Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Глава 133

Хантуну хотелось умереть. По крайней мере раз в день он был совершенно уверен, что не проживет и часа. Он потерял около двадцати пяти фунтов веса и весь свой пыл. Неужели ему больше никогда не удастся поспать в нормальной постели? Поесть пищу, приготовленную на плите? Справлять свои естественные надобности в уединении?

Каждый отрезок длинного пути от Сент-Луиса приносил все новые страхи и мучения. Пока они ехали в дилижансе, больше половины дороги их сопровождал кавалерийский отряд Союза. Говорили, что в этих местах часто совершают налеты индейцы равнин.

Впервые услышав про это, Хантун затрясся от страха. Зато Пауэлл, наоборот, только обрадовался возможности проявить себя бесстрашным уроженцем Кентукки. От этого Хантун возненавидел его еще больше.

Город Вирджиния-Сити, окруженный смутными очертаниями гор и населенный грубыми шахтерами, показался ему таким же пугающим, как Китай или русская степь. Всю ночь им пришлось грузить золотые слитки на плавильне, укладывая конусообразные бруски в полдюйма толщиной и размером три на пять дюймов в особом порядке в соответствии со схемой, нарисованной Пауэллом. На дно каждого фургона помещалось девяносто слитков общим весом примерно четыреста пятьдесят фунтов. Стоимость такого груза по существующим ценам в двадцать долларов и шестьдесят семь центов за унцию составляла без малого сто пятьдесят тысяч долларов. Количество и цена золота во втором фургоне были такими же.

– Это только первая партия, – напомнил ему Пауэлл. – Потом будет еще, только не сразу. Месторождение богатое, но требуется переработать слишком много руды, чтобы получить такое количество. Я готовил эту партию больше года. Но действовал втайне, через агентов, издалека. Теперь дело пойдет быстрее.

Из-за большого добавочного веса наружная часть каждого фургона была укреплена специальными скобами. Когда внутри были поставлены клинья, чтобы не дать грузу скользить, двое рабочих наколотили фальшивые полы, накрыв их грязными одеялами. На следующий день на одеяла были погружены бочки и коробки с провизией, а также несколько ящиков с винтовками Спенсера. Каждый такой фургон должна была везти шестерка лошадей.

Потом Пауэлл нанял возниц – двух постоянных и третьего на смену. Все трое выглядели как настоящие разбойники, разговаривали мало, имели общий арсенал оружия в семь единиц и постоянно пугали Хантуна тяжелыми взглядами исподлобья и недобрыми ухмылками. Каждый по окончании путешествия должен был получить по сто долларов, а проводник, который казался еще более грозным, чем эта троица, – вдвое больше.

Эта часть пути принесла с собой насекомых, плохую воду и холодные ночи. После того как они поднялись на перевалы Сьерры, а потом спустились в пустые туманные долины, Хантуна целую неделю мучили насморк и лихорадка.

Продвигаясь на юг, через места, которые проводник убежденно называл Калифорнией, они вскоре начали мучиться и даже ругаться из-за того, что приходилось умеренно расходовать воду, которой осталось совсем немного, а пополнить ее запасы в огромной пустыне, через которую они проезжали, было негде. От невыносимой жары у Хантуна постоянно кружилась голова, он даже не мог связно ответить, когда к нему кто-нибудь обращался.

Когда они повернули на юго-восток, нанятые Пауэллом возчики начали терзать Хантуна страшилками о каких-то следах индейцев, которых он, конечно, не видел. Пауэлл слушал все это с непроницаемым лицом, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. А Хантун, глядя на его мрачное лицо, решил, что они говорят правду, и испугался еще больше.

Он потерял счет дням. Было ли сейчас начало мая или конец апреля? Существовали ли на самом деле Конфедерация, Ричмонд, Чарльстон… даже Эштон? Чем дальше они углублялись в зловещие горы и сухие, продуваемые ветром долины, заросшие странными колючими растениями, тем больше он начинал сомневаться в этом.

Проводник быстро почувствовал его страх и воспользовался этим, чтобы развеять скуку. Банко Коллинзу было около сорока; это был крепкий мускулистый шотландец с длинными заостренными усами, которые он отпустил, наглядевшись на китайцев в Комстоке. Фамилия ему досталась от отца, бродячего актера, который родился в Глазго, учился в Лондоне и умер в нищете в Лос-Анджелесе. Имени своей матери Коллинз не знал.

Коллинз сразу понял, что может безнаказанно подшучивать над очкастым южанином. Другое дело – его наниматель. Пауэлла он считал сумасшедшим и шутить с ним опасался. Зато Хантун был прирожденной мишенью для издевательств.

Почти каждый день Хантун жалобно спрашивал:

– Где мы сейчас?

На что Коллинз обычно сначала изображал раздражение, а потом говорил:

– Вы не устали задавать этот вопрос, а? Я вот устал отвечать на него, потому что мы там же, где были вчера, и на прошлой неделе, и две недели назад. На пути к прекрасному Санта-Фе. Вот и все.

И он тут же, хлестнув коня, уносился к упряжке первого фургона, предоставляя Хантуну глотать пыль.

Прекрасному, он сказал? О Господи, да разве может быть что-нибудь прекрасное в этой части Америки? Ну почему Пауэлл выбрал именно ее? Зачем Конфедерации захватывать эти края, полные опасностей и такие же пустынные, как луна? Возчики с удовольствием предупреждали его быть осторожнее и случайно не наступить на аспида или, чего доброго, на огромную сосновую змею, забывая, правда, упомянуть при этом, что последняя совершенно безобидна; не спугнуть тарантула или ужасно ядовитых хвостатых скорпионов.

– Мексиканцы называют их солнечными пауками, – говорили они. – Вот уж от кого нет спасения!

Хантуна нисколько не интересовали встречавшиеся время от времени на их пути косматые бизоны, луговые собачки, иволги, колибри и сапсаны, которые вдруг внезапно устремлялись вниз; а также вкус жареных кедровых орешков или тот факт, что истолченные корни юкки отлично мылятся.

– Их здесь потому и называют мыльным корнем, ясно, южанчик?

Хантуну осточертели все эти подначки, но, когда однажды они вдруг прекратились, он испугался не на шутку. Возчики неотрывно смотрели на неровную линию горизонта. Коллинз снова начал предупреждать Хантуна о возможном появлении индейцев – только на этот раз не для того, чтобы позабавиться, а чтобы унять собственную растущую тревогу.

– Мы сейчас на земле апачей. Самых свирепых воинов, каких только создавал Господь… хотя их, как говорят, сотворил сам Сатана. Им плевать на все живое, будь то хоть люди, хоть лошади. Они скачут верхом, пока не проголодаются, а потом съедают своих коней. В битве лошади им не нужны, потому что сражаются они всегда пешими. Они любят подкрадываться незаметно и ничего не боятся. В случае крайней необходимости многие апачи могут обогнать мустанга.

– А вы… – Хантун судорожно сглотнул, – вы думаете, они где-то близко, Коллинз?

– Так точно. Отряд племени хикарилья, если я правильно прочитал следы. Сейчас они где-то справа от нас, наблюдают.

– Но ведь у нас достаточно оружия, чтобы напугать их?

– Э, парень, апачей ничем не напугаешь. Они на все пойдут, чтобы напакостить белым и друг дружке. Год или два назад здесь появились ваши солдаты-южане. Так апачи сначала заключили договор о дружбе с гарнизоном форта Стэнтон, а потом сами его отменили, устроили засаду и перебили шестнадцать человек. Хотя они не принимают ничью сторону, держат нейтралитет. В каком-то поселке Союза убили сорок шесть человек, и детей не пощадили.

– Зачем вы рассказываете мне всякие ужасы? – возмутился Хантун. – Какой в этом толк?

– Вы должны быть готовы к тому, с чем мы можем столкнуться. Если нам не повезет и хикарилья решат не просто наблюдать, вам придется сражаться, как и всем остальным. – Он хмыкнул. – Непохоже, правда, что вы в этом большой мастер. Ничего, быстро научитесь. Очень быстро, если захотите жить. – Он захохотал издевательским смехом, больше похожим на собачий лай, и умчался к первой шестерке лошадей.

Прожив много лет на юго-западе, Коллинз многому научился у индейцев. Вместо седла он пользовался набитой травой и бизоньей шерстью яркой кожаной подушкой, украшенной бахромой. На его небольшой лошади был веревочный недоуздок, сплетенный из шерсти буйвола, поводьями служили длинные концы веревки. Какое-то время у Коллинза была даже жена-индианка, но, несмотря на это, он ненавидел большинство краснокожих и уже жалел, что нанялся в эту компанию.

С опасностью его примиряла только возможность поживиться. Банко Коллинз догадывался, что в двух фургонах есть что-то еще, кроме оружия и провизии. Конечно, Пауэлл ничего об этом не говорил, однако, увидев еще в Вирджиния-Сити шестерку мощных лошадей, тащивших первый фургон, он что-то заподозрил. А когда обнаружил особые крестообразные крепления в днищах обоих повозок, уже не сомневался, что там есть какой-то дополнительный груз, хотя и невидимый.

Он не знал, сколько драгоценного металла везли повозки. Но, судя по всему, приличное количество. Возможно, золото в слитках. Что до цели путешествия и предназначения тайного груза, то это Пауэлл держал в секрете. Возможно, это было как-то связано с Конфедерацией, за которую он открыто выступал. Все южане, с которыми встречался Коллинз, были в той или иной степени фанатиками.

Тайный груз заставил Коллинза приготовиться ко всяким неожиданностям, так как он по-настоящему боялся, что они неизбежны. Он думал об этом уже три дня, после того как заметил кое-что. По меньшей мере именно три дня назад Коллинз увидел первый след, но никому об этом не сказал, пока не убедился, что не ошибается.

По его расчетам, хикарилья было от десяти до двадцати. В случае схватки с ними Коллинз решил действовать как «стеклянные змеи», этот курьез природы, которых он видел по дороге. На самом деле это была никакая не змея, а безногая ящерица, которая обладала способностью отбрасывать хвост при нападении. Отделившись от тела, хвост еще какое-то время продолжал извиваться, и, пока нападавший отвлекался на него, ящерица спокойно уползала в безопасное место.

Коллинз не только был полон решимости спасти свою шкуру и скальп, но еще и прихватить золотишка. Конечно, сотни фунтов ему не унести, но даже скромное количество позволило бы какое-то время пожить на широкую ногу.

Да, он поведет себя как «стеклянная змея». Разумеется, убедившись вначале, что либо с помощью апачей, либо его собственной ни мистер Пауэлл, ни адвокат уже ничего никому не расскажут о краже.

Вечером они остановились на ночлег среди высоких камней у глубокого оврага, над ручьем, который им предстояло перейти вброд. Коллинз заверил Пауэлла, что спуститься к ручью они смогут милях в трех южнее, но заночевать лучше под защитой естественных каменных укреплений.

– Здесь безопаснее, чем на открытом месте.

– Думаешь, апачи близко?

– Уверен в этом.

– Сколько нам еще добираться до Санта-Фе? Дня три?

– Или немного дольше. – Врать Пауэллу Коллинз никогда бы не рискнул, стоило только посмотреть в холодные глаза этого человека. – Думаю, сэр, нам лучше разжечь костер и всем держаться поближе к огню. Если захотите пройтись, то только недалеко.

– Хорошо.

– Пойду займусь своим ужином.

– А мы своим.

Пауэлл, Хантун и возчики ели галеты и вяленое мясо, что позволяло хоть немного спасаться от скуки, ведь их нужно было еще разжевать. Коллинз предпочел свои деликатесы – запеченные в земляной яме кусочки агавы, любимое лакомство индейцев, которое Пауэлл не захотел даже попробовать.

Пауэлл провел ладонью по волосам. Какими же они стали сухими, колючими. Помада закончилась еще много недель назад, а шляпы он не любил. В результате в волосах появлялось все больше и больше седины. Должно быть, он теперь похож на огородное пугало. К тому же старое. Интересно, что сказала бы Эштон? Посмеялась бы над ним? Прислонившись спиной к колесу фургона, он представил ее обнаженной.

Хантун встал и с виноватым выражением лица отошел за камень. Услышав журчащие звуки, двое возниц тихо захихикали.

До Санта-Фе три дня. Апачи совсем рядом. Дальше ждать не стоит, решил Пауэлл. Хантун был полезен для черной работы, послушно кивая всякий раз, когда Пауэлл напоминал ему, что, несмотря на все тяготы, он должен исполнять свой долг, чтобы доказать свое рвение. Теперь этот несчастный дурак больше не нужен.

В этой каменистой пустынной земле, не похожей ни на какую другую из тех, что видел Ламар Пауэлл в своих странствиях и в которой он находил даже своеобразную магическую красоту, сумерки сгущались быстро. Когда один из возчиков встал, потянулся и потер затекшую спину, Пауэлл отошел от костра, пробрался между камнями к краю оврага и посмотрел вниз. Дно оврага уже скрылось в прохладной черной тени.

Пауэлл устремил взгляд на восток, где плывущие по небу облака отражали косой огненно-красный свет с противоположной стороны. Там, на востоке, его ждала Эштон. Пауэлл был изумлен, осознав, как сильно скучает по ней. Он по-своему любил ее. Она была чрезвычайно привлекательной и страстной, и ее жалкий муж за время своего короткого пребывания на этой земле наверняка не оценил ее по-настоящему. Она стала бы идеальной первой леди для новой страны, которой Пауэлл будет управлять и которую будет защищать до конца своих дней.

Первые шаги Пауэлл обдумал еще много месяцев назад. Выбрал подходящее место – рядом с Санта-Фе, но не слишком близко. Нанял рабочих, чтобы построить небольшое ранчо и выкопать колодец. Нашел людей, сочувствующих конфедератам, чтобы те отправились в Техас, бросили клич и собрали недовольных солдат, которые если уже не остались без дел после капитуляции, то скоро останутся.

Поначалу они будут прибывать в Санта-Фе поодиночке или парами. Но еще до конца года их наберутся уже целые роты и полки, и земля содрогнется от их приближения. Он придумает для них новый флаг, который они поднимут в схватке со своими будущими врагами, напишет указ, провозглашающий новое правительство, равное не только вашингтонскому, но и всем европейским.

Вполне можно было бы нанять и Хантуна как своего первого герольда в Техасе, но Эштон сделала это невозможным. После того как они снова воссоединятся, Пауэлл собирался открыто жить с ней, а значит…

Удовлетворенный вздох только подтвердил, что его решение окончательно.

Пауэлл слегка вздрогнул; воздух становился все холоднее. Этот вечер подходит как нельзя лучше, подумал он, снова глядя на восток. Просто идеально. И вдруг почувствовал, что Эштон совсем близко.

Возможно, она сейчас тоже думает о нем с нарастающим возбуждением. Он отправил ей письмо из Вирджиния-Сити, и, скорее всего, она его уже получила – почта наверняка идет быстрее, чем его перегруженные фургоны. В письме он рассказал ей о том, что они везут, куда направляются и когда примерно рассчитывают прибыть на место. Что, если именно в эту минуту она вчитывается в строки письма, думая о том, как они будут шалить на простынях из президентского шелка? Какая восхитительная картина…

Примерно через час, когда все уже укладывались спать, Пауэлл проверил свой четырехзарядный револьвер, убеждаясь, что он полностью заряжен. Потом, спрятав револьвер под сюртук, пожелтевший от дорожной пыли, он нашел Хантуна у дымящего костра. Коллинз дремал, прислонившись к большому валуну в дальнем конце их стоянки. Двое возчиков сидели рядом на корточках, все еще продолжая жевать вяленое мясо. Третий уже встал в караул, его очередь была первой.

– Джеймс, друг мой… – заговорил Пауэлл, касаясь его плеча.

Тот повернулся, и в его блеснувших очках отразился свет костра.

– В чем дело?

– Не хотите немного прогуляться? Нужно кое-что обсудить.

– Это так важно? – раздраженно спросил Хантун.

Пауэлл одарил его обаятельной улыбкой:

– Иначе я бы не просил.

– Я чертовски устал.

Один холодный взгляд Пауэлла – и вся храбрость Хантуна вмиг улетучилась.

– Всего на пять минут. А потом сможете долго отдыхать.

– Ну ладно… – тоном капризного ребенка откликнулся Хантун.

Он смахнул с губ крошки галеты. За время их путешествия он стал невозможным неряхой. Пауэлл с отвращением заметил грязь под его ногтями.

Они пошли за камни; сзади под черным небом громко потрескивал костер. Где-то неподалеку то ли взвыл, то ли зарычал какой-то зверь. Банко Коллинз мгновенно сел, сдвинул назад кожаную шляпу. Один из возчиков посмотрел на проводника:

– Пума?

– Нет, приятель. Это зверь на двух ногах.

Глава 134

Раньше, в тот же день, Чарльз скакал на север. В Каролину пришла весна; на зеленых холмах под теплым ветром колыхались кусты азалий, глицинии уже надели свой роскошный наряд из лиловых цветов. Но Чарльз видел только Гус.

Он видел ее в лице пожилой фермерши, давшей ему напиться в ответ на его вежливую просьбу; в клубящихся облаках на синем небе. Ее образ вставал перед его закрытыми глазами всякий раз, когда он останавливал мула и садился немного отдохнуть под каким-нибудь придорожным деревом.

Когда бы он ни пытался вспомнить что-нибудь сто́ящее из всего сумбура и безумия последних четырех лет, это всегда была она. Его память цепко держала множество маленьких трогательных картин, которые помогали ему жить. Вот она бежит ему навстречу, вот готовит еду в кухне, намыливает ему спину, когда он сидит в цинковой ванне, наклоняется к нему в постели, обнимает…

За всю войну он нашел то единственное, что было по-настоящему ценно, и из-за всей этой путаницы и какого-то глупого, непонятного чувства долга, который и сейчас толкал его по незнакомым грязным дорогам, потерял. И когда он начал понимать это, его боль и сожаление стали нестерпимыми. Физическая рана могла зажить, но эта – не исцелится никогда.

Еще дома он случайно нашел в какой-то деревенской лавке четыре старые, пересохшие сигары, которые стояли на витрине в стеклянной банке. Остаток одной из них он сейчас сжимал в зубах, а начал ее курить накануне вечером. Остальные три торчали из кармана его серой рубашки.

Солнце палило нещадно; лоскутное «пончо» было свернуто и привязано сзади к седлу. Внезапно Чарльз увидел впереди на дороге всадника, скакавшего в его сторону. Он встревожился, но потом сообразил, что все еще находится в Северной Каролине, хотя черт ее знает, может, и нет. В клубах пыли он заметил, что на исхудавшем всаднике серый мундир.

Чарльз остановил мула и стал ждать. Над окрестными лугами кружили птицы, заливаясь веселым пением. Подъезжавший офицер чуть придержал коня, окидывая Чарльза настороженным взглядом, явной угрозы не заметил, но руку от револьвера на всякий случай не убрал.

Глядя на него усталыми глазами, Чарльз нервно жевал сигару. Офицер подвел своего тощего гнедого ближе и остановился:

– Полковник Кортни Талкотт, Первый Северокаролинский полк легкой кавалерии, к вашим услугам, сэр. Судя по вашей рубашке и револьверу, вы солдат?

Он всмотрелся в обломок сабли у пояса Чарльза и в его лицо. В тоне полковника слышалось легкое сомнение.

– Да, сэр, – почти машинально пробормотал Чарльз. – Майор Мэйн, конная разведка Хэмптона. Где сейчас армия?

– Северовиргинская?

Чарльз кивнул.

– Так вы ничего не знаете?

– Не знаю чего? Я был в долине Эшли, искал лошадь.

– Больше трех недель назад генерал Ли передал генералу Гранту условия капитуляции на станции Аппоматтокс в Виргинии.

Чарльз покачал головой:

– Не знал. Я как раз туда возвращаюсь.

– Разумеется… – Талкотт не скрывал своего неодобрения. – Можете не возвращаться. Армия расформирована. Только генерал Джонстон со своими людьми, насколько я слышал, еще где-то бродит, но и он мог уже сложить оружие к этому времени. Или сделает это в самое ближайшее время. Война окончена.

Наступило молчание. Самка птицы-кардинала с шумом метнулась в кусты, когда слишком близко от ее гнезда пролетела сойка. Артиллерийский офицер покосился на Чарльза, не выказавшего никаких чувств, и повторил уже более выразительно:

– Окончена.

Чарльз моргнул. Потом кивнул:

– Я знал, что это случится. Только не знал когда. – (Офицер нахмурился.) – Спасибо, что сообщили.

– Не стоит благодарности, – ледяным тоном произнес полковник. – Я бы на вашем месте повернул домой, майор. В Виргинии делать уже нечего.

«Да, вот именно».

Артиллерист проехал мимо, поднимая пыль. У него не было никакого желания находиться рядом с этим безразличным майором со странными полубезумными глазами. Даже не соизволил отсалютовать. Позор!

Пыль улеглась. Чарльз сидел на своем муле посреди дороги, вдруг почувствовав слабость, когда окончательно осознал то, что услышал. Значит, теперь все официально. Они проиграли. Столько крови, страданий, усилий, надежд – и все впустую. На несколько мгновений его разум затмил слепой гнев, и не важно, что их дело с самого начала было обречено. Он ненавидел всех янки, всех до единого.

К счастью, гнев быстро прошел. Но он был поражен тем, какую сильную боль испытал, услышав эту новость, хотя уже давно знал, что поражение неизбежно. Слишком многое говорило об этом задолго до официальной капитуляции. Умирающие от голода лошади в Виргинии; статьи в старых пожелтевших газетах о некоторых губернаторах Юга, открыто отвергающих священную доктрину Дэвиса о «правах штатов»; новые семизарядные карабины армии Севера.

Его разом захлестнули и облегчение, и отчаяние. Он снял с пояса то, что осталось от кавалерийской сабли, вгляделся в нее, и вдруг, когда луч света блеснул на обломке клинка, его глаза наполнились дикой яростью. Он размахнулся и резким движением руки зашвырнул металлический крест далеко в траву.

Теперь он понимал, что, если хочет сохранить остатки рассудка, у него только один путь. Он должен ехать в Виргинию и попытаться склеить то, что сам же и разбил из-за своей глупости. Но сначала – долг. Долг всегда на первом месте. Нужно было убедиться, что с теми, кто остался в Монт-Роял, все в порядке; что им не угрожают оккупационные войска или еще какая-нибудь опасность. Он постарается доскакать до плантации гораздо быстрее, чем ехал на север. А потом, покончив с делами дома, сразу в Виргинию.

Он взялся за поводья, развернул мула в обратную сторону и погнал его туда, откуда они выехали.