Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Глава 115

В ночь после сражения у воронки[61]61
  Воронка, давшая название этой битве, образовалась в результате мощнейшего взрыва в тайном туннеле, проложенном под позиции южан.


[Закрыть] Билли написал в своем дневнике:

31 июля, воскресенье. Рутинная проверка в роте. На линии осады все тихо после вчерашнего разгрома.

В субботу подъем сыграли в два ночи, и после завтрака мы, еще не совсем проснувшись, поехали к форту Мейкель, чтобы участвовать в закладке мешков с порохом общим весом восемь тысяч фунтов в Т-образный туннель длиной шестьсот футов. Туннель был проделан прямо под позиции бунтовщиков; копали его в полной секретности солдаты Сорок восьмого Пенсильванского добровольческого полка под командованием полковника Плезантса, где служат в основном шахтеры; они же и подали саму идею. Поначалу, должен с сожалением признать, генерал Мид, да и наш командир майор Дуэйн выступали против этой затеи, но потом их все же удалось убедить, и спустя месяц круглосуточных работ туннель был завершен. Солдаты не задохнулись под землей только благодаря тому, что в шахте была устроена грамотная вентиляция, напоминающая камин. Внизу постоянно горел огонь, дым уходил через специальную шахту, а на другом конце туннеля была установлена деревянная труба для притока свежего воздуха. Рота А нашего батальона тоже принимала участие в работе, помогая строить крытый подход к туннелю. Заканчивался туннель в двадцати футах от позиций конфедератов вдоль Пигрэм-Салиента. Работа завершилась мощнейшим взрывом, каких я никогда прежде не видел. И вся задумка выглядела вполне успешной, пока Девятый корпус генерала Бернсайда, стоявший на линии огня в соседнем ущелье, не начал наступление к дымящейся воронке.

По непонятным пока причинам атака не удалась, и люди на дне и вокруг воронки оказались в ловушке, превратившись в огромную живую мишень для ружейного и артиллерийского обстрела со стороны противника. Это привело к огромным потерям и открыло дорогу для контратаки генералу Махоуну.

Что было совершенно поразительным лично для меня, кроме, конечно, сооружения самого туннеля, так это храбрость, проявленная «цветными отрядами» генерала Ферреро. Бернсайд хотел послать их вперед, но Грант запретил это делать из опасения, что его обвинят в том, будто бы он использует негров как пушечное мясо. Поэтому их придержали в резерве, а когда они наконец вступили в бой, то сражались с таким мужеством, что теперь их хвалят все.

Во время сражения мы ждали в удобном месте с фургоном инструментов, готовые к любому неожиданному заданию, но наша помощь так и не понадобилась, поэтому мы вернулись в наш нынешний лагерь рядом с Уэлдонской железной дорогой, чтобы заняться обычными делами.

Я теперь, вместе со своими солдатами, включился в добровольную кампанию за переизбрание мистера Линкольна. В некоторых штатах закон позволяет голосовать прямо на поле боя – пенсильванцы среди этих счастливчиков, остальным же придется для этого приехать домой. Но независимо от этого все, кроме разве что самых безразличных, проявляют живой, если не сказать яростный интерес к будущим выборам.

Нашего президента ждет нелегкая схватка. Одни считают его недальновидным полководцем, других возмущает его политика в отношении цветных. Я слышал всякое и спорил с открытыми юнионистами, которые надеются, что победит кандидат от демократов генерал Макклеллан, потому что считают Линкольна виновным во множестве «преступлений» – это и воинская повинность, и растущая централизация федеральной власти, и самочинные расправы с инакомыслящими, и еще куча всего.

Но хотя многие думают именно так, я что-то не замечаю в армии того всеобщего поклонения Макклеллану, как это было даже год назад. Да, Грант разбрасывается солдатскими жизнями почти безудержно, но теперь у нас хотя бы есть уверенность в том, что он приведет нас к победе; а вместе с вполне ожидаемыми жалобами на растущие списки потерь в Потомакской армии появилась какая-то новая гордость. Почти все сходятся в том, что наша победа – лишь вопрос времени. Это работает в пользу Старины Эйба, и я буду агитировать за него до последнего.

Осада продолжается без особого успеха. Джордж сейчас в Сити-Пойнте, в железнодорожном корпусе, занимается тем, что поддерживает в пригодном состоянии дорогу, так необходимую для снабжения армии, тем более что на всем ее пути очень много оврагов и ручьев, поэтому эстакады тоже надо ремонтировать. Очень хочу увидеться с ним, но пока не получается – у батальона каждый день какое-нибудь новое задание. С тех пор как вернулся, я уже сводил изыскательский отряд почти к самым позициям бунтовщиков, и мы даже попали под десятиминутный обстрел. Командовал подразделениями, которые рыли колодцы и строили навесы из лапника для мулов, что тащат наши фургоны. Дважды обучал большие группы темнокожих пехотинцев технике применения габионов и фашин при возведении укреплений. Они готовы учиться и все схватывают на лету.

Мы рубим деревья для новых орудийных платформ, заменяем земляные насыпи, размытые ливнями, строим бомбоубежища, пробиваем новые амбразуры в уже существующих укреплениях по всей осадной линии. В основном она состоит из ряда отдельных редутов, или фортов, соединенных окопами, и каждый редут расположен так, чтобы из него можно было стрелять не только по врагу, но и по соседнему редуту, если тот вдруг будет атакован.

Огромная работа проделана и вблизи от земляных укреплений бунтовщиков. Мы часто выполняем наши задания по ночам, в полной тишине, когда это возможно. Каждый знает, что неловкое движение, слишком громко произнесенная команда или любой другой шум могут вызвать артиллерийский или снайперский огонь и война для тебя может закончиться еще до официальной капитуляции. Поэтому нет ничего удивительного в том, что нам ежедневно выдают виски. Наша работа не просто трудная, но еще и опасная. Лично я от виски никогда не отказываюсь. Потому что не только очень хочу встретиться с братом в Сити-Пойнте, но и потому, что у меня есть много других причин делать все возможное, чтобы пережить каждый следующий день. И самая главная причина – это ты, моя любимая жена. Как же я мечтаю о том дне, когда наконец закончится эта бойня и я снова смогу тебя обнять!

Вместе с новыми красками осень принесла в долину Лихай и хорошие новости. Шерман второго сентября взял Атланту. Это, а также славные подвиги Малыша Фила вдохновили весь Север. Издеваясь над пацифистскими призывами сторонников Макклеллана, республиканцы с гордостью называли командующего кавалерией «наш мировой судья Шеридан».

И еще осень в последний раз привела в Бельведер Сципиона Брауна. Радуясь как мальчишка, он вертелся перед Бретт, демонстрируя голубые брюки с широкими желтыми лампасами и темно-синий мундир без знаков различия – так вторые лейтенанты отличались от первых.

– Лейтенант Браун, Второй «цветной» кавалерийский полк Соединенных Штатов! Я заменю офицера, которого ранили в сражении у Спринг-Хилла.

– О, Сципион… это же как раз то, чего ты хотел! Тебе очень идет форма!

Констанция и Мадлен согласились с Бретт. Все три женщины собрались в гостиной, чтобы приветствовать Брауна и выпить за него шерри с маленькими сахарными печеньями.

– А где и когда начинается твоя служба? – спросила Мадлен, подумав, что у этого стройного парня с янтарной кожей прекрасная фигура.

– В Сити-Пойнте, с понедельника. Надеюсь, там не будет таких неприятностей, какие случились здесь, когда я пришел принимать присягу. Пришлось схлестнуться с четырьмя белыми парнями, двое из них уже бывалые солдаты. Так вот, им не понравилось, что цветные собираются служить в их армии, и они не хотели меня пускать. – Сидя на краешке стула, как какая-то длинноногая птица в слишком маленьком для нее гнезде, он широко улыбнулся своим слушательницам и выразительно взмахнул рукой. – Но я пробил себе дорогу!

– В Лихай-Стейшн тоже есть такие люди, – сказала Бретт, впервые заметив, что ладони у Брауна почти такие же белые, как у нее самой.

Стул под Брауном вдруг скрипнул, и Сципион с радостью вскочил, потому что можно было снова выпрямиться во весь рост в его новенькой форме, которой он так гордился.

– Есть еще какие-нибудь новости из столицы? – спросила Констанция.

– Говорят, с помощью мистера Линкольна Территория Невада к первому ноября станет штатом. Это даст недостающие два голоса, необходимые для принятия поправки. – И без объяснения было понятно, что речь идет о Тринадцатой поправке. Он поклонился дамам. – Угощение чудесное, но я еще должен попрощаться с детьми. Мой поезд отходит в шесть.

Приехал он в девять утра, просидев в поезде всю ночь.

– Я пойду с тобой, – тут же заявила Бретт.

Мадлен бросила быстрый взгляд на Констанцию, молча отметив и горячность Бретт, и ответную радость Брауна. Констанция улыбнулась, словно говоря, что и она заметила то же самое. Ее улыбка в последнее время стала как будто шире из-за располневшего лица; та худышка, на которой женился Джордж, исчезла в этой пухлой женщине. Впрочем, полнота ее совсем не портила.

В школе миссис Чорна расплакалась, а семнадцать темнокожих беспризорников скакали и приплясывали вокруг Сципиона, восхищаясь его новенькой формой: все пуговицы ярко сверкали, нигде ни складочки, ни морщинки. Сципион сказал миссис Чорне и ее мужу, что Христианская комиссия в Вашингтоне будет продолжать собирать сирот и отправлять их в Лихай-Стейшн из временного убежища в Нортерн-Либертис.

– Но это уже будет не то же самое! – всхлипнула миссис Чорна. – Ох, совсем не то же самое, дорогой вы наш!

Она уткнулась мокрым от слез лицом в плечо мужа. Да, она права, подумала Бретт одновременно и с гордостью, и с грустью.

Сципион Браун попрощался с каждым из детей, каждого обнял и поцеловал; а вскоре Бретт, к своему испугу, обнаружила, что они уже спускаются по холму. В октябрьское небо поднимался дым от заводских труб, затеняя осеннее солнце. По обе стороны тропы чуть раскачивались от ветра лавры. Браун посмотрел на карманные часы:

– Уже половина шестого. Надо спешить.

У веранды Бельведера Бретт остановилась, схватившись одной рукой за резную колонну, – у нее почему-то вмиг закончились силы. Лучи уходившего к западному горизонту солнца слепили глаза, она почти не видела Брауна и боялась этого безжалостного света и того, что он может раскрыть.

– Не знаю, как и попрощаться… – сказал Браун, откашлявшись. – Вы так много мне помогали…

– Мне самой этого хотелось, так что благодарности не нужны. Я люблю каждого из этих детей.

– Когда вы почувствуете такую же любовь к каждому взрослому с таким же цветом кожи, это будет означать, что вы прошли весь путь до конца. Но вы и без того уже преодолели огромное расстояние. Вы… – последовала необычная для Брауна заминка, – вы удивительная женщина. И я очень хорошо понимаю, почему ваш муж так гордится вами.

Его черный силуэт вырисовывался на фоне мягко освещенных гор на другом берегу реки, и Бретт, плохо сознавая, что делает, вдруг коснулась его руки:

– Береги себя. И пожалуйста, пиши нам…

Он чуть отступил назад от ее руки, и только тогда Бретт осознала свой жест.

– Конечно, буду писать, если позволит время. – Голос Брауна зазвучал напряженно и отрывисто. – Надо ехать, а то опоздаю на поезд.

Он отвязал нанятую лошадь, грациозно вскочил в седло и помчался по извилистой дороге, уходящей за ближайшие дома. Угасающий свет падал только на крыши, и земля исчезала в тени. Уже скоро Бретт потеряла всадника из вида в этом синем сумраке, но еще несколько минут стояла на месте, пытаясь разглядеть его.

Пусть и с запозданием, но она поняла, что заставило ее коснуться Брауна. Это было чувство бесконечной грусти, нежности и – что самое поразительное – сильного влечения. Она отказывалась в это верить, но очень хорошо запомнила свои ощущения в момент их расставания. На какой-то крошечный момент, измученная одиночеством и тоской по мужу, она связала свое желание с этим статным высоким солдатом.

И в тот момент не имело ровно никакого значения, что Сципион Браун был чернокожим.

Теперь это неожиданное чувство прошло, и вспоминать о нем не стоило. Ее мучил жгучий стыд перед мужем, как будто она предала его, пусть и долю секунды и только в мыслях. Этот стыд не имел никакого отношения к цвету кожи Брауна. Он был достоин любви любой женщины.

Внизу, у канала, раздался протяжный свисток, жалобный и одинокий в вечерней тишине. Его поезд. Бретт отерла с глаз слезы, вспоминая слова Сципиона.

Когда вы почувствуете такую же любовь к каждому взрослому с таким же цветом кожи, это будет означать, что вы прошли весь путь до конца.

– О, – выдохнула Бретт и, повернувшись, вбежала в дом. – Мадлен! Мадлен?

Она бежала из комнаты в комнату, пока не нашла ее, сидящую с книжкой стихов. Когда Мадлен встала ей навстречу, Бретт порывисто обняла ее и разрыдалась.

– Эй, да что с тобой? – спросила Мадлен с недоверчивой улыбкой.

– Мадлен, я так виновата… прости меня!

– За что простить? Ты ничего плохого не сделала.

– Сделала. Еще как сделала! Прости меня!

Слезы все не утихали, и Мадлен осторожно поглаживала ее по плечу, пытаясь успокоить. Сначала ей немного мешала неловкость, потом это ощущение прошло. Еще долго она обнимала свою золовку, чувствуя, что Бретт нуждается в прощении, хотя и не понимала, за что именно.

Глава 116

Обстрел частично разрушил редут, вынудив Одиннадцатую Массачусетскую батарею покинуть его. Уже вторую безлунную ночь подряд Билли руководил ремонтной командой; работать приходилось без отдыха, чтобы солдаты как можно скорее могли снова занять укрепления.

Октябрь в этом году выдался слишком жарким. Билли работал без рубашки; подтяжки болтались на бедрах, брюки насквозь пропитались по́том. Рана в лодыжке зажила окончательно и больше не мешала двигаться. Правда, нога еще иногда ныла по ночам, но это можно было пережить.

В его команде трудились пехотинцы одного из «цветных» взводов; за последние недели такая рабочая сила доставалась ему довольно часто. Лейтенант и капрал стояли на восстановленном участке бруствера для лучшего обзора – это была обычная практика при подобных работах.

Конечно, в такой темноте они вряд ли много видели. Билли едва различал засеку из поваленных деревьев перед редутом, а на позициях бунтовщиков, расположенных в паре сотен ярдов от них, и вовсе ничего не видел. Время от времени на той стороне вспыхивала спичка или слышался чей-то голос. Караульные северян и конфедератов постоянно переговаривались. Не так давно обе стороны приняли соглашение, которое устраивало всех. Никто не должен был открывать огонь, если только не начиналось наступление. Наступления случались редко, поэтому и дозорным, и отрядам, вроде команды Билли, можно было не бояться получить случайную пулю. Хотя, конечно, всегда оставалась опасность, что кто-нибудь не удержится и выстрелит или внезапно посыплется град из более крупных снарядов. Солдат на передовой редко предупреждали о начале артиллерийского обстрела.

Непосредственным командиром у солдат, присланных Билли на этот раз, был плотный, благодушный на вид сержант, которого звали Себастьяном. У него была кожа цвета кофе с молоком, огромный крючковатый нос и слегка раскосые глаза, которые не сочетались с остальными чертами лица. Работал он усердно и требовал того же от всего взвода. Пока они вдвоем, обливаясь по́том, ставили на место тяжелые распиленные бревна, Билли с любопытством думал о том, что он за человек.

Когда очередное бревно встало как надо, оба отступили назад. К влажной коже Билли пристали липкие комки грязи. Было, наверное, два или три ночи. Билли так устал, что мог упасть и уснуть прямо здесь. Глубоко вздохнув несколько раз, он спросил:

– Откуда вы приехали, сержант?

– Сейчас или давно?

– Как вам больше нравится.

– Жил в Олбани, штат Нью-Йорк, а если о предках, то мой дед сбежал с одной фермы в Южной Каролине, где был единственным рабом. Таких, как он, называли медными лодыжками. Немного белой крови, немного черной, немного – от индейцев-ямаси, в общем, все вперемешку.

– Значит, в вас есть индейская кровь? – Это объясняло его необычную внешность.

– Угу. Деда звали так же, как меня. Он…

Алая вспышка в небе над Питерсбергом оборвала разговор. По другую сторону засеки дозорные выругались, услышав свист снаряда. Билли закричал своим людям, чтобы падали на землю. Большинство уже лежало, когда он сам упал на живот – за пару секунд до того, как снаряд ударил прямо по наполовину восстановленному редуту.

Билли прикрыл голову руками. Под дождем земляных комьев и обломков дерева он услышал, как кто-то кричит:

– Сержант Себастьян! Лейтенант Бак ранен или убит!

Бак был командиром взвода, он наблюдал за противником. Себастьян не стал терять время, он сразу приподнялся, когда далекая батарея продолжила обстрел:

– Пойду заберу его.

– Но это небезопасно под обстрелом…

– Да к черту безопасность! Вы же слышали Ларкина. Бак ранен или убит.

Пригибаясь, Себастьян побежал вдоль редута, крича через плечо:

– Пусть все спрячутся в окоп!

Билли предупреждал его из благоразумия, а не из трусости, но он знал, что Себастьян подумал именно так. Поэтому он вскочил и бросился вслед за сержантом.

Пока он бежал, кто-то из патрульных северян, напуганный канонадой, выстрелил.

– Эй, янки, мать твою, ты что творишь?! – раздался сердитый голос со стороны бунтовщиков. Последние три слова потонули в ружейных залпах, потому что снайперы конфедератов тут же показали, что они думают о нарушении соглашения.

Пули засвистели в нескольких дюймах над головой Билли; он встал на четвереньки и пополз. Еще один снаряд упал в шести футах за его спиной, разметав щепки и землю. Себастьяну впереди тоже досталось; Билли слышал, как сержант застонал. Там, где еще недавно была наполненная жарой тишина, теперь вспыхивал яркий свет, грохотали взрывы, кричали раненые, клубился дым – настолько густой, что Билли задыхался.

– Я спущу его вниз, Ларкин!

Себастьян уже стоял на ногах, стараясь дотянуться до осыпавшегося бруствера, где лежал чернокожий офицер. Билли наклонил голову ниже и снова двинулся вперед. Он не видел, что делает Себастьян, но догадался, что случилась какая-то заминка. Было слышно, как сержант кряхтит от натуги.

– Вы добрались до него, сержант? – крикнул он.

– Нет!

– Не слышу… вы забрали его?

– Я сказал – нет! – заорал Себастьян, заставив снайпера на другой стороне прицелиться на звук и выстрелить.

Сержант дернулся и тихо вскрикнул, цепляясь за насыпь разрушенного редута. В пятидесяти ярдах к востоку взорвался еще один снаряд. Люди в окопах закричали. При вспышке взрыва Билли увидел, что Себастьян стоит на коленях, а по его плечу течет кровь.

Впившись негнущимися пальцами в землю перед собой, сержант снова распрямился; лицо его исказилось от боли. Еще одна пуля резанула по лежавшему на земле бревну, и острая щепка вонзилась Билли в шею, словно летающий гвоздь.

– Капрал Ларкин! – подойдя к сержанту, проговорил он, еле ворочая пересохшим от страха языком.

– Здесь, сэр, – отозвался сверху капрал.

– Куда ранило лейтенанта?

– В грудь.

– Давайте еще раз попробуем. Сначала опустим вниз его ноги. Я знаю, что вы ранены, сержант. Возвращайтесь назад.

– Вам одному его не унести. Я в порядке.

Какой уж там порядок…

– Ладно. Я возьму за ноги, вы повыше, поэтому потянитесь через меня и возьмите его за подмышки. Мы не должны его уронить.

– Ларкин! – выдохнул Себастьян. – Ты слышал?

– Слышал, – ответил перепуганный солдат. – Я его поддержу.

Они осторожно опустили лейтенанта с бруствера и понесли его к окопам. Билли шел впереди, держа раненого за ноги. Вражеский огонь усилился. Он слегка пригнулся и тут же понял, насколько смешно это движение, когда снаряды и пули летят со всех сторон. По подбородку стекал пот, сердце бешено колотилось, липкий страх никак не хотел отступать. Подумав о сержанте, который нес командира с пулей в собственном плече, Билли устыдился своей трусости. При каждом шаге Себастьян издавал короткий сдавленный стон.

– Пришли, – прошептал Билли у бревенчатого края окопов. – Эй, там, внизу! Принимайте лейтенанта. Осторожнее… осторожнее! Он… О черт! – Он почувствовал, как тело Бака скользит вниз, потому что Себастьян отпустил его, потеряв сознание прямо стоя.

Передав подбежавшим солдатам ноги раненого, Билли стремительно развернулся и попытался удержать сержанта, пока тот не упал. Но не успел он дотянуться до его руки, как Себастьян резко накренился в сторону и покатился на дно окопа. Двое солдат тоже пытались его поймать, но не смогли. Билли услышал тяжелый стук падения за секунду до того, как взорвалось еще три снаряда. Он прыгнул в окоп, чувствуя, как лязгнули зубы. От дыма по щекам текли слезы. Оглушительная канонада не прекращалась ни на секунду.

Билли схватил за руку одного из чернокожих солдат:

– Проберись в тыл, найди двое носилок и людей! Быстрее, черт побери!

Однако половина усилий оказалась напрасной. Пулю Минье из груди лейтенанта врачи благополучно вынули и зашили рану, а вот Себастьян умер на рассвете, когда над укреплениями рассеивался дым последних снарядов. Капрал Ларкин пролежал ничком все время обстрела и остался цел и невредим.

Потрясенный гибелью сержанта, Билли записал в тот день в своей заветной тетрадке:

Цветные солдаты встречают опасность с такой же храбростью, как и те белые, с которыми я работал. Во время сегодняшнего обстрела, совершенно бессмысленного, а потому очень характерного для того, во что превратилась эта война, Себастьян проявил благородство и мужество. Как же я заблуждался, когда считал солдат его расы ниже себя. Не нужно объяснять, что точно так же считает большинство в нашей армии и ведет себя по отношению к ним соответственно. Наверное, так бывает, когда огромное число людей в чем-то заблуждаются, потому что ошибка подобна эпидемии. Смерть «медной лодыжки» заставила меня самым серьезным образом усомниться в том, во что я раньше так верил.

Поезд тащился на юго-запад. Джордж ехал на открытой платформе, кутаясь в пальто. Было пасмурное утро субботы; в понедельник начинался ноябрь. В воздухе пахло снегом, голые деревья казались зловещими. Джордж думал о том, что после неудачной атаки четверга осада может снова вернуться в то сонное состояние, в котором пребывала до нее. Наступление на левом фланге, предпринятое с целью перекрыть доступ к Южной железной дороге, было отбито Хетом, Махоуном и частью кавалерии Уэйда Хэмптона. Хэмптона поставили во главе всей кавалерии Юга в августе. Служит ли Чарльз по-прежнему у него? И где сейчас Орри? Все еще в Ричмонде?

Он снова вспомнил о том страшном пожаре апрельской ночью шестьдесят первого. Эти воспоминания часто возвращались к нему. На месте разрушенного дома появился новый, но он имел мало общего с прежним. Можно ли будет восстановить разрушенные связи, когда закончится эта долгая опустошающая война? Да и остались ли они еще, эти связи? В этом Джордж не был уверен.

Среди мелочи, звякавшей в его кармане, нашлось несколько новеньких двухцентовиков, одобренных Чейзом перед его отставкой и впервые отчеканенных в этом году. На каждой монете была выбита надпись: «На Бога уповаем» – девиз, который никогда еще не появлялся на американских деньгах. Не было ли такое утверждение, размышлял Джордж, еще и безмолвным протестом против этого смутного времени, заявлением о недостатке веры и, как следствие, неспособности человека найти путь в этом лабиринте страданий, корыстолюбия и слепой судьбы. На Бога уповаем – не на генералов, не на солдат и даже не на президентов.

И тем не менее становилось все более очевидным, что Линкольн выиграет выборы. Радикальные республиканцы решили, что кандидату от отколовшейся фракции все равно не победить, и мрачно объединились вокруг президента. А то, что Шерман взял наконец Атланту, а Фил Шеридан разгромил Джубала Эрли у Сидар-Крика, полностью изменило политическое течение. Октябрьские выборы в Пенсильвании, Огайо и Индиане показали, что большинство на стороне Линкольна. Джордж проголосовал в своем лагере, и Билли, судя по его короткому письму, – тоже. Оба отдали свои бюллетени за Линкольна и Джонсона.

В тех штатах, что еще не проголосовали, правительственные департаменты, и министерство Стэнли усерднее остальных, не гнушались включать и административный ресурс, чтобы повлиять на результат. Джордж заметил, что офицерам, известным своей симпатией к Макклеллану, не спешат давать повышение, к которому они были представлены. Каждый день из Сити-Пойнта уходили пароходы, набитые военными, весьма кстати отправленными в отпуск в свои родные штаты, где победа республиканцев была не так очевидна. Джордж надеялся на победу и верил в ее необходимость, но ему очень не нравились те методы, которые использовались для ее достижения. Он даже представил себе, как Стэнли, радостно потирая руки, пишет на запросах о повышении «Дем.» и швыряет каждый помеченный таким образом листок в огонь.

Вокруг начали летать снежинки, когда на платформу из другого вагона перелез какой-то артиллерийский полковник и подошел к Джорджу. Они разговорились и вскоре уже обсуждали печально известного фермера из округа Динуидди, который называл себя Дьяконом и возглавлял отряд конных партизан; такие банды Конгресс конфедератов на словах осуждал, но втайне приветствовал. На прошлой неделе люди Дьякона захватили трех дозорных Союза у левого фланга осадной линии и повесили их.

– Когда мы их поймаем, они получат то же самое, – мрачно заявил полковник.

Поезд плавно повернул; обожженные снарядами деревья остались позади, и они увидели огромный, полный людей лагерь. На замерзшем плацу между рядами белых палаток тренировалась черная кавалерия, строясь попеременно то в ряд, то в шеренгу, то в походную колонну, пока Джордж и его угрюмый спутник проезжали мимо.

– Вы только взгляните на этот балаган, – проворчал полковник. – Еще пять лет назад ни один достойный христианин не поверил бы, что такое возможно.

Джордж повернулся, вскинув брови, давая тем самым понять, что не только удивлен этими словами, но и категорически не согласен с ними. Однако полковник, напротив, принял это за интерес и продолжил свою проповедь:

– Любой умный человек знает, почему это произошло, почему разрушается незыблемость и моральный дух этой армии и этой страны. – Полковник слегка наклонился вперед. – Это заговор, организованный самыми скверными элементами общества.

– Вот как? – произнес Джордж под вой ветра. – И что это за элементы?

– Работайте мозгами, приятель! Это же очевидно. – Он взмахнул рукой в перчатке. – Чокнутые издатели, проповедники свободной любви и извращенцы из Новой Англии, недавние иммигранты, наводнившие наши берега, ростовщики-евреи, которые давно уже здесь, радикальные политики, нью-йоркские банкиры. Все они, вместе взятые.

– Вы хотите сказать, что нью-йоркские банкиры рассматривают южных рабов в качестве потенциальных клиентов? Весьма странно.

Полковник был слишком поглощен собой, чтобы заметить откровенную издевку.

– Они сговорились, чтобы подчинить белых ниггерам. И я скажу вам, какой будет результат. Кровь на улицах. Больше крови, чем пролилось в этой войне, потому что белые люди не допустят, чтобы их поработили.

– В самом деле? – пробормотал Джордж, заметив, что впереди показался разъезд Уэлдонской дороги. – Я думал, что рабство заканчивается, а не начинается. И одобряю именно такой путь, сэр.

– Бог мой, да вы надо мной смеетесь! Как вас зовут, майор?

– Гарриет Бичер-Стоу, – ответил Джордж и спрыгнул с платформы.

Снег шел все сильнее. Джордж направился к лагерю Инженерного батальона в самом дурном настроении.

В лагере раздавался громкий звон топоров. Неожиданно наступившие холода заставили поспешить со строительством жилья. Уже были намечены три параллельные улицы, на которых стояло с десяток наполовину достроенных бревенчатых домов, не похожих один на другой.

Дежурный в штабе сказал Джорджу, что Билли можно найти в рабочем сарае на краю лагеря. Приятное тепло окутало Джорджа, когда он вошел в полутемное строение, где несколько человек сидели на корточках вокруг огня, горевшего в неглубокой яме в земляном полу. У каждого в руках была палка или клещи, которыми они держали на огне жестяные банки.

Заметив брата, Билли с улыбкой замахал ему рукой, передал свои клещи сидевшему рядом человеку и поспешил ему навстречу. Как же он похудел, с болью в сердце подумал Джордж. Неужели он сам выглядит так же? Скорее всего.

Братья обнялись, похлопали друг друга по спине. Билли улыбался от уха до уха:

– Ну как ты? Я ночь не спал, все думал, что ты сегодня приедешь.

– Надо было уже давно до тебя добраться, но на железной дороге так много повреждений, что все время приходится ремонтировать. Объясни, Бога ради, что это вы делаете у костра?

– Расплавляем припой в жестянках, потом разберем их на полосы, выправим и сделаем печки. Один из парней в батальоне придумал. Помогает хоть как-то сохранить тепло. Похоже, мы застрянем в Питерсберге на всю зиму. Ладно, пошли. Найдем где-нибудь кофе, и ты мне расскажешь все новости.

Снегопад прекратился, небо начало понемногу проясняться. Лужицы света оживляли унылый пейзаж. Сидя за грязным дощатым столом в холодном здании из некрашеных бревен, Джордж с ужасом смотрел на покрытую рубцами левую руку брата.

– На вечную память от Либби, – с улыбкой сказал Билли. – У меня таких сувениров несколько.

Когда он рассказал о своих мытарствах в тюрьме, побеге и ранении, они перешли к другим темам и заговорили о скорой победе над Югом, о блестящих успехах Шермана, о том, где находятся все члены семьи – кроме Вирджилии, о которой никто ничего не знал. Потом вспомнили о бочонках куриного и индюшачьего мяса, обещанных к последнему четвергу месяца, – в прошлом году президент своим указом объявил День благодарения национальным праздником.

– Полагаю, нам есть за что возносить благодарности, – сказал Билли. – Я мог умереть в той тюрьме. Да, скорее всего, и умер бы, если бы не Чарльз.

– Знаешь, где он теперь?

Билли покачал головой.

– Хотя ребята Уэйда Хэмптона тут оставили о себе громкую память несколько раз.

– Я так понимаю, налеты на стада по-прежнему причиняют некоторые неудобства.

– Неудобства? Да это просто беда!

В сентябре техасец Том Россер с четырьмя тысячами всадников предпринял авантюру, достойную Стюарта. Практически взяв северян в кольцо с тыла, они угнали двадцать пять тысяч голов скота прямо из загона у Коггинс-Пойнта на берегу Джеймса и увели стадо к голодным защитникам Питерсберга, заодно прихватив три сотни янки в качестве пленных.

– Кое-кто считает эту историю очень смешной, – сказал Билли. – Призрак Старины Джеба натянул нос Гранту – примерно так. Но меня она совсем не смешит. Я вообще давно уже не вижу в этой войне ничего веселого. И желания служить у меня тоже нет. Если я когда-нибудь вернусь домой, то сразу забуду об армии.