Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Глава 130

В тот же день на долину обрушился ливень. Чарльз сидел под сенью огромного дуба и читал старую балтиморскую газету, неизвестно как оказавшуюся в Саммервилле, деревушке, куда они с Энди забрели в поисках провизии.

Чарльз задержался в Монт-Роял намного дольше, чем следовало, и дольше, чем он планировал. Но для строительства нового, совсем небольшого дома важна была каждая пара рук, поэтому он просто не мог уехать. Строили новое пристанище на месте старого летнего домика, который был разрушен налетчиками, но не сожжен. Все бревна и доски, какие только удалось найти, или были треснуты, или обгорели. В результате появилось довольно диковатое сооружение, но оно, по крайней мере, могло укрыть от непогоды всех уцелевших – и белых, и черных – в едином пространстве, разделенном только занавесками.

Положение с продуктами было отчаянным. Их сосед Маркем Булл поделился с ними небольшими запасами муки и дрожжей. Так что у них был хлеб и рис со своей плантации, но больше почти ничего. Люди, иногда появлявшиеся на речной дороге, говорили, что голодает весь штат.

Поездка в Саммервилл подтвердила это. Будь у Чарльза хоть мешки золота, он ничего не смог бы купить, потому что покупать было просто нечего. Нашлась только вот эта газета, оставленная каким-то беженцем.

Мечтая о сигаре – он ни разу не курил с тех пор, как вернулся домой, – Чарльз дочитал подробное описание второй инаугурации Линкольна. Война могла еще продолжаться какое-то время, но президент явно уже скоро начнет распоряжаться завоеванным Югом, поэтому Чарльз должен был знать, что он думает.

На первый взгляд речь мистера Линкольна выглядела великодушно. Несколько раз он призывал «не испытывать ни к кому злобы» и проявлять «милосердие ко всем». Говорил о том, что надо «перевязать раны нации», «помнить о тех, кто нес на себе тяжесть сражений, позаботиться об их вдовах и сиротах». Желал «справедливого и долгого мира».

Все это прекрасно и весьма гуманно, думал Чарльз. Однако некоторые отрывки президентской речи заставляли предположить, что даже если Линкольн готов простить южан в человеческом смысле, то греха рабства он им никогда не простит. И пока эта позорная система не будет отменена, война не закончится.

…если Богу угодно, чтобы она продолжалась, пока все богатства, накопленные рабами за двести пятьдесят лет неоплаченного изнуряющего труда, не исчезнут, и пока каждая капля крови, выбитая кнутом, не будет отмщена другой каплей, добытой мечом… мы будем повторять: «Кара Господня праведна и справедлива».

Кара Господня. Чарльз снова и снова возвращался к этим двум словам на пожелтевшей газетной странице. Они словно выразили и еще больше подкрепили то, что он чувствовал после пожара. Твердое, хоть и подпорченное чувством вины убеждение, что война заканчивается именно так, как она и должна была закончиться.

И все же чем больше Чарльз думал, прислонившись головой к дубу и закрыв глаза, тем яснее понимал, что все могло сложиться совсем по-другому, если бы удача не отворачивалась от Юга так часто.

Если бы перед Шарпсбергом не нашли те злосчастные три сигары, завернутые в копию приказа генерала Ли.

Если бы Джексон не был ранен каким-то северокаролинским стрелком.

Если бы Стюарт не увлекся своим разведывательным рейдом во время Геттисбергской кампании и вовремя помог Ли.

Если бы интендантским ведомством управлял знающий человек, а не головотяп.

Если бы Дэвис больше заботился о простых людях и стране и меньше думал о том, как защитить свои философские принципы.

Если, если, если – что толку бесконечно повторять это? Они бы все равно проиграли. Они уже проиграли.

Однако в Виргинии война продолжалась. И он нашел лошадь. Эта война опустошила его изнутри, измучила, сломала и выбросила, как ненужную вещь, но он все равно должен был вернуться. Вест-Пойнт научил его, что долг – превыше всего.

Чарльз смял газету и отшвырнул ее. Когда он снова посмотрел на дождь, ему показалось, что он видит Гус и она улыбается ему.

Он прикрыл глаза ладонью, задержал на полминуты прекрасный образ, убрал руку…

Гус исчезла.

С трудом встав на ноги, он вдруг ощутил невыносимую тяжесть тела, словно весил все семьсот фунтов, и, все еще прихрамывая, пошел искать своего мула, взяв с земли старый незаряженный кольт, обломок сабли, который в крайнем случае мог послужить кинжалом, и цыганский плащ из лоскутов тряпья. Еще до темноты он попрощался со всеми и поехал на север.

Глава 131

Вечером Вербного воскресенья Бретт и Билли гуляли по лавровой роще на холме за Бельведером. Завод отдыхал, как всегда в праздники, хотя часть печей все же работала и над несколькими трубами поднимался дым. В теплом душистом воздухе пахло весной. Ровные ряды улиц, спокойная лента реки и закат над горами наполняли раскинувшийся внизу пейзаж нежными оттенками серого и розовато-лилового с маленькими бледно-оранжевыми вкраплениями.

Утром они ходили в церковь, потом был большой праздничный обед, куда пригласили и мистера Уотерспуна, и с тех пор Бретт мысленно повторяла две вещи, которые хотела сказать мужу. Первая напрямую относилась к скорому окончанию войны, вторая – с меньшей очевидностью.

Бретт уже знала, как изложить Билли и то и другое, и даже подобрала нужные слова, но ей хотелось сделать это в подходящей обстановке. Поэтому она и предложила прогуляться, а теперь почему-то разволновалась и не могла заставить себя заговорить.

Билли, похоже, был доволен прогулкой в тишине, он наслаждался весенними сумерками и ощущением руки Бретт в своей ладони. Они дошли до метеоритного кратера, который обнаружили перед тем, как весной шестьдесят первого Билли вернулся в армию, в тот вечер, за коим последовало так много перемен в жизни самой Бретт и жизни всей страны, что порой они больше напоминали череду театральных сцен, наблюдаемых с балкона, чем подлинные события с ее собственным участием.

Она увидела, что в кратере наконец-то выросла трава, закрыв примерно две трети его склонов. Но на дне отравленная земля по-прежнему оставалась голой.

Может, стоит начать со второй темы, подумала она, когда они подошли к следующему холму. Нет, лучше все-таки прежде разобраться с первой.

– Как по-твоему, скоро Мадлен сможет поехать в Южную Каролину?

– Говорят, из армии Ли там уже почти никого не осталось, – немного подумав, ответил Билли. – Джо Джонстон тоже уходит. Едва ли они простоят там больше нескольких недель. Мне кажется, в мае, а то и раньше она вполне может вернуться.

Она взяла его другую руку и повернулась к нему лицом в угасавшем свете сумерек:

– Мне бы хотелось поехать с ней.

– Я так и предполагал, – улыбнулся он.

– Но не только по той причине, о которой ты мог подумать. Да, я действительно очень хочу увидеть, что стало с нашим домом, но это не все. Главное… – Собравшись с духом, она посмотрела мужу прямо в глаза. – Не уверена, что ты это одобришь… Я хочу пожить там какое-то время. Негры станут свободными, и им понадобится помощь, чтобы приспособиться к переменам.

– Прости меня, но ты говоришь как хозяйка плантации, проявившая великодушие.

Его ироническая улыбка внезапно разозлила Бретт.

– Может, и так, но не смей быть таким снисходительным!

Билли поспешил обнять жену:

– Послушай, я не хотел тебя обидеть…

– А я не хотела злиться, – вздохнула она. – Но меня там так долго не было… Я правда очень тоскую по дому. И когда я говорила о помощи людям в Монт-Роял, я вовсе не имела в виду какое-то высокомерное покровительство. Они нуждаются в защите. Им грозит опасность угодить из одного рабства в другое. Твой собственный брат Стэнли предостерег меня.

– Стэнли? О чем ты?

Настолько точно, насколько смогла, она повторила ему сказанные пару лет назад слова Стэнли о планах республиканцев использовать освобожденных негров в качестве управляемых марионеток на выборах.

– Стэнли так говорил?

– Вот именно. Он был пьян, иначе не стал бы так откровенничать. Заявил, что их партия – или, во всяком случае, одна ее фракция – уже выработала целую стратегию. Я ему верю. Поэтому хочу поехать домой и пожить там немного. Рабство невежества не лучше любого другого. Возможно, это как раз самое жестокое рабство, потому что железные кандалы на своих ногах увидит любой человек, а невидимые очень трудно заметить.

Она ждала его ответа. Билли чуть наклонил голову, поднявшийся ветер трепал его темные, как у Джорджа, волосы. На розовато-лиловом небе зажглись первые звезды. Молчание мужа она приняла за неодобрение.

Но не захотела так легко сдаться. Только не после того, как Сципион Браун с потерянными детьми полностью изменили ее отношение к людям. Занимаясь с ними, она в первый раз по-настоящему почувствовала, что ее жизнь имеет смысл. Она отломила маленькую веточку лавра и принялась вертеть ее в руках.

– Ты помнишь свою последнюю ночь дома, когда началась война? – (Он кивнул.) – Мы пришли сюда, и я сказала, что мне страшно. А ты меня успокоил, заговорив об этом. – Она протянула ему веточку. – Ты рассказал о том, чему учила вас мать. Что лавр похож на любовь близких друг другу людей. Она может выдержать все. Так вот, я сделала одно открытие, пока тебя не было. Я увидела это в глазах детей в школе мистера Брауна. Если та любовь, о которой говорила твоя мать, не касается всех, если она не охватывает каждого, не дарится свободно и одинаково всем людям, в ней нет смысла. Ее просто не существует.

– Значит, твоя поездка домой и помощь неграм – такая, какой ты ее себе представляешь, – это проявление любви?

– Для меня – да, – очень тихо ответила Бретт.

– Бретт… – Он откашлялся. – В армии я встречал сотни людей, которые в конце концов признали освобождение, потому что такова политика правительства, но и они пришли бы в ярость от того, что ты сейчас сказала. Там, куда ты собираешься, полно таких. И они схватятся за дубинки, а то и за ружья, чтобы отстаивать свое право стоять выше негров.

– Знаю. Но разве любовь может принадлежать лишь нескольким избранным? Или свобода? Меня всегда учили, что только так и должно быть. А потом я приехала в этот штат, в этот город, всем чужая, и многое поняла.

– Я бы сказал: изменилась.

– Называй как хочешь. Я вижу, что ты возражаешь против моего желания…

– Я ни против чего не возражаю. – Он ласково коснулся ее щеки. – Я люблю тебя. Я горжусь тобой. И верю в каждое сказанное тобой слово.

– Это действительно так?

– Не только на тебя повлияла война.

Он не рассказал ей о стычке перед вербовочной конторой, не стал говорить и теперь, боясь, что это прозвучит хвастливо, но его следующие слова касались самой сути того события.

– И я уже не тот мальчик-солдат, который стоял здесь четыре года назад. Я и сам не понимал, какую длинную дорогу прошел… ну, до недавнего времени. – Он ласково улыбнулся и поцеловал жену. – Я люблю тебя, Бретт. Люблю твою прекрасную душу и то, во что ты веришь. Ты очень правильно решила. Твоя помощь и вправду может понадобиться дома. Я буду рад и горд проводить вас с Мадлен в Монт-Роял. А поскольку в ближайшее время мне придется вернуться к своим обязанностям, у тебя не будет причин спешить с возвращением сюда.

– Одна причина есть. – (Ее странный тон поразил Билли. И почему она вдруг порозовела? Или ему только показалось в сгущавшейся темноте?) – Милый, ты был так страстен, несмотря на свою рану… ну, я пока не до конца уверена… к доктору я еще не ходила… но думаю, у нас будет ребенок.

Ошеломленный, Билли не мог найти слов. Новая жизнь после стольких потерь… в этом было какое-то волшебство. Чудо. Он посмотрел на веточку лавра в руке жены, осторожно взял ее и не отрывал глаз от темных листьев, пока Бретт говорила:

– Видишь ли, если я останусь в Монт-Роял, то ребенок может родиться там.

– Мне все равно где, главное – это произойдет! Все равно! – Он восторженно подбросил веточку в воздух и обнял Бретт, оглашая тишину счастливым криком, который откликнулся эхом с другого берега реки.

Вечером того же воскресенья, девятого апреля, Джордж был в Питерсберге; весь день они занимались тем, что собирали и грузили на две платформы строительные материалы. Проходящая западнее города железнодорожная линия Питерсберг – Линчберг сейчас восстанавливалась для снабжения армии, преследовавшей генерала Ли. Джорджу пришлось встать еще до рассвета и отправиться в сторону Берквилла.

Усталый, он шел к палаткам, предназначенным для офицеров. Где-то в темноте несколько труб, две флейты и барабан заиграли «Боевой клич свободы». Музыку сопровождали крики и свист.

– Нашли время для концерта, – пробормотал Джордж и вдруг отскочил в сторону от внезапно промчавшегося мимо всадника.

– Сдаемся! Сдаемся! – кричал тот.

Из ближайшей палатки вышел голый по пояс офицер со спущенными подтяжками.

– Сдаваться? – недоуменно огляделся он. – Бог мой, а я и не знал, что на нас напали!

– Думаю, к нам это не относится, – с усмешкой сказал ему Джордж. – Слышите музыку? Пойдемте выясним, в чем там дело.

И он пошел дальше на одеревеневших ногах. Офицер натянул на голые плечи подтяжки и поспешил за ним. Вскоре они увидели целую толпу возле палаток. Джордж никак не мог понять, из-за чего шумят эти люди.

– …сегодня после сражения…

– …Серый Лис спросил Гранта об условиях…

– …где-то у Аппоматтокса…

Через час в Питерсберге началась настоящая свистопляска. Это была правда – Северовиргинская армия слагала оружие, чтобы больше не проливать кровь в проигранной войне. Под звездами южного неба Джордж сорвал с себя фуражку и подбросил ее в воздух, а потом с наслаждением глотнул дрянного самогона из бутылок, которые совали ему в руки офицеры и рядовые; он никогда не видел их прежде и знал, что не увидит потом, но сейчас, в этот чудесный миг, они все были лучшими друзьями и самыми близкими товарищами.

В темноте люди палили из пистолетов и винтовок. Большие и маленькие оркестры играли патриотические мелодии. Джордж вдруг подумал, что теперь он наконец-то вернется домой и сможет каждую ночь до скончания века спать рядом с Констанцией и никто этому не помешает. Он принялся отплясывать джигу, сам не понимая почему.

Люди толпились вокруг него, прыгали, плясали, пили, спотыкались, орали… Он выпил еще из бутылки, которую передавали из рук в руки. И еще раз подбросил в воздух фуражку, крича во все горло, как мальчишка.

На радостях он не заметил в темноте выгребную яму, хотя и чувствовал ее запах. К счастью, провалился он только по колено, но и это было неприятно.

Он отмылся на берегу тихой реки Аппоматтокс, а когда вернулся в лагерь, то заметил, что люди уже не подходят к нему так же близко, как раньше. Но он все-таки умудрился раздобыть еще несколько глотков спиртного и, подкрепившись, смотрел на то, что с ним случилось, уже как на забавное довершение этой славной ночи. Ночи, которую они будут снова и снова вспоминать, рассказывать своим женам, возлюбленным, детям и внукам, как, где и когда впервые услышали эту радостную новость. Джордж со смехом представил себе этот будущий разговор, сомневаясь, что сможет быть до конца откровенным:

– Я был в Питерсберге, мы собирали рельсы и костыли для ремонта нового участка военной железной дороги.

– Дедушка, а ты обрадовался, когда услышал об этом?

– Ты и представить себе не можешь насколько!

– А как вы праздновали?

– Я стал отплясывать джигу и свалился в яму с дерьмом…

Глава 132

К концу недели Стэнли в полной мере ощутил утомительное бремя мира. Вашингтонские улицы заполнились пьяными толпами, и дорога, которая прежде занимала десять минут, могла растянуться на час, а то и вовсе стать невозможной. Изабель жаловалась, что праздничная иллюминация в окнах домов и общественных зданий вызывает у нее жуткую мигрень, хотя Стэнли и не понимал, как такое могло быть, если она вечно сидела дома и почти ничего не видела.

Ему уже надоели оглушительные залпы салютов ночи напролет, беспрестанно звонящие колокола, марширующие под окнами оркестры и вопящие толпы черных и белых, которые ходили, где им заблагорассудится, даже в самых лучших районах города. А если добавить к этому постоянную нервозность Стэнтона, который все время твердил о каких-то заговорах с целью убийства Гранта или самого президента, то неделя выдалась по-настоящему мучительной.

Стэнтон хотел, чтобы он занялся делами, связанными с его переходом из военного министерства на новый пост, предложенный Уэйдом. К девяти утра пятницы Стэнли подготовил все папки, но министр был слишком занят, а в одиннадцать умчался в Белый дом на какое-то закрытое совещание. Оно продлилось несколько часов, и все это время Стэнли никуда не уходил. Он проголодался и уже начал чувствовать себя неважно, когда его наконец пригласили в кабинет Стэнтона.

Едва он вошел, то сразу понял, что этот коренастый человек с надушенными усами по-прежнему одержим своими страхами заговора.

– Хотя бы Гранты не поедут к Форду, – сказал министр. – Уже половина дела.

– К Форду? – не понял Стэнли от усталости.

– Да что такое с вашей памятью? – раздраженно воскликнул Стэнтон. – Театр Форда на Десятой улице!

– О… Президент хочет посмотреть на мисс Кин?..

– Да, сегодня вечером. Он, по-видимому, считает, что появиться на публике – его патриотический долг. Не обратил никакого внимания на мои предупреждения. Вот Грант прислушался. Он был только рад поводу выпроводить жену из города и сразу же посадил ее на поезд до Нью-Джерси. – Тяжело ступая, он подошел к окну и сложил руки за спиной. – Какой-то подозрительный день. На этом длинном совещании мы потратили почти столько же времени на обсуждение последнего сна президента, сколько и на разговоры о конкретных шагах по восстановлению Союза.

Странные сны Линкольна были частой темой для вашингтонских сплетен.

– И что на этот раз? – спросил Стэнли, потому что иногда сны повторялись.

– Лодка, – ответил Стэнтон, по-прежнему глядя в окно. – Он видел, как плывет в лодке. Говорит, этот сон всегда ему снится накануне каких-то важных событий. Перед Энтитемом ему снилась лодка. И перед Геттисбергом. Удивительно, что он может описать саму лодку, но не знает, куда плыл. Просто к какому-то неопределенному темному берегу. Это его слова, – пояснил Стэнтон, возвращаясь к столу.

– А по-моему, ничего неопределенного в будущем нет, – заметил Стэнли, когда министр сел. – Война закончилась… – (С этим были согласны все, хотя часть армии генерала Джонстона еще оставалась где-то в Каролинах.) – Впереди нас ждет большая работа по восстановлению, ну и конечно, я надеюсь, наказание бунтовщиков.

– Да, наказание безусловно, – кивнул Стэнтон.

Стэнли улыбнулся, он бы сам с удовольствием поучаствовал в том, чтобы отмерить заслуженной кары каждому бывшему рабовладельцу.

Они быстро просмотрели план действий, подготовленный Стэнли. Стэнтон сделал несколько замечаний – эти отчеты переправить туда, те обязанности поручить тому-то. К радости Стэнли, министр был сильно загружен, а потому нетерпелив. Это позволило Стэнли уйти с работы на два часа раньше, чем он ожидал. Он знал, что следует пойти сразу домой, и все же, даже несмотря на плотно забитые улицы, отправился к Джинни Кэнери.

Оказалось, что это было неудачное решение. Плотских утех в тот день Джинни ему подарить не могла, к тому же постоянно хныкала.

– Милый, ты не хочешь прогуляться со мной вечером? Разумеется, мы не стали бы бродить по улицам, когда вокруг так много пьяных. Я ужасно хочу посмотреть спектакль у Форда. – (Сама она больше не выступала в варьете – предпочитала бездельничать и тратить его деньги.) – Говорят, там будет сам президент с супругой. Ты же знаешь, я никогда не видела миссис Линкольн! Правду говорят, что у нее безобразная фигура и взгляд жуткий?

– Да, ужасный, – подтвердил Стэнли, злясь на то, что Джейн не может сегодня заняться с ним любовью.

– Ты мог бы достать билеты?

– Боюсь, уже поздно. Но даже если бы и смог, нам пришлось бы потратить уйму времени, пробиваясь сквозь толпу в жуткой духоте. К тому же эта пьеса Тома Тейлора старая и дурацкая. Так что вечер получился бы паршивым и очень скучным.

Казалось, будто извращенная природа решила преподнести в этом году черную весну. В конце Пасхальной недели ленты траурного крепа виднелись повсюду – на рукавах пальто и сюртуков, на президентской скамейке в пресвитерианской церкви на Йорк-авеню, на мраморных фасадах общественных зданий. Магазины работали лишние часы, продавая черный креп ярд за ярдом.

Бут[64]64
  Убийца Авраама Линкольна, актер Джон Уилкс Бут, сторонник Юга.


[Закрыть] сбежал. Стэнтон заявил, что следует судить весь Юг. Даже Грант говорил о «крайне жестких» ответных мерах. Готовясь к государственным похоронам, назначенным на среду, галантерейщики выполняли срочные заказы на траурные пелерины и черные розетки. В окнах появились портреты убитого президента. Группы потрясенных, горюющих негров стояли на перекрестках. Выпущенные из тюрем пленные конфедераты выворачивали свои мундиры наизнанку или вовсе снимали их и прятали из страха перед линчеванием.

Ранним утром вторника Вирджилия, со специальным пропуском, добытым для нее Сэмом Стаутом, сумела прорваться сквозь двойные ряды охраны вместе с дипломатами и официальными лицами. Только так можно было попасть в восточное крыло Белого дома.

Медленно продвигавшаяся очередь из желающих проститься с президентом была чрезвычайно длинной. Один из охранников сказал Вирджилии, что снаружи ждет примерно пятнадцать тысяч человек, большинство из которых так и простоит там напрасно до самого вечера, потому что тело президента останется здесь только на один день.

Сколоченный плотниками помост был покрыт черным шелком. Такой же балдахин с белой каймой по краю покачивался над прямоугольным гробом с рельефными серебряными звездами и цветами клевера, украшенный серебряными шнурами с кистями. На серебряной табличке было выбито:

АВРААМ ЛИНКОЛЬН,

ШЕСТНАДЦАТЫЙ ПРЕЗИДЕНТ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

РОДИЛСЯ 12 ФЕВРАЛЯ 1809 ГОДА

СКОНЧАЛСЯ 15 АПРЕЛЯ 1865 ГОДА

Черные драпировки, покровы и накидки скрывали почти все другие цвета, обычные для этого помещения. Все зеркала в обмотанных черным крепом рамах были завешены белыми полотнищами. Ожидая в очереди на выкрашенных черной краской ступенях, которые вели к правой стороне гроба, Вирджилия потуже натянула перчатки и разгладила траурное платье. Наконец подошла ее очередь. Она прошла мимо армейского офицера, напряженно застывшего у гроба, – второй страж стоял с другого конца – и посмотрела сверху вниз на Авраама Линкольна.

Никакие ухищрения владельцев похоронного бюро и никакая косметика не смогли улучшить его грубые, измученные черты. Вирджилия пришла сюда скорее из любопытства, чем по какой-то другой причине, и теперь, всматриваясь в его мертвое лицо, думала о том, что слишком мягкий и снисходительный президент всегда был настоящей угрозой для тех высоких целей, к которым стремились такие люди, как Сэм и Тад Стивенс.

Новый президент, Эндрю Джонсон, такой угрозы представлять явно не будет. Сэм считал его туповатым деревенщиной. Вместе с Беном Уэйдом и конгрессменом Доусом он уже нанес Джонсону визит вежливости, после чего рассказал Вирджилии, как Уэйд довольно прозрачными намеками дал понять новому хозяину Белого дома, чего от него ждет конгресс.

– Мистер Джонсон, я благодарю Бога, что вы здесь, – сказал ему Уэйд. – Линкольн слишком носился с этими проклятыми бунтовщиками, теперь же они получат то, чего заслужили.

Пока продолжались поиски Уилкса Бута, даже умеренные политики и газетчики по всему Северу проклинали за это убийство весь Юг. Намекали на какой-то заговор, поощряемый Дэвисом. Требовали мести, как весело говорил Сэм.

– Отдав свою жизнь, наш дражайший соперник оказал нам безмерную помощь, – сказал он ей.

Теория заговора заинтересовала Вирджилию, но у нее появилась своя, немного измененная версия. В день убийства Линкольна было совершено еще одно покушение. Какой-то громила – то ли Пейн, то ли Пенн – вломился в дом государственного секретаря Сьюарда, нанес ему несколько ножевых ранений и наверняка убил бы, если бы не сын Сьюарда и его помощник. Сразу поползли слухи о том, что были и другие участники заговора. Являлся ли Бут единственным вдохновителем группы? А если его направлял кто-то из радикальных республиканцев в надежде на тот результат, который они и получили теперь, – новые требования южной крови?

Такая вероятность вовсе не исключалась, хотя Вирджилия и полагала, что правды никто никогда не узнает. К тому же правда теперь не имела особого значения, после того, что начало происходить в последние несколько дней. Простые граждане требовали тех же суровых мер, за какие уже давно выступал Сэм.

– Мадам? Вы должны пройти дальше. Многие ждут своей очереди…

Громкий шепот распорядителя, стоявшего внизу, возле наскоро выкрашенных в черный цвет стульев для прессы, привлек к ней внимание. Она вздрогнула и уже хотела обругать невежу, но передумала – место не слишком подходило для сцен.

Кроме того, она была в прекрасном настроении. Вид мертвого президента вызывал у нее радость. Теперь программа фракции Сэма могла пройти с меньшим сопротивлением. Огромное большинство, неожиданно обращенное в другую веру одной пулей, жаждало поддержать эту программу. Вирджилия смерила распорядителя уничтожающим взглядом и медленно спустилась по ступеням помоста с другой стороны. Оглянувшись, она с трудом сдержала улыбку.

Сэм был прав. Умерев, этот уродливый адвокатишка из прерий послужил своей стране гораздо больше, чем при жизни.

Его смерть стала настоящим благословением.