Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Они буквально взлетели на Флитвуд-Хилл. Артиллеристы катили пушки. Звенели сабли, палили пистолеты. Лошади и люди перемешались. Никакого строя уже не было и в помине. Чарльз сражался с яростью, какой прежде никогда не испытывал, и не только потому, что хотел оправдать себя в глазах Эба, но и потому, что это был уже совсем другой противник.

В его бороде собирались капли крови. Он сменил саблю на карабин, карабин на револьвер, потом снова выхватил саблю, потому что перезаряжать просто не было времени.

Увидев, как какой-то солдат в сером мундире упал с коня, он протянул ему руку, чтобы помочь встать, но тот вдруг ткнул в него шомполом и наверняка проткнул бы ему голову, если бы Чарльз не отпрянул и не всадил саблю ему в грудь. В тот день густая пыль выкрасила многие синие мундиры в серый цвет, и можно было умереть, ошибившись хоть на секунду.

Как и в большинстве сражений, битва за вершину холма очень скоро разделилась на множество небольших жестоких схваток. Сначала южане отвоевали высоты, потом потеряли их, снова ринулись в атаку. Скача вверх во второй раз, Чарльз едва не врезался в группу солдат Союза. Он как раз вовремя вскинул саблю, чтобы парировать удар офицера с бешеными глазами, развевавшимися длинными волосами и красным шарфом на шее.

С саблей наголо янки продолжал напирать; их лошади с диким ржанием толкали друг друга.

– К вашим услугам, бунтовщик! – закричал лейтенант.

– На хрена ты мне сдался! – рявкнул Чарльз в лицо янки, пользуясь коротким преимуществом, и проткнул бы наглеца насквозь, если бы лошадь под тем не споткнулась.

«Как спятивший цирковой наездник», – вдруг вспомнил он, когда на мгновение встретился с лейтенантом взглядом.

Лошадь упала; янки исчез. Но вряд ли эти двое могли когда-нибудь забыть друг друга.

– Эй, Чарли, оглянись! – прокричал Эб сквозь оглушительный грохот пушек, звон сабель, крики и стоны раненых.

В облаках пыли Чарльз едва разглядел Эба, махавшего рукой куда-то назад. Он развернулся и увидел сержанта-янки с огромным пистолетом.

Эб бросился к янки и, как дубинкой, рубанул его по руке пустым револьвером. Сержант отскочил и выпустил пулю ему прямо в грудь с расстояния в пару футов.

– Эб!.. – закричал Чарльз.

Все было кончено. Пуля оказалась смертельной. Эб соскальзывал с седла, глаза его были открыты, но они уже ничего не видели. Сержант исчез среди дерущихся. Стиснув зубы, Чарльз отбил удар какого-то синепузого, который направил свою лошадь прямо на Бедового. Кавалерист взмахнул саблей во второй раз. Раздался громкий лязг металла, посыпались искры.

Федерал сдерживал свою ретивую лошадь. Это был рыжий парень двадцати лет от силы, с глупой ухмылкой под большими рыжими усами.

«Растерял всю свою храбрость? – Так думал погибший Эб. – А сам спас меня, несмотря на это…»

– Вот теперь я тебя достал! – заорал рыжий.

Выругавшись, Чарльз ловко ушел от удара сабли и тут же вонзил свою в горло парня. Когда он выдернул ее, то никаких сожалений не испытывал. Эб был прав: Августа действительно сделала его мягче и слабее. Понадобился этот кровавый июньский день, чтобы открыть для себя правду.

Снова направляя коня к вершине Флитвуда, Чарльз вдруг заметил, что рядом с Бедовым бежит лошадь без всадника. Это был Ураган, конь Эба, он продолжал идти на звук выстрелов. Картечью ему выбило один глаз и ранило в голову, но, как и любой другой смелый, обученный для войны конь, он не заржал и не закричал от боли. Он лишь замедлил бег, но по-прежнему стремился вперед, пока крутой склон и кровоточащая рана не ослабили его и он не опустился на колени, не в силах идти дальше.

Чарльз размахивал саблей как безумец, орудуя ею с такой скоростью, что до него никто не мог дотянуться. Потом один янки все-таки рискнул. Это был неловкий увалень с угольно-черными волосами, жирной кожей и голубыми, как у черных ирландцев[47]47
  Черными ирландцами в США и некоторых других странах называют людей ирландского происхождения с черными или темно-коричневыми волосами, которые отличаются от стереотипа рыжеволосых ирландцев.


[Закрыть], глазами. У него были капральские шевроны, а язык, на котором он ругался, Чарльз принял за гэльский. Чарльз сражался с ним почти четыре минуты, блокируя удар за ударом, ранил его в левое плечо, снова парировал, наконец вонзил саблю в живот, выдернул ее и снова ударил.

Лошади толкали и кусали друг друга. Ирландец пошатнулся. Чарльз ударил его в третий раз. «Что удерживает его в седле? – думал Чарльз. – Почему он не падает?»

Почему вообще эти несчастные дураки больше не вываливаются из седла, как раньше? Кто научил их так держаться на лошади и сражаться с такой яростью?

– Ах ты, чертов предатель! – воскликнул трижды раненный ирландец, говоря точно так же, как один кадет из штата Мэн, которого Чарльз знал в Вест-Пойнте.

Неужели янки теперь делают кавалеристов еще и из ловцов лобстеров? Помоги южанам Бог, если они научились творить такие чудеса.

После четвертого удара капрал свесился с седла головой к земле, застряв ногой в правом стремени, и тут же орудийный лафет, который провозили мимо, вмял его голову в коричневую глинистую землю. Этот человек был настоящий дьявол; Чарльза еще долго била нервная дрожь.

В результате южане все-таки удержали холм, однако разведка боем союзных сил тоже прошла успешно. Северяне достигли своей цели – армия генерала Ли была обнаружена.

Добились они и еще одной, незапланированной цели. После этого сражения доныне нерушимая уверенность кавалерии южан в своей непобедимости была поколеблена раз и навсегда. Чарльз понял это, когда бился с ирландцем, говорящим как уроженец Новой Англии.

Еще до темноты Плезантон дал приказ к общему отступлению. Когда солнце почти село, а ветер очистил Флитвуд от дыма и пыли, на измятую, красную от крови траву слетелись тучи блестящих синих мух. В сумеречном небе парили грифы. Чарльз проезжал мимо следов атак и контратак, которые уже не мог в своей памяти ни посчитать, ни разделить. Он просто смотрел по сторонам, пока не нашел тело Эба на сотню ярдов ниже того места, где он умер. Птицы-падальщики уже успели добраться до его лица. Чарльз отогнал их, но одна улетела, унося в клюве кусок розовой плоти. Чарльз выхватил кольт и застрелил птицу.

Он похоронил Эба в каком-то лесочке к югу от железной дороги, с помощью позаимствованной окопной лопаты. Копая могилу, он старался найти хоть какое-то утешение в воспоминаниях о хороших временах, через которые они с Эбом прошли вместе. Только ничего не вспомнил.

Он опустил тело в вырытую яму, потом присел на корточки, не решаясь завершить начатое. Когда прошло около минуты, он расстегнул рубашку, снял с шеи самодельный кожаный мешочек, в котором лежала книга с пулей внутри. Эта книга не защитила его – она лишила его мужества. Он бросил ее в могилу и начал засыпать яму землей.

Хэмптона он видел много раз за время сражения; генерал размахивал своей огромной саблей, похожей на меч крестоносца, и скакал впереди своих людей, как всегда делали хорошие кавалерийские командиры. Вечером Чарльз снова его увидел. Потеря брата разом сделала его похожим на старика.

Чарльз слышал, что ногу Кэлбрайта Батлера, скорее всего, спасти не удастся, – так говорили врачи. Столько всего произошло в тот день на Флитвуде, столько полегло людей, столько маленьких подвигов было совершено, даже если не все из них оказались замеченными. Сам Чарльз простился со своим единственным близким другом и вновь обрел то, что потерял.

Тщательно вычистив Бедового и накормив его, он погладил коня по шее.

– Мы снова прошли через это, старина.

Серый лишь слегка встряхнул головой; он был так же измучен, как и Чарльз.

Бренди-Стейшн прославила союзную кавалерию и пошатнула репутацию Стюарта. А еще пусть и запоздало, но с безжалостной очевидностью подтвердила его сомнения относительно Гус. Такая привязанность была совершенно недопустима во время войны. Она только мучила и его, и ее.

За сражение у Флитвуд-Хилла Чарльз был отмечен. Он получил благодарность в приказе генерала Хэмптона и звание майора. То, что он получил неофициально, должно было стать отныне его главным правилом жизни. Прежде всего ему следует думать о своем долге. Да, он любил Гус, его чувства к ней не изменились, но мысли о свадьбе и их будущей жизни не должны замутнять его разум. Они мешали сосредоточиться, делали его более уязвимым и менее годным к службе.

Гус должна понять, что он чувствует. Это будет честно с его стороны. Но как и когда они смогут поговорить обо всем, он не знал и слишком устал, чтобы думать об этом сейчас.

Глава 83

– Собирай вещи, – сказал Стэнли.

Мокрая и раздраженная от жары в тот понедельник, пятнадцатого июня, Изабель взвилась:

– Да как ты смеешь врываться ко мне посреди дня и отдавать приказы?!

Стэнли вытер лицо, но пот тут же залил его снова.

– Хорошо, оставайся, а я забираю мальчиков и еду в Лихай-Стейшн на четырехчасовом балтиморском поезде. Я заплатил за билеты втрое выше обычной цены, и то мне просто повезло, что я их купил.

Муж никогда не говорил с ней так резко, и Изабель, встревожившись, сбавила тон:

– Почему вдруг такая спешность, Стэнли?

– Потому что газетчики только и кричат на каждом углу: «Вашингтон в опасности!» Говорят, Ли уже в Хейгерстауне… или в Пенсильвании и что бунтовщики могут окружить город уже к утру. Я решил взять отпуск. Если не хочешь ехать, дело твое.

Слухи о передвижении войск в Виргинии ходили уже давно, но пока в них не было ничего определенного. Могла ли она доверять словам Стэнли, или это была просто паника? Изабель почувствовала, что от него пахнет спиртным. В последнее время он прикладывался к бутылке все чаще и чаще.

– Как тебя отпустили на работе? – спросила она.

– Сказал министру, что сестра дома тяжело заболела.

– И он не подумал, что это… случилось как-то уж слишком вовремя?

– Наверняка подумал. Но в министерстве сейчас просто сумасшедший дом. Никто ничего не делает. А у Стэнтона есть очень веская причина делать мне приятное. Я передаю его указания Бейкеру и знаю все о его грязных делах.

– И все-таки ты можешь испортить себе карьеру, если…

– Прекрати! – заорал он. – Пусть я лучше буду живым трусом, чем мертвым патриотом! Уже сотни погибли! Если едешь со мной, собирай вещи, если нет – молчи.

Ее поразило, насколько сильно, и не всегда в лучшую сторону, изменился Стэнли за последние месяцы. История с отставкой Кэмерона, его растущее влияние среди радикалов и новообретенное богатство придали Стэнли уверенности, которой он никогда не обладал прежде. Иногда он вел себя так, словно тяготился всем этим. Несколько недель назад, проглотив четыре бокала ромового пунша за полтора часа, он вдруг воскликнул, что не заслужил такого успеха, и зарыдал у нее на плече, как ребенок.

Но ей не стоит быть с ним слишком строгой. В конце концов, она ведь сама создала этого нового человека, и ей нравились некоторые перемены, произошедшие с ним, – богатство, власть, независимость от его мерзкого братца. Если она хотела управлять мужем, ей надлежало изменить свою манеру общения с ним, искать более тонкие уловки.

Злобно уставившись на жену, Стэнли стоял в дверном проеме, и тогда она, напустив на себя притворную кротость и опустив глаза долу, проговорила:

– Прости, Стэнли. Ты принял очень разумное решение. Я буду готова через час.

Тем же вечером с наступлением темноты в Мраморный переулок въехала карета с зашторенными окнами. Кучер остановил лошадей перед одним из аккуратных домов, стоявших в узком проезде между Пенсильвания– и Миссури-авеню. Несмотря на жару, все окна были занавешены, хотя и оставлены открытыми, и из дома доносились веселые голоса мужчин и женщин, кто-то играл на арфе «Старики дома». Заведение, известное как «Частный женский пансион миссис Деворе», не опустело, несмотря на панику в городе.

Елкана Бент, похожий на гору топленого сала в своем белом льняном костюме, с трудом спустился с облучка, где сидел рядом с кучером. Из кареты выпрыгнули еще двое служащих сыскного бюро. Бент жестом показал одному из них на проход к задней двери дома. Второй поднялся за Бентом на каменное крыльцо.

Агенты уже обсудили, где лучше всего напасть на жертву, и решили, что не стоит хватать известного журналиста на улице средь бела дня. Пансион, где он жил, тоже рассматривался, но Бент, отвечавший за операцию, решил отдать предпочтение борделю. Журналист неизбежно начнет протестовать, и его присутствие в таком месте можно будет использовать против него.

Бент позвонил в колокольчик. За матовым стеклом появилась тень женщины с высокой прической.

– Добрый вечер, джентльмены, – сказала элегантная миссис Деворе, открывая дверь. – Прошу вас, входите.

Бент и его спутник с улыбкой последовали за немолодой женщиной в ярко освещенную газовыми лампами гостиную, набитую разодетыми шлюхами и подвыпившими армейскими и флотскими офицерами, а заодно и штатской публикой.

Один тощий мужчина из штатских подошел к Бенту. У него были усы и козлиная бородка в стиле французского императора.

– Привет, Дейтон!

– Привет, Брандт. Где?..

Бородатый посмотрел на потолок:

– Комната номер четыре. Он сегодня снял двоих. Разноцветных.

Сердце Бента бешено заколотилось – от волнения и от ощущения, близкого к сексуальному возбуждению. Миссис Деворе подошла к арфистке и, стоя рядом с ней, вдруг заметила выпуклость на правом бедре Бента; у входной двери она это проглядела.

– Ты тут присмотри за всеми, Брандт. Никто не должен уйти отсюда, пока я его не возьму.

Брандт кивнул.

– Пошли, – бросил Бент второму агенту.

Они направились к лестнице. В глазах миссис Деворе мелькнула тревога.

– Джентльмены, куда это вы…

– Тихо! – прикрикнул на нее Бент, отворачивая лацкан и показывая ей значок. – Мы из Национального сыскного бюро. Нам нужен один из ваших гостей. Не вмешивайтесь. – Чтобы ей стало понятнее, шедший следом за ним агент достал пистолет.

Неуклюже поднимаясь по лестнице, Бент тоже вытащил свой револьвер – новенький «Ле Ма» калибра 0,40, привезенный из Бельгии. Им в основном пользовались бунтовщики, и это было мощное оружие.

В коридоре второго этажа слабо горели лампы на стенах, оклеенных темно-фиолетовыми обоями. Сильный запах духов не мог полностью заглушить вонь от дезинфекции. Ботинки Бента увесисто топали по ковру, когда он проходил мимо закрытых дверей; за одной из них раздавались ритмичные женские стоны. Он почувствовал, что дрожит.

Возле комнаты номер четыре агенты встали по обе стороны двери. Бент левой рукой повернул ручку и быстро шагнул внутрь:

– Имон Рэндольф?

В кровати под балдахином лежал обнаженный мужчина средних лет со слабовольным лицом; верхом на нем сидела хорошенькая молодая негритянка, вторая женщина, белая, постарше, нависала над его головой, ее груди качались в нескольких дюймах над его носом.

– Какого черта? Вы кто такие? – воскликнул мужчина, когда шлюхи шарахнулись в стороны.

Бент снова показал свой значок:

– Национальное сыскное бюро. У меня ордер на ваше задержание, подписанный полковником Лафайетом Бейкером.

– Ну надо же, – садясь в кровати, сказал Рэндольф с воинственным видом. – Значит, от меня решили избавиться, как от Денниса Махони?

Махони был журналистом из Дубьюка, с такими же взглядами, как у Рэндольфа; в прошлом году его на три месяца упрятали в Старую Капитолийскую тюрьму.

– Что-то вроде этого, – согласился Бент. – Обвинение в нелояльности.

Белая шлюха, не сводя с них глаз, ощупью искала свой халат. Негритянка, не настолько испуганная, стояла у открытого окна.

– Ну разумеется! – выпалил Рэндольф высоким голосом, сразу вызвавшим у Бента отвращение.

Скошенный подбородок и выпуклые глаза репортера создавали ложное впечатление слабости, но, когда он почти весело спустил ноги с кровати, на его лице не было и тени страха.

– Дамы, прошу меня извинить. Я должен одеться и составить компанию этим головорезам. А вы можете идти.

Бросив взгляд на негритянку, Бент угрожающе взмахнул револьвером:

– Стойте! Вы все едете с нами.

– О Боже… – вздохнула белая женщина, закрывая глаза ладонью.

Черная девушка набросила шелковый пеньюар цвета слоновой кости и сгорбилась, став похожей на загнанного зверька.

– Он вас пугает, девушки, – сказал Рэндольф. – Уходите.

– Это плохой совет, – возразил Бент. – Обратите внимание вот на это оружие. Это то, что называют картечным револьвером. Мне стоит только чуть передвинуть курок, и нижний ствол выстрелит. Полагаю, вы догадываетесь, что будет, если я выберу целью чье-нибудь лицо?

– Вы не станете стрелять, – заявил Рэндольф, болтая босыми ногами. – Вы все в вашем преступном правительстве мерзавцы и трусы. Что до ордера на задержание, который у вас якобы есть, бросьте его в тот же костер, в котором вы с Бейкером и Стэнтоном сжигаете ваши копии поправок к законам. А теперь отойдите в сторону и дайте мне надеть…

– Встань у двери! – рыкнул Бент своему помощнику.

Потом шагнул вперед и с размаху ударил журналиста по лицу рукояткой револьвера. Захваченный врасплох, Рэндольф принял удар правой стороной лица. Кожа лопнула; кровь хлынула потоком, заливая волосы на его груди.

Белая женщина нарочито громко зарыдала. В коридоре послышался топот, кто-то ругался, кто-то испуганно спрашивал, что происходит. Бент ткнул дуло револьвера в голый живот Рэндольфа, потом снова ударил его по голове и еще дважды – по шее. Выпучив глаза, Рэндольф упал на кровать, заливая кровью простыни, кашляя и прижимая руки к животу.

Второй агент схватил Бента за рукав:

– Эй, притормози, Дейтон! Зачем нам его убивать?

Бент резко оттолкнул его руку:

– Заткнись! Я тут главный. А что до тебя, подстрекатель вонючий… – Он прижал револьвер к голове Рэндольфа. – Тебя с радостью примут в Старой Капитолийской тюрьме. Там для таких, как ты, есть одна специальная камера… Держи ее!

Агент бросился к негритянке, но она уже перекинула ногу через подоконник и в следующее мгновение исчезла. Бент слышал, как она громко вскрикнула, спрыгнув на землю.

В дверь заколотили. Второй агент высунулся в окно:

– Сбежала!

– Да и черт с ней! Дешевка черномазая, – сказал Бент и снова с силой ткнул Рэндольфа револьвером, на этот раз в плечо. – Одевайся, живо!

Через пять минут они волокли с трудом стоявшего на ногах журналиста вниз по лестнице. А потом, уже на улице, замотали его в одеяло и швырнули на пол кареты.

– Ты уж слишком сильно его бил, – покачал головой второй агент.

– Я тебе сказал: заткнись! – рявкнул Бент, тяжело дыша; он чувствовал себя так, словно только что переспал с женщиной. – Я делаю свое дело. Остальное полковника Бейкера не волнует.

Брандт залез в карету и сел рядом с ними. Агент Харкнесс занял место рядом с кучером.

– Девка исчезла, Дейтон, – бросил он через плечо.

Бент лишь фыркнул, понемногу успокаиваясь. На полу пленник издавал скулящие звуки. Бент слегка забеспокоился – может, он действительно перестарался? Да нет, все нормально, не о чем волноваться. На допросах у Бейкера случались вещи и похуже. Так что его простят. Он просто выполнял свою работу.

– Поехали, а то придется объясняться со столичной полицией! – крикнул он.

Кучер натянул поводья; карета дернулась вперед.

Возьмем рабов на американских плантациях. Допускаю, что их жестоко эксплуатируют, допускаю, что им это не совсем нравится, допускаю, что, в общем, им приходится туго; но зато для меня рабы населяют пейзаж, для меня они придают ему поэтичность, и, может быть, это – одна из отраднейших целей их существования. Если так – прекрасно, и я не удивлюсь, если так оно и есть[48]48
  Ч. Диккенс. Холодный дом. Перевод М. Клягиной-Кондратьевой.


[Закрыть].

Бретт с недоумением перечитала тираду мистера Гарольда Скимпола в романе «Холодный дом». Ведь автор книги, которую она сейчас читала, приезжал в Америку. Но если он бывал на Юге и не увидел в рабах ничего, кроме украшения пейзажа, этот отрывок явно показывал, насколько он заблуждался. Диккенс считался либеральным мыслителем и наверняка понимал, что на самом деле негры в этой стране были всего лишь винтиками в дряхлеющей, устаревшей машине рабства. Но может быть, слова легкомысленного и малоприятного Скимпола не выражали мнения самого автора? Бретт надеялась, что это так.

Устав от чтения и немного растерявшись от собственной реакции на мистера Скимпола, Бретт положила книгу на томик «Повести о жизни американского раба» Фредерика Дугласа. Эту книгу ей дал Сципион Браун. Написанная в жанре «записок беглого раба», она была издана уже лет восемнадцать назад, но Бретт никогда о ней не слышала, да и вообще не видела ничего подобного в Южной Каролине. Она читала Диккенса и Дугласа по очереди, и «Повесть» вызывала в ней не только смутное чувство вины, но и симпатию к рассказчику и гнев из-за его страданий.

Бретт лежала на кровати в одной легкой сорочке. Комнату наполняли душные желтые сумерки; было уже двадцать девятое июня. Она очень устала за день, помогая миссис Чорне скрести полы. Возвращаясь в Бельведер, Бретт намеренно постаралась избежать встречи со Стэнли и Изабель, а также с их несносными сыновьями, которые играли в шары на лужайке между двумя домами.

Она все еще думала о том, почему принимала так близко к сердцу эти две книги, чего наверняка не случилось бы раньше. Это был еще один результат их частых и долгих разговоров с Брауном. Раньше она обижалась, когда Браун постоянно твердил ей об освобождении негров, но теперь она начинала понимать, почему он это делал. Почему должен был это делать. А еще чувствовала, насколько сильны происходящие с ней перемены.

В дверь постучала горничная и сообщила, что ужин будет подан через полчаса. Бретт неохотно встала, ополоснула водой лицо и голые руки. Желтое солнце клонилось к горизонту, постепенно наливаясь красным цветом.

Бретт ненавидела закаты. Закат предвещал скорую ночь, а по ночам ее мучили страх за мужа и желание быть с ним. В последние две недели, после неожиданного и до сих пор не объясненного приезда семьи Стэнли, страхи Бретт еще больше усилились из-за военной угрозы штату. Все больше государственных служащих и обычных граждан собирали документы и ценные вещи и уезжали из Гаррисберга – поездом, в каретах и даже пешком. В прошлую пятницу губернатор Кёртэйн объявил о трехмесячном призыве шестидесяти тысяч мужчин для защиты Пенсильвании. В субботу вторжение подтвердилось. Перепуганные власти сдали Йорк генералу Джубалу Эрли, а части генерала Ли были замечены даже возле Чамберсберга. Вся южная граница была охвачена паническими слухами, которые проникали в каждый уголок штата.

Одевшись, через несколько минут Бретт вышла на веранду. Раскаленный воздух был совершенно неподвижен.

– Бретт, привет! Есть важные новости!

Хриплый голос принадлежал Стэнли. С важным видом он стоял на крыльце своего дома и размахивал какой-то газетой. Бретт хотелось нагрубить ему, но она не могла себе это позволить. Скоро должен был прозвонить колокольчик к ужину, и она надеялась, что разговор закончится раньше.

В пламенеющем свете низкого солнца она пошла к соседнему дому; ее длинная тень тянулась по лужайке с медной травой.

– Что случилось? – подойдя к крыльцу, спросила она.

От Стэнли исходил сильный запах джина, взгляд был мутным и безжизненным. Где-то наверху громко ссорились близнецы. Покачиваясь из стороны в сторону, Стэнли вытянул вперед руку с номером «Леджер юнион».

– В газету пришла телеграмма из Вашингтона. В субботу… – заплетающимся языком проговорил Стэнли, – Линкольн отправил в отставку генерала Хукера. Теперь армией командует генерал Ми…[49]49
  Речь идет о генерале Миде.


[Закрыть]

– Кто?

– Ми… Эм-и-д. Ми…

Совсем пьян, подумала Бретт. Она уже слышала о его новом пристрастии.

– Боюсь, я не знаю никого из этих людей и что они собой представляют.

– Генерал Ми – это серьезно. Если кто-то и может остановить вторжение бунтовщиков, так это он. – Нервный взгляд в сторону юга. – Господи, скорее бы все это закончилось…

Он бросил газету, пнул ее ногой, потеряв равновесие от резкого движения, и не свалился вниз только потому, что ухватился за столбик крыльца. Бретт вдруг стало жаль его.

– Думаю, у меня гораздо больше причин желать этого, чем у тебя, – сказала она.

Стэнли моргнул, потом потянул рубашку, прилипшую к телу.

– Ну да, ты хочешь, чтобы Билли вернулся домой. Я тоже. Но преданность семье – не единственная причина, почему я хочу, чтобы эта проклятая война закончилась. Есть и другие – политические. Ну, ничего личного, конечно, – (кривая усмешка), – но мы, республиканцы, собираемся навсегда изменить прежний Дикси.

Бретт обмахнулась носовым платком, отгоняя запах джина, но все же не сдержала любопытства:

– Неужели? И как именно?

Стэнли прижал палец к губам, давая понять, что это секрет, а потом прошептал:

– Да очень просто. Республиканская партия притворится другом для всех этих освобожденных ниггеров там, на Юге. Глупых, невежественных ниггеров. Если мы дадим им право участвовать в выборах, они проголосуют так, как мы скажем. Никто и моргнуть не успеет, как с голосами черномазых наша партия получит большинство.

Широким, почти яростным жестом он попытался щелкнуть пальцами, но опять покачнулся. Бретт поймала его за руку и помогла устоять на месте, пока он наконец не опустил свой тяжелый зад в плетеное кресло-качалку, которое осело и жалобно скрипнуло под его весом.

– Стэнли, ты описал весьма хладнокровный замысел. Ты ведь это не всерьез?

Загадочная улыбка Стэнли стала еще шире.

– Неужели я стану врать своей собственной родственнице? Этот план уже давно разработан. Одной… закрытой группой. – Он округлил глаза. – Но лучше нам об этом больше не говорить.

– Ты уже сказал достаточно, – разозлилась Бретт. – Ты собираешься эксплуатировать тех самых людей, от которых якобы выступаешь…

– Я-ко-бы, – по слогам повторил Стэнли, словно смакуя каждый звук. – Якобы. Замечательное слово! – хихикнул он. – Черномазые ничего не поймут, да и зачем им понимать, что мы их используем?

– Это крайне непорядочно.

– Нет, это просто политика. Я…

– Извини меня! – резко перебила его Бретт, потеряв терпение. – Мне пора ужинать.

Стэнли хотел сказать что-то еще, но тут из верхнего окна донесся звук, похожий на козлиное блеяние. Кто-то кого-то ударил, и один из близнецов завизжал:

– Не трогай мои вещи, ты, вороватое дерьмо!

Полная отвращения к пьяным заявлениям Стэнли, Бретт быстро вернулась в Бельведер. Хотя она считала старшего брата Билли глупым и продажным, она боялась, что описанный им план может сработать. Вполне закономерно, что большинство негров, за малым исключением хорошо образованных, вроде Сципиона Брауна, доверятся республиканцам. И если им дадут право голоса, они действительно могут проголосовать за того, кого предложат им их благодетели. Бретт не слишком нравился президент янки, но она все-таки не могла представить, что он участвует в такой подлой схеме.

Кипя от злости, она ужинала в одиночестве. Мод, одна из служанок, набралась храбрости и спросила:

– Все говорят о каком-то большом сражении. Они и сюда придут?

– Не знаю, – ответила Бретт. – Никому до сих пор не известно, где сейчас находятся обе армии.

После ужина она решила прогуляться по холмам в надежде, что там попрохладнее. В темноте вспыхивали красные огни завода Хазардов. Где же сейчас Билли? – думала она. Уже почти три недели от него не было ни строчки. Он сражался за то, во что верил, а Стэнли трусливо отсиживался в Лихай-Стейшн, наливаясь джином и хвастаясь своими политическими планами.

Она поднялась выше, через заросли горного лавра, которые становились гуще ближе к вершине. Но и здесь не было ни малейшего ветерка, зеленые листья оставались неподвижными, и в мглистой ночи звезды отливали красным светом.

Случайно она набрела на то место, где на один из склонов упал метеорит. Они с Билли обнаружили дымящийся кратер всего за час до его отъезда в Вашингтон весной шестьдесят первого года. Этот кратер как будто служил предостережением, и то, о чем он предупреждал, должно было случиться. При слабом свете заводских печей Бретт увидела, что кратер уже не такой глубокий, как тогда. На дно осыпалась земля, скрыв обломок, который Билли назвал звездным железом.

Вокруг кратера разрослись лавры, добравшись до самого его края. Но внутри его их не было. Бретт с удивлением наклонилась, чтобы взять горсть земли из стенки кратера. На ощупь земля была песчаной и рассыпчатой и издавала странный кислый запах.

Может, она была отравлена, как и вся страна? Отравлена ненавистью, смертями, наказанием, которого заслуживала эта земля, где одни люди держали других в цепях так много лет.

«Ну и ну, да тебя бы кнутами загнали в Эшли, если бы узнали, какие мысли скрываются в твоей голове…» – подумала она. Но сама она не стыдилась своих мыслей – только удивлялась им. Она действительно очень изменилась и теперь предпочитала дружбу и уважение Сципиона Брауна обществу Стэнли Хазарда.

Рассеянно сорвав веточку лавра, она вспомнила, как Билли сравнивал это растение с их любовью. Он говорил, что и лавр, и их любовь переживут эти ужасные времена. Вот только переживут ли?

Где в эту ночь ее муж? Где обе армии? Может ли оказаться так, что Гаррисберг будет гореть, а они так ничего и не узнают в своей тихой долине? Вздрагивая под красными звездами, она вглядывалась в темноту на юго-востоке и представляла себе, как две невидимые армии вслушиваются в эту душную ночь, чтобы уловить присутствие друг друга.

Расстроенная и напуганная, она бросила ветку и быстро пошла вниз по склону мимо ядовитого кратера. И не смогла заснуть до самого рассвета.