Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Его ссутуленные плечи, сжатые губы, яростный взгляд сделали дальнейший спор невозможным. С берега грохнули пушки Паррота – начался дневной обстрел. С десяток крупных черноголовых чаек в испуге взлетели над пляжем.

Глава 90

К концу шестого месяца пребывания в тюрьме Либби Билли весил на двадцать восемь фунтов меньше, чем в тот день, когда вошел сюда. Его борода свисала теперь до середины груди. Лицо посерело и осунулось. Но он научился выживать.

В еду нужно было сначала потыкать пальцем, чтобы выудить жуков. Потом понюхать миску. Лучше было умереть от голода, чем проглотить протухшие помои, которыми кормили заключенных. Дурная пища могла привести к расстройству желудка и заставить то и дело бегать в один из вонючих деревянных клозетов, которые надзиратели гордо именовали туалетными комнатами. От нескончаемого поноса можно было умереть.

В письмах, которые разрешалось писать, нельзя было ни намеком выражать недовольство или жаловаться на тюрьму и ее начальство. Для экономии бумаги каждое письмо должно было составлять не больше шести строчек, из чего Билли заключил, что дела бунтовщиков совсем плохи. Никто не мог рассчитывать, что его письмо наверняка попадет на Север. Как подозревал Билли, часть из них или даже все просто сжигали или топили в Джеймсе.

Спать приходилось вполглаза, на случай если заключенные из других камер вдруг решат отправиться в грабительский налет в поисках наживы. Спать вполглаза было нетрудно. В каждом из больших помещений тюрьмы содержалось от трехсот до пятисот заключенных; она была набита битком, потому что обмен пленными замедлился почти до нуля. Помещение Билли на верхнем этаже было так переполнено, что все спали валетом. Без одеял. Теперь, когда наступила зима, спать вполглаза стало еще легче.

Нужно было держаться подальше от окон. Не важно, как сильно тебе хотелось глотнуть хоть немного свежего воздуха вместо вони от дезинфекции. Охранники снаружи, а иногда и кто-то из горожан время от времени стреляли по заключенным, показавшимся у окон. Никто из стрелков никогда не получал замечания от тюремного начальства.

Иногда можно было нарушить тоскливую скуку, взяв яблоко, или газету, или маленькое домашнее овсяное печенье из корзинки Безумной Бетси, а потом и поболтать с ней о разных пустяках. Безумная Бетси была крошечной женщиной лет сорока, с печальными голубыми глазами. На самом деле ее звали мисс Ван Лью. Мальчишки, болтавшиеся перед зданием тюрьмы, кричали ей вслед: «Ведьма!», иногда бросали в нее камнями, но это не мешало ей появляться снова и снова, а власти разрешали ей посещать Либби, потому что она всю жизнь прожила в Чёрч-Хилле и своими маленькими подарками помогала усмирять заключенных.

Еще нужно было всеми способами отвлекаться от мрачных мыслей о своем положении. Играть в шашки, обмениваться байками об армейской жизни, учить французский язык или постигать нотную грамоту в одном из тайных классов, организованных самими заключенными. Если у тебя появлялся лишний клочок бумаги, писать заметку для «Либби кроникл» и отдавать ее редактору, который дважды в неделю зачитывал ее перед огромной толпой, набивавшейся в одно из самых больших помещений тюрьмы.

А самое главное, если тебя звали Билли Хазард, нужно было всячески избегать встреч с капралом Клайдом Весси.

Первые несколько недель это удавалось. Весси постоянно находился на первом этаже, продолжая принимать новых пленных и уточнять списки уже поступивших. Но однажды ночью, уже после Рождества, когда, дрожа от холода, Билли лежал бок о бок со своими беспокойными товарищами и пытался заснуть, Весси вдруг появился наверху, подобно призраку.

– Вот ты где, Хазард, – с улыбкой произнес он, поднимая фонарь, который сжимал в руке. – Я как раз собирался найти тебя и сообщить, что меня перевели наверх на ночные дежурства. За них платят вдвое больше, и я наконец смогу уделять тебе то внимание, которого ты заслуживаешь.

Билли кашлянул в кулак – он немного простыл, – после чего ответил:

– Прекрасная новость. Я ценю каждое бесценное мгновение вашего присутствия.

Продолжая сладко улыбаться, Весси перевел взгляд на руку, которой, приподнявшись, Билли слегка опирался о пол, а потом вдруг быстро прошел вперед и пнул по ней тяжелым ботинком:

– Я не потерплю твоих надменных выходок во время своих дежурств. – Он с силой наступил на руку. – Это понятно, сэр?

Билли стиснул зубы, зажмурился. В уголках глаз выступили слезы, а из-под подбитой гвоздями подошвы капрала потекла тонкая струйка крови.

– Ты сукин сын, – прошептал Билли.

К счастью, Весси уже снова заговорил и не расслышал его.

– Что такое? Неужели я вижу, как храбрый янки плачет? Блестяще! Просто блестяще!

Он крутанул ботинком еще два раза, и Билли не смог сдержать приглушенный стон. Когда капрал поднял ногу, он увидел глубокие порезы; в свете фонаря блеснула кровь.

– Ну, мне пора продолжать обход, – весело сказал тюремщик. – Но теперь я смогу часто тебя навещать. Мы будем проводить регулярные уроки смирения, пока ты окончательно не усвоишь своего положения. Ты ниже самого последнего ниггера, Хазард. Спокойной ночи. – И он ушел, напевая какой-то псалом.

Билли несколько раз моргнул, чтобы смахнуть слезы, потом оторвал кусок от своей изношенной рубахи и перевязал рану. Потом дважды чихнул. Никто из лежащих рядом с ним не шевелился, но Билли знал, что они не спят. Он не винил их за то, что они не заступились за него. Он и сам был не уверен, что стал бы терять собственный шанс на выживание ради какого-то другого пленного, настолько невезучего, чтобы навлечь на себя гнев надзирателя.

К началу января рука Билли воспалилась, а простуда усилилась. Весси разыскивал его по меньшей мере один раз за ночь, оскорблял, приказывал маршировать вверх-вниз по тюремной лестнице или заставлял стоять на цыпочках в углу, а сам сидел рядом на табурете, держа штык мушкета в полудюйме от его дрожащей от напряжения спины.

– Ну же, признай, – с улыбкой уговаривал Билли капрал. – Теперь-то ты уже должен осознать свою неполноценность. Свою варварскую природу. Неправильный ход мыслей. Признай, что восхищаешься президентом Дэвисом и считаешь генерала Ли величайшим воином христианского мира.

Ноги Билли дрожали. Он стоял так уже второй час, и казалось, пальцы вот-вот сломаются.

– Да пошел ты!.. – буркнул он.

Весси тут же штыком разорвал рубашку на его спине, оцарапав кожу. К счастью, рана потом не загноилась, как это случилось с рукой, которая уже пожелтела и покрылась темными струпьями.

– Мы еще продолжим, – пообещал Весси, когда наверх поднялся дежурный сержант, искавший его по каким-то срочным делам, – уж ты не сомневайся, язычник!

Вскоре произошло событие, которое заставило Билли нарушить свой обычный нейтралитет. На верхний этаж, где освободилось место, после того как один капитан умер во сне, привели восемь новичков. Один из новеньких, бледный молодой человек с вьющимися волосами и высоким лбом, примостился рядом с Билли. Звали его Тимоти Уонн. Его призвали с первого курса Гарварда, а когда трое офицеров в его части один за другим были убиты, он получил звание второго лейтенанта.

На вторую ночь пребывания Уонна в тюрьме крысятники из другой камеры устроили очередной налет. Билли, как обычно, спал чутко и сразу проснулся, увидев, как трое бородатых мужчин тащат его соседа к общей умывальне. Четвертый солдат, расстегивая на Уонне пояс, ворчал:

– Тощий, как цыпленок. Но ничего, сойдет.

Билли знал, что такие вещи здесь происходят, хотя его самого судьба пока хранила, да и свидетелем он никогда не был. Но он не мог позволить, чтобы так надругались над офицером, да еще таким юным, совсем мальчишкой. Он вытер мокрый нос, с трудом встал и начал пробираться между дремавшими людьми, пока наконец не дошел до четверки мучителей, которые волокли до смерти перепуганного Уонна.

– Эй, отпустите его! – сказал Билли. – Можете заниматься этим там, у себя, но не здесь.

Седоволосый мужик, который держал в руке ремень парня, угрожающе нахмурился.

– А малыш что, твой собственный? – спросил он. – Подружка твоя, что ли?

Билли протянул руку, чтобы ухватить Уонна за плечо и вырвать у мерзавцев, которые тащили беднягу волоком, словно кусок мяса. Седой отступил на шаг и вдруг резко хлестнул Билли ремнем по щеке.

Как ни был слаб Билли – в последние сутки его терзала лихорадка, – но гнев придал ему сил. Он вырвал ремень из руки седого и, крепко схватив за оба конца, набросил ему на шею и потянул. Мужик начал задыхаться. Билли потянул сильнее.

Трое остальных насильников отпустили Уонна, и он упал на пол.

– Вернись на свое место, – сказал ему Билли, когда один из троих бросился на него.

В коридоре мелькнул свет от фонаря.

– Почему шумим? Что здесь происходит?

В камеру вошел Весси, в одной руке он держал фонарь, другой сжимал револьвер.

Билли отпустил один конец ремня. Седой шагнул в сторону, потирая горло:

– Этот чертов псих напал на меня! Стал меня душить… Я просто болтал с друзьями, а он заявил, что мы ему спать мешаем.

– Что ж, сэр, ваше обвинение меня не удивляет, – заметил Весси, сочувственно кивнув. – Этот офицер – грубый и жестокий человек. Постоянно создает проблемы. Я им займусь. А вы вернитесь на свои места.

– Да, сэр, – пробормотали двое из налетчиков и тут же испарились.

– Ну и что мне с тобой делать, Хазард? – сказал Весси, умудрившись одновременно с этим улыбнуться и сокрушенно вздохнуть. – Похоже, мои уроки не смогли выбить из тебя бунтарский дух. Может, урок на свежем воздухе поможет?

– Мне нужно обуться, если вы собираетесь…

– Марш! – рявкнул Весси, дергая его за воротник.

Билли заметил, что несколько человек подняли головы, но тут же снова опустили, и подумал, с чего он сам вдруг решил проявить такую глупость и помочь Тиму. Молодой лейтенантик начал было вставать, но Билли остановил его кивком головы и пошел впереди капрала к лестнице.

Уже на улице Весси передал фонарь стоявшему у двери охраннику, столкнул Билли со ступенек и велел опуститься на колени. Сначала он связал ему руки за спиной, потом лодыжки и стал натягивать веревки, пока изогнутые плечи Билли не свело от адской боли. Через несколько секунд все мышцы у него отчаянно болели.

Начался легкий дождь. Капрал запихнул в рот Билли вонючий кляп и привязал его еще одним куском веревки, обмотав ее вокруг головы. Все это время он самозабвенно напевал: «Великого друга найдем мы в Иисусе».

Когда он закончил, дождь уже лил вовсю. Холодный, леденящий. Билли чихнул. Капрал бегом вернулся к двери и, перед тем как зайти внутрь, сказал:

– Я вернусь, как только найду свой плащ, Хазард. Согласен, погода премерзкая, но я ведь должен проверить, как ты выдержишь испытание. Если нам не удается сломить твой дух, то, может быть, повезет сломать позвоночник?

В тот же вечер за много миль от Либби, в Чарльстоне, Юдифь сказала:

– Я перестала тебя понимать, Купер.

Купер, сидевший на другом конце обеденного стола, нахмурился. Он был в свободной шелковой рубахе; напряженная поза и сгорбленные плечи стали уже привычной картиной за последнее время. Тарелку с нетронутой едой он отставил в сторону.

– Если это еще одна твоя жалоба на то, что я не исполняю супружеский долг…

– Нет, черт тебя возьми! – Ее глаза сверкнули от гнева, но она взяла себя в руки. – Я знаю, ты слишком устаешь… хотя было бы неплохо, если бы ты хоть изредка вспоминал, что я твоя жена. Но я говорю совсем не о том.

Ветер, влетевший из огороженного стеной сада, качнул огоньки свечей, приподнял гардины на открытых французских окнах.

– Значит, дело в испытаниях, – внезапно сказал Купер. – А Люциус, чтоб его, пьет слишком много кларета.

– Не вини беднягу Люциуса. Ты сам его пригласил. Сам подливал ему вина. И ему, и себе.

Купер что-то недовольно проворчал. В гостиной Мари-Луиза начала играть на фортепьяно «Синий флаг Бонни». По настоянию матери она увела их гостя в другую комнату после того, как он сболтнул что-то об испытании, назначенном на понедельник следующей недели. Купер держал это в тайне от жены, надеясь избежать ее утомительных слез и нравоучений, которые потребовали бы от него лишних сил.

– Тогда что значат твои слова? – сердито взглянув на нее, спросил Купер.

– По-моему, все предельно ясно. Неужели так трудно догадаться? Ты не тот человек, за которого я вышла замуж. Даже не тот, с кем я уезжала в Англию.

На мгновение лицо Купера исказилось от злости. Он сложил вместе ладони, а локти прижал к столу с такой силой, что стол скрипнул.

– А я тебе напомню, что этот мир – больше не тот мир, в котором произошли упомянутые тобой события. Конфедерация в отчаянном положении, и требуются отчаянные меры, чтобы спасти ее. Участие в этом испытании – мой священный долг. Долг – ясно? Если тебе не хватает ума, чтобы понять это, или храбрости, чтобы это выдержать, то и ты – не та женщина, на которой я женился.

– «Ура! Ура! За Юга права! Ура!..» – распевала в гостиной их дочь вместе с гостем. – «За флаг голубой с единой звездой!»

Юдифь смахнула со лба прядь волос.

– О, как же ты ошибаешься, – сказала она с горькой усмешкой. – Сейчас меня расстраивает вовсе не то, что ты подвергаешь опасности свою жизнь, хотя, видит Бог, об этом я думаю постоянно, с тех пор как мы сюда приехали. Меня удручает твое бездушие, с которым ты продвигаешь эту дьявольскую лодку, требуя все новых и новых испытаний. Я не хочу, чтобы ты заставлял семерых ни в чем не повинных людей снова погружаться под воду в этом железном гробу только потому, что ты считаешь это необходимым. Было время, когда ты всей душой ненавидел эту войну, а теперь ты стал… каким-то варваром, которого я просто не узнаю.

– Все сказала? – ледяным тоном спросил Купер.

– Нет, не все. Отмени испытание. Не рискуй человеческими жизнями, чтобы добиться своей извращенной цели.

– Значит, моя цель – извращенная, так?

– Да! – Юдифь хлопнула ладонью по столу.

– По-твоему, патриотизм – это извращение? А защита моего родного штата – тоже извращение? Или, может быть, спасение этого города, который янки хотят сжечь и сровнять с землей, оставив только груду камней? Ведь именно этого они хотят, и ты сама это знаешь! – Купер уже кричал.

– А мне плевать… плевать! – Юдифь вскочила, рыдая; патриотический гимн в гостиной прервался на полуслове. – Ты не единственный спаситель Конфедерации, хотя и ведешь себя именно так! Ладно, продолжай, убей себя ради святого дела, если тебе так хочется. Но отвратительно и аморально приносить в жертву чужие жизни, чтобы утолить свой гнев! Прежний Купер понял бы это. Тот Купер, которого я любила… которого я так любила…

Она замолчала, не в силах продолжать. Снаружи, в саду, листья пальм постукивали на ветру. Купер медленно поднялся со стула и произнес с отрешенным лицом:

– Испытание пройдет, как намечено.

– Не сомневаюсь. Что ж, впредь можешь общаться сам с собой.

– Что это значит?

– Это значит, что сегодня я в последний раз сидела с тобой за одним столом. Это значит, что спать ты будешь в другой комнате, и не смей приходить в мою.

Они долго смотрели друг на друга. Потом Купер ушел.

Юдифь вдруг почувствовала огромную усталость. Из гостиной донеслись голоса. Первым был голос ее мужа, он прозвучал резко:

– Люциус, бери пальто. Сегодня еще много можно успеть сделать.

Потом она услышала жалобный голос Мари-Луизы:

– Папочка, а мама говорила, что мы соберемся все вместе и будем петь…

– Помолчи!

Юдифь опустила голову, прижала ладони к лицу и тихо заплакала.

Глава 91

После того мучительного наказания, когда Билли, связанный, простоял на коленях до утра под дождем, он долго не мог нормально ходить, чувствуя боль во всем теле при каждом шаге. Бо́льшую часть времени он просто лежал на полу, сжавшись в комок, обхватив руками распухшие колени в тщетной попытке согреться, или забывался тяжелым сном, что-то бормоча, словно в бреду. И каждый раз в его снах Весси снова приходил к нему, чтобы оскорбить, ткнуть мушкетом или занести ботинок над его рукой, на которой теперь уже навсегда останутся следы от гвоздей на подошве.

Весси, деревенский парень из округа Гучленд, внезапно ставший очень важной фигурой, получив неограниченную власть над заключенными, напомнил Билли того старшекурсника из Вест-Пойнта, о котором пару раз упоминал Джордж. Того жирного парня из Огайо, который безжалостно издевался над его братом и Орри Мэйном, а заодно и над всеми остальными новичками. Билли никогда не был склонен к философским рассуждениям, но тот жирный кадет и Клайд Весси убедили его в том, что в мире действительно существуют люди, начисто лишенные каких бы то ни было положительных качеств.

К счастью, Тим Уонн относился к другой категории.

Парень из Массачусетса был не слишком крепок, зато сообразителен. Под руководством Билли он быстро научился всем правилам выживания. Поскольку Билли пострадал ради его спасения, Тим стал его преданным другом и готов был поделиться всем, что имел. И так случилось, что у него было то, чего не было у Билли, – зеленые доллары. Около двадцати. Деньги лежали в его кармане, когда он попал в плен, и два доллара убедили охранника, который производил обыск, оставить ему остальные.

С деньгами от более сговорчивых надзирателей можно было получить предметы тюремной роскоши. Тим то и дело настаивал, чтобы Билли позволил ему купить какой-нибудь подарок. Он говорил, что это и так слишком маленькая плата за его храбрость, повлекшую то страшное наказание, да еще затяжную простуду, от которой Билли ослабел и мучился постоянными головокружениями.

Билли долго отмахивался от его предложений, пока одно из желаний не стало слишком сильным.

– Ладно, Тим… купи немного писчей бумаги. И карандаш. Чтобы я мог начать новые записи.

Тим за десять минут договорился о заказе, который был выполнен к девяти часам вечера.

– Это же обои! – возмутился Тим. – Как можно писать на этих дурацких голубых цветочках?

– Не знаю, – ответил надзиратель, продававший всякую всячину. – Но если хочешь что-то написать, придется писать на этом, другого не будет. У самого Джеффа Дэвиса сейчас нет нормальной бумаги.

Так Билли возобновил свои записи.

12 янв., Либби. Клянусь выжить здесь. Моя следующ., самая ближайш. цель – послать письмо моей дорогой жене.

Он хотел добавить, что ему предложили присоединиться к побегу, который замышлялся с недавних пор, но нельзя было доверять это бумаге, на случай если листки вдруг найдут. Кроме того, и бумаги было слишком мало – три листика в квадратный фут каждый обошлись Тиму в три доллара, так что нужно было экономить каждый клочок свободного места.

В свои ночные дежурства Весси продолжал издеваться над любимым заключенным. Но Билли терпел все – тычки мушкетом, пинки ботинком, грязные замечания насчет его дружбы с парнем из Гарварда, думая только о письме к Бретт.

Не слушая его возражений, Тим заказал для него конверт для письма. То, что принес надзиратель, оказалось куском жирной оберточной бумаги мясника, сложенным наподобие конверта и склеенным мучным клейстером. Билли старательно вывел на нем адрес и вложил внутрь маленький кусочек обоев с коротким нежным посланием: он прекрасно себя чувствует, любит ее и просит не волноваться.

Днем конверт, оставленный незапечатанным для цензора, был передан надзирателю. Однако уже вечером Весси принес его обратно.

– Боюсь, цензор отказался отправить это письмо, – сказал он.

С улыбкой он разжал правую руку. Обрывки конверта и его содержимого посыпались на пол.

Шатаясь от слабости и задыхаясь от вони грязной одежды, которую заставляли снимать каждое утро, чтобы проверить, нет ли у них вшей, Билли, превозмогая боль, с трудом поднялся с пола, распрямил опухшие ноги и встал перед капралом лицом к лицу.

– В письме не было ничего незаконного, – проговорил он.

– Это ведь решать цензору. А цензор – мой закадычный дружок, и несколько недель назад я его попросил присмотреть за любым письмом, какое ты можешь написать. Боюсь, ни одно из них не будет одобрено для отсылки. Твоей дорогой женушке придется страдать и горевать… – он ухмыльнулся и подмигнул, – думая, что ты сдох и лежишь где-нибудь в языческой могилке.

– Но правила…

Капрал вскинул руку и схватил Билли за длинные спутанные волосы.

– Я ведь говорил тебе… говорил, – прошептал он, – здесь есть только мои правила. Надеюсь, горе твоей женушки станет нестерпимым. Ей ведь так хочется, чтобы ее кто-нибудь приласкал, утешил. Желание будет все сильнее, все настойчивее, все болезненнее… – Он наклонился ближе; лицо стало огромным, ярко-синие глаза светились злобой. – И уже очень скоро она начнет предаваться блуду, чтобы утолить его. Может, согрешит с каким-нибудь белым бродягой. А может, предпочтет черномазого самца.

Билли дрожал, пытаясь вырваться, чтобы не видеть маячившего перед ним лица, не слышать этого гнусного шепота.

– Ты только представь этого чернявенького пройдоху. Чем он хуже тебя? Они ведь такие же, как вы, разве нет? Вот и ваш Старина Эйб так считает. Подумай, как он взбирается на белое тело твоей жены и вбивает в ее нежную норку свою черную плоть – так яростно, что она кричит от восторга. Думай об этом, когда пишешь ей свои письма, которые никогда не покинут этих стен, слышишь, ты, варвар, безбожник…

Билли закричал и ударил его наотмашь. Когда трое других надзирателей с фонарями примчались на помощь, он уже сбил капрала с ног и колотил по голове двумя кулаками. Один из тюремщиков схватил Билли за рубашку, второй дважды пнул в пах. Закашлявшись, он отлетел в сторону и сжался в комок.

– Ну, ты за это заплатишь, янки, – сказал третий надзиратель.