Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

– Миссис Хантун?

– Как вы смеете меня пугать… о…

Она схватилась за шляпку, которую едва не унесло ветром, и тут узнала его. Грузная фигура в темном суконном костюме, жирное лицо под широкополой шляпой. Они уже виделись однажды, но Эштон забыла его имя. Под мышкой он держал длинный кожаный футляр в виде трубки.

– Простите, я не хотел вас пугать, – заговорил он, бросая взгляд на дом. – Нет ли тут поблизости места, где мы могли бы поговорить наедине?

– Напомните ваше имя.

– Капитан Эразм Беллингхэм.

– Да, верно… Из корпуса генерала Лонгстрита.

– Боюсь, теперь из Инвалидного корпуса, – ответил Бент, напустив на себя мировую скорбь. – Меня комиссовали.

– Когда вы явились ко мне в первый раз, вы говорили, что вы – друг моего брата.

– Мне очень жаль, если у вас осталось такое впечатление. Я не друг, а просто знакомый. Но тогда вы дали понять, что питаете к полковнику Мэйну не слишком теплые чувства – назовем это так. Поэтому я и вернулся сегодня, сразу, как только смог, после того как выписался из госпиталя Чимборасо.

– Капитан, я кое-куда спешу и уже опаздываю, так что переходите к делу.

Толстые как сосиски пальцы постучали по футляру.

– У меня тут одна картина, и я просто хотел показать ее вам. Я не пытаюсь ее продать, миссис Хантун, ничего подобного. Но думаю, вам она покажется чрезвычайно интересной.

В тот же вечер Чарльз приехал на ферму Барклай. Он позвал с собой Джима Пиклза, по дороге сказав ему, что у него роман с вдовой Барклай. Джим радостно завопил и начал размахивать шляпой, на которой теперь красовалось индюшачье перо, – Пиклз подражал Стюарту, только вот страусиного плюмажа раздобыть не смог. Хотя Джим счел его признание хорошей новостью, сам Чарльз в глубине души по-прежнему сомневался в собственном здравомыслии, несмотря на то что чувства его не изменились.

При встрече Гус тепло обняла его и поцеловала, а потом ушла распорядиться, чтобы к ужину зарезали двух кур.

– Да ты везунчик, Чарли! – Джим ткнул его локтем. – Она просто красотка.

Чарльз молча попыхивал трубкой из кукурузного початка, грея босые ноги перед кухонным очагом. Дождь был сильным и холодным, и они с Джимом промокли насквозь.

За ужином сначала все весело болтали, но разговора о войне было не избежать. Со дня на день ожидалась новая осада Чарльстона. На западе Роузкранс теснил Брэгга. На прошлой неделе, после двадцатипятидневного рейда через Кентукки и Индиану, храбреца Моргана захватили в плен у Салайнвилла, в Огайо. Ничего приятного и утешительного во всем этом не было.

Августа сказала, что была в ужасе от недавних бунтов в Нью-Йорке, в которых погибло множество как белых, так и черных. Прежде чем подоспела армия Мида из Пенсильвании, чтобы усмирить беспорядки, мятежники уничтожили собственности больше чем на два миллиона долларов. Однако ее слова вызвали спор.

– Этому как раз лучше порадоваться, Гус. Нам нужна любая помощь, – возразил Чарльз.

– Как ты можешь так говорить? Это уже не война, а резня! Там резали женщин, детей забивали камнями…

– Согласен, это отвратительно. Но мы больше не можем проявлять мягкость. Даже когда мы выигрываем, мы проигрываем. В каждом сражении обе стороны теряют людей, лошадей, оружие. Янки могут себе это позволить – у них много всего. А мы – не можем. И если они найдут наконец хорошего командующего, нам конец.

– Ты говоришь так кровожадно, – содрогнулась Августа.

– А ты – как судья. – Чарльз уже терял терпение.

На ее лицо вернулась прежняя, слегка вызывающая улыбка.

– Мы с мистером Поупом гадаем о причине твоего дурного настроения.

– Мое настроение не имеет отношения…

Но Августа уже начала цитировать, перебив его:

– «Быть может, несчастлив в любви… – она чуть помедлила, – а может, еще не обедал?».

Обгладывая куриное крылышко, Джим спросил:

– А кто этот мистер Поуп? Местный фермер?

– Поэт, которого обожает миссис Барклай, тупица!

– Чарльз, это грубо! – заметила Августа.

– Да, – вздохнул он. – Прости, Джим.

– Да ладно, забыли, – ответил Джим, не поднимая глаз.

– Мне все-таки хотелось бы узнать, почему ты так раздражен, Чарльз, – сказала Августа.

– Да потому, что мы проигрываем, черт побери! – Он с такой силой стукнул трубкой по очагу, что она треснула.

Позже они уладили ссору – причем инициативу взяла на себя Августа – и дважды занимались любовью с полуночи до рассвета. Но неприятный осадок остался.

На следующий день облака развеялись, и мужчины пустились в обратный путь к лагерю под Рапиданом, куда пехота отступила под защитой кавалерии. В конных частях скоро ожидалась новая реорганизация, но Чарльзу было наплевать.

Приближался вечер. Небо, окрашенное в густо-оранжевый цвет, казалось унылым. Осенним. Чарльз вдруг заметил, что перо на шляпе Джима, еще несколько минут наклоненное назад, теперь повернуто к дороге перед ними.

– Что-то не так, Чарли? – спросил Джим, заметив его удивленный взгляд.

– Ветер переменился.

Так и было – с северо-запада подул холодный резкий ветер. Слишком холодный для лета. Джим ждал, что Чарльз скажет что-то еще, но не дождался. Он почесал колючую бороду. Странный он все-таки, Чарли. Храбрый как черт, вот только какой-то очень несчастный в последние дни.

Под порывами резкого северного ветра, прижимавшего к земле траву и заставлявшего трещать деревья, они скакали дальше сквозь оранжевый вечер.

Часть пятая
Сводки потерь

Я не могу описать эти перемены и не знаю, когда они начались, но точно знаю, что стал другим, и теперь смотрю на труп человека примерно с такими же чувствами, как если бы смотрел на труп лошади или кабана.

Солдат Конфедерации, 1862 год

Глава 89

Теплая зима слегка смягчила истерзанный вид Виргинии, но не стерла всех следов войны. Слишком много полей стояли голыми. Слишком много деревьев лишились ветвей. Слишком много дорог были изрыты ямами от лошадиных копыт и пушечных колес. Слишком много фермерских домов с выбитыми стеклами и следами от пуль на стенах стояли пустыми, став похожими на свежие могильные холмики под первым легким снегом.

Растаявший снег, наполняя канавы, создавал причудливые картины. То в безмятежной воде, словно на подносе со средневекового пира, вдруг появлялась лошадиная голова. Промерзшая земля рождала странные урожаи: гильзы снарядов, треснувшие оси и колеса без спиц, брошенную одежду, изорванную до такой степени, что носить ее было уже невозможно, разбитые коричневые бутылки, обрывки бумаги…

Сеновалы были пусты. Стойла в хлевах были пусты. Кладовые были пусты. Как и стулья, на которых раньше сидели дядюшки и братья, отцы и сыновья.

Три года от земли требовали слишком многого, и это сказалось. Поля и долины, ручьи и пруды, холмы и горные вершины выдыхали легкий туман в бледном света солнца. Это было дыхание больной земли.

В кавалерии Северовиргинской армии Чарльз стал чем-то вроде легенды. Но если его храбрость и забота о других вызывали восхищение, то вот полное равнодушие к чинам – скорее удивление. За его спиной даже поговаривали, что из-за этой войны он слегка повредился в уме.

Он приобрел странные привычки. Много часов проводил со своим серым, тщательно чистил его, расчесывал гриву, а иногда и подолгу разговаривал с ним. Всю зиму при каждой возможности ехал повидать какую-то девушку под Фредериксбергом, но всегда возвращался в мрачном молчании. Постоянно объезжал лагеря в поисках книг Бидла[53]53
  Эрастус Бидл – американский издатель, один из первых, кто начал выпускать дешевые книги в мягкой обложке.


[Закрыть] в желтых обложках, чтобы купить или взять на время новый роман. Джим Пиклз заметил, что все эти книги об одном и том же – о западных прериях и живущих в них охотниках.

– Ты долго жил в той части страны? – как-то январским вечером спросил Джим, снимая с костра котелок.

Они приготовили ужин сами, потушив в небольшом количестве воды обрезки говядины с топленым салом и покрошив туда сухой кукурузный хлеб недельной давности. Это блюдо солдаты очень любили, оно было гораздо вкуснее, чем привычный рацион из конины с бобами.

– Достаточно долго, чтобы полюбить ее. – Чарльз подцепил своим ножом кусок мяса и поднес его ко рту.

У Джима из столовых приборов был только прутик; ничего другого им не давали, и даже тарелки пришлось сделать из трофейной оловянной фляги, которую они забрали у убитого янки.

Проглотив еще кусок, Чарльз добавил:

– Я бы хоть завтра туда вернулся, если бы не война.

– А как же мисс Августа? – удивленно спросил Джим.

– Ну да, и это тоже… – пробормотал Чарльз и надолго замолчал, глядя на огонь.

Вдруг из темноты послышался голос кого-то из разведчиков:

– Чарли? Кажется, твой серый отвязался.

Он вскочил, уронив еду, и помчался через голый подлесок в ту сторону, куда указал солдат. Там Чарльз действительно нашел Бедового, который нервно жевал кусок серой ткани. С привязи он сорвался.

Чарльз сердито вырвал попону из зубов коня. Серый тихонько заржал, оскалил зубы и ткнулся носом в ладонь Чарльза.

– Черт побери, мальчик, да что с тобой?

Разумеется, Чарльз все знал. Фураж для лошадей давно закончился, и несчастные животные просто сходили с ума от голода.

Когда Чарльз привел Бедового к настилу из досок и соломы, который он, как обычно, для него сделал, громко объявив всем, что застрелит любого, кто попытается этот настил растащить, он увидел в свете соседнего костра, что ребра коня торчат, как железнодорожные шпалы.

Чарльз снова выругался. Уже много недель он видел, что Бедовый теряет вес. На вид сейчас он весил фунтов на тридцать-сорок меньше, чем тогда, когда был куплен, и это наполняло сердце Чарльза болью и яростью. Но такова была судьба всех лошадей в кавалерии. Многие умирали. Да и как иначе, если их просто нечем было кормить? Почти каждый день Хэмптон отправлял отряды на поиски фуража, но они редко что-нибудь находили. Обе воюющие стороны вычистили штат подчистую.

Подумав о Хэмптоне, Чарльз снова с грустью вспомнил их недавний разговор. После последней реорганизации его командир был повышен до генерал-майора и возглавил дивизию. Фиц Ли также получил повышение и дивизию. Как-то вечером Хэмптон пригласил Чарльза в свою палатку поужинать тушеной говядиной, к которой ни один из них так не притронулся.

В неярком свете фонарей Уэйд Хэмптон все еще выглядел подтянутым и крепким, что было удивительно, учитывая серьезность ранений, от которых он едва оправился. Его густая борода отросла даже больше, чем у Чарльза; нафабренные усы были лихо закручены кверху. Однако, несмотря на бравый вид командира, Чарльз все же заметил морщины, которых не было, когда Хэмптон еще только собирал свой легион. А еще генерала, словно мантия, окутывала некая новая торжественная серьезность.

Они немного посплетничали. О непопулярности Брэгга, которого за неудачи на западе вознаградили должностью военного советника при президенте. О требовании некоторых газет заменить мистера Дэвиса на какого-нибудь военного диктатора, при этом упоминался генерал Ли. О том, что Джон Худ будто бы заискивает перед Дэвисом, часто отправляясь вместе с ним на верховые прогулки в Ричмонде.

Однако Чарльз чувствовал, что все это лишь подготовка к более серьезному разговору. Так и оказалось.

– Хочу сказать вам то, что вы, насколько мне известно, уже слышали от многих, включая вашего друга Фица.

Насторожившись, Чарльз ждал. Хэмптон покачал остатки виски в оловянной кружке, пока его чернокожий ординарец убирал помятые оловянные тарелки и погнутые вилки.

– Вам следует командовать бригадой, Чарльз, не меньше. У вас есть опыт. Способности…

– Но нет желания, сэр. – Почему бы не сказать правду? Он просто измучился, держа ее в себе, а если и мог кому-то довериться в расчете на понимание, так только этому человеку. – Меня уже тошнит от этой войны.

Никаких признаков неодобрения на лице Хэмптона не появилось; он лишь коротко вздохнул:

– Никто не хочет мира больше, чем я. Да я не променял бы радость от него даже на всю славу Бонапарта. – (В свете фонаря Чарльз видел его печальные глаза.) – Но мы не должны себя обманывать, как это делают некоторые. Вице-президент Стивенс и многие другие в правительстве думают, что мир – это просто прекращение войны. Но это не так. Мы зашли уже слишком далеко. Слишком много пролито крови. Борьба продолжится и после, только будет другой, не такой, как сейчас.

Такая мысль Чарльзу в голову не приходила. Обдумав слова генерала несколько секунд, он решил, что это правда, какой бы горькой она ни была. Поэтому в ответ лишь пожал плечами и отшутился, сказав то, что пока слышал только Пиклз:

– Тогда, может быть, я отправлюсь в Техас, найду себе какую-нибудь лачугу и клочок земли.

– Очень надеюсь, что вы так не поступите. Югу понадобятся сильные, здравомыслящие люди, чтобы защищать его интересы. Мы не должны пренебрегать талантами, данными нам в этой жизни.

Это было сказано тихо, но все же задело Чарльза, на что генерал и рассчитывал. Получив отказ и ответив так, как считал нужным, он позволил себе расслабиться. Хэмптон вытянул ноги и улыбнулся той самой улыбкой, которая завоевала ему так много друзей; даже Стюарт при виде ее начинал оттаивать.

– Однако, я так полагаю, мира нам не видать еще долго, – снова заговорил Хэмптон. – И я действительно верю, что мы победим.

Чарльз сохранил непроницаемое лицо – подобная ложь требовалась от старших офицеров. Только очень немногие позволяли себе говорить правду. Незадолго до этого Чарльз и Том Россер, который был моложе его, но уже получил чин бригадного генерала, обсуждали эту войну за бутылкой виски. После лишнего стаканчика задиристый техасец расслабился и заявил, что теперь он видит для Юга только одну реальную стратегию – удержать Атланту и удержать Ричмонд, и чертовски надеется, что Джордж Макклеллан выйдет на осенние выборы и сметет Старину Эйба. Тогда можно будет начинать переговоры о достойном мире.

Однако Хэмптон продолжал разговоры о победе.

– Говорите, уедете на Запад, когда все закончится? – погладив окладистую бороду, задумчиво произнес он. – А что же думает о ваших планах та молодая леди из Фредериксберга? Я слышал, ваше увлечение довольно серьезное.

Его немного насмешливый тон почему-то сильно задел Чарльза.

– Ну что вы, сэр, – сказал он. – В такие времени я и о лошади-то толком позаботиться не могу. Куда мне еще брать на себя заботу о женщине.

Вскоре они попрощались, пожелав друг другу спокойной ночи. Хэмптон тепло пожал руку Чарльзу, ответил на его салют и снова предложил подумать о командовании бригадой. Чарльз обещал, но сказал это только из вежливости.

Выдыхая клубы пара, он побрел в темноте проведать Бедового. Несмотря на шутливый тон, он действительно сказал генералу то, что думал о своих отношениях с Августой. После Бренди-Стейшн и гибели Эба он не переставал мучительно думать об этом и наконец принял решение. Да, он любил Гус – так, как никого и никогда не любил. Но ради них обоих он должен был прекратить эту связь.

Чарльз был не единственным в их семье, в ком нарастало ощущение неизбежного краха Конфедерации. Купер тоже в этом не сомневался, хотя никогда не высказывался вслух, даже в разговорах с женой.

Теперь семья Купера жила в Чарльстоне, куда его прошлой осенью направил министр Мэллори. Люциус Чикеринг составил компанию своему начальнику.

Чарльстон больше не был тем очаровательным портовым городом с мягким светом фонарей, улыбчивыми жителями и колокольным звоном церквей, который так покорил Купера, когда отец сослал его туда.

Город так и не залечил раны после большого пожара шестьдесят первого года, он был истощен морской блокадой и осадой, враги грозили ему с моря и с суши. Этот уютный старый город вызывал у Севера ненависть, как никакой другой. К тому же янки снова хотели взять форт Самтер или даже уничтожить его, преследуя скорее символичные цели, чем военные.

Купер обнаружил, что портового комплекса их старой семейной фирмы больше не существует. Все строения «Каролинской морской компании» реквизировали военные, расширив склады и доведя просевшие и сгнившие причалы до негодного состояния, поскольку из-за блокады Чарльстон больше не мог снабжаться с моря. Их прохладный дом на Традд-стрит уцелел при пожаре, но Куперу и Люциусу пришлось вооружиться, чтобы выгнать из него с полдюжины незаконных белых поселенцев. Потом понадобились кисти, краска и дезинфекция, чтобы привести дом в более или менее приличное состояние, хотя уже через неделю после приезда Юдифь думала, что все эти усилия того не стоили. Ее муж проводил все дни и добрую часть каждой ночи в своей конторе или у генерала Борегара, готовясь к испытанию подводного судна «Ханли».

Сильнее всего на жизнь в Чарльстоне влияла федеральная блокада. Город был окружен двойным кольцом: во внутреннем заграждении стояли броненосцы, во внешнем – легкие деревянные корабли. Как и в других городах, здесь блокада тоже выполняла свои жестокие задачи, и не только потому, что отрезала Юг от источников снабжения важными товарами. Из-за того что янки постоянно держали под контролем Атлантику от Чесапикского залива до Флориды, приходилось рассредоточивать войска вдоль всего побережья, чтобы прикрывать места возможного нападения. «Анаконда» Скотта перестала быть теорией, вызывавшей насмешки. Ее кольца сжимали Юг, лишая его дыхания.

Еще одной причиной для постоянной тревоги в нынешнем Чарльстоне было непрекращающееся давление янки, которые всеми силами старались ослабить или захватить город. С самого приезда Купер снова и снова слышал одну ужасную историю. Прошлой весной Дюпон попытался взять Чарльстон атакой с моря, но неудачно. После этого Север перешел к смешанной стратегии. В начале июля федералы под командованием бригадного генерала Куинси Гилмора захватили плацдарм на острове Моррис и начали возводить среди дюн свои батареи. Восемнадцатого июля около шести тысяч пехотинцев Союза ринулись вперед и штурмовали форт Вагнер на мысе Каммингс, чьи орудия были направлены на вход в бухту.

К вечеру янки были отброшены назад к их позициям, и ярость северян только усилилась, потому что во главе контратаки шел Пятьдесят четвертый Массачусетский добровольческий полк под командованием полковника Шоу, полностью состоящий из цветных. Черные лица, появившиеся на бастионах, которые удерживали белые солдаты, заставили весь город вспомнить имена Ната Тёрнера и Денмарка Весси.

Неудача с фортом Вагнер взбесила северян, но не оказала особого влияния на осаду города. Федеральная артиллерия продолжала строить батареи; целыми днями под палящим солнцем и по ночам при свете сигнальных огней на платформах среди песка устанавливались осадные мортиры и новые казнозарядные пушки.

Больше всего страху на Чарльстон нагоняла восьмидюймовая двадцатифунтовая нарезная пушка Паррота, которую называли Болотным ангелом. При дальности стрельбы до восьми тысяч ярдов это гигантское чудовище могло посылать зажигательные снаряды до самого Чарльстона. Купер слышал о Болотном ангеле еще в Ричмонде и уже тогда подумал, какой было бы горькой иронией, если бы завод Хазардов имел какое-нибудь отношение к его созданию.

После нескольких дней тренировочной стрельбы в середине августа все пушки открыли огонь. С тех пор батареи северян провели уже три мощных обстрела, каждый из которых длился несколько дней. Самтер превратился в груду камней, хотя гарнизон из пятисот человек, вооруженных тридцатью восемью орудиями, продолжал держать оборону. Что до Болотного ангела, то он едва ли успел принести значительные разрушения, потому что был поврежден почти сразу же после того, как выпустил свои первые снаряды.

Город выдержал бомбардировки и даже не слишком пострадал. Над Самтером по-прежнему развевались флаги штата и Конфедерации. Но враг и не думал сдаваться или уходить; янки просто отошли за Джеймс-Айленд, где когда-то была верфь Купера. Чтобы поддержать дух города, в прошлом ноябре Чарльстон посетил Дэвис, когда возвращался в Ричмонд с запада. Толпы горожан на улицах приветствовали президента громкими воодушевленными возгласами. Купер предпочел этого не замечать. Сейчас могли помочь только дела, а не пустая патриотическая болтовня. И его делом стал «Ханли».

«Рыба-лодка» была доставлена по железной дороге из Мобила еще прошлым летом, и с тех пор судно преследовала одна беда за другой. Первый раз она затонула почти возле самого причала, когда возвращалась после испытаний; волна от проходившего мимо большого корабля захлестнула открытый люк, и судно залило водой. На борту находилась вся команда из восьми человек, включая шкипера, лейтенанта Пэйна. Выжить удалось только ему.

Когда начались подводные испытания, уже с новой командой, погибло еще пять человек. После катастрофы Борегар отказался от использования «Ханли», однако вскоре передумал, после того как Мэллори заново укрепил его веру в сам замысел, молил о терпении и пообещал прислать двух самых надежных своих помощников для руководства испытаниями.

А между тем пятого октября минный катер «Давид» записал на свой счет атаку на «Нью-Айронсайдс», большой батарейный броненосец Союза. «Давид» ударил по кораблю миной на шесте, которая успешно взорвалась в шести футах ниже ватерлинии, и хотя шестифунтового заряда было явно недостаточно, чтобы потопить большой корабль, полученные повреждения вынудили команду вернуться в Порт-Роял для ремонта.

Потом приехали Купер и Люциус. Они напомнили Борегару, что у «Ханли» есть одно преимущество перед «Давидом» – бесшумность. Из официальных донесений следовало, что шум двигателя «Давида» заранее предупредил экипаж «Нью-Айронсайдса» об опасности, еще до того, как взорвалась мина. Борегар заявил, что у него просто не было времени изучать донесения, иначе он бы сам пришел к такому же выводу. Купер подозревал, что маленький креол лжет, однако довольствовался обещанием генерала оказывать поддержку и содействие. А это было необходимо, как вскоре понял Купер. «Ханли» уже прозвали Плавучим гробом.

Сам изобретатель, мистер Ханли, добрался до Чарльстона через несколько дней, чтобы участвовать в следующих испытаниях, намеченных на пятнадцатое октября. Он погиб вместе со всей командой, которую привел с собой из Мобила.

– Она опустилась на девять саженей и вонзилась носом в землю со всего размаха, под углом примерно в тридцать пять градусов, – сказал Купер в тот вечер, когда вся семья сидела за ужином; сам он к еде не притронулся.

– Папа, а сколько это – девять саженей? – спросила дочь.

– Пятьдесят четыре фута.

– Брр… Там же темно и никого нет, кроме акул!

«И Плавучего гроба», – подумал он.

– Вы его уже подняли? – спросила Юдифь.

– И подняли, и вскрыли. Тела были скорчены в ужасных позах.

– Мари-Луиза, – сказала Юдифь, – тебе пора к себе.

– Но, мама, я хочу еще послушать о…

– Марш!

Когда дочь вышла из комнаты, Юдифь на мгновение прижала к губам салфетку.

– Послушай, Купер, неужели было так необходимо описывать все подробности при ней?

– А почему я должен приукрашивать правду? Она уже совсем большая, почти девушка. Случилось несчастье, которого не должно было случиться. – Он хлопнул кулаком по столу. – Не должно! Мы тщательно осмотрели все тела. И тело Ханли тоже. У него почернело лицо, правая рука была поднята над головой. Он лежал рядом с передним люком и явно пытался его открыть перед смертью. Двое других сжимали в руках свечи. Они были внизу, рядом с болтами, которыми к днищу крепится дополнительный металлический балласт для остойчивости. Они хотели открутить болты, чтобы лодка смогла всплыть, но не успели. Мы долго не могли понять, что же там все-таки случилось, пока не обнаружили, что кингстон на носовой балластной цистерне все еще открыт.

– И о чем это тебе говорит? – Ее тон и лицо говорили о том, что она едва ли хочет это знать.

– Как именно потонула лодка! Еще один матрос лежал возле насоса, он откачивал воду из цистерн. Но потом началась паника. Наверное, у них кончился воздух и свечи погасли. В таком тесном пространстве это вполне могло случиться. Они пытались всплыть, неужели ты не понимаешь? Но кингстон был открыт, а Ханли забыл приказать закрыть его! Или тот, кто отвечал за цистерны, не сумел это сделать. Поэтому они и погибли. Если бы они действовали правильно, лодка поплыла бы под водой. В самой конструкции никаких ошибок нет. Лодка вполне боеспособна и может убивать янки, надо только провести новые испытания и как следует обучить команду.

Юдифь бросила на него странный взгляд – печальный и в то же время отчужденный:

– Честно говоря, я устала слышать о твоих крестовых походах ради уничтожения человеческих жизней.

Купер вспыхнул:

– Джуда ничего для тебя не значит?

– Джуда погиб по вине людей с нашей стороны. Включая твою сестру.

Купер резко отодвинулся от стола:

– Избавь меня от твоего мягкотелого пацифизма. Я возвращаюсь на работу.

– Сейчас? Снова? Ты и так там целыми…

– Ты говоришь так, словно я в бордель собрался или в казино! – Теперь Купер уже кричал. – Я иду делать свою работу, которая имеет жизненно важное значение. Борегар не примет, повторяю: не примет «Ханли» на вооружение, пока мы не докажем, что она годна для мореплавания и способна нести шестовую мину достаточно большого заряда, чтобы потопить броненосец, а не просто повредить его. Шест должен выдерживать не меньше девяноста фунтов пороха. Мы заново произведем оценку материалов и конструкции. – Он нарочито медленно встал со стула, поклонился. – А теперь, когда я, к твоему удовлетворению, в очередной раз объяснил свое поведение и то, что мною движет, если у тебя нет других банальных вопросов, надеюсь, ты позволишь мне уйти?

– О, Купер…

Он развернулся и вышел из комнаты.

Когда хлопнула входная дверь, Юдифь не сдвинулась с места. Вспышка мужа напомнила ей его поведение в те дни, когда он пытался достроить «Звезду Каролины». Но даже тогда, когда он работал в состоянии постоянного нервного истощения, он всегда был вежлив и нежен с ней. Он был тем человеком, за которого она вышла замуж. Теперь же она жила рядом с незнакомцем, одержимым жаждой мщения.

Так думала Юдифь в прошлом октябре, сразу после трагических испытаний лодки. С приближением праздников ничего не изменилось, если только ухудшение не стоило считать переменой. Ухудшение на Традд-стрит, ухудшение в Чарльстоне.

Город продолжал содрогаться от артиллерийской канонады. Посуду приходилось собирать с пола и снова ставить на полки, откуда она то и дело падала. Иногда пушки Паррота стреляли всю ночь, и Юдифь часто просыпалась, когда стены спальни озарялись зловещим красным светом. Ей хотелось повернуться к мужу, обнять его, но Купера почти никогда не было рядом. Он не задерживался в постели дольше чем на пару часов.

Купер стал груб и немногословен. Перед Рождеством Юдифь предложила съездить в Монт-Роял, чтобы узнать, как там дела.

– Зачем? – ответил он. – Враг ведь здесь. А там пусть все хоть сгниет!

Как-то он привел на ужин Люциуса Чикеринга – не из гостеприимства, а только для дополнительного разговора о делах. За столом двенадцатилетняя Мари-Луиза с восторгом таращилась на молодого человека и даже несколько раз томно вздохнула. Когда они с матерью оставили мужчин наедине, чтобы те выпили бренди, Люциус сказал:

– Похоже, ваша очаровательная дочь в меня влюбилась.

– Я сейчас не в том настроении, чтобы тратить время на дешевые остроты.

«Вы всегда не в том настроении», – подумал Люциус, а потом с неожиданной смелостью сказал, неловко откашлявшись:

– Послушайте, мистер Мэйн… Я понимаю, что всего лишь ваш помощник. Я моложе вас, не так опытен. И все же мне кажется, что немного легкомыслия не помешает даже на войне. По правде говоря, оно, наоборот, помогает.

– На вашей войне – возможно. Но не на моей. Допивайте бренди, и вернемся к работе.

Теперь уже наступил январь. Шаткая вера Борегара в будущее «Ханли» поддерживалась мольбами Купера и энтузиазмом нового капитана и команды. Лейтенант Джордж Диксон к флоту никакого отношения не имел и был назначен на эту должность после службы в Двадцать первом Алабамском добровольческом полку. Команду набрали с корабля «Индиан Чиф», и каждому рассказали историю «Ханли». На этом настоял генерал Борегар.

Купер не сомневался в том, что подводная лодка может эффективно действовать против блокадной эскадры. Кроме того, что было намного важнее, при правильном использовании она могла бы вселять страх, несоразмеримый с ее скромными габаритами. Так считал Мэллори. Новизна и неожиданность могли стать средством достижения побед на море – или же заключения почетного мира для страны, которая пока не могла похвастаться своими военными успехами.

Каждое утро Купер и Люциус садились в шлюпку и на веслах отправлялись в долгий путь мимо разбитого форта Самтер на виду у «Кэтскилла», «Наханта» и остальных мониторов в узкий залив за островом Салливана, где была пришвартована «рыба-лодка». Поездка была тяжелой, но все-таки легче, чем для капитана Диксона с командой, которым приходилось проходить по семь миль пешком от их барака, просто чтобы начать рабочий день.

Скрипучие мостки, проложенные от песочного пляжа, поблескивали под зимним солнцем. Два человека из военно-морского министерства и мистер Александер, брюзгливый английский механик, который помогал строить лодку, день за днем наблюдали, как «Ханли» ненадолго погружается под воду без каких-либо сбоев.

Наконец в конце января наступил тот долгожданный день, когда Диксон объявил:

– Мы готовы, мистер Мэйн. Генерал Борегар разрешит атаку?

Ветер трепал редеющие волосы Купера. Его лицо, и так обычно бледное, приобрело цвет замерзшего озера.

– Сомневаюсь. Не сейчас. Пока вы каждый раз оставались под водой только по нескольку минут. Мы должны показать, что вы можете погружаться на более длительное время.

– Ладно, сэр, а насколько длительное? – спросил Александер.

– Пока не кончится воздух. Пока у команды не иссякнет терпение. Мы должны найти этот предел, Диксон. Вообще-то, я хочу, чтобы вы выбрали одного человека и оставили его на берегу при следующем испытании. Его заменю я… Старина Бори вчера дал разрешение. Я сам попросил об этом, чтобы окончательно развеять его сомнения. Я должен доказать, что военно-морское министерство доверяет этому судну и что все смерти были результатом ошибок команды, а не плохой конструкции.

– Но, мистер Мэйн, – возразил Люциус, – для вас это может быть очень опасно…

Он замолчал, вдруг сообразив, что стоит перед другими людьми, которые подвергнутся той же опасности, и покраснел, отведя глаза под убийственным взглядом своего начальника. А вот реакция Диксона удивила Купера.

– Мистер Чикеринг прав, сэр. Вы женатый человек, у вас семья. Разве ваша жена согласилась бы…

– Мне нужно только разрешение генерала Борегара – не ее. На что бы то ни было. Запомните это, будьте любезны. Я хочу, чтобы «Ханли» топил корабли янки и их моряков, и как можно скорее. Поэтому я буду участвовать в пробном погружении. Мы проведем его завтра вечером.