Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 3. 1699–1700."

Через три дня, 24 июня, Маврокордато приказывал Семену Лаврецкому передать посланникам, «чтоб они о своем долгом житии были терпеливы: много жили, малое уже время доживать, понеже конец близко, даст Бог, и доброй будет». В том же смысле обнадеживал посланников и рейз-эфенди[1138]1138
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1008 об.


[Закрыть].

Неосторожные слова посланников о том, что новейшие городки под Азовом, если такие строятся текущим летом, будут разрушены и флот перестанет строиться, не прошли им даром. 25 июня Маврокордато чрез того же переводчика Лаврецкого передавал посланникам, что на последнем съезде со стороны Порты предложено было разорить три новых азовских городка: Таганрог, Павловск и Миус, и посланники Порте в этом отказали. Но при этом говорили: может быть, кроме тех трех городков государь, отчаявшись в заключении мира, приказал построить еще новые городки; в таком случае они, посланники, могут в мирном договоре написать, чтобы этим городкам быть разоренным; также говорили они, что и корабельное строение в случае заключения мира прекратится, и просили донести о том Порте. «Думные люди те слова их Порте и всему правлению государственному доносили» и получили приказание осведомиться у посланников: «При тех они словах, что тогда говорили, стоят ли?» Посланники пытались увернуться, ссылаясь на то, что в статьях 5 и 7 изготовленного договора говорится: «…буде кроме новых городков иные городки найдутся, те с обоих сторон да разорятся». Но Маврокордато возразил, что в статьях 5 и 7 речь идет совсем о другом, а именно о том, чтобы не строить городков на тех землях, которые должны по договору оставаться пустыми, а если какие-либо городки там будут построены, то они должны быть разорены. Вновь пояснив, что турки говорят теперь не о тех трех новых городках: Таганроге, Павловске и Миусе, но о тех городках, которые царь велел вновь строить по обеим сторонам Азова, будто отчаявшись в окончании мирного дела, Маврокордато предложил посланникам такой «средок»: написать письмо с подписями и печатями «обнадеживательные», т. е. с удостоверением, что они, посланники, «на тех словах, которые они говорили на конференции, стоят и в памяти их держат». Посланники принуждены были отступать, говорили, что не знают точно, строятся ли ныне на тех местах какие-нибудь новые крепости, предлагали, несмотря на все свое сопротивление всяким изменениям принятого текста договора в других случаях, внести в статью 4 прибавку: «А вновь, кроме азовских старых и новых городков, иные городки на особых новых местех на рубежах от лета и дня подписания сего священно-святого покоя да не построятся». Но это условие касалось будущего с момента заключения договора, а не тех новых городков, которые уже построены, и не было турками принято. Маврокордато дал им решительную отповедь. Очевидно, посланники о своих словах, сказанных на последней конференции о разорении вновь ныне построенных городков сверх прежних трех, «вспокаялись и возжалелись. А надобно-де было им постоянствовать для того, что те слова, хотя они говорили им, думным людям, однако яко бы пред самим лицом и существом императора их. А государьми-де не шутят». Маврокордато предложил далее посланникам написать «приводы и причины» своего отступления, он их переведет на турецкий язык и доложит Порте. «А лутче бы, – давал он им совет, – они, посланники, написали правду, что они на последнем разговоре о разорении и снесении… построенных лишних кроме трех новых городков хотя и говорили, только рассудив и помыслив… на то поволить не смеют». Посланники последовали его совету, изложили письменно резоны, заставлявшие их отступать от своих слов. Прежде всего они не имеют на это указа, затем известили царя о тексте мирного договора и, наконец, по Карловицкому договору строение новых крепостей не было запрещено, построены ли какие крепости, им неизвестно. Может быть, царь, дожидаясь так долго заключения мира, пришел в сомнение и в отчаяние и, видя, что Карловицкое перемирие уже истекает, указал городки обновлять и вновь строить «с великим иждивением казны и с немалыми ратных людей трудами». Ввиду всего этого согласиться на разорение этих новых городков они не могут. На словах они велели сказать Маврокордато, что они, получив известие от татар из Керчи, что царь, действительно отчаявшись в заключении мира, сверх старых и новых азовских городков указал «вновь на новых местах строить крепости великими своими государственными силами и великими трудами и работами, также и своей казны с немалыми проторьми», размыслили и раздумали о тех своих словах, говоренных о разорении, и опасаются, «чтоб толиким трудам и работам и проторям его, государевой, казны не навесть какого убытка и урону. А всякий слуга повинен лучшего и полезнейшего дела искать и хотеть природному государю своему. И для того они, посланники, не стыдятся тем, что слово свое, на конференции говоренное, переменили»[1139]1139
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1008 об. – 1018 об.


[Закрыть].

Турки, однако, не стали настаивать на своих новых предложениях, с которыми они выступили на XXII и XXIII конференциях, о разорении новых азовских городков: Таганрога, Павловска и Миуса, и от этих предложений отказались. 28 июня Александр Маврокордато прислал к посланникам Дмитрия Мецевита прямо с заседания дивана с поздравлением по случаю наступающего праздника апостолов Петра и Павла и тезоименитства московского государя и с объявлением, что по докладу рейз-эфенди и его, Маврокордато, великому визирю, составленному ими в пользу посланников, дело о мирных статьях обсуждалось в диване и «по многим спорам и разговорам султан и великий везирь указали и вся дума приговорила» оставить мирные статьи в том виде, как они были приняты на первых двадцати одной конференции по 12 июня, а возникшие затруднения о новопостроенных азовских городках, о которых говорено на XXII и XXIII конференциях, велеть отставить. Поэтому Маврокордато просил посланников договоренные и постановленные статьи писать набело на латинском и на славянском языках, а они, турки, будут писать их набело на латинском и турецком языках. Когда статьи будут набело переписаны, назначен будет размен договоров. Присланные к нему в тот же день Лаврецкий и Протопопов сказали, что предисловие у них набело уже написано, а статей еще не писали, потому что надобно еще раз совместно их прочесть, чтобы латинский текст с обеих сторон во всех «речениях» был сходен, и пригласили его на такое чтение. Маврокордато заметил, что в статьях никаких изменений по сравнению с принятым текстом нет, и разница только в некоторых незначительных выражениях, а именно: в статье 2 о землях казыкерменских городков написано было «а земли их», а султан велел написать «с своими землями», затем «учинена небольшая приправочка», для обеих сторон нужная и не вызывающая возражений, – в конце статьи 8 включены слова: «да не дерзает творить». В этом месте трактата говорится, что о заключении мира будет возможно скорее объявлено в порубежных местностях, хранение его подкрепится указами и никто под «прежестокими казнями весьма что неприятельское да не дерзает творить»[1140]1140
  Латинский текст этой части статьи 8 таков: «А доконченный сей священно святый со обоих сторон мир, как наискоряе обыклом нравом на порубежии да разглашен будет и хранение его даже до конца перемирья указами да подкрепится и отсюду под прежестокими казньми никто весьма что неприятельное да не дерзает творить» (Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1073 об. – 1074).


[Закрыть]. Наконец, третье отличие латинского текста турок сравнительно с латинским текстом русской стороны заключалось в начале той же статьи 8 и состояло в том, что Маврокордато написал слово colonis (подданным): «И подданным их же никаких набегов и неприятельств да не творят», а посланникам рекомендовал написать другое слово subditis: «И та речь «подданным» по-латине толкуется и пишется субдитис. А у него-де, Александра, написано колонись, и то слово колонись на латинском языке толкуется – поселенники. И они б, посланники, с своей стороны велели написать против прежнего: субдитис, се есть подданные». Ему, Александру, изменить свой текст уже невозможно, потому что он доложен султану и утвержден им. «Только в том никакого опасения они б, посланники, не имели для того, что на турском языке те обе речи «субдитис» и «колонис» единым слогом толкуются и за едино слово называются».

Русские по поводу разноречия в статье 2 подняли было опять старый вопрос о разночтениях в статье 5, о чем много было споров ранее, пытались поставить условие, которое ставили прежде: согласятся на выражение «с своими землями» в статье 2, если турки примут выражения о Сечи Запорожской: «где ныне казаки живут», «близ реки Днепра», «а места их» в статье 5. «А буде он, Александр, вышепомянутых трех вещей в 5-й статье не напишет, то и им, переводчику и подьячему, ничего во 2-й статье переправливать не велено ж». Маврокордато резко отклонил это условие: «О том-де о всем уже говорено и переговорено и больше ныне говорить о том ненадобно». Он готов был бы им и уступить, но это невозможно, потому что его текст закреплен султанскою рукою, в чем он «свидетельствуется Господом Богом и знаменуется крестным знамением со многою клятвою… Сами б де они, посланники, рассудили и помыслили, что может ли кто учинить то, чего кому указом государским делать или творить не положено». Разница в статье 2 состоит теперь уже только в том, что посланники пишут «а реченные места (т. е. казыкерменские городки) с своими землями», а в тексте Маврокордато сказано просто «с своими землями» и приписать ему слов «а реченные места» в утвержденном султаном тексте невозможно, и «того прибавить ему не сметь». Пусть они, посланники, напишут в своем тексте с прибавкой «а реченные места»; он возражать не будет.

После этих переговоров состоялась считка черновых латинских текстов: «И те статьи все от слова до слова они, переводчик и подьячей, с ним, Александром, прочли». Окончательно принять выяснившиеся разночтения без ведома посланников они все же не могли. Маврокордато просил поторопиться с изготовлением беловых текстов к 1 июля, когда произойдет размен.

Посланники согласились на установленные разночтения в текстах и на следующий день, 29 июня, уведомили Маврокордато, что «к назначенному дню готовятся и договоры писать велели».

Маврокордато просил сообщить о числе людей в свите, с которой посланники будут у визиря при размене договоров, потому что всем этим людям даны будут кафтаны[1141]1141
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1018 об. – 1026.


[Закрыть]. Посланники подали список в 35 человек[1142]1142
  Там же, л. 1026 об. – 1027 об.


[Закрыть].

XVIII. Размен трактатов. Отправление гонцов в Москву с известием о заключении мира

Размен трактатов состоялся не 1 июля, как предполагалось, а 3-го, «в праздник пренесения святых мощей Филиппа, митрополита Московского и всея России чудотворца», как отмечено в «Статейном списке». Обычным торжественным поездом посланники отправились на двор великого визиря; слезли с лошадей на нижнем рундуке, где стояли визирские «делии» в сербском платье, человек 15. На верхнем крыльце их встречали: чаушский эминь-ага, чаушский казнодар, китяп-ага и Николай Маврокордато. Посланники отведены были в палату, в которой великий визирь слушает доклады и где теперь им с турецкими уполномоченными предстояло заняться окончательной сверкой беловых текстов. Среди палаты встретил их Маврокордато, обратившийся к ним с приветствием: «Да будет приезд их, посланничей, благоприятен и во дни сем преизрядном и светлосияющем да управит Господь Бог настоящее дело во всяком благом поведении». Посланники ответили, что и они «совершения настоящего дела усердно желают». Затем вошел рейз-эфенди, и после взаимных поздравлений посланники и уполномоченные сели по местам.

Рейз-эфенди говорил: «Прииде час, что приступить им к совершению мирного дела и к прочитанию обоих инструментов, и сей-де их, посланничей, приезд великому везирю благоприятен», а потом от имени визиря спросил посланников: написаны ли у них статьи на двух языках: латинском и славянском? С султанской стороны статьи написаны на турецком и на латинском языках безо всякой прибавки и убавки. В заключение он пригласил сверить латинские тексты, «чтоб были на обе стороны согласны и сходны». Посланники ответили, что у них «статьи написаны славянским и латинским письмом; убавки и прибавки в них против согласного постановления нет и справливать и честь те свои статьи с их статьями они, посланники, готовы. И, взяв, они, посланники, у подьячего латинским письмом статьи, отдали думным людем. А они, думные люди, взаимно с своей стороны статьи, писанные латинским письмом, отдали им, посланником. И те латинским письмом статьи чли и справливали с Александром Маврокордато переводчики Семен Лаврецкий да Андрей Ботвинкин». Прочитав статьи, переводчики Лаврецкий и Ботвинкин говорили, что «те статьи со обоих сторон в деле и в речениях сходны», только в предисловии в турецком экземпляре к титлам великого государя не написано «величества» да в статье 1 пропущено слово «исполнену». Посланники потребовали исправления этих двух ошибок. Турецкие уполномоченные сейчас же согласились вставить в статью 1 пропущенное слово «исполнену», это была простая описка, и Маврокордато ее собственноручно исправил, но писать в титлах царя «величество» наотрез отказались, потому что и «салтану во окончании предисловия величества не написано ж». Посланники подняли спор, стали ссылаться на карловицкую запись, где «величество» написано; турки также ссылались на карловицкий текст, где, по их утверждению, «величество» не было написано. «И были о том многие споры, – замечает «Статейный список», – и по многих спорех» турки убеждали посланников, что им, посланникам, «о том здесь много говорить и спорить непристойно, потому что они приехали не на конференцию» и великий визирь дожидается, когда будут прочтены и исправлены статьи. Посланники отвечали, что знают они и сами, что здесь многих разговоров и споров чинить не надлежит; но они приехали, не ожидая в титле царского величества недописки. «И того-де величества у него, великого государя, никто отняти не может, понеже то величество даровал ему Господь Бог. И по милости Божии в государствах своих и в величестве он, великий государь, не меньше иных великих западных христианских государей, то есть цесаря и королей гишпанского, французского и аглинского». Турки уговаривали: «Не надобно много медлить и спорить, чтоб тем не учинить великому везирю досады». Величество в царском титуле где следует написано так же, как и в Карловицкой записи. Чести государя они не убавляют, «а сверх прежнего обыкновения писать им невозможно». Посланники спорили, лишь поддерживая старые дипломатические традиции, побуждавшие русских дипломатов всячески добиваться возвеличения достоинства своего государя. Они прекрасно знали, что титула величества в соответствующем месте карловицкого текста действительно нет, о чем и отмечено в «Статейном списке»: «Ведая то, что в Карловицкой записи величества не написано», и, следовательно, делали заведомо неправильную ссылку на этот текст, правдами и неправдами стремясь к поставленной цели, но так как турки оказались не только правы, но и тверды, то достигнуть этой цели посланникам не удалось, пришлось уступить и от внесения лишний раз в текст предисловия слова «величество» отказаться.

Другим предметом спора было предъявленное посланниками требование, чтобы латинский и турецкий экземпляры были так же связаны и сшиты вместе, как и у них, посланников, связаны славянский и латинский экземпляры, и чтоб оба текста – и турецкий и латинский – были подписаны великим визирем. Турки возражали, ссылаясь на разницу обычаев в разных государствах: «Как-де в котором государстве обыкновение содержится, так и творится. А связание обоих статей вместе словенских и латинских знатно учинили они, посланники, по обыкновению своего государства. А у них в Турском государстве чинить так не обычай, и никогда они к турскому письму латинских писем не привязывают. Да и в Карловицах-де царского величества послу даны статьи турские особно, а латинские особно ж. А великий везирь припишет рукою своею к турскому письму, а к латинским переводам никогда он, везирь, рукою своею не приписывает, а к тому-де латинскому переводу руками своими припишут и печати приложат они, думные люди». Посланники не настаивали и уступили. Заметив, что латинский экземпляр турок датирован годом, месяцем и числом «турским обыкновением и числением от пророка их Махомета», посланники просили записать также год, месяц и число по христианскому календарю, на что турки согласились.

Наступил момент подписания договора. «И потом думные люди с своей стороны к латинским статьям приписали руками своими и печати приложили», приглашая и посланников «приложить руки и печати» к их славянскому и латинскому текстам.

Они сказали, что пойдут к великому визирю и о состоявшемся подписании ему объявят, и тогда визирь подпишет турецкий текст и приложит к нему свою печать. Педантически цепляясь решительно за каждую, даже внешнюю мелочь, посланники потребовали, чтобы визирь подписывал турецкий текст в их присутствии; в свою очередь, и они, посланники, подпишут славянский и латинский тексты и печати к ним приложат при визире «для того, чтоб на обе стороны было верно, безо всякого сумнения». Турецкие уполномоченные доказывали, что в приписке визирской руки сомневаться им нечего, «рука везирская к мирным договором припишется, конечно, и печать его приложится, и в том бы они, посланники, никакого сумнения не имели». Посланники говорили, что они никакого сомнения не имеют, великому визирю и им, думным людям, верят и договоры подпишут при них, думных людях.

«А как они, посланники, руками своими к тем договорам приписали и печати свои приложили, и думные люди говорили, чтоб они, посланники, посидели на малое время в той палате, а они, думные люди, пойдут к великому везирю и о том ему объявят. И, встав, пошли к везирю и статьи турские понесли с собою. И, немного помешков, пришед в тое палату, чаушской эминь-ага звал посланников к везирю. И посланники велели итить перед собой дворяном, а сами шли за дворянами. А как посланники в везиреву палату вошли, и среди палаты встретил их чауш-баша и спрашивал их, посланников, о здоровье и говорил, чтоб они, посланники, сели на уготованных местех на бархатных стулех, которые поставлены против везирского места. И он-де, чауш-баша, пойдет к великому везирю и о приходе их, посланничье, скажет.

И после того тотчас пришел в тое палату из другой палаты великий везирь, а перед ним шел вышепомянутой чауш-баша, да кегая его, везирской, да янычай, на руках держа, нес мирного договору турские статьи в мешке белом отласном покрыты изобрафом красным с травками золотными и серебреными. А за везирем шли: рейз-эфенди да Александр Маврокордато и иные салтанские и ево, везирские, чиновные люди. И, пришед, сел везирь в прежнем месте в углу междо двемя подушками на сафе на попонке белой шитой. А посланником велел же близь себя сесть же на уготованных стулех. Платье на нем, везире, верхнее реверенда изуфреная красная, под исподом кафтан отласный белой, челма высокая белая четверогранная и перевита с левой стороны на правую наискось золотом волоченым наподобие кружива золотного гладкого, в руках были четки жемчужные с каменьи с изумрудами, зерна большие бурмицкие. А около его, везиря, стояли: с правую сторону рейз-эфенди да чауш-баша и копычей, а с левую сторону тефтерьдар и кегая его, везирской, и другой чауш-баша капычейской и иные чиновные люди. И во время пришествия ево, везирева, только он вышел из сторонние палаты, кричали все турки ему, везирю, виват трижды во весь голос. А потом спрашивал везирь о здравии посланников, и посланники за вопрос здравия их ему, везирю, благодарствовали и взаимно ево, везиря, они, посланники, поздравляли ж. И везирь говорил: доносили-де ему, везирю, салтанова величества думные люди, которые с ними, посланники, были на разговорах, о их, посланничье, благоразумии, что они, посланники, во всю свою здесь бытность поступали чинно, и благоразумно, и учтиво. И такими своими добрыми поступками Богу поспешествующу учинили междо обоими великими монархами обновление дружбы и любви, а подданным покой и тишину. И когда по милости Божии возвратятся они, посланники, отсюду в царствующий град и увидят пресветлое лице великого государя, его царского величества, и о нынешнем мирном деле донесут и чтоб он, великий государь, его царское величество, те мирные артикулы изволил содержать безо всякого нарушения. А салтановоде величество, смотря на то, також с своей стороны изволит содержать безо всякого ж нарушения.

Посланники говорили, что как они, возвратясь отсюду, увидят пресветлейшего и державнейшего великого государя, его царского величества, пресветлое лице, и тогда о том о всем его царскому величеству донесут имянно, только чтобы с стороны салтанова величества те мирные артикулы были сдержаны. А с стороны его царского величества то сдержано будет. А что они, посланники, ево, везиревым, призрением были во всякой милости и в почитании, и о том его царскому величеству известно учинят же.

А потом Александр Маврокордат говорил, чтоб они, посланники, мирной договор словенским и латинским письмом поднесли великому везирю, а взаимно-де отдаст везирь турской мирной договор и с него перевод латинский им, посланником. И чрезвычайной посланник, думной советник, взяв у дьяка договорные статьи, поднес великому везирю в отласном красном мешке, оказав ему, везирю, у тех статей подписи рук своих и печати.

И везирь, приняв те мирные статьи, отдал рейз-эфенди, а он, рейз, положил их на подушке подле везиря. А после того, взяв он, везирь, у рейза турской договор и с того договору перевод латинским письмом, отдал посланником в отласном белом мешке, прикрытом изобрафом золотным красным. И посланники, приняв те договорные статьи, спрашивали Александра Маврокордата: рукою везирскою у тех договорных турских статей приписано ль? И Александр сказал, что рукою везирскою приписано, и, те статьи выняв из мешка, оказывал им руку везирскую и печать при совершении тех статей приложенную»[1143]1143
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1033 об. – 1042 об.


[Закрыть].

По совершении размена документов Е.И. Украинцев обратился к великому визирю с речью, о торжественности стиля которой может свидетельствовать уже самое вступительное обращение: «Ясневелеможный, высокий, первый везирь и великий правитель высокого сего Оттоманского государства, силою поволенною и преимуществом императорским достойно лепотствованиями преукрашенный!» Смысл же речи был такой. Воздав благодарение Царю Небесному за то, что склонил государей к заключению мира, Украинцев приносил поздравление визирю, «мудрым правительством» которого это заключение совершилось. Он, визирь, высоким благоразумием своим усмотрел, что всякая долгая и великая война кончится миром. Мир лучше бесчисленных побед. Кто презирает мир, желая славы, тот губит и мир и славу. Лучше и полезнее надежный мир, чем ненадежная победа; как сказал некто от премудрых: мир в твоих руках, а победа в руках Божиих. Еще раз в заключение поздравив визиря, Украинцев пожелал ему и всей фамилии его «векопомной славы во премногие лета». Визирь сказал в ответ: «Поистине-де всегда мир лутче больших побед, занеже мир сотворяется чрез миротворителей, а победа дается от рук Божественных, кому соизволит». Приветствие посланников «он принимает в любовь и взаимно их благоприветствует добрым сердцем, желая, дабы обще подданные обоих государств, приняв себе за радость, утешались и веселились тем постановленным святым покоем и тишиною». Затем Украинцев выразил пожелание, так как теперь «милосердием Божиим земные дела между обоими государствами окончились, то чтобы восприяли свое окончание и духовные дела», и от имени царя обратился к визирю с просьбой содействовать передаче Гроба Господня в руки султановых подданных, греков. В подкрепление этого ходатайства посланники представили визирю письмо на греческом языке – обширную докладную записку, заключающую в себе историю вопроса и изложение оснований, по которым Гроб Господень и святые места должны были поступить в руки греков, ту самую, какую посланники представляли уже туркам на конференции[1144]1144
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 280–283.


[Закрыть]. Выслушав ходатайство и приняв письмо, визирь говорил, что велит письмо перевести и, обдумав его, даст ответ.

Посланники сообщили визирю об усердной службе состоявшего при них пристава, капычи-баши Магмет-аги, и заведовавшего у них на дворе караулом чурбачея и просили для них наград, для пристава – повышения чином, назначения его из визирских в султанские капычи-баши, а для чурбачея прибавки жалованья денежного и кормового. Визирь ответил, что их капычи-баша пожалован в султанские капычи-баши только что, чтобы они не подосадовали, если ему придется подождать соответствующего новому званию жалованья, пока освободится оклад. Теперь пока свободных окладов нет. Будет награжден и чурбачей. «А потом подносили посланником кагве и шербет и окуривали благовонием и надели на них, посланников, и на дворян, и на иных чиновных людей, всего на 22 человека[1145]1145
  Так в подлиннике; следует читать – на 20 человек.


[Закрыть] кафтаны золотные. А потом посланники, поклонясь везирю, пошли».

Торжественность момента и сознание важности оконченного дела, видимо, взволновали посланников, вызвали потребность оглянуться на трудность прошлой работы и выразить овладевшие ими чувства. «И, отошед немного, – продолжает «Статейный список», – говорили посланники думным людем, что, когда они, думные люди, с ними, посланники, были в розные времена на многих конференциях, и тогда происходили междо ими в делех государственных некоторые противности и досады. И надобно им междо собою учинить в том прощение. И думные люди говорили, что в таких великих делех, хотя кому что и досадно случилось, досадовать не надобно. И ежели что от них, думных людей, им, посланникам, сотворилось противное или досадное, и в том взаимного просят себе от них прощения. И, друг друга объяв и прием прощение, пошли к своим местам. Провожали посланников из палаты в сени чауш-баша да Александр Маврокордато, а сын его, Александров, до других сеней. А мирные договорные и разменные статьи, каковы приняли посланники у великого везиря, велели для всенародного объявления везирскими палатами и крыльцом до лошади на руках нести и везирским двором и дорогою до посольского двора явно везти подьячему Лаврентию Протопопову»[1146]1146
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 1043–1052.


[Закрыть].

Сейчас же после аудиенции у визиря, на которой состоялось заключение мира, посланникам пришлось улаживать происшедший на ней казус. По турецким обычаям при аудиенциях посольств у султана и у великого визиря на самих послов и на лиц их свиты надевались жалуемые им кафтаны. Перед аудиенцией 3 июля турки затребовали список лиц, которые будут с посланниками на аудиенции, и такой список был им представлен. Всего русских, считая и посланников, при заключении мира присутствовало 34 человека, а кафтанов было пожаловано всего 20. 14 кафтанов было недодано. На другой же день, 4 июля, посланники сделали об этом двукратное представление Александру Маврокордато и говорили о том же его сыну Николаю, заявляя, что в том они «оскорбляются», потому что другим посольствам дается кафтанов на 60, на 50 и на 40 человек. Они, посланники, говорят «не для какого себе пожитку», но для чести царского имени и для сравнения в том с цесарским и французским послами. От недодачи кафтанов и между посольскими дворянами произошла ссора: «Те, которым даны, везирскою любовью хвалятся, а которым не даны, те печалятся»[1147]1147
  Там же, л. 1086, 1089, 1131 об.


[Закрыть]. Маврокордато при первом напоминании обещал доложить великому визирю, но смотрел на дело пессимистически: «Разве-де дастся еще в прибавку к прежнему на 6 или на 8 человек; а чтобы на всех на 14 человек, и тем обнадежить он не смеет»[1148]1148
  Там же, л. 1087 об.


[Закрыть]. Однако в конце концов состоялся указ о выдаче кафтанов всем 34 человекам, которые были на аудиенции[1149]1149
  Там же, л. 1132 об. – 1133. В росписи, представленной туркам, обозначено было 35 человек (там же, л. 1026 об. – 1027 об.).


[Закрыть].

Итак, дело, ради которого русское посольство проживало в Константинополе десять месяцев, было окончено. Мир или, точнее, перемирие было заключено на 30 лет. В эти летние месяцы, когда заканчивались в Константинополе переговоры, Петр в Москве, по свидетельству наблюдавших его в то время иностранных дипломатов Лангена и Гейнса, сгорал от нетерпения получить известия о мире[1150]1150
  См. т. IV настоящего издания, с. 495.


[Закрыть]. Украинцеву желание царя как можно скорее помириться с Турцией даже на невыгодных условиях было, конечно, известно; еще в февральском письме к нему царь писал: «Толко конечьно учини миръ: зело, зело нужно», уполномочивая его идти на большие уступки туркам, только бы поскорее добиться мира[1151]1151
  П. и Б. Т. I, № 294.


[Закрыть]. Медленность, с какою двигались переговоры, продолжавшиеся 9 месяцев и занявшие 23 конференции, с продолжительными между ними антрактами, в значительной степени зависела от турок, намеренно тянувших дело. Посланники постоянно в течение переговоров упрекали турок в промедлении и жаловались, «что пребывают в немалом сетовании, что сие дело до сего времени бесплодно продолжается, понеже самодержец дожидается повседневно», высказывая опасение монаршеского гнева и опалы за промедление[1152]1152
  Арх. Мин. ин. дел. Книга турецкого двора, № 27, л. 618 об.


[Закрыть]. Украинцев справедливо жаловался на турецкую «проволоку» в письме в Голландию к Матвееву от 7 июня: «Мы здесь в настоящем деле великую имеем проволоку, понеже двор здешней в таких делех по обыкновению своему зело осторожно немедленно поступает»[1153]1153
  Там же. Дела голландские 1700 г., № 4, л. 54.


[Закрыть]. Турки, со своей стороны, обвиняли посланников и говорили: «В мирном деле такая великая проволока… от кого чинится, изволили б они, посланники, сами рассудить? О чем… договорено бы быти могло в три дни, то продолжено с лишком полгода!»[1154]1154
  Там же. Книга турецкого двора, № 27, л. 619–619 об.


[Закрыть] Но надо сказать, что упрек уполномоченных имел некоторое основание, так как Украинцев, зная о нетерпении царя, тем не менее не спешил с делом. Он хотел, очевидно, заключить договор по всем правилам московского дипломатического искусства. Он стремился всеми силами к достижению реальных и существенных выгод для России: долго и упорно стоял за днепровские городки, эти форпосты против Крыма; уступил их только по специальному приказу из Москвы и уступил все же на условии, от которого уже отказался Петр, именно отдал их в разоренном виде, тогда как Петр готов был отдать их, не разрушая, и в крайнем случае только с уничтожением работы, сделанной русскими;

твердо отстоял азовские городки; много положил энергии на отмену дачи крымскому хану – всем этим, конечно, замедлялись переговоры. Но он энергично добивался не только этих существенных и реальных выгод. Как старый дипломат московской школы, действовавший всецело в рамках веками сложившейся традиции, он с таким же упорством отстаивал и всякого рода мелочи, был придирчив к незначительным выражениям, подозрительно опасаясь какого-либо обмана с турецкой стороны, если эти выражения будут не тождественны в текстах или неясны, долго препирался о разного рода формальностях и внешних обрядах и спорами о них, конечно, затягивал дело. В особенности по-старинному и совершенно по-московски он был ревнив к именованиям и титулам московского государя и в спорах о них прибегал к аргументам, которые выдвигались московской дипломатией времени Ивана Грозного, старался написать титул московского государя с «повышением» и с «прибавкою», в чем и успел. От всех этих мелочей легко отказался бы дипломат новой формации, из тех, которых стал выдвигать и которых стал посылать за границу Петр, и сам всегда готовый пожертвовать формальностями и мелочами ради существа дела. Украинцев же, видимо, имея в виду привезти в Москву безупречно выработанный текст договора, невольно затягивал переговоры, в то время, когда Петр с таким нетерпением ожидал заключения мира с Турцией.