Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Глава 112

После истории с Имоном Рэндольфом Джаспер Диллс начал тревожиться из-за своего пособия. Елкана Бент бесследно исчез, и никто о нем ничего не знал. Адвокат знал только, что Бейкер выгнал сына Старквезера из-за жестокости при задержании журналиста, но более свежих новостей у него не было.

В эти дни Диллс был загружен работой. Хотя среди его клиентов попадались и демократы, никто из них не хотел, чтобы на выборы пошел кто-нибудь из медноголовых[58]58
  Демократическая фракция мирных демократов, выступавшая за восстановление Союза в довоенном виде.


[Закрыть], так как скорое окончание войны означало бы значительную потерю прибыли. Несмотря на занятость, Диллс решил, что должен непременно найти время и встретиться с главой тайной полиции. В конце июня эта встреча наконец состоялась. Бейкер ответил кратко и холодно:

– Я не знаю, что случилось с Дейтоном. И мне совершенно все равно. Я следовал указаниям и уволил его. И тут же о нем забыл.

– Да полно вам, полковник, вы должны что-то знать. Он еще в городе? А если нет, то где? Вы хотите, чтобы я обратился со своим вопросом к мистеру Стэнтону и пожаловался, что вы отказались мне помочь?

Бейкер тут же выразил готовность к сотрудничеству, хотя Диллс сразу об этом пожалел, когда бородач сказал:

– У меня есть верные сведения о том, что около месяца назад Дейтон был в Ричмонде.

– В Ричмонде?! Зачем?

– Не знаю. Мне просто сообщили, что его там видели.

– Возможно ли, что он перебежал на другую сторону?

– Может быть, – пожал плечами Бейкер. – Он здорово разозлился, когда я его выгнал. К тому же, на мой взгляд, он крайне неуравновешенный человек. Честно говоря, мне бы не хотелось встретиться с ним еще раз. Я знаю вашу репутацию, мистер Диллс, знаю, что у вас много друзей в правительстве. Но я не знаю, почему вас так интересует этот Дейтон. Не поделитесь?

К этому моменту Диллс уже решил, что помощи здесь ждать не стоит и надо идти выше.

– Я не обязан отвечать на ваши вопросы, полковник Бейкер. Всего хорошего.

Выше он пошел уже скоро, в День независимости, когда с самого утра сел в свою карету и поехал в сторону военного министерства. Хотя в строгом смысле этот понедельник был выходным днем, а тридцать восьмой конгресс разошелся на каникулы, многие правительственные учреждения продолжали работать из-за сложностей в политической и военной обстановке. И в той и в другой сфере дела обстояли не слишком хорошо. Отставка министра финансов Чейза, о которой он просил президента еще зимой, наконец была принята. По слухам, Чейз, которого предположительно поддерживали те же самые неизвестные радикалы, что участвовали в составлении циркуляра Помероя, призывающего к отставке Линкольна, собирался выставить свою кандидатуру на выборах. После его ухода с поста министра буквально за одну ночь в городе распространились панические слухи о банкротстве правительства.

Телеграммы из долины Шенандоа сообщали о растущей активности партизан – они взрывали рельсы и сжигали мосты на пути отступления сил Севера к Харперс-Ферри. Северяне до сих пор не пришли в себя после известий об огромных потерях во время весенней кампании. К этому добавилось еще и майское унижение у Нью-Маркета, где Зигель снова потерпел поражение, причем на этот раз немногочисленная армия конфедератов была усилена кадетским корпусом из двухсот сорока восьми учеников Виргинского военного института, где преподавал Джексон.

На Пенсильвания-авеню Диллс вышел из кареты и стал пробираться через большую толпу негров, всячески стараясь не касаться их. Беглые рабы – а Диллс относился к ним именно так – лениво бродили по дорожкам на краю Президентского парка, устремив завистливые голодные взгляды на проходящий там пикник. К тенистым деревьям были подвешены качели; на длинных складных столах, расставленных между военным министерством и Белым домом, стояли еда и напитки. С согласия и одобрения правительства этот пикник проводился с целью сбора средств на новую школу для чернокожих детей в округе Колумбия. Гости, которых собралось уже несколько сот, состояли в основном из хорошо одетых членов городской цветной общины. Впрочем, Диллс заметил и несколько белых лиц, которые вызвали у него даже большее отвращение, чем все это сборище.

У него была назначена встреча с подлипалой Стэнтона Стэнли Хазардом. При всей своей посредственности Хазард был богат и каким-то загадочным образом даже приобрел круг довольно влиятельных друзей. На самом деле, Диллс не сомневался, никакой загадки тут не было – Хазард пошел по вполне традиционному пути, то есть попросту купил их.

Но вот что делало Стэнли Хазарда фигурой действительно необычной, так это его умение балансировать на головокружительных качелях партийной политики. Он умудрялся дружить с теми, кто хотел любой ценой свергнуть Линкольна, но работал на человека, который считался самым верным сторонником и другом президента. Дар выживания Стэнли Хазарда был вдвойне примечателен в свете тех историй, которые рассказывали о нем, – например, что он практически каждое утро к половине десятого бывал уже в стельку пьян. Если же дел было очень много, то к десяти, но не позже.

Семеня маленькими ножками, крошечный адвокат поднялся в кабинет Стэнли. В углу комнаты стояла медная подставка с тлеющими кубиками какого-то благовония, источающими резкий аромат. Чтобы отбить запах спиртного?

Однако никакие благовония не могли замаскировать рассеянного выражения на лице Стэнли, когда он жестом предложил Диллсу сесть. Взглянув на окно, адвокат позволил себе пошутить:

– Должен сказать, что, когда я пробирался через эту толпу, мне даже на минуту показалось, что я вовсе не в Вашингтоне, а где-нибудь в дворцовых садах на Гаити.

Стэнли засмеялся:

– А как насчет западноафриканской деревни? Вы, случайно, не заметили, что черненькие там подавали? Подозреваю, это был жареный портрет Боба Ли.

Диллс поджал губы, что было для него эквивалентом истерического хохота.

– Я знаю, что вы очень заняты, мистер Хазард, поэтому позвольте сразу перейти к делу, – сказал он. – Вы помните человека, с которым вы беседовали, перед тем как принять его на службу к полковнику Бейкеру? Некоего Эзру Дейтона?

Стэнли выпрямился:

– Да, очень хорошо помню. Его рекомендовали мне вы, но он был уволен. При весьма удручающих обстоятельствах и…

– Глубоко сожалею, – перебил его Диллс. – Я никак не мог такого предвидеть. Но сегодня меня привела сюда необходимость узнать все, что можно, о местонахождении Дейтона, по причинам, которыми я и хотел бы с вами поделиться, но не могу.

– Адвокатская тайна?

– Да, что-то вроде этого. А в благодарность за помощь я готов сделать щедрое пожертвование в пользу кандидата по вашему выбору. Надеюсь, это будет республиканец.

– Естественно, – кивнул Стэнли, даже глазом не моргнув на такое откровенное предложение. – Давайте посмотрим, что у нас есть на него.

Он вызвал помощника, и тот исчез минут на десять, оставив двух мужчин за неловкой беседой, прерывавшейся долгими паузами. Наконец клерк вернулся, шепнул что-то на ухо Стэнли и исчез.

– Боюсь, абсолютно ничего, – вздохнул Стэнли. – Мне очень жаль. Но надеюсь, результат не повлияет на ваше предложение, ведь я вижу в нем проявление доброй воли.

Диллс сразу заметил угрозу за неискренней улыбкой и вздрогнул, когда Стэнли добавил:

– Тысяча стала бы прекрасным вкладом.

– Тысяча! Я думал максимум о… – Он вовремя осекся, не понимая, как это бледное, пухлое существо умудрялось излучать такую власть. – Да, конечно. Сегодня же пришлю вам чек.

Стэнли что-то написал на листке бумаги:

– Лучше переведите на этот счет.

– Отлично. Спасибо, что уделили мне время, мистер Хазард.

Уже собираясь закрыть дверь со стороны приемной, Диллс заметил, как Стэнли наклонился к нижнему ящику письменного стола, как будто ища там что-то. Словно почувствовав его взгляд, Стэнли поднял голову, нахмурился, и адвокат поспешно закрыл дверь.

Итак, Бент исчез, и информация об этом обошлась ему в тысячу долларов. Более того, если он не сможет придумать другого способа найти сына Старквезера, с замечательным регулярным вознаграждением ему тоже придется расстаться. Выходя из здания военного министерства и шагая через парк к своей карете, Диллс был в отвратительном настроении.

Пришедшие на пикник дети кружили вокруг него, как темные листья. Диллс отгонял их криком и взмахами трости. Но даже несмотря на ярость, которую вызывали у него черномазые мальчишки, он не переставал думать о наглом поведении мистера Хазарда, поразившем его до глубины души. Там, в кабинете, он отчетливо почувствовал запах виски, чуть скрытый дымом благовоний. Да, умение Стэнли Хазарда балансировать было поистине удивительным.

Впрочем, подобных примеров в Вашингтоне хватало. Судя по опыту Диллса, этот город теперь был полон участниками карнавала, нацепившими на себя маски патриотов.

Кладбищенские рабочие в Лихай-Стейшн копали свежие могилы; товарные поезда привозили новые гробы, а санитарные повозки – новых раненых или навсегда искалеченных. Также в городе можно было время от времени встретить и вполне здоровых мужчин, которым следовало бы сейчас находиться совсем в другом месте. Бретт жила здесь уже достаточно долго, чтобы узнать этих людей.

Четвертого июля она предпочла не ходить на местный праздник – патриотический пыл в эти дни слегка поугас, – а позаниматься арифметикой с воспитанниками Сципиона Брауна. Это было время удушающей жары, упадка морального духа и внезапных тревожных известий. Армия Джубала Эрли окружила Вашингтон и перерезала железные дороги и телеграфные линии на Балтимор. Армия Джубала Эрли достигла Силвер-Спринга и подошла к самым рубежам союзной армии вдоль Рок-Крик. Армия Джубала Эрли почти вошла в Вашингтон, но ее оттеснили назад в Пенсильванию. Как далеко бунтовщики пройдут в штат на этот раз?

В эти дни все сильнее росло недоверие и ненависть к Линкольну. Неужели он осмелится сделать то, о чем говорил, и еще до конца месяца призовет под ружье новые полмиллиона добровольцев, чтобы кормить кровавую машину Гранта? Все устали от войны и бесконечной лжи. Кузен Люта Фессендена наладил преуспевающую торговлю заменщиками. Найти тех, кто соглашался пойти в армию вместо призывника, было непросто, но он находил их по всей округе, обещая большее вознаграждение, чем кто-либо еще. Цена колебалась от восьмисот до тысячи долларов, в зависимости от претендента. Потенциальные призывники были в ярости. Но платили.

Все это происходило на самом деле, но каким-то образом стало лишь несущественной декорацией к главному событию жизни Бретт. Ее любимый муж с помощью Чарльза Мэйна смог бежать из тюрьмы, прошел через вражескую территорию и добрался до позиций северян в Спотсильвейни. Он получил легкое пулевое ранение в ногу, но сообщал в письмах, что уже полностью поправился и вернулся в свой батальон, который стоял возле Питерсберга.

Такой счастливый исход наполнил ее дни радостью. Пусть и в меньшей степени, но радости добавляли и приезды Сципиона Брауна, который каждые две или три недели привозил нового воспитанника или воспитанницу. Его приют был уже и без того переполнен, но Браун продолжал находить малышей с янтарной, иссиня-черной или коричневой кожей, и Бретт сразу влюблялась в каждого из них.

Сам Браун проявлял все более растущее нетерпение, говоря о своем желании вступить в армию до того, как Юг капитулирует.

– Назначение в негритянский кавалерийский полк – вот все, чего я хочу. Я должен добиться этого. И делаю все, что могу.

– Надеюсь, у тебя получится, Сципион. Ты прекрасный наездник. Как они могут не взять тебя?

Бретт уже три года жила вдали от Южной Каролины, и для нее нынешней просто не могло возникнуть даже мысли о том, что статус Брауна при поступлении в армию должен как-то отличаться от статуса любого белого. Она считала такое равенство вполне естественным, потому что теперь смотрела на Брауна просто как на человека с определенным набором качеств, в основном привлекательных. Да, она понимала, что он негр, но цвет кожи больше не имел для нее никакого значения и никак не влиял на ее отношение к нему.

Констанция часто подтрунивала над ней:

– Позволь заметить, Бретт, но ты кажешься намного счастливее накануне дня приезда Сципиона, чем после его отъезда.

– Разве? – Бретт с улыбкой пожала плечами. – Да, наверное. Он мне нравится.

Констанция кивнула; обе женщины понимали, что других объяснений быть и не может. Однако в письмах Джорджу Констанция все же писала о том, как сильно изменилась Бретт.

А потом их ждал потрясающий сюрприз – телеграмма от Мадлен. Она была в Вашингтоне.

– Орри побоялся отправлять ее в Южную Каролину, – сказала Констанция, еще раз перечитав телеграмму. – Вместе с каким-то чернокожим из Фредериксберга она добралась до форта Дюпон и пересекла передовую линию. Ее задержали на один день для допроса, но потом отпустили. Она просит разрешения приехать сюда.

– Думаю, кому-то надо отправиться в Вашингтон и привезти ее, – сразу же сказала Бретт. – Я готова.

– Я не позволю тебе ехать одной. Поедем вместе.

И вот в то время, когда Грант продолжал осаду Питерсберга, а Шерман подбирался к Атланте, две женщины предприняли долгую и опасную поездку в столицу, трясясь в грязном шумном вагоне поезда и постоянно с тревогой поглядывая в окно. Половина пассажиров делала то же самое – слишком много ходило ужасных слухов о бесчинствах людей Джуба Эрли вдоль границы.

Однако никаких бунтовщиков между Лихай-Стейшн и Вашингтоном они так и не увидели. В маленькой темной комнате на острове Мадлен радостно приветствовала их из-за груды мятой одежды, которую она разбирала. В платье из плотного шелка и с убранными под чепчик волосами она казалась немного постаревшей. Но все такой же красивой, с восхищением отметила Бретт, перед тем как они обнялись.

– Как приятно тебя видеть! – воскликнула Констанция, также обнявшись с Мадлен. – Я рада, что Орри прислал тебя сюда, а не вглубь Юга, где намного опаснее.

– Мы будем о тебе заботиться, – пообещала Бретт. – Ты выглядишь усталой.

– Ну, теперь я гораздо лучше себя чувствую, ведь вы здесь.

– Что, нелегко пришлось? – спросила Бретт.

– Да, но я избавлю вас от подробностей. Вот, полюбуйтесь. – Она показала на порванные платья и белье. – Так один офицер Союза хотел убедиться, что я не контрабандистка и не шпионка. Но я все уложу за десять минут. Мне не терпится поскорее уехать отсюда. У нас в Южной Каролине есть большие пальмовые жуки, но рядом с теми, что живут здесь, они показались бы карликами.

Констанция расхохоталась, искренне радуясь тому, что Орри доверил заботу о своей жене северянам. Это значило, что узы дружбы между двумя семьями сохранились, пусть даже и подверглись испытаниям. Она знала, что Джордж иногда боялся, как бы война не разорвала эти узы окончательно.

Вдруг Констанция заметила, как исказилось лицо Мадлен. В ее глазах появилась печаль, даже боль. Она села на кровать, сложила руки на коленях и посмотрела на обеих женщин по очереди:

– Вот только… прежде чем мы уйдем отсюда, я хочу объяснить, почему мне пришлось покинуть Ричмонд. Другие люди узнали то, что Орри знал с тех пор, как я сбежала из Резолюта. Я… – Она замолчала ненадолго, а потом, словно сбросив невидимый груз, решительно выпрямилась. – Во мне есть негритянская кровь. Моя мать была квартеронкой из Нового Орлеана.

Восхищение Бретт сменилось растерянностью. Она застыла, не смея пошевелиться из страха, что ее движение будет неправильно истолковано, а Мадлен меж тем продолжала говорить, так спокойно, как будто отвечала простой урок.

– Вы ведь знаете, что это значит в Конфедерации. Одна капля черной крови – и ты чернокожий. – Она снова немного помолчала. – Не будет ли так же в Лихай-Стейшн?

– Конечно нет, – первой отозвалась Констанция. – Да и знать никому не нужно. Ты и нам не обязана была говорить.

– О нет, я чувствовала, что должна…

Бретт по-прежнему не понимала, что с ней происходит. Сципион Браун был забыт, и она мучительно пыталась справиться с мыслью, что эта женщина, которая делила с ее братом постель и носила их родовое имя, на самом деле негритянка. Разумеется, она выглядела как белая, но правды это не меняло. Внешность не имела значения – только предки. Бретт чувствовала, как ее охватила совершенно детская растерянность.

– Ты уверена, что это не важно? – спросила Мадлен.

– Абсолютно, – ответила Бретт, отчаянно желая, чтобы это было действительно так.

– Если бы я держался речной дороги, они бы меня точно поймали, – объяснил Энди. – Они выскочили из-за пальм – двое на мулах, – но я-то знаю тайные тропы, а они нет. Так и проскочил.

– Ладно, сядь отдохни, – сказал Филемон Мик, уступая Энди свой стул. – Я рад, что ты цел.

Тяжелый воздух июльских сумерек наполнял контору. Мик начал ходить по комнате, крутя очки на согнутом указательном пальце. Как он постарел, подумал Купер, стоявший в темном углу, сложив руки на груди.

Когда Энди примчался по аллее, вспотевший и испуганный, Мик настоял, чтобы они втроем поговорили здесь, а не в доме. В конторе, объяснил управляющий, их не смогут подслушать, а значит, ничто не встревожит ни жену и дочь Купера, ни домашних слуг. Больше всего Мик тревожился именно из-за слуг. Он не хотел, чтобы они сбежали.

Купер согласился с Миком, хотя и не питал таких же иллюзий. Все домашние слуги прекрасно знали о засевшей в округе банде, которая с каждой неделей только разрасталась. Единственным человеком, не осознававшим опасности, была Кларисса.

– Если бы я знал, что обычная поездка может быть настолько опасной, я бы не стал тебя посылать, Энди, – сказал Мик. – Мне очень жаль. Надеюсь, ты мне веришь.

– Да, сэр. Верю.

Купер удивился. Эти извинения, а также ответ на них говорили об огромных переменах, принесенных на плантацию войной.

Мик перестал вертеть очки.

– А теперь давай еще раз проясним. Ты сказал, что на этот раз видел там белых.

– Точно. Двое в форме регулярной армии, темно-серой, и трое в «сером сукне». У тех, что в «сукне» были, форма так себе выглядела, но все равно видно, что военная – то ли своя, то ли украли у кого-то.

Управляющий сказал то, что все и так уже понимали:

– Если к неграм присоединились белые дезертиры, то у нас вдвое больше причин бояться. – Он решительно повернулся к хозяину. – Я почти не сомневаюсь, что они нападут на нас, мистер Мэйн. Это самая большая из плантаций в округе, которая до сих пор работает. Думаю, нам стоит вооружить кого-то из рабов, если, конечно, мы найдем чем. Может, нападение случится не прямо сейчас, но мы должны быть к нему готовы.

– Это единственный выход? – сердито спросил Купер. – Сражаться?

От удивления управляющий на мгновение застыл. Энди не понимал, что значил этот вопрос. Наконец Мик ответил:

– Если вы можете предложить что-то другое, я буду рад послушать.

В наступившей тишине тихо жужжали насекомые. В доме какая-то женщина напевала псалом. Вдали слышались хриплые крики ворон. Энди с тревогой выглянул в окно.

– Хорошо, – наконец вздохнул Купер, признавая поражение. – Я съезжу в Чарльстон и узнаю, можно ли раздобыть какие-нибудь старые винтовки.

– Только, пожалуйста, поскорее, – довольно бесцеремонно сказал ему Мик.

На следующий день в Ричмонде Орри уложил последние из немногих личных вещей, которые они с Мадлен привезли в квартиру на Маршалл-стрит. Все поместилось в большой деревянный ящик, который он забил гвоздями, легко держа молоток в сильной правой руке. Вбивая драгоценные ржавые гвозди один за другим, Орри думал о том, увидит ли он еще когда-нибудь этот ящик после того, как сдаст его на склад. Он склонялся скорее к отрицательному ответу, но его утешало то, что он не один такой. По всему Югу каждый день рушились надежды.

Лишнюю форму и всю экипировку он втиснул в маленький потрепанный сундучок, за который заплатил баснословную цену. Снабдив сундучок листком с необходимой информацией, Орри выставил его на лестничную площадку. Ближе к вечеру появился седой чернокожий возница; его сгорбленная спина была похожа на вопросительный знак. Орри предложил ему чаевые, но тот покачал головой, посмотрел на него грустным обиженным взглядом и понес сундучок вниз по лестнице, стараясь кряхтеть как можно громче, чтобы Орри слышал.

В сумерках Орри надел свою лучшую серую форму, запер комнаты и отдал ключи домовладелице. С небольшим саквояжем, где лежали вещи, которыми Орри не хотел рисковать, – бритва, кусок мыла и две тоненькие книжицы стихов, – он отправился к месту сбора, где его ждал фургон интендантской службы. Им предстояло проехать семь с половиной миль до Чаффинс-Блаффа, где дивизия Пикетта стояла на правом фланге промежуточного рубежа обороны – одного из пяти оборонительных рубежей вокруг Ричмонда.

Возница предложил Орри сесть рядом с ним, но Орри предпочел ехать сзади, рядом с несколькими неподписанными ящиками, своим сундучком, саквояжем и тревожными мыслями. Он с радостью уезжал из Ричмонда, но перспектива службы у Пикетта не прибавляла ему бодрости духа в той мере, в которой он ожидал. Он все еще стыдился предательства Эштон и был потрясен собственной жестокостью к Бенту. А чувство одиночества, возникшее после отъезда Мадлен, точнее было бы назвать отчаянием. Он молился о том, чтобы она благополучно добралась до Вашингтона и продолжала думать, что он по-прежнему остался в относительной безопасности военного министерства.

Орри всегда старался извлекать уроки из пережитого опыта. Он попытался сделать это и теперь, когда все правительство ополчилось на его жену только за то, что у нее чернокожие предки. Этот урок был не новым. Много лет назад Купер говорил о том же, но Орри всякий раз пропускал слова брата мимо ушей, пока эта темная опасная дорога не привела обе стороны к войне.

До этого самого дня Юг был похож на упрямого малолетку, который отказывается учить урок даже после того, как учитель избил его палкой до крови. То, что вело сейчас Конфедерацию к бесславному концу, было тем же, что и создало ее: упрямство, косность, постоянное обращение к прошлому и упорное нежелание меняться.

Да, именно так, думал Орри, чуть вздрагивая при этой мысли. Фатальная ошибка. Твердолобая, воинственная гордость собой.

Примеров тому было в избытке. Юг отчаянно нуждался в солдатах, но тех, кто настаивал на призыве чернокожих, по-прежнему называли сумасшедшими.

А разве права штатов не ставились превыше всего? Разумеется. Как раз поэтому губернатору Джорджии не потребовалось других оснований для того, чтобы освободить от военной службы три тысячи офицеров местной милиции и пять тысяч государственных служащих в придачу. Используя тот же самый предлог, губернатор Северной Калифорнии оставил на складах тысячи мундиров, одеял и винтовок – под лозунгом защиты штата. Такие благонамеренные, принципиальные люди становились опаснее Сэма Гранта.

Орри не был великим философом, но, размышляя о возможных причинах неизбежного поражения Юга, он решил, что нашел еще одну, очень важную, в газетных публикациях, описывающих президентов обеих сторон.

В начале войны и Дэвис, и Линкольн лично руководили военной политикой. Линкольн даже указывал Макклеллану, в какой именно день тот должен выступить на полуостров.

Но огромные потери все же заставили Линкольна пересмотреть свое мнение о себе как о военном стратеге, считающем, что только его мнение о способностях генералов всегда безошибочно. На Капитолийском холме теперь все знали, что в какой-то момент этого года Линкольн согласился, что его возможности все-таки ограничены, и передал управление войной в руки Гранта – человека, который изменил ее ход.

Дэвис же, напротив, так и не научился признавать узость своих взглядов, видеть свои ошибки и промахи, приспосабливаться к новым обстоятельствам, меняться, наконец. Орри снова подумал о Купере. Когда он впервые услышал, как брат сердито доказывал отцу, что главная беда Юга – отсутствие гибкости? Очень давно, точно и не вспомнить.

И все же, думал он, трясясь в скрипучей повозке, везущей его к Чаффинс-Блафф, не слишком ли он суров к своей родине? Твердолобых хватало не только в его родном Дикси, но и по другую сторону границы. В конгрессе янки было полно таких, да и в семье Хазарда нашлась бы парочка, взять хотя бы Вирджилию.

Но Орри все отчетливее понимал, что после окончания войны им придется жить в совершенно другом мире, в котором у Юга будет только один путь, для того чтобы выжить и возродиться. И этот путь – принять то, что произошло. Принять, что чернокожие люди больше никогда не будут работать против своей воли на умножение богатства белых. Иначе говоря – принять перемены.

К сожалению, у него были серьезные сомнения в том, что большинство южан способны на это. Многие будут по-прежнему ненавидеть, сопротивляться, настаивать на своем моральном праве, в которое сам Орри больше не верил. Но ведь и многие янки по доброй воле останутся в старых тисках враждебности и жажды возмездия. Так что, пожалуй, не одни только южане не готовы извлекать урок из собственного опыта, но и все люди в любую эпоху.

Беда в том, что, если ты отказываешься учиться, тебя неминуемо ждет тот же результат, который Орри наблюдал сейчас по обе стороны дороги: выжженная земля, заброшенные дома, отнятые жизни.

Разруха.

Разруха и печаль, как та, которую Орри увидел на лице Джорджа Пикетта, когда генерал встретил его в штабе дивизии.

– Как приятно наконец-то вас видеть!

– Я тоже рад, что приехал, сэр.

– Надеюсь, – ответил генерал с грустной улыбкой, – вы скажете то же самое после того, как проведете несколько недель в непосредственной близости от нашего старого знакомого по Вест-Пойнту. Только теперь мы имеем дело с человеком, который не остановится ни перед чем и готов положить всю свою армию, чтобы одолеть нас. И нет никакого способа противостоять таким людям продолжительное время.

Есть один способ, подумал Орри. Но разумеется, он не стал портить их встречу и заговаривать о чернокожих новобранцах.