Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

– Эй, ниггер! Если кто-нибудь из вас уронит хлопок в воду, будете подыхать с голоду, пока не заплатите за него! Шестьдесят центов за фунт! Рыночная цена!

Купер откашлялся.

– Скажите, мистер Соупес, а какой груз вы возьмете в Уилмингтон?

– Ну, сами знаете, обычный.

– В том-то и дело, что не знаю. Обычный – это какой?

На этот раз Соупес чесал живот и смотрел куда угодно, только не на Купера.

– Ну… шерри… гаванские сигары. Думаю, в этот раз будет еще партия сыров. Еще чай, консервированное мясо и много кофе. – По мере перечисления голос помощника звучал все тише, а щеки Купера краснели все сильнее. – Ну и ром… о да, еще чепчики из Лондона и всякие кружева…

– То есть в то время, когда Конфедерация отчаянно нуждается в боеприпасах, вы возите предметы роскоши?

– Мы возим то, что приносит прибыль, сэр. – На этом храбрость помощника иссякла. – Так или иначе, не я выбираю груз. Поговорите с капитаном, он всем занимается.

– Поговорю, не сомневайтесь.

– Только он не вернется из борделя до утра.

Куперу захотелось врезать Соупесу. Флоридец произнес слово «бордель», потому что был слишком смущен и в отместку решил смутить его сына. Впрочем, Джуда понял это и усмехнулся:

– Мой папа постоянно водит меня по таким местам. Может, мы и капитана там встретим.

Купер дернул мальчика за ухо. От изумления помощник остолбенел, но потом сообразил, что над ним издеваются, и покраснел так же, как Купер, который уже тащил сына к трапу.

Позже в тот же день Купер зашел к Дж. Б. Лафитту, местному агенту компании «Фрейзер, Тренхолм». Представившись, он стал наводить справки о капитане Уильяме Баллантайне из Фернандины и узнал много любопытного.

Уроженец Флориды, Баллантайн имел репутацию опытного моряка, хотя и не был популярен из-за сурового обращения с командой. Как сообщил Лафитт, в прошлом году Баллантайн еще и разбогател. В дополнение к его капитанскому жалованью – обычным пяти тысячам, которые выплачивались в долларах США и оставались в банке на Бермудах, – он обогащался с каждым рейсом, проворачивая собственные торговые операции.

Его пароход в лучшем случае развивал скорость в одиннадцать узлов, это было очень мало, учитывая опасность маршрутов. Однако «Уотер Уитч» строили не для торговли – только переоснастили на мерсисайдской верфи «Боудлер, Чаффер и Ком.», которую Купер хорошо знал. По словам Лафитта, пароход принадлежал некоему южному консорциуму, и никто даже не пытался этого скрывать, хотя имена владельцев никогда не назывались.

Так или иначе, но когда на следующее утро Купер снова пришел в порт, он уже был весьма нелестного мнения и о капитане «Уотер Уитч», и о его владельцах. Пока он спускался с палубы вниз и искал капитанскую каюту, его преследовал резкий запах солонины. В самой каюте сильно пахло табаком; каждый угол и все свободное пространство заполняли маленькие ящички с наклейками на испанском, на которых было крупно выведено: «Гавана».

– Сигары, – небрежно сообщил Баллантайн, заметив удивление гостя. – Приобрел на свои средства. Садитесь на этот стул, я освобожусь через мгновение. Нужно только заполнить грузовой манифест. Из него следует, что мы идет на Бермуды. Мы ходим только в Сент-Джордж или в Нассау – больше никуда.

Он лучился улыбкой, как херувим. Уильям Баллантайн был круглолиц и совершенно лыс – волосы остались у него только в ушах. Он носил очки, имел небольшой животик и говорил со скрипучим акцентом, больше характерным для Аппалачей, чем для центрального Юга.

Однако необходимость добраться до Ричмонда заставила Купера забыть о голосе совести – по крайней мере, до тех пор, пока он не договорился о переезде. Заискивающие манеры Баллантайна и его елейная улыбка сразу показались Куперу фальшивыми.

– Что ж, значит, решено, – сказал капитан, когда переговоры завершились. – Жаль, меня не было здесь, когда вы приходили вчера. Мистер Соупес сказал, у вас появились какие-то… э-э… претензии относительно нашего груза?

– Если уж вы сами затронули эту тему, то да – были.

Баллантайн продолжал улыбаться, но теперь в его улыбке появилось нечто новое.

– Полагаю, сэр, вы бы все равно спросили, вот я и затронул.

– Только я не назвал бы это «претензиями», капитан. Скорее, это серьезные возражения нравственного характера. Почему ваше судно не везет ничего, кроме предметов роскоши?

– Да потому, сэр, что так желают его владельцы. Потому что это приносит деньги, а то вы не знаете? – Он потер большим пальцем указательный, словно пересчитывая невидимые монеты.

– Вы хотите сказать, что извлекаете прибыль из солонины?

– Именно, сэр! Выходя, мы оставляем часть хлопка в Сент-Джордже, а на это место загружаем бермудский бекон. Думаю, потом его переправляют к заливу для западной армии, но поклясться не возьмусь. Знаю только, что вчера я продал его какому-то офицеру из интендантского корпуса Конфедерации… – Он снова расплылся в улыбке. – Продал в три раза дороже, чем мне это стоило на Бермудах. Это лучшее мясо, какое можно найти в штате Нью-Йорк. Тамошние фермеры предпочитают продавать его нам, а не своим. Так они больше зарабатывают. – Еще один характерный жест пальцами.

– Да вы просто чертов прохвост, Баллантайн! – побледнев, воскликнул Купер. – Там, на фронте, совсем еще мальчишки гибнут оттого, что армии отчаянно не хватает ружей и патронов, а вы возите бекон, сигары и чепчики!

– Послушайте, я уже сказал, что везу то, что мне приказывают. Ну и еще немного, чтобы обеспечить свою старость. – Улыбка сползла с лица, и стало ясно, что прячется за ней. – Я не образован и не богат, как вы, сэр. Я вырос в горах Северной Каролины. В моей семье все были безграмотные. Я учился только морскому делу, торговать не умею, вот и делаю, что могу. К тому же, – заискивающая улыбка вернулась на место, – я просто не понимаю, почему вы меня ругаете. Такая торговля – обычное дело, все этим занимаются.

– Нет, капитан, далеко не всем присуще такое отсутствие патриотизма и порядочности, как у вас. Никоим образом.

Улыбка Баллантайна опять исчезла.

– Знаете, а я ведь не обязан брать вас на борт, – сказал он.

– Думаю, обязаны. Если не хотите привлечь внимание правительства к вашим делишкам, а это вполне можно устроить.

Баллантайн потряс бумагами, которые держал в руке, и его голос впервые с начала разговора изменился.

– Если захотите потопить меня, то заодно потопите кого-то вам близкого и дорогого.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мистер Соупес говорил, вы родом из Южной Каролины. Одна из наших владелиц тоже оттуда, и фамилия у нее как у вас. У нее двадцать процентов «Уотер Уитч» и еще брат служит в военно-морском министерстве.

Волны залива тихо плескались о корпус корабля. От изумления Купер не только не мог говорить, но и с трудом дышал.

– Что вы такое говорите? – наконец выдавил он.

– Да ладно вам, сэр. Не притворяйтесь, будто не знаете. Одна из наших владелиц – леди по фамилии Хантун, миссис Эштон Мэйн Хантун, из Ричмонда и Пальмового штата. Разве она вам не родственница?

Увидев, как изменилось лицо Купера, капитан усмехнулся:

– Ну да, я так и подумал. Сложил два и два, когда поговорил с мистером Соупесом. Вы оплатили проезд на вашем семейном корабле, мистер Мэйн.

Глава 67

Облокотившись о перила галереи, Джордж смотрел вниз, на мраморный с позолотой зал сената. Был пятнадцатый день января. Ночью Джордж плохо спал, часто просыпался, разрываясь между надеждой и страхом.

Первым поднялся Уэйд, организатор и зачинщик войны против Вест-Пойнта:

– Я так часто высказывал свои возражения против подобных законопроектов, а также против политики выделения денег для создания и поддержки учреждений подобного рода, что уже не считаю нужным тратить время и начинать спор заново. – Однако уже в следующем предложении он в присущей для всех политиков манере сделал именно то, чего, как он только что сказал, делать не собирался. – Я точно знаю, что в этом учебном заведении нет никакой пользы для нашей страны. Если бы не было военной академии Вест-Пойнт, не было бы и мятежа. Именно он создает благодатную почву для бунтовщиков, именно оттуда выходят предатели и заговорщики.

Начались дебаты. Постепенно речи становились все более длинными, а выражения – все более резкими.

Председатель комитета по военным делам сенатор Уилсон, с которым Джордж поддерживал хорошие отношения, взяв слово, признал, что у Академии есть слабые места, но тут же, в качестве свидетельства против заявлений Уэйда, привел те самые цифры, что Джордж упомянул в своем письме в «Таймс». Уилсон ни в коей мере не считал Вест-Пойнт «гнездом предателей», хотя и обвинил Академию в том, что «высокомерное и самонадеянное поведение ее выпускников, претендующих на некую исключительность, оскорбляет чувства других офицеров».

Сенатор Несмит попытался смягчить нападки на Вест-Пойнт, перечислив имена его воспитанников, отдавших жизнь за Союз, – наиболее известными среди них были Мэнсфилд и Рено, – а в конце даже прочел двенадцать строк из какой-то поэмы о героизме, надеясь пробудить чувства своих коллег.

Уэйд тут же предпринял нападение с фланга. Это учебное заведение бесполезно, заявлял он, потому что готовит инженеров, а не командиров для действующей армии. Он ловко построил свою обличительную речь, то и дело вплетая туда слова: «Предатели родины… предатели родины… предатели родины…»

У Джорджа разболелась голова. Уэйд самым отвратительным образом искажал и перекрашивал правду. Ли был инженером, но также и блестящим тактиком. К чему это извращение фактов? Неужели такова суть политики вообще или дело в особенностях именно этой войны и этого времени, в специфической связи интересов и страстей? Неужели радикалы вроде Уэйда действительно испытывают ту ненависть, которую демонстрируют? Такая возможность, пусть в ней и не было ничего нового, по-прежнему пугала его.

Разумеется, объяснения могли быть и куда более циничными. Если Уэйд и его сторонники будут выступать против Юга до тех пор, пока война не закончится полной победой северян, они вполне могут прийти туда как политическая партия и получить власть.

А Уэйд меж тем безжалостно продолжал:

– Я за полную ликвидацию этого учреждения! – (Жидкие аплодисменты.) – Мы не допустим, чтобы правительство уделяло военному образованию больше внимания, чем любому другому!

Джон Шерман покинул свое место и принялся быстро ходить между столами коллег, чувствуя, что заседание повернуло не в ту сторону. Сенатор Фостер из Коннектикута выступил с возражением. Разве Йель и Гарвард не выпустили столько же южан, сколько и Вест-Пойнт?

Уэйд ухмыльнулся:

– Йельский колледж не получает денег от правительства Соединенных Штатов.

Снова вспыхнул спор о том, готовит ли Академия командиров для Союза или нет, но уже скоро был прерван бледным как смерть сенатором Лэйном из Канзаса. Сенатор был немногословен и завершил свою короткую речь торжественной эпитафией Академии, которую повторял уже не раз:

– Мир праху Академии – защитнице рабства!

Уэйд затопал ногами, громко выражая свое одобрение. Шерман еще больше засуетился.

Перевес явно склонялся в сторону единомышленников Уэйда. Одни сенаторы утверждали, что Вест-Пойнт захватил монополию на военное образование, другие – что там неправильно учат. Наконец, первый раз с начала заседания, заговорил влиятельный Лиман Трамбулл:

– Если они знают, как возводить укрепления, значит они все Наполеоны? Чудовищное заблуждение! Нам нужно, чтобы нашей армией командовали генералы, которые будут полагаться на ее силу! Давайте позволим славным солдатам этой страны разделаться с бунтовщиками. Уволим из армии всех, кто умеет только строить укрепления, и позволим северянам, с их сильными руками и несокрушимым духом, ринуться на мятежников, и, уверяю вас, уже очень скоро мы сотрем их в порошок!

На этот раз аплодисменты – и на галерее, и в зале – прозвучали громче. Джордж почувствовал, как похолодели и увлажнились руки; сердце забилось чаще. Спор тем временем разгорелся с новой силой.

Лэйн метнул в зал новую тираду из словесных ножей:

– Это учреждение больше тридцати лет находится под абсолютным влиянием ваших южных аристократов. Молодых людей, зачисленных туда, прежде всего учат восхищаться дешевой, убогой аристократией Юга, основанной на рабстве, и доктрину сецессии там преподают как науку!

Слева от Джорджа кто-то захлопал в ладоши. Он знал, кто это был, но не решился повернуть голову. Сенатор Шерман и несколько его союзников посмотрели наверх, и аплодисменты прекратились.

Дебаты продолжились. Уэйд выдвинул свое предложение – по его словам, Вест-Пойнт следовало закрыть, чтобы в дальнейшем смогла развиваться система независимых учебных заведений в разных штатах. Джордж непроизвольно сжал кулаки, чувствуя, что вот-вот хлопнется в обморок, – возможно, сказывалась болезнь. Наконец вопрос о сохранении финансирования Академии был поставлен на голосование.

– Кто «за», поднимите руки!

Раздался громкий хор голосов.

– Кто «против»?

На этот раз крики прозвучали еще громче, хотя, как показалось Джорджу, если только надежда не сыграла злую шутку с его слухом, их было меньше.

– Итак, после подсчета голосов, – объявил вице-президент Гэмлин, – двадцать девять – «за» и десять – «против».

На галерее и с нескольких мест внизу раздались возгласы разочарования, которые тут же заглушили радостные аплодисменты. Джон Шерман устало посмотрел на Джорджа; в его взгляде не было радости, только губы чуть изогнулись в подобии улыбки. И лишь тогда Джордж наконец решился посмотреть в сторону бледного от ярости Стэнли.

Он встал, собираясь сказать брату какие-то утешительные слова, но тот резко вскочил, повернулся к нему спиной и быстро пошел к двери, когда Джордж был в шести футах от него.

С Капитолийского холма Джордж поехал на конке к «Уилларду», где сразу пошел в бар праздновать победу. Мысленно послав подальше никчемную работу, ждавшую его в Уиндер-билдинге, он угостил сидевших в баре офицеров. Вскоре все они ушли, а Джордж добрел до столика, сел и начал повторять дурацкое рекламное объявление в газете, привлекшее его внимание:

 
Если холодно вокруг
Выпей каплю джина, друг!
 

– Думаю, вам лучше пойти домой, майор Хазард, – сказал официант, обслуживавший его столик.

 
Землю вдруг потоп зальет —
«Моррис джин» тебя спасет!
 

– Я более чем уверен, что вам лучше пойти домой, – повторил официант, убирая недопитый стакан Джорджа.

И он поехал домой.

Когда он расплатился с кучером и, пошатываясь, вошел в дом, он тут же сообщил Констанции:

– Мы победили.

– Правда? А вид у тебя мрачный. Не говоря уже о том, что ты едва держишься на ногах. Садись скорее, а то упадешь.

Констанция закрыла дверь гостиной, чтобы дети не заметили отца.

– Констанция, сегодня я наконец увидел подлинное лицо этого города, – проговорил Джордж, наблюдая, как столик с мраморной столешницей раздваивается на его глазах. – Рассмотрел его во всей красе. Невежество, предрассудки, неуважение к правде – вот каков настоящий Вашингтон. Некоторые из этих чертовых мошенников в сенате лгут так же самозабвенно, словно цитируют Десять заповедей! Я не могу больше находиться здесь. Я должен вырваться отсюда, я…

Он откинул голову на подголовник кресла и через секунду уже спал. Констанция подошла ближе, погладила его лоб и, глядя на его обмякшие плечи и полуоткрытый рот, думала, как же сильно она любит этого благородного, пусть и не совершенного, как ей казалось когда-то, человека.

В отличие от своего брата, Стэнли просто купался в атмосфере интриг и коварства, царящей в этом городе. Он больше не чувствовал себя здесь чужим – как раз наоборот – и только наслаждался новыми обязанностями, которые принесла ему должность доверенного помощника мистера Стэнтона. Более того, именно здесь впервые в жизни он сам делал огромные деньги.

Разумеется, принятие билля об ассигновании Вест-Пойнта расстроило его, и несколько дней после этого Стэнли пребывал в подавленном настроении. К тому же радости не слишком способствовало и недовольство министра после неудачного наступления генерала Бернсайда на позиции Ли, которое началось двадцатого января, а через два дня уже закончилось, когда армия северян завязла в размокших виргинских дорогах, превратившихся после сокрушительных ливней в настоящие болота.

В провале Грязевого марша, как тут же окрестили поход Бернсайда злопыхатели, его защитники винили промысел Божий. Дело кончилось тем, что генерала отправили в отставку, а на его место пришел Джо Хукер. Новый командующий был настроен решительно и сразу же заявил о своем намерении провести в армии ряд реформ, с тем чтобы улучшить ее жизнь во всех проявлениях – от санитарии до поднятия морального духа. Одним из первых своих приказов он ввел обязательные отпуска и поклялся уже к весне покончить с бунтовщиками.

Добавила раздражения и неприятная история с сыном, когда Изабель застала Лейбана со спущенными штанами в тот самый момент, когда он ублажал их чересчур сговорчивую горничную. Стэнли был вынужден пройтись березовыми розгами по спине сына, а делать это становилось все труднее в последнее время, ведь мальчики быстро взрослели, а потом уволить распутную девицу, что само по себе ничуть не огорчило его, а вот выплата ей лишних ста долларов огорчила, и даже очень.

В конце месяца, в один из унылых пасмурных дней, его вызвал к себе Стэнтон. Хотя министр всю ночь провел за письменным столом, что случалось нередко, выглядел он свежим и энергичным. Он сидел, укрытый от шеи до пят простыней в тонкую полоску, а курьер военного министерства, который одновременно был еще и цирюльником, аккуратно покрывал мыльной пеной его верхнюю губу – этот ритуал бритья совершался дважды в неделю.

– Гляньте пока на это, я скоро освобожусь, – сказал Стэнтон, бросая на стол что-то металлическое.

Стэнли взял предмет – им оказалась тускло-коричневая голова Свободы с заплетенными волосами, грубо вырубленная или выпиленная из центра большого медного цента, которые в последний раз чеканились в пятьдесят седьмом году. Курьер закончил свою работу, промокнул полотенцем лицо Стэнтона и снял с него простыню. Стэнли перевернул монету и обнаружил на обратной стороне маленькую припаянную булавку.

– Это носят противники правительства, – сказал министр, как только цирюльник вышел. – Причем открыто!

Последнее слово он громко выкрикнул, но Стэнли уже давно привык к таким всплескам эмоций. Свои убеждения этот человек выражал с неизменной страстью.

– Я слышал, что мирных демократов называют медноголовыми, сэр, но не знал, что из-за таких значков. Откуда они у вас?

– Полковник Бейкер принес. Говорит, их полным-полно. Стэнли, две самые главные мерзости этой войны – предательство и коррупция. С последним мы мало что можем сделать, но с первым должны бороться. Я хочу, чтобы вы чаще встречались с Бейкером. Убедите его повысить свою активность и наблюдайте за ним. Бейкер – человек невежественный и упрямый, но он может быть полезен. Я лично возлагаю на вас задачу повышения этой полезности.

– Да, сэр! – с энтузиазмом ответил Стэнли. – А есть ли кто-то конкретный, на кого вы хотели бы его напустить?

– Пока нет. Но я готовлю списки. А для самых отъявленных преступников – целые досье. – Стэнтон погладил бороду. – Повидайтесь с Бейкером как можно скорее. Поручите ему нанять еще людей, в неограниченном количестве. Мы собираемся предпринять массированное наступление на тех, кто пытается свергнуть это правительство… особенно на тех негодяев, кто призывает к трусливому миру. И вот еще что. Президент ничего не должен знать об этих усилиях. Как я вам уже говорил, контора Бейкера никогда не должна появиться в нашем списке организаций. Однако его работа жизненно важна, и мы будем его поддерживать деньгами, дадим столько, сколько ему нужно. – Стэнтон улыбнулся. – Наличными. Их нельзя отследить.

– Понимаю. Сегодня же встречусь с полковником Бейкером.

Уходил Стэнли уже слегка повеселевшим. Его вдохновляла порученная министром тайная операция против расплодившихся в последнее время на северо-востоке и северо-западе разного рода мирных обществ, а также против отдельных личностей, критиковавших правительство в своих речах и статьях.

С другой стороны, его совсем не радовала перспектива общения с грубым, загадочным и порой пугающим Лафайетом Бейкером, который каким-то образом снискал расположение Стэнтона перед сражением при Энтитеме. С тех пор министр стал считать его начальником военной полиции при своем ведомстве. Весьма специфическая организация Бейкера, которую Стэнли для себя называл сыскным бюро военного министерства, располагалась в небольшом кирпичном здании на Пенсильвания-авеню, ровно напротив отеля «Уиллард».

Он повертел в руках медный значок. Что ж, более близкие отношения с Бейкером могли иметь свои преимущества. Возможно, ему даже удастся скрытно направить бюро по следу Джорджа.

В феврале Джордж познакомился с человеком, который презирал методы и бестолковость правительства так же, как и он. Произошло это случайно.

Завод Хазардов наконец-то завершил отливку заказанных пятнадцатидюймовых гладкоствольных орудий Родмана для войск, стоящих на Раппаханноке. Кристофер Уотерспун проследил за их погрузкой на товарный поезд, который повез пушки в вашингтонский арсенал для приемочных испытаний, и сам поехал в том же поезде, в пассажирском вагоне.

Два долгих вечера они с Джорджем проговорили о делах на заводе. Потом Уотерспун руководил погрузкой огромных, похожих на бутыли пушек на баржи, которые должны были доставить их по Потомаку к пристани Аква-Крик. Джордж выкроил себе немного свободного времени и отправился туда же на военной канонерке, прибыв на пристань под мокрым снегопадом, типичным для этой ненастной зимы. Эта поездка была важна для него еще и потому, что так он хотя бы ненадолго мог сбежать от своей ненавистной работы, которую больше не мог выносить.

Вскоре потеплело, и снег сменился дождем. Стоя на причале, Джордж наблюдал за тем, как Уотерспун безжалостно гоняет команду, ответственную за перегрузку орудий, которая с помощью блоков и лебедок перетаскивала пушки с барж на специально сооруженные наклонные плоскости. На путях уже ждали особые усиленные вагоны-платформы, чтобы доставить орудия на фронт по железной дороге Ричмонд – Фредериксберг – Потомак.

Погрузка заняла почти весь день. Джордж оставался под дождем, пока работа не закончилась, и с нескрываемой гордостью встал рядом с одной из платформ, когда солдаты закрепляли цепями последнее орудие. Новенький сверкающий паровоз Мэйсона уже разводил пары. На кабине машиниста блестели золотые буквы названия «Ген. Хаупт», надпись на тендере гласила: «Военные железные дороги США».

Стоя в клубах пара, Джордж не сразу заметил остановившегося рядом мрачного усача в забрызганных грязью ботинках, саржевых брюках и поношенной тальме, который показался ему смутно знакомым.

Мужчина был больше чем на голову выше его ростом – время от времени даже само существование подобных типов ужасно раздражало Джорджа, поэтому – то ли от досады, то ли от гордости – он вдруг произнес, не оборачиваясь:

– Мои пушки.

– На моем поезде.

Джордж резко повернулся. Теперь он понял, кто перед ним.

– По моим рельсам, – сказал он задиристо.

– В самом деле? Значит, вы Хазард?

– Именно.

– Забавно. Я-то думал, если за этим именем и скрывается реальная личность, то наверняка какой-нибудь пухлый бухгалтер, который к такому месту и близко не подойдет. Рельсы вы делаете замечательные. Я их много уложил.

Прозвучал свисток паровоза, клапаны с шипением выпускали пар.

– Вы – генерал Хаупт? – прокричал Джордж сквозь шум.

– Нет, сэр. Никакой я не генерал. Когда в прошлом мае я принимал назначение, то поставил условие, что никогда не надену военный мундир. Осенью Стэнтон пытался дать мне звание бригадного генерала Добровольческой армии, но официально я на это не соглашался. Стоит только стать генералом – и будешь все время тратить на поклоны, расшаркивания и заполнение бумаг. Так что Хаупт – и все. – Он уставился на Джорджа, как прокурор на свидетеля. – Вы как вообще, пьющий или нет? У меня есть бутылка в том убогом здании, которое здесь считается станционной конторой.

– Да, пьющий.

– Ну а против виски возражать не станете?

– Если только мы позовем еще одного человека – моего управляющего. Вон он, руководит погрузкой.

– Отлично, тогда хватит разговоров, зовите его.

Так, под дождем, началась дружба Джорджа с Германом Хауптом.

Хаупт был прав – станционная контора больше напоминала лачугу. Сквозь щели в крыше сочилась вода; капли поблескивали в бороде Хаупта, когда он разливал виски в два высоких грязных стакана. Уотерспун от приглашения отказался, решив до отъезда посетить огромный военный комплекс.

– По профессии я обычный инженер-строитель. – (Заявление Хаупта прозвучало излишне скромно – он был одним из самых известных людей в стране.) – Моя задача – ремонтировать и восстанавливать железные дороги, которые нужны армии, и строить новые. Но вся эта бюрократическая волокита так мешает работе! А вы чем занимаетесь?

– Работаю в Вашингтоне.

– Врагу бы не пожелал. Что делаете?

– Закупки для артиллерийского управления. Но если хотите более точное определение, то просто трачу время на дураков.

– Изобретатели?

– Это еще не самое худшее. – Джордж сделал глоток. – Вообще-то, я имел в виду генералов и политиков.

Хаупт засмеялся, потом наклонился вперед:

– А что вы думаете о Стэнтоне?

– Я с ним редко пересекаюсь. Несгибаемый политик, из тех, кого называют фанатиками. Некоторые его методы довольно подозрительны, но, думаю, из всей тамошней публики он самый компетентный.

– Да, он усвоил урок Булл-Рана раньше остальных. Когда началась эта война, мало кто понимал, что перемещать войска легче и быстрее по рельсам, чем по воде. Большинство генералов до сих пор живут в веке речных лодок, но старина Стэнтон все понял, еще когда бунтовщики переправили людей из долины поездом и объединили две армии, чтобы сокрушить Макдауэлла. Причем сделали это так быстро, что тот и понять ничего не успел.

– Быстрота, – кивнул Джордж.

– Что, простите?

– Быстрота. Одна из любимых идей Денниса Мэхена. Больше десяти лет назад он нам все время повторял, что следующую войну выиграют быстрота и средства связи. Железные дороги и телеграф.

– Если только генералы их сразу не потеряют. Давайте еще выпьем.

– Нет, спасибо. Я должен попытаться найти своего младшего брата. Он в Инженерном батальоне.

Джордж встал, собираясь уйти. Хаупт протянул ему руку:

– Было очень приятно поговорить с вами. Жаль, что не многие в этой армии так же умны и честны, как вы.

Джордж даже развеселился. За весь разговор он почти ничего не сказал, только сидел и слушал рассуждения Хаупта, но ведь хорошо известно, что именно при таком поведении любой говорун всегда сочтет вас прекрасным собеседником.

– Мне иногда приходится бывать в Вашингтоне, – продолжил Хаупт. – В следующий раз обязательно разыщу вас.

– Буду рад, генерал.

– Герман, Герман! – воскликнул Хаупт, когда Джордж уже выходил.

Узнав, где сейчас находятся инженеры, Джордж вскоре запрыгнул в угольный вагон товарного поезда, шедшего в Фалмут. Прислонившись к холодному металлическому борту, он снял шляпу и стал думать о Хаупте. Около года назад, после того как правительство приняло билль о создании сети военных железных дорог, Стэнтон назначил начальником нового ведомства Дэниела Маккаллума, ранее служившего суперинтендантом железной дороги Нью-Йорк – Эри. Почему Маккаллум вдруг перестал устраивать министра, Джордж не знал, но уже скоро его сменил Хаупт.

Хаупт разделил свой департамент на две службы: одна занималась вопросами эксплуатации, другая – строительством. Благодаря последней имя Хаупта стало настоящей легендой. Он прославился тем, что прокладывал железнодорожные пути с невероятной быстротой, мог построить основательный мост чуть ли не за одну ночь, а еще тем, что во время работы часто терял над собой контроль. Ну что ж, рассуждал Джордж, по крайней мере, этот человек доводил дело до конца, чего он не мог бы сказать о Рипли. Да и о себе тоже.

На станции Брук Джордж спрыгнул с медленно ползущего поезда и сразу увидел Билли, который проводил осмотр форта, чтобы убедиться в его прочности на случай атаки. Они проговорили почти час. Джордж узнал, что брат только что вернулся из Бельведера, куда уезжал в недельный отпуск. Навестить Джорджа он не мог, так как оба раза проезжал через Вашингтон глубокой ночью и не решился их беспокоить.

– Я понимаю, как тебе хотелось увидеть жену, – сказал Джордж, – и как не хотелось возвращаться на службу.

– Скорее бы закончилась эта война, – ответил Билли. – Жизнь в разлуке с Бретт просто невыносима, меня все бесит.

Вот так и проходила их встреча – никаких шуток, только глубокая неизбывная печаль. Джордж так и не смог поднять настроение брату и сам вернулся домой мрачнее тучи.

Еще до конца недели, к его большой радости, в Уиндер-билдинге его разыскал Герман Хаупт. Они отправились в «Уиллард», чтобы вместе пообедать и выпить пива. После недавнего совещания в министерстве Хаупт был на взводе. Джордж спросил, что его так разозлило.

– Не важно. Если начну об этом говорить, снова заведусь.

– Ладно, сегодня утром я сам сцепился с Рипли, так что чувствую себя не намного лучше. Постоянно твержу жене, что оставаться там больше не могу.

Хаупт пожевал незажженную сигару.

– Если решите сбежать оттуда, дайте мне знать. Я вас пристрою на строительство железных дорог.

– Я умею делать рельсы, Герман, но понятия не имею, как их укладывать.

– Двадцать четыре часа в строительных войсках, и узнаете. Обещаю.

Джордж вдруг улыбнулся, чувствуя, как ему сразу стало легче:

– Ценю ваше предложение. Возможно, я приму его даже раньше, чем вы думаете.

Промозглые ветры, ледяной холод и внезапные снегопады продолжали терзать армию, ожидавшую весны. Всё, включая жизнь в гарнизонах, сильно усложнилось из-за погоды. И все же Чарльз сумел уже трижды съездить на ферму Барклай, оставаясь там на ночь. В первый раз он привез два карабина с патронами, снятые с убитых янки, и отдал их Босу и Вашингтону, понимая, что дома, в Южной Каролине, его бы за это выпороли. Но он доверял этим свободным неграм, а оружие было необходимо им на тот случай, если с наступлением тепла янки перейдут реку.

Второй визит едва не стоил Чарльзу жизни. На ферму он отправился сразу после двухдневного рейда с Эбом во вражеский тыл, и на нем все еще был мундир, который он надевал на такие задания, – светло-синие брюки с широкой желтой полосой, реквизированная тальма союзной армии и фуражка с кокардой из потемневшего металла с изображением двух перекрещенных сабель. Когда он подъезжал к ферме, шел снег, и Бос по ошибке принял его за янки и выстрелил. Первая пуля пролетела совсем близко. К тому времени, когда Бос выстрелил снова, Чарльз и Бедовый уже успели спрятаться за дубами. Пуля врезалась в дерево. Тогда Чарльз наконец закричал, чтобы его узнали, и Бос потом извинялся минут десять без передышки.