рагузинского, сердиты на посланников послы-посредники за то, что при заключении мира обошлось без их посредничества. И самому миру они не рады, и, если бы они были к посредничеству допущены, всячески бы помешали заключению мира. Граф Лещинский, будучи у венецианского посла, «говорил явно, что никогда того он не ждет, чтоб Порта учинила с царем мир», а если будет продолжаться война, то Московское государство в три года разорится[1177]1177
  Там же, л. 1238–1238 об.


[Закрыть]. Известие Рагузинского, по всей вероятности, не во всех отношениях точно, по крайней мере, в том, что касается принятого будто бы на совещании послов решения. 2 августа, перед самым уже отъездом посланников, у них побывали с пожеланием им счастливого пути все послы, кроме, конечно, французского: цесарский, английский, голландский, венецианский[1178]1178
  Там же, л. 1254 об. – 1255.


[Закрыть]. Но все же слова Рагузинского свидетельствовали о настроениях, замечавшихся в дипломатическом корпусе по отношению к русским, и о тех колебаниях, какие у послов были по вопросу об ответных визитах.

14 июля посланники, по совету Александра Маврокордато, посетили великого муфтия, или шейх-уль-ислама, главное духовное лицо Турецкого государства, ездили к нему на его загородный двор, помещавшийся над берегом Черноморского пролива выше Галаты. «А ездили морем в наемных каюках. И, приехав к берегу и вышед из каюков, шли на высокую гору двором и садом его пеши». Прием происходил в беседке или павильоне. «И ввели их, посланников, пристав их и чурвачей в чердак и велели сесть на стулех бархатных, нарочно уготованных. А потом вскоре вышел из иных покоев и вшел к посланником в тот же чердак муфтий и сел меж подушками в углу и спросил посланников о здоровье». Посланники, поблагодарив, сказали, что «пребывают во всяком благом поведении и приехали к нему нарочно видеть персону его и посетить и поздравить», и затем поблагодарили муфтия за его труды и за доброжелательство при заключении мира между такими преславными государствами. Муфтий отвечал, что правда, «о том мире были и его слова». Блистательная Порта склонилась к тому, что лучше иметь покой, нежели войну. В заключение муфтий выразил пожелание, чтобы мир с обеих сторон был «держан твердо и непорушимо». Посланники перевели затем разговор на усиленно занимавший их вопрос, о котором они хлопотали в Константинополе: об «отдаче святых мест» в Палестине грекам.

Припомним, что первоначально они думали решить этот вопрос особой статьей в договоре[1179]1179
  Статья 13 (Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 280–283).


[Закрыть]. Встретив сопротивление турок и отказавшись от мысли об особой статье в договоре, они при заключении мира подали визирю обширную записку, в которой изложили историю вопроса и свое ходатайство об отобрании «святых мест» у католиков и передаче их подданным султана грекам[1180]1180
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1045–1050 об.


[Закрыть]. Через Маврокордато турецкое правительство дало понять посланникам, что в принципе оно такой передаче сочувствует, но что теперь, в присутствии в Константинополе послов католических стран: цесарского, венецианского, французского и польского – решить вопрос в таком смысле не может, а сделает это впоследствии[1181]1181
  Там же, л. 1084–1086 об.


[Закрыть]. Все же Маврокордато дал совет посланникам обратиться с ходатайством к муфтию, что они теперь и исполнили.

Изложив вкратце муфтию суть дела и передав ему такую же записку, какая представлена была ими великому визирю, также на греческом языке, посланники просили его, чтобы он, муфтий, «яко государства здешнего святую правду любящий и закон хранящий», по соглашению с великим визирем исходатайствовал передачу святых мест грекам, как то надлежит по многим прежним султанским жалованным грамотам и по приговорам муфтиев и казы-аскерей (судей). При этом посланники указали, что у католиков есть намерение под видом перестройки иерусалимской церкви выкрасть гроб Спасителя. Муфтий, выслушав просьбу и приняв записку, говорил, что «и у них в книгах есть то написано, что те места належат грекам, и лутче им, туркам, подданных своих иметь в милости и в призрении, нежели иных… У блистательной Порты есть подлинное намерение отдать святые места грекам, и, конечно, то сделается». Только теперь вскоре исполнить этого невозможно, потому что от народа будет на них подозрение, «а от иноземцев причтено им будет то будто в страх или во ужас, что, будто чего боясь или испужався, мир с царевым величеством учинили, да и Гроб Господень по желанию его грекам отдали». Что католики хотели бы гроб Спасителя украсть, им известно, и против этого приняты меры. На этом разговор закончился. Посланникам подносили кофе и шербет и окуривали благовонием[1182]1182
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1172–1175.


[Закрыть].