Текст книги "Любовь и война. Великая сага. Книга 2"

Звуков выстрелов уже почти не доносилось. Однако достаточно было и одной пули, поэтому Чарльз предусмотрительно не выходил из-за белой колонны.

– Купер! Купер! – позвал он.

Никто не ответил.

– Купер!

– Чарльз?

Далекий голос подсказал ему ориентир. Они прятались в английском парке у реки. Чарльз прокрался вдоль раскаленной стены, стараясь не касаться ее, обогнул угол дома, осмотрел лужайку.

Никого. Он уже приготовился сделать стремительный рывок, как вспомнил, что должен сообщить важную новость.

– Купер, Каффи мертв! Каффи мертв! Я убил его!

Треск пожара заполнял тишину. Ему никто не ответил, но он знал, что его услышали. Набрав побольше воздуха в саднящие легкие, он отошел от дома и, припадая на раненую ногу, побежал вниз по травянистому склону в сторону Эшли.

Кто-то выстрелил в него. Он слышал, как пуля шлепнула по мокрой траве справа, но выстрел оказался единственным. Когда в саду его окружили знакомые лица, он, даже не успев сказать никому ни слова, упал лицом вниз и потерял сознание.

Весь день они просидели на одном из рисовых квадратов, прислонившись к земляным насыпям, которые удерживали реку, до тех пор пока не приходило время открывать деревянные воротца, чтобы впустить воду на поля. Вместе с семьей Купера, Клариссой и Чарльзом здесь были Джейн, Энди, молоденькая кухарка Сью с двумя ее малютками и Цицерон – страдающий артритом старый раб с седыми кудрявыми волосами. Цицерон каким-то чудом успел набить рисом два больших кармана куртки и ближе к полудню начал раздавать его всем. Это было их единственной пищей.

Все, включая Купера, то и дело начинали говорить, что им хочется вернуться к дому и посмотреть, насколько он пострадал. Самой настойчивой оказалась Кларисса. Но Чарльз твердо стоял на своем:

– Нет, не раньше сумерек. И я сначала пойду один. Нет смысла нам всем рисковать.

Жгут помог, кровь из раны больше не текла. Он все еще чувствовал слабость, но мог не спать. Только хотелось глотнуть немного бурбона, чтобы приглушить боль.

– Посмотри на небо, – добавил он, видя, что Купер собирается спорить. – Оно все скажет лучше всяких слов. – Над насыпью и ровными рядами дубов и пальм, окружавших рисовые поля, поднимался черный дым.

Цицерон, явно расстроенный, какое-то время смотрел на дым, потом поджал губы и сказал, сверкнув глазами:

– А что же случилось с теми парнями, которых мы в караул поставили?

– Ушли, – ответил Купер.

Это было не обвинение, но старый негр разозлился:

– Трусы! Не захотели драться за свой дом…

– Не забывай, они этот дом не выбирали, – проговорил Энди, сидя на корточках и задумчиво рисуя прутиком узоры на земле.

– Презренные слабаки, вот кто они такие. Заячьи душонки. Черные отбросы!

– Не стоит на них сердиться, – сказал Чарльз. – Они знают, что Югу конец и что они получат свою свободу в ту же минуту, когда об этом объявят официально. Зачем им оставаться тут и умирать, когда можно пробежать всего одну милю, ну или чуть больше, и стать свободными уже сейчас? И вот еще что… Тысячи прекрасных, благородных белых парней с Юга сбежали из армии по гораздо менее веской причине. – Он сунул в рот два зернышка риса и стал их жевать.

Необходимость почти весь день оставаться в поле больше всего не нравилась Клариссе. Вскоре после полудня она вдруг расплакалась, потому что не могла уединиться. Джейн наклонилась к ее уху, стала что-то шептать, потом мягко взяла ее под руку и увела через рисовый квадрат за следующую насыпь, где осталась ждать, пока старушка снова не появилась с прежней счастливой улыбкой.

Когда Джейн привела ее обратно, она радостно сказала:

– Как чудесно пахнет воздух! Скоро весна. Разве это не прекрасно?

– Да, – согласилась Юдифь, обнимая ее за плечи. – Это действительно прекрасно.

Энди быстро, почти целомудренно поцеловал Джейн в щеку. Чарльзу показалось, что он расслышал его шепот: «Спасибо тебе».

Днем Чарльз немного подремал. Полузакрыв глаза, он вспоминал обрывки недавней схватки с Каффи и вдруг вздрогнул, сразу проснувшись. В памяти почему-то всплыли совсем другие дни, когда они с Каффи, тогда совсем еще мальчишки лет шести или семи и добрые приятели, дрались только за то, кому достанется удочка. Теперь, когда они стали злейшими врагами, победителю доставалась жизнь. Боже, как же далеко укатилось колесо времени.

Перед закатом Купер снова заявил, что хочет вернуться к дому. Уже больше четырех часов они не слышали выстрелов и вообще никаких необычных звуков. Дым продолжал подниматься к небу, хотя уже и не такой густой.

– Одному туда соваться точно не стоит, – сказал Энди. – Я отправлюсь с тем, кто решит пойти.

– Думаю, лучше нам пойти втроем, – предложил Купер.

Чарльз к этому времени слишком устал, чтобы спорить, поэтому просто пожал плечами.

Безоружные, они осторожно двинулись вдоль берега Эшли. В косых лучах вечернего солнца вода сверкала красно-золотым светом. Они миновали последний рисовый квадрат и прошли через полосу высоких деревьев, отделявших поля от английского сада и прибрежных лужаек. Первым, что они увидели, был сломанный настил и доски на берегу. Причала больше не было.

Бледный Купер облизнул губы и пошел через сад. Шагая за ним, Чарльз увидел на траве осколки двух позолоченных тарелок и порванное платье с наваленной сверху кучей дерьма.

Купер смотрел только на дом.

– Боже милостивый… – прошептал он.

Даже Энди выглядел потрясенным. Чарльзу не хотелось смотреть в ту сторону, но он посмотрел.

Монт-Роял сгорел до самого фундамента. На пепелище виднелись только несколько обрушившихся потолочных балок, черных от копоти, и большая каминная труба, тоже черная, но все еще обвитая лианами глициний.

– Как они могли? – с яростью пробормотал Купер. – Как они могли сотворить такое, проклятые дикари…

– Ты раньше говорил мне, – сказал Чарльз негромко, – что южнокаролинцы сами навлекают на себя войну, потому что очень хотят ее. Теперь мы получили то, что ты предсказывал. Мы звали войну, и она пришла к нам.

Он положил руку на вздрагивающее плечо кузена, а потом, прихрамывая, пошел вверх по травянистому склону. Жар камней чувствовался уже издали. Среди обломков тут и там светились раскаленные угли, словно глаза бесенят. Он медленно обошел вокруг огромной трубы.

Купер и Энди приближались еще медленнее. Чарльз исчез за трубой, и вдруг они услышали, что он хохочет как сумасшедший. Они с тревогой переглянулись.

– Скорее! – сказал наконец Купер, бросаясь бежать.

Они обогнули трубу и выскочили на подъездную дорогу, окруженную деревьями. Несколько балок возле дома еще дымились. Другие сгорели полностью. Чарльз стоял около трупа белобрысого парня, показывая рукой куда-то вдаль и захлебываясь безумным смехом.

Причина его веселья стояла дальше на дороге. Это был лопоухий мул с веревкой вместо уздечки.

– Это мул Каффи! – выдохнул Чарльз между приступами хохота. – Монт-Роял сровняли с землей, зато я получил замену своему коню! Слава Богу и Джеффу Дэвису! Война может снова продолжаться…

Безумный смех так же внезапно прекратился, Чарльз смущенно взглянул на Купера и Энди и отошел к ближайшему дубу. Там он встал лицом к дереву и прижался лбом к стволу, чтобы они не видели его лица.

Глава 128

Воскресным утром второго апреля мистер Лонзо Пердью, его жена и дочери стояли на коленях в боковом приделе церкви Святого Павла, вознося молитву, когда по проходу промчался посыльный и что-то шепнул президенту. Увидев, как глава правительства, уже совсем седой, вышел из церкви неуверенным шагом, мистер Пердью наклонился к уху жены.

– Оборона прорвана, – прошептал он. – Ты видела его лицо? Наверняка так и есть. Нужно как можно скорее собрать вещи и успеть на поезд.

После службы они не стали тратить время на разговоры со знакомыми, а прямиком отправились домой, уложили три дорожные сумки и поспешили на вокзал. Однако оказалось, что отправление всех поездов задерживается, и причины никто не называл. Весь день народу на станции все прибывало, толпы вели себя все более нагло и распущенно, толкаясь и заполняя все платформы и залы ожидания. Все кончилось тем, что мистера Пердью с семьей вытеснили за дверь вокзала.

Они услышали звон стекол на ближайших улицах.

– Погромщики… – вздрогнул мистер Пердью.

– Должно быть, черномазые, – сказала его жена.

К сумеркам окрестные улицы наводнились таким количеством людей, какого мистер Пердью не видел уже много месяцев. С приходом темноты понеслись слухи. Ли оттеснили от Питерсберга и с линий обороны Ричмонда. Его армия беспорядочно отступает на запад…

Терпение людей иссякало. Где-то уже вспыхивали ссоры и даже драки, и, чтобы навести порядок, на вокзал были посланы солдаты, которые не церемонились с гражданскими. А потом раздался первый взрыв.

– Папа! – вскрикнула Клитемнестра, дочь мистера Пердью, цепляясь за своего не менее напуганного отца. – Что они там делают?

– Уничтожают здания. Думаю, это была фабрика Тредегара.

Его дочь Марселина начала громко кричать и нести всякую околесицу, как будто лишилась рассудка, и мистер Пердью без колебаний дал ей несколько пощечин. Это помогло.

К одиннадцати часам уже весь город был залит светом пожарищ. К вокзалу подъехала карета Дэвиса, окруженная вооруженными до зубов солдатами. В дымном свете фонаря мистер Пердью увидел, как президент прошел в здание. Кто-то в толпе сказал, что его ждет поезд на Данвилл.

Мистер Пердью почуял предательство, когда заметил еще несколько известных персон, в сопровождении охраны проходящих в здание вокзала. Он увидел прохвоста Мэллори, который потратил кучу драгоценных долларов на бессмысленные военно-морские проекты; и заменившего Меммингера в министерстве финансов Тренхолма, который приехал в госпитальной повозке; потом появился этот проклятый еврей Бенджамин, холеный и бодрый, как всегда. Эту кучку избранных спешно отправляли в безопасное место, подальше от постоянных взрывов, зарева пожаров, которое становилось все ярче, грабежей и погромов.

– Сейчас будут поданы товарные вагоны специального поезда! – закричал со ступеней вокзала железнодорожный служащий. – Повторяю: вагоны будут открыты, но никакого багажа с собой брать нельзя. Никакого!

Толпа с криками рванулась вперед. Все толкались, били и царапали друг друга, как заклятые враги, пытаясь первыми протиснуться в станционные двери. Мистер Пердью увидел, как недалеко от него упала какая-то маленькая девочка и ее тут же затоптали. Он даже не попытался помочь, потому что упорно тащил свою жену к платформе.

– О Лонзо, как же так? – причитала она. – Без багажа? Но у нас здесь столько ценных вещей…

– Тогда останешься здесь без меня. Девочки, пинайте этих женщин, если они не хотят двигаться!

Так семья отвоевала себе место в поезде, отходившем от Ричмонда в одиннадцать вечера.

Когда поезд с грохотом и резкими рывками медленно тронулся с места, менее расторопные люди, оставшиеся на перроне, начали яростно отпихивать друг друга, пытаясь втиснуться в вагоны, уже набитые до отказа. Мистер Пердью и еще несколько мужчин в их вагоне стояли у открытой двери и защищали свои семьи, пиная по лицам и рукам тех, кто хотел влезть.

Марселина потянула отца за полу сюртука и показала на группу людей на платформе:

– Папа, это же мистер Сальварини с семьей!

– Да, очень плохо… – пробормотал мистер Пердью.

Он потянулся вниз к мягкой женской руке с двумя обручальными кольцами на безымянном пальце, которая, словно какое-то глубоководное создание, вынырнула из толпы и вцепилась в его ногу. Он ухватился за средний палец и выгнул его назад. Когда рука отпустила его, он услышал, как хрустнула кость. Самой женщины он так и не видел.

Толпа постепенно отставала; поезд набрал ход и въехал на эстакаду. Пальто и галстук мистера Пердью превратились в лохмотья. Он был измучен, но счастлив и весьма удовлетворен нетипичным для него проявлением героизма перед лицом опасности.

Вверх по реке темноту озаряли огромные столбы света – это горели другие мосты через Джеймс. «Наверное, и мне надо было пойти в армию», – думал мистер Пердью, когда поезд уносил его в ночную тьму.

Когда солдаты уже покидали город, часть из них, в основном раненые отставники, организовали рейд по правительственным хранилищам на Тринадцатой и Четырнадцатой улицах, поджигая коробки и ящики с официальными документами. Седой мужчина, на вид лет сорока, хотя ему было всего двадцать пять, из любопытства открыл один из деревянных ящиков и воскликнул:

– Эй, да тут что-то новенькое – недоставленная почта!

– Сожги ее, – приказал сержант.

Его брюки, как и у всех остальных, были мокрыми от виски. По улицам, через которые они проходили, текли буквально реки виски. Мародеры громили все.

Седой солдат чиркнул спичкой. Когда несколько писем загорелись, он выхватил их из ящика и с их помощью поджег второй, потом третий и четвертый. Когда пламя разгорелось, он бросил пачку на дощатый пол, уже горячий, и торопливо вышел за дверь.

Глава 129

Перед редакцией «Леджер юнион» мальчишка-посыльный почти каждый час вывешивал сводку телеграфных донесений. Каждая новость с ричмондского рубежа встречалась бодрыми криками толпы, которая постоянно разрасталась.

К полудню понедельника, третьего апреля, радостное волнение привело к остановке работы на заводе Хазардов и долетело до Бельведера, как пожар в засуху. Только Мадлен не захотела принимать участие во всеобщем ликовании и просто ушла в свои комнаты, закрыв дверь.

Она была рада, что конец близок. Фронтовые сводки не сообщали напрямую о том, что генерал Ли оставил свои безнадежные позиции в Питерсберге, на подходе к Ричмонду, но все в Бельведере, как и на заводе и во всем городке, думали именно так. Все чувствовали, что столица Конфедерации скоро падет. И если это означало, что кровопролитие наконец закончится, Мадлен была рада.

Однако та же новость несла с собой и менее приятные обстоятельства. После капитуляции у Мадлен больше не будет причин не возвращаться в Монт-Роял.

Эта мысль была для нее невыносимой, ведь каждый уголок там всегда будет напоминать ей об Орри. И все же она знала, что обязана поехать туда сразу, как только возобновится сообщение с Южной Каролиной. В Вашингтоне уже шли упорные разговоры о том, что вся собственность крупных рабовладельцев будет конфискована, и она должна быть дома, чтобы всеми силами противостоять этому. Ведь если у их любви и мог бы существовать какой-то памятник, то им был бы только Монт-Роял, пусть даже и оскверненный рабством. Поэтому ее непреложный долг – спасти его. Она будет черпать мужество в словах своего отца, который всегда говорил: «Мы все умрем от жизни», и пройдет этот путь до конца, сохраняя дом Орри, где они так недолго были счастливы. Разумеется, если имение еще не разрушено. Северные журналисты постоянно писали длинные статьи о наступлении армии генерала Шермана и «подвигах» его солдат в тылу противника. Каждое слово этих опусов пронизывали такая злоба и такое ликование, что представить Южную Каролину, а особенно Колумбию, в огне было нетрудно.

Но узнать о судьбе Монт-Роял она могла, только приехав туда, а для этого нужно было собраться. Устав рисовать себе картины разрушения, она решила заняться этим не откладывая.

Из кладовой она принесла небольшой сундучок, в котором привезла свои вещи из Ричмонда. Открыв его, она с наслаждением вдохнула аромат кедровых щепок, лежавших на дне. Потом достала из гардероба два платья, которые редко надевала, и, одно за другим, сложила их в сундучок. Когда он был уже наполовину полон вещами, которые тоже редко надевались или использовались со дня ее приезда, взгляд ее упал на полдюжины тоненьких книг на прикроватном столике. Она взяла одну из них, открыла на том месте, где лежала ленточка-закладка, и стала смотреть на строчки стихов, не видя ни слова.

Не надо, предостерег ее внутренний голос. Она закрыла книгу, прижала ее к груди и посмотрела в окно, на освещенные солнцем кусты горного лавра, растущие на склонах холмов. По щекам ее потекли слезы.

«Это было давно, это было давно, в королевстве приморской земли: там жила и цвела та, что звалась всегда…» Вздрогнув, Мадлен опустила голову.

Даже мысленно она не смогла дочитать стихи до конца – слишком много они значили для них обоих. Наклонившись над сундуком, Мадлен положила томик По на аккуратно сложенную шаль и опустила крышку, которая закрылась с тихим щелчком. Больше заниматься сборами сейчас у нее не было сил.

Бердетта Халлоран подготовилась к тому дню, когда победители вошли в Ричмонд. Почти все оставшиеся у нее деньги она потратила на один из старых флагов, которые теперь стоили очень дорого, потому что, как уверяли торговцы, все вдруг захотели их купить. Старый флаг Конфедерации миссис Халлоран сожгла в камине.

В то утро, когда колонна янки торжественно шла мимо ее дома во главе с чернокожими кавалеристами Пятого Массачусетского добровольческого полка цветной кавалерии, миссис Халлоран, затолкав отвращение поглубже, махала им с веранды носовым платком. Многие из ее соседок откровенно рыдали, хотя и не все, однако миссис Халлоран было совершенно наплевать, что эти плаксы подумают о ее поведении.

Теперь их шли уже сотни. Улицу оглашали пение флейт, победная дробь барабанов, смех и ликующие крики солдат армии Севера, шедших под ричмондским небом, затененным дымом пожарищ. Шагающие с краю колонны негры подскакивали к белым, что наблюдали с крылец или из верхних окон домов, отпускали нахальные шуточки и прыгали перед ними в диком танце.

Заметив, что на нее обратил внимание какой-то офицер, миссис Халлоран энергичнее замахала платочком. Быть может, сейчас, привлеченный ее внешностью, вот такой же мужчина остановится возле ее дома и захочет с ней познакомиться. Она ведь должна как-то выжить. И она выживет.

– О, слава Богу, слава Богу! – кричала она, стоя под старым флагом, размахивая платком так энергично, что заболела рука.

Играла она блестяще, по щекам даже потекли слезы, и вскоре полноватый полковник придержал лошадь и медленно подъехал к изгороди из штакетника. Миссис Халлоран тут же бросилась ему навстречу, ожидая, когда он заговорит, пока полковник с улыбкой снимал шляпу.

– Больше никакого рабства и скоро никакой войны, не так ли, капитан?

– Да, похоже, Ли окончательно отступает, – согласился Билли.

Маленькие яркие глаза Пинкни Герберта радостно блестели, когда он связывал бечевкой свернутый ремень для правки бритвы. С тех пор как Билли приехал домой, он растил бороду, но щеки брил регулярно, а старый ремень уже совсем износился, пришлось купить новый.

Прошел примерно час после того, как Мадлен закрылась у себя в комнате; был теплый, ясный день понедельника. Билли шел на поправку. Хотя верхнюю часть тела все еще часто пронзала сильная боль, он справлялся с нею, когда они с Бретт лежали рядом в постели, крепко прижавшись друг к другу. Она даже говорила – с большим удовольствием, – что он никогда не был так страстен во все их недолгие встречи за четыре года супружества. Билли обычно отвечал:

– Это все потому, что я так долго был на армейском рационе. Ну знаешь, кофе, кукурузный хлеб и воздержание.

Он поблагодарил Герберта, взял ремень и сдачу и вышел из темноватой пыльной лавки, пропитанной уютными запахами тканей, крекеров и лука-севка. И хотя в груди снова вспыхнула резкая боль, он чувствовал себя обновленным и радостным, ведь жизнь снова возвращалась в нормальное русло. Поэтому он больше не носил с собой оружия.

Конечно, владелец лавки был прав. Наступало совершенно новое время для всей страны. Тринадцатую поправку к Конституции, уже принятую Конгрессом, сейчас предстояло ратифицировать необходимому количеству штатов. Первым это сделал Иллинойс. Даже жалкий президент Конфедерации признал необходимость перемен, хотя и от отчаяния, как считал Билли, а отнюдь не по убеждению. Дэвис, которого вполне могли повесить по окончании войны – если бы поймали, конечно, потому что любой разумный человек на его месте сбежал бы, – в середине марта подписал закон, позволяющий чернокожим служить в армии. Билли счел этот жест и печальным, и недостойным одновременно.

Изо всех сил стараясь не обращать внимания на нараставшую боль в груди, Билли медленно пошел в сторону редакции «Леджер юнион», чтобы узнать, нет ли еще новостей. Путь его проходил мимо большого пивного салуна, наполненного людьми, которым через некоторое время предстояло тащиться вверх по холму – на заводе Хазардов вскоре начиналась дневная смена. Он пошел дальше по улице, в конце которой находился украшенный флагами вход в вербовочную контору.

За три дома до угла он остановился, увидев странную сцену. Трое грубых мужчин загораживали вход в контору перед широкоплечим чернокожим парнем, стоявшим на улице. На одном из белых был грязный армейский мундир. Билли узнал Фессендена, того самого, который когда-то оскорбил Бретт. На лице черного парня отразилась тревога.

– Катись отсюда, черномазый, – сказал один из троицы.

Он поднял с земли довольно большой камень и со смехом швырнул его в ноги парню. Камень с мягким шлепком упал в дюйме от носка старого потрескавшегося ботинка.

– Да уж, катись обратно на завод и вкалывай, – так же весело подхватил Фессенден и, лениво откинувшись назад, оперся локтями о поручень крыльца. – Боб Ли удирает. Войне скоро конец, и нам не надо, чтобы за нас сражались цветные.

Билли молча стоял у кирпичной стены кафе, закрытого в это время дня. Наклонный деревянный навес над тротуаром скрывал его в густой тени, но чернокожий парень, стоявший лицом к зданию, видел его. А Фессенден с дружками – нет. Всматриваясь в бедно одетого негра, Билли начал машинально водить большим пальцем по промасленному ремню для бритвы.

Парень был очевидно напуган, но все же сказал, судорожно сглотнув:

– Мне не нужны неприятности. Я просто хочу записаться, пока можно… – И сделал шаг вперед.

Молодой прыщавый хлыщ рядом с Фессенденом вдруг что-то выхватил из кармана клетчатых штанов. Раздался щелчок – и негр замер при виде длинного лезвия складного ножа.

– Слыхал, что тебе солдат сказал? Никакие черномазые из этого города армии Соединенных Штатов НЕ НУЖ-НЫ. Так что разворачивайся и вали назад в свою хибару, парень, или куски твоих черных яиц здесь в грязи еще неделю собирать будут. – Он помолчал. – Эй, ты что, не слышишь? Даже стоять не смей здесь, когда белый человек…

– Пропустите его.

Голос, раздавшийся из темно-синей тени, заставил всех троих хулиганов развернуться. Билли вышел на освещенный солнцем тротуар и остановился почти рядом с дверью конторы. Он не видел, кто там внутри, но они явно не решались вмешиваться. Какой же я болван, подумал Билли, сообразив, что безоружен. Фессенден, единственный из троицы, узнал его:

– Эй, Хазард, не лезь не в свое дело!

– Он имеет право записаться, если хочет.

– Право? – загоготал парень с ножом. – С каких это пор черномазые имеют какие-то…

– Пропустите его! – перебил его Билли уже громче.

– Пошли его куда подальше, Лют, – буркнул третий мужчина.

Фессенден почесал щетинистый подбородок и пробормотал:

– Черт, не могу я, парни. Он такой же солдат, как и я, тоже ранен был.

– Я слышал, тебя ранило в задницу, – сказал Билли, – когда ты удирал.

– Ах ты, сукин сын! – взвизгнул Фессенден.

Но первым на Билли бросился прыщавый парень с ножом. Билли быстро попятился к стене, сорвал бечевку с нового ремня, развернул его и со всей силы хлестнул нападавшего по лицу.

– Вот черт… – Тот с визгом выронил нож; от брови до подбородка набух багровый рубец – толстый ремень распорол кожу до крови.

Рана Билли начала пульсировать под плотной повязкой. Внезапно закружилась голова. Согнувшись, но в то же время наблюдая за Билли, прыщавый наклонился за ножом. Билли пинком отшвырнул нож с деревянного тротуара на пыльную дорогу. Фессенден, пожирая его яростным взглядом, обиженно вздохнул:

– Твою мать! А потом ты еще заявишь, что этот ниггер может голосовать… совсем как белый.

– Если ему разрешили умереть за правительство, думаю, он имеет право голосовать за него, тебе так не кажется, Лют?

– Охренеть! – Фессенден презрительно фыркнул и покачал головой. – Что там с тобой сделали в армии? Ты стал просто каким-то гребаным радикалом!

Билли и сам был удивлен не меньше. Он никогда не думал о том, что сказал сейчас, но, вероятно, эти мысли уже давно зрели в нем, и вот теперь особый случай потребовал, чтобы они вышли наружу. Он хлопнул себя ремнем по ноге:

– Радикалом? Что ж… пусть будет так.

Он посмотрел на прыщавого оболтуса и громовым голосом, в лучших традициях старшекурсников Вест-Пойнта, рявкнул:

– А ну, пошел вон отсюда, недоносок! – И взмахнул ремнем. – Это приказ!

Прыщавый не стал медлить и умчался, как олень, едва не сбив с ног Пинкни Герберта, наблюдавшего за всей сценой у дверей своего магазина.

– Можешь входить, – сказал Билли чернокожему парню.

Тот шагнул в сторону Люта Фессендена. Уже проходя мимо, он не ускорил шаг, хотя и шел достаточно уверенно, однако Фессенден лишь наблюдал за ним и, когда парень подошел к двери, отвернулся, не переставая сокрушенно качать головой. Прежде чем зайти внутрь, негр с улыбкой взглянул на Билли.

– Спасибо вам, сэр, – сказал он и исчез за дверью.

Билли поднял ремень, чтобы снова скрутить его. От этого неожиданного движения второй приятель Фессендена заметно вздрогнул. Чувствуя легкую вину, Билли все же воспользовался моментом и начал нарочито медленно тянуть ремень через левую ладонь. Приятель Фессендена отступил подальше.

– Всего хорошего, джентльмены! – снова командным тоном рявкнул Билли.

Испуганный парень подпрыгнул на месте и схватил Фессендена за руку.

– Да отстань ты, чтоб тебя… – Фессенден отмахнулся от него, и двое посрамленных белых быстро скрылись за углом.

Ай как стыдно, сказал себе Билли. Просто непростительно стыдно. Чтобы умерить чувство вины, пришлось вспомнить, что эти двое получили по заслугам.

Пинкни Герберт выбежал на тротуар, чтобы пожать ему руку. О своей ране Билли почти забыл. Он чувствовал себя до безобразия счастливым, гордым собой и – самое главное – живым.