Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Глава 70

Стоя у правого борта рядом с рубкой, Купер наблюдал за небом. Это ему только казалось или плотные тучи действительно начали чуть пропускать свет, рассеивались, позволяя лучам пробиваться сквозь сплошную облачность?

По словам Баллантайна, успех рейса зависел от двух условий: правильной волны и полной темноты. С волной все было в порядке, а вот с темнотой… Прибрежный ветер ночью усилился и разгонял облака, и если караульного еще десять минут назад не было видно, то теперь его силуэт на марсе отчетливо вырисовывался на фоне светлеющего неба.

«Уотер Уитч» вышел из Нассау через три дня без всяких происшествий. Когда далеко на горизонте показались корабли федералов, капитан отдал команду загрести жар, чтобы уменьшить дым, и они медленно прошли мимо, растворившись в темноте благодаря серому цвету корпуса и низкой посадке. Потом наступили опасные часы – тот короткий период, за который каждый капитан подобного судна получал пять тысяч золотом или в долларах янки. Но даже тогда, еще меньше часа назад, Баллантайн был совершенно спокоен и обещал Куперу и его жене традиционную праздничную выпивку – коктейль с шампанским, – когда они минуют форт Фишер.

С тех пор как они вышли из порта, Купер постоянно пытался примириться с мыслью, что Эштон – совладелица этого судна, которое так грубо игнорировало тяжелое положение Конфедерации. Баллантайн предупредил его, что на борту никто не должен знать ни одного из имен владельцев. Сам он упомянул об Эштон лишь в надежде как-то усмирить возмущение Купера.

Что ж, это ему удалось, но теперь Купер пребывал в смятении. Он пока не решил, что ему делать с таким открытием.

Крепко сжимая поручень, Купер подставил лицо морскому ветру. Для каролинской зимы воздух был теплым. Слева маячили голубые огни фонарей блокадной эскадры. Как они там могли не слышать ровного гула и шлепанья лопастей гребного колеса? Даже притом, что «Уотер Уитч» продвигался на юг крайне медленно, держась как можно ближе к берегу, все равно лопасти и моторы звучали слишком громко, когда пароход преодолевал невысокие волны прибоя.

– По правому борту Биг-Хилл! – негромко крикнул караульный с мачты, и другой матрос тут же помчался в рубку, чтобы сообщить это.

Купер напряженно всматривался в ровный пустынный берег и внезапно, с пугающей ясностью, увидел высокий холм, сообщавший контрабандным судам, что они находятся рядом с фортом Фишер и безопасными водами. Светлые пятна между стремительно бежавшими тучами становились все ярче и шире.

Смогли ли Юдифь и дети уснуть на своих узких койках? Едва ли. Чувство близкой опасности передалось даже Мари-Луизе, когда Мэйны наблюдали, как команда «Уотер Уитч» задраивала люки машинного отделения, накрывала брезентом накгоуз и разбирала мачты, оставляя только их нижние части. На салинг фок-мачты был отправлен караульный матрос, после того как Баллантайн, не переставая улыбаться, прочел ему наставление об осторожности:

– Запомни главное правило на моем корабле, малыш. Чиркнешь одной только спичкой для своей трубки – и я тебя вздерну на рее.

Баллантайн вместе с лоцманом еще раз обсудили план последнего прорыва. Они пройдут примерно в двадцати милях к северу от Кейп-Фира, потом обогнут порт, минуя самый северный из кораблей эскадры. В сумерках, когда маневр завершится, они бросят якорь и будут стоять на рейде до полной темноты, а потом двинутся вдоль берега к устью реки.

Медленный ход судна сильно действовал на нервы. А еще эти голубые огни слева. Теперь, когда становилось все светлее, Купер уже различал мачты и корпус одного из кораблей – достаточно большого, возможно, даже крейсера.

Как далеко он от них? В полумиле? И если Купер их видит, значит вахтенный северян тоже может заметить «Уотер Уитч».

Он снова запрокинул голову и посмотрел на небо. О Боже, облака уже стали прозрачными, как кисея. Те, что были чуть плотнее, светились по краям, и между ними виднелись звезды. Еще несколько минут – и усиливающийся ветер очистит небо полностью.

Купер бросился к рулевой рубке, забыв второпях, что шлюпки опущены до уровня поручней. Ударившись головой, он вскрикнул и тут же услышал, как какой-то матрос в натянутой на уши шерстяной шапке, сидевший возле борта, буркнул сердито: «Эй, там, потише». Его лицо и руки были черны от угольной пыли. Когда Купер спросил капитана, не излишни ли такие меры предосторожности, тот ответил:

– Советую и вам поступить так же. Лучше быть грязным, чем мертвым.

В рубке было уже достаточно светло от луны, чтобы Купер видел Баллантайна, лоцмана и рулевого, пристально смотревшего в большой оловянный конус, который скрывал слабый свет компаса.

– Капитан, вы, разумеется, заметили, что небо очищается? – сказал Купер.

– Ну да, – отозвался Баллантайн, и его вечная усмешка, которой он обычно защищался от всех врагов и превратностей судьбы, казалось, чуть дрогнула. – Не повезло.

Рулевой и лоцман о чем-то зашептались.

– Разве идти дальше не рискованно? Не стоит ли нам повернуть назад?

– Бежать предлагаете? Если мы повернем, янки бросятся следом.

– И что? Ведь мы сможем уйти от погони, разве не так? Вы говорили, судно достаточно быстроходно, чтобы уйти от любого из этих кораблей.

– Так и есть.

– А чем ближе мы подходим к реке, тем плотнее концентрация вражеских судов, так?

– Так.

– Тогда нам не следует рисковать.

– Да вы никак возомнили себя капитаном на «Уотер Уитч»? – с неприязнью ответил Баллантайн. – Однако капитан здесь я, а вы всего лишь пассажир. Да, верно, мы столкнулись с опасностью, потому что тучи неожиданно разошлись, но у меня есть четкие указания от моих нанимателей: не допускать никаких лишних задержек в пути. Мне платят за то, чтобы судно прибыло в Кейп-Фир во что бы то ни стало.

Разозлившись, Купер шагнул ближе к капитану и вдруг почти физически почувствовал исходящий от него страх.

– С Конфедерацией ничего не случится, если один груз гаванских сигар и дамских шляпок задержится, – сказал он. – Я не позволю, чтобы ваша жадность и жадность моей сест… владельцев этого судна подвергали опасности мою семью. Проявите хоть немного здравого смысла! Поверните назад!

– Убирайтесь с мостика! – рыкнул Баллантайн. – Проваливайте, или я вас вытолкаю!

Купер протянул к нему руку:

– Будь проклята ваша алчная душа! Послушайте…

Капитан оттолкнул его. Купер пошатнулся и чуть не упал.

– Якорь тебе в душу! – выругался лоцман. – Луна!

Заливая все вокруг белым светом, из-за мерцающего облака выплыла почти полная луна. Стоя в дверях рубки, Купер увидел мачты и ванты четырех огромных кораблей, освещенных, как на сцене. И тут же с одного из них грянул низкий голос, усиленный рупором:

– С вами говорят с федерального крейсера «Дейлайт». Эй, там, на пароходе! Остановитесь и ждите досмотра.

– Проклятье! А ну прочь! – крикнул Баллантайн, отталкивая рулевого и наклоняясь к переговорной трубе. – Машина! Полный вперед! Дайте мне весь пар, что у вас есть!

Люки в машинное отделение были задраены, поэтому Купер легко мог представить, какой там сейчас царил ад.

– О Боже… – пробормотал он.

Из-за крейсера вдруг выскочила целая вереница небольших судов, и они, словно серебристые водяные жуки, бросились в погоню за «Уотер Уитч». Взметая вверх радужные брызги, баркасы шли в какой-нибудь тысяче ярдов от его кормы.

Стоя рядом с рубкой, Купер смотрел вперед. Моторы теперь гудели громче; колеса завертелись быстрее. На крейсере прозвучал боцманский свисток, и сквозь шум снова донесся мощный бестелесный голос:

– Остановитесь, или я открываю огонь!

– Баллантайн, – начал было Купер, – вы должны…

Крики и ругань испуганных матросов заглушили его слова, как и крик капитана:

– Уберите его отсюда!

Дверь рубки захлопнулась, чуть не ударив Купера по носу.

– Паровой фрегат! – закричал матрос с мачты. – Прямо за кормой!

Купер оглянулся. В паре миль за ними действительно шел фрегат; над трубой клубился залитый лунным светом дым, все паруса были подняты, чтобы добавить еще два-три узла к скорости, которую обеспечивали паровые котлы. «Уотер Уитч» прибавил ходу, вырвавшись из полосы могучего прибоя, катившего на берег со стороны правого борта.

Высоко над «Дейлайтом» один за другим вспыхнули три сверкающих следа, и у Купера сжалось сердце. От мертвенного света ракет, выбелившего все вокруг, луна сразу стала бледной, как убавленная газовая лампа. Можно было разглядеть даже мушкеты солдат на баркасах.

Одно из орудий на преследовавшем их крейсере с грохотом изрыгнуло огонь, следом прозвучал второй залп. Снаряды не долетели до цели, зато подняли фонтаны воды, сверкнувшие под ярким огнем, словно россыпь жидких бриллиантов. После первого выстрела Купер сразу побежал вниз.

Дверь их каюты была открыта; Юдифь сидела на койке, прижимая к себе детей. Она старалась не показывать страх. Купер схватил ее повлажневшую руку:

– Идемте! Туда, скорее…

Следующий снаряд взорвался намного ближе. «Уотер Уитч» закачался на полном ходу.

– Папа, что это? – воскликнул Джуда.

– Вышла луна, а Баллантайн не захотел поворачивать назад, сукин сын… Все, что его волнует, – это как доставить груз в Уилмингтон. Идемте же! – Он так сильно дернул Юдифь за руку, что она вскрикнула, но сейчас было не до извинений.

– Куда мы идем? – спросила его дочь, когда судно накренилось.

– К шлюпкам. Баллантайн должен был уже спустить их. Это наш единственный шанс добраться до берега.

Когда они поднялись на палубу, Купер не поверил своим глазам – шлюпки по-прежнему были на месте, сильно раскачиваясь на шлюпбалках. Он схватил за руку пробегавшего матроса:

– Спустите шлюпки, чтобы мы могли уйти!

– Никто не уходит, мистер. Мы идем к реке. – Он побежал дальше, вертя рукоятку ручной сирены.

Небо выбелило зарево новых осветительных ракет, и почти сразу же просвистевший снаряд ударил в корму и приподнял ее. Юдифь закричала, дети тоже. Все трое повалились на Купера, толкнув его к поручням.

– Папа, я боюсь! – Мари-Луиза обхватила Купера за шею. – Корабль утонет? Мы попадем в плен к янки?

– Нет, – выдохнул он, стараясь устоять на ногах, когда «Уотер Уитч» снова качнулся, подхваченный волной прибоя.

Снова громыхнула пушка, и над кромкой борта они увидели яркую вспышку. Двое матросов повернули головы на свистящий звук. Один толкнул другого, но слишком поздно – картечь разорвавшегося снаряда разом поразила обоих и разбила стекло рубки.

Юдифь наклонилась и укусила себя за руку, чтобы сдержать вопль ужаса.

– У нас пробоина! – закричал кто-то.

В ту же секунду «Уотер Уитч» резко накренился на правый борт. Купер увидел Баллантайна. Капитан метался по палубе, пытаясь найти кого-нибудь, кто помог бы ему спустить на воду одну шлюпку.

– Мерзавец! – прорычал Купер. – Жадный тупой мерзавец! Идемте, дети, Юдифь… Мы сядем в эту шлюпку, даже если мне придется перебить всех до единого на этом корабле.

С трудом продвигаясь по круто наклонившейся палубе, они дошли до правого борта, за которым высокие волны катились на берег. Если не будет другого выхода, подумал Купер, можно попробовать добраться до берега вплавь. Держа дочь за руку, он медленно шел в сторону капитана, который пытался в одиночку спустить шлюпку.

– Баллантайн…

Прежде чем он успел выкрикнуть еще что-нибудь, второй снаряд ударил в трюм. Последовавший за этим взрыв был ужасен – в воздух со свистом летели обломки металла, яростно шипел пар, а более ужасных криков Купер никогда в жизни не слышал.

Судно встало на правый борт. Купер увидел, как Юдифь скользнула мимо него к поручням. Не слыша ее крика, он только видел по губам, что она зовет сына. Джуда только что держал ее за руку, но теперь мальчик исчез. Где же он? Купер искал его глазами, крепко сжимая ладонь Мари-Луизы и пытаясь не упасть.

Сквозь крики раненых, гул прибоя и грохот орудий каким-то чудом прорвался голос Баллантайна. Краем глаза Купер успел заметить силуэт капитана, который стоял раскинув руки.

– Котлы сейчас взорвутся! Все за… – Палуба под ногами Баллантайна раскололась, и он с криком исчез в клубах пара.

Помощник, Соупес и еще двое матросов пытались прыгнуть в воду. Из машинного отделения доносились крики умирающих. Купера швырнуло спиной на леера. Он начал перелезать через них, одной рукой обнимая за плечи дочь, а другой держа за руку Юдифь. Судно продолжало крениться, киль уже поднялся над водой. Наконец все трое оказались в воде.

– Где… где Джуда? – задыхаясь и придерживая жену и дочь, прокричал Купер, усиленно работая ногами под водой.

– Не знаю! – прокричала в ответ Юдифь.

И тут, среди обломков разбитого корабля, плавающих вокруг них, он заметил тело в знакомой одежде. Толкнув дочь к Юдифи, он быстро поплыл в ту сторону, борясь со встречными волнами. У него было предчувствие, что сын мертв. Возможно, мальчик погиб, когда взорвались котлы. Но, преодолевая последние футы, он еще пытался убедить себя, что ошибся.

Джуда лежал на воде лицом вниз. Купер хотел схватить сына за плечо, но неправильно оценил расстояние и задел голову мальчика. Она повернулась, и Купер увидел сожженное паром лицо, которое едва можно было узнать; в нескольких местах виднелся голый череп. Волна прокатилась между отцом и сыном, оставив в руке Купера лишь клочок кожи.

– Джуда! – Купер пронзительно выкрикивал имя сына; хрупкое тело мальчика качалось на волнах. – Джуда, Джуда!

Он повернул назад; волны больно ударяли его, вода переливалась через голову, не давая дышать, смешиваясь с его безумными слезами.

– Юдифь, он мертв! Наш мальчик умер, умер!

– Плыви, Купер! – Юдифь схватила его за ворот и с силой дернула. – Плыви с нами, или мы все умрем.

Прямо за ней упал кусок мачты. Купер отчаянно заколотил по воде левой рукой, работая ногами и правой рукой поддерживая Мари-Луизу, которая уже истерически рыдала. Юдифь плыла с другой стороны от девочки, помогая мужу поддерживать ее. Купер чувствовал боль в груди, потом начало ломить во всех мышцах, но он продолжал упорно стремиться к берегу, хотя каждый раз, когда его настигала волна, едва не шел ко дну.

Вскоре Купер почувствовал, что плывет среди каких-то предметов. Выплюнув соленую воду и не сдерживая рвоту, он увидел, что они оказались между качавшихся на волнах головок сыра, завернутых в марлю, и небольших деревянных бочонков с трафаретными надписями на испанском языке. Шерри и сыр, сыр и шерри… они то погружались в воду, то снова всплывали по воле волны.

Эта картина настолько потрясла Купера, что все его мысли, чувства и страхи словно спеклись в один твердый черный комок безумия. Он снова закричал, продолжая плыть вперед, и больше ничего не помнил.

Глава 71

В густых янтарных сумерках Орри быстро шел мимо стены, на которой кто-то написал краской два слова – только для того, чтобы кто-то другой попытался их соскрести. «СМЕРТЬ ДЭВИСУ!» – еле видимую надпись над его головой еще можно было прочитать.

Ни это послание, вполне обычное для последнего времени, ни что-либо другое, включая его постылую работу, не могло испортить Орри настроения. Он торопился, потому что задержался за ужином дольше, чем рассчитывал. Вместе со старым другом Джорджем Пикеттом они выпили сорокадолларовую бутылку импортного гравского вина и отлично пообедали, больше часа предаваясь общим воспоминаниям.

Пикетт был все таким же красавчиком, каким Орри запомнил его еще по Вест-Пойнту. Волнистые надушенные волосы спадали на воротник его мундира; открытая лучистая улыбка ничуть не изменилась за эти годы. Друзья говорили на самые разные темы – от своих жен до этого жирного янки Бента, чья ненависть к Орри заставила его строить козни против кузена Чарльза, когда они вместе служили во Втором кавалерийском.

Пикетт упрекнул друга за то, что тот губит себя, работая цепным псом у генерала Уиндера.

– Хотя, видит Бог, этот безумец нуждается в присмотре, чтобы он не опозорил нас перед всем миром.

Орри возразил, что, какой бы черной и неблагодарной ни казалась его работа, он считает ее важной, когда каждые несколько дней в город приходят вагоны с пленными, чтобы пополнить и без того забитые до отказа тюрьмы Белль-Айл и Либби.

– Дело в том, что Уиндер курирует эти места, и с янки там обращались бы гораздо хуже, чем теперь, если бы министерство время от времени не наносило визиты с проверками, чтобы не допустить перегибов.

С этим Пикетт согласился. Когда бутылка была уже почти на исходе, он вдруг признался, что несчастен, несмотря на то что осенью получил повышение до генерал-майора. Последние месяцы его корпус размещался на центральных позициях под Фредериксбергом, где не было почти никакой активности. Невысказанная правда, которую никто из них не решился произнести вслух, казалось, повисла в воздухе. Эта война не сулила Конфедерации ничего хорошего. И яд сомнений в ее исходе в равной мере разъедал души и военных, и штатских. Разумеется, нужно было кого-то обвинить в этом, вот и появлялись на пустых стенах надписи вроде той, что видел Орри.

Хотя встреча и была окрашена налетом легкой грусти, в целом он получил огромное удовольствие от вечера, который даже завершился настоящим кофе – по три доллара за чашку, – и не стоило интересоваться, как именно отель добывал зерна. Потом они немного прогулялись и расстались на улице – Пикетт с женой собирались смотреть сегодня «Досрочно освобожденного» в новом и очень модном театре, а Орри торопился встречать Мадлен.

Он шел по грязному, набитому людьми зданию вокзала, обходя совсем еще зеленых солдат с печальными глазами – на носилках или с костылями, – горластых торговцев и вальяжно прохаживающихся шлюх. На большой доске с расписанием мелом было написано, что поезд Ричмонд – Питерсберг опаздывает на полтора часа.

Наступила ночь. Ожидание затянулось дольше, чем говорилось в объявлении. Наконец за краем платформы, на эстакаде, возвышающейся на шестьдесят футов над ущельем реки, показался свет, и уже вскоре громкие крики машинистов, шипение тормозов и клубы дыма возвестили о прибытии поезда. Из выцветших на солнце вагонов, большей частью с разбитыми окнами, на платформу хлынули военные, вернувшиеся из отпусков, и штатские разного положения и достатка. Выделяясь из толпы благодаря своему росту, Орри ждал, когда мелькнет родное лицо.

Неужели Мадлен пропустила поезд? Не успела приехать на полустанок вовремя? Пассажиры махали встречавшим их друзьям и любимым. Счастливые лица скользили мимо Орри. Его тревога и волнение все усиливались. Наконец она появилась, выйдя из последнего вагона.

Ее дорожный костюм был испачкан грязью, что в эти дни стало обычным делом для южных поездов. Несколько прядей, выбившись из-под шляпки, упали на лоб. Она выглядела измученной и такой прекрасной.

– Мадлен! – закричал он и замахал, как школьник, пробиваясь через поток пассажиров.

– Орри! Милый мой!

Она бросила дорожную сумку и две шляпные картонки и порывисто обняла его за шею, осыпая поцелуями и плача от радости.

– Я уж думала, что никогда не доберусь сюда!

– Я тоже думал, что ты никогда не доберешься. – Счастливый, как молодожен, Орри отступил на шаг назад. – Как доехала? Все в порядке?

– Да, да… а ты как? О, нам нужно забрать мои вещи. Они в багажном вагоне.

– Пойдем получим все и возьмем у вокзала экипаж. Ужасно стыдно показывать тебе мое жилище, но это все, что мне удалось найти. Признаться, местечко довольно мрачное.

– Да я готова спать на груде мусора, лишь бы рядом с тобой. Бог мой, Орри… мы так давно в разлуке… О… как ты похудел!

Предложения наскакивали одно на другое, усталость и раздражение от долгого тяжелого путешествия постепенно отступали. Подозвав чернокожего носильщика, Орри отправил его к багажному вагону и взял экипаж. Когда они уже ехали в меблированные комнаты, которые утром прибрала специально нанятая женщина, Орри сидел слева от Мадлен, чтобы обнимать ее.

– Я просто не мог дождаться, когда ты приедешь, но, знаешь, в Ричмонде сейчас не самые лучшие времена. Люди несчастны и с каждым днем становятся все более злыми. Ничего не купить.

– У нас есть то, что нам покупать не нужно. Наша любовь. – Она поцеловала его.

Комнаты в пансионе ей очень понравились, она с восторгом осматривалась вокруг, словно попала в настоящий дворец. Любуясь женой в свете единственной газовой лампы, Орри спросил:

– Ты голодная?

– Только по тебе изголодалась. Я привезла несколько книг…

– Ура! Будем читать по вечерам. – Пусть война и разрушила привычный для них мир, они могли хотя бы так возвращаться в прошлое. – Стихи?

– Да, Китс. И еще «Записки Пиквикского клуба» Диккенса, мне очень нравится этот роман.

– Здесь он запрещен. Сочли слишком вульгарным или еще почему-то. – Уже с трудом сдерживая возбуждение, Орри подошел к жене, обнял ее за талию и нежно поцеловал в шею. – Ты должна непременно рассказать мне все новости о Монт-Роял. У нас будет еще много часов, чтобы наверстать упущенное… – Он заглянул ей в глаза и тихо добавил: – И много способов.

Мадлен улыбнулась. Он слегка передвинулся, положил руку на ее грудь и приник губами к ее рту. Вскоре поцелуй стал таким страстным, что ей пришлось даже выгнуть спину, после чего она со смехом отстранилась от него и начала расстегивать обшитые тканью пуговицы на лифе платья.

В холодной спальне с приоткрытой дверью, чтобы проникал свет из гостиной, Орри, любуясь разбросанными по подушке дивными волосами Мадлен, медленно и нежно овладевал ею, испытывая почти невыносимое счастье. Он вдруг вспомнил, как в те печальные годы, когда ее честь и брачные клятвы мешали им быть вместе, они часто читали «Аннабель Ли» Эдгара По, и тихо прошептал несколько строк, глядя в любимое лицо:

 
– Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
Только этим мы жить и могли…[37]37
  Эдгар Аллан По. Аннабель Ли. Перевод К. Бальмонта.


[Закрыть]
 

– Мы никогда больше не расстанемся! – воскликнула Мадлен. – Никогда! Иначе я просто умру.

Из окна второго этажа на Франклин-стрит миссис Бердетта Халлоран наблюдала за наемным экипажем, подъехавшим к дому напротив. Полногрудая темноволосая женщина со смазливым лицом расплатилась с кучером, поднялась по ступеням крыльца и постучала, застыв в напряженном ожидании. Через мгновение она шагнула в высокий темный проем, и дверь тут же захлопнулась.

Лимонно-желтый свет позднего дня сочился сквозь кружевные занавески в эркер, где миссис Халлоран несла вахту в наугад выбранные дни весь последний месяц. Старой деве, владевшей этим домом, она представилась как тетушка некоей молодой особы, которую подозревали в греховной связи с джентльменом, жившим напротив. Что бы ни подумала старая дева об этой истории, те небольшие деньги, которые каждый раз платила ей миссис Халлоран, заставляли ее помалкивать.

Кто же эта шлюха? – думала Бердетта Халлоран. Пока она этого не знала, но ее лица уж точно не забудет. Нервными, короткими движениями она натянула бежевые перчатки и повернулась к женщине, маячившей в пыльной тени:

– Благодарю вас за любезность. Больше мне эта комната не понадобится.

– Увидели свою племянницу?..

– Увы, да. Вошла в дом того самого мистера Пауэлла.

– Я его редко вижу. Весьма замкнутый джентльмен.

– У него дурная репутация. – Миссис Халлоран с трудом удержалась от того, чтобы не сказать больше, и, надев маленькую шляпку с пером, с улыбкой вышла в коридор второго этажа. – Я уйду через заднюю дверь, как всегда.

– Я уже так привыкла к вашим коротким визитам, всегда с удовольствием ждала их. Признаться, мне даже почти жаль, что ваше наблюдение увенчалось успехом.

«Конечно тебе жаль, жадная старуха…»

– Но если этот Пауэлл так ужасен, как вы говорите, надеюсь, вы постараетесь разлучить его с вашей племянницей.

– Да уж постараюсь, не беспокойтесь, – заверила ее Бердетта и быстро пошла вниз по лестнице, боясь, что лицо выдаст ее.

На самом деле она вовсе не собиралась тратить время на очередную пассию Ламара Пауэлла. Только он приковывал ее внимание. Этот человек предал ее и должен получить сполна.

Приближение весны чувствовалось в запахах мокрой земли и ночном ветре. Из Фредериксберга прискакал какой-то пастор, чтобы поговорить с Августой, и хотя Вашингтон и Бос не слышали их разговора, они догадались, зачем приезжал преподобный. Правда, цели своей он так и не добился.

Чем быстрее таяли сугробы во дворе, тем чаще они стали замечать всадников на дороге, которые теперь появлялись в любое время суток. По ночам верхушки деревьев озарялись огнем артиллерийских батарей вдоль реки; иногда от взрывов снарядов дрожали окна – так, что стекла жалобно звенели. Вашингтон и Бос часто обсуждали серьезность ситуации между собой и наконец решились поговорить с хозяйкой.

После почти часового спора о том, кто это сделает, договорились, что пойдет более молодой. Перед ужином Бос пришел на кухню.

– Мисс Августа, – начал он, – тут больше нельзя оставаться. Бои уже совсем близко. Союзная армия может и через ферму пройти. Опасно тут стало. Мы с Вашингтоном, конечно, будем за вас драться до конца. Умрем за вас! Вот только не хочется нам, чтобы вас убили, да и самим помирать не очень-то хочется. – Бос тяжело вздохнул. – Давайте уедем в Ричмонд, а?

– Бос, я не могу.

– Почему не можете?

– Потому что, если он приедет, он не будет знать, где меня найти. Я могла бы написать ему, но почта сейчас работает так плохо, что письмо вряд ли дойдет. Прости, Бос. Но вы с Вашингтоном свободны и можете уйти, когда захотите. А я должна остаться.

– Опасно тут, мисс Августа.

– Знаю. Только для меня еще хуже уехать и никогда его больше не увидеть.

Когда короткий отпуск Билли закончился и он уехал из Лихай-Стейшн, Бретт снова охватило уныние. Подавленное настроение мужа не ускользнуло от ее глаз. Хотя Билли и уверял ее, что он прежде всего профессионал и упадок боевого духа армии не может влиять на него, она видела, как он изменился, видела его усталость, его скептицизм и растущий в душе гнев.

Она находила спасение только в том, что помогала Чорнам и Сципиону Брауну заботиться о потерявшихся детях. Она скребла полы, готовила еду, читала сказки самым маленьким и учила старших писать и считать. Каждый день она работала до изнеможения, пока не чувствовала, что заснет сразу же, как только ляжет в постель.

К концу этой суровой зимы Браун увез двух подростков на поезде в Огайо – в Оберлине нашлась чернокожая семья, которая захотела принять мальчика и девочку. Возвращался он через Вашингтон, везя трех новых девочек – семи, восьми и тринадцати лет. В первый же день в Лихай-Стейшн он покатал каждую на лошади. Брауну приходилось тратить очень много времени, чтобы добыть все необходимое для своих подопечных – часть он покупал сам, но в основном принимал в дар, – а также на поиски детей в переполненных лагерях для беженцев в Вашингтоне и Александрии, и в конце концов он решил, что передвигаться на лошади можно гораздо быстрее. Так он стал довольно неплохим наездником. Лошади, казалось, чувствовали его природную доброту, как и дети.

Впрочем, доброта ничуть не умаляла его решимости и твердости его убеждений. Хотя Бретт все больше и больше нравился этот человек, она чувствовала, что ему просто доставляет удовольствие дразнить ее, намеренно вызывая на спор, только потому, что она южанка и у ее семьи есть рабы.

Один такой спор произошел однажды в марте, когда они с Брауном поехали в лавку Пинкни Герберта купить кукурузной муки и что-то еще. Браун правил лошадьми, Бретт сидела рядом с ним. В Монт-Роял такая картина ни у кого не вызвала бы вопросов – просто раб едет куда-то со своей хозяйкой. Однако в Лихай-Стейшн их появление вместе неизбежно вызывало враждебные взгляды, а порой и скабрезные реплики, особенно от людей вроде Люта Фессендена и его кузена. Оба до сих пор избегали призыва на военную службу.

Однако гулять им оставалось недолго. Недавний указ Линкольна обязывал всех здоровых мужчин от двадцати до сорока шести лет отслужить три года. Но можно было послать замену или купить освобождение за три сотни долларов. Эта лазейка для богатых особенно разозлила бедняков Севера, и Фессендена с его двоюродным братом в их числе, как подозревала Бретт.

В хорошую погоду оба почти всегда болтались на улице, и тот день не стал исключением. Когда Бретт и ее чернокожий спутник уже возвращались из лавки в дом на холме, Фессенден заметил их и выкрикнул какую-то гадость.

– Интересно, изменится ли когда-нибудь эта страна? – вздохнул Браун. – Когда я вижу таких вот уродов, я в этом сомневаюсь.

– Вы сами заметно изменились со времени нашего знакомства.

– Это как же?

– Ну, прежде всего вы теперь почти ничего не говорите о высылке.

Браун повернул голову и посмотрел на нее:

– А почему негров нужно спроваживать пароходами – теперь, когда президент дал нам свободу? О, понимаю, Прокламация об освобождении – это просто военная хитрость такая. Никто и не предполагал, что этот закон будет применяться где-нибудь, кроме Юга. Однако мистер Линкольн все же называет нас свободными, и мы сумеем воспользоваться свободой так, как он себе и вообразить не может. Лишь дайте срок.

– Не думаю, что Линкольн передумает насчет переселения, Сципион. «Леджер юнион» писала, что он собирается весной отправить пароход с черными в некую новую колонию. Примерно пятьсот человек. На какой-то маленький остров рядом с Гаити.

– Отлично, только меня туда Старина Эйб не отправит. И доктора Делани тоже. Я видел его в Вашингтоне – не говорил вам? Он больше не носит африканские балахоны. Решил сменить их на мундир и добивается призыва в негритянский полк.

– Билли говорил, негров не очень хорошо принимают в армии, – ответила Бретт под мерный стук копыт медленно шагающих лошадей. – Не сочтите за обиду… это не мои слова и не мужа, но… большинство белых офицеров не хотят служить в одних частях с ниггерами.

– Ну и пусть. Я впервые чувствую, что близок к настоящей свободе, и если кто-то попытается отнять ее у меня, я готов пролить всю кровь до последней капли. Может, мистер Линкольн и не хотел сказать своей прокламацией, что все черные мужчины и женщины в этой стране теперь свободны, но я воспринимаю это именно так.

– По-моему, это чересчур категорично, Сципион.

– Вы так говорите, потому что в ваших родных краях лишать человека свободы в порядке вещей. Люди для вас такая же собственность, как ваш лес или свиньи. Но это неправильно. Или свобода в этой стране должна быть дана всем, или это просто обман.

– И все-таки я повторюсь, что это чересчур категорично…

– А почему вы все время защищаетесь? – перебил ее Браун. – Потому что я слишком глубоко втыкаю булавку в вашу совесть, а это больно? – Он взмахнул поводьями; булочник, ехавший на своей повозке им навстречу вниз по холму, окинул его презрительным взглядом. – Посмотрите мне в глаза, Бретт! Ответьте на один вопрос: вы думаете, что свободы достойны только люди с вашим цветом кожи?