Текст книги "Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории"

В Гатчине не множество дворцов, как в Петергофе, а только один громадный дворец. Представлены там Павел I, Николай I, Александр II и Александр III. Александр I, естественно, не чувствовал никакой симпатии к любимой резиденции, созданию Павла I, и Александра I поэтому в Гатчине вовсе нет и не было. Николай I приезжал в Гатчину на время Красносельских маневров. Александр II приезжал сюда охотиться. Александр III, так же, как и Павел I, не только подолгу живал в Гатчине, но предпочитал Гатчину всем прочим местам жительства. Николая II в Гатчине опять нет. Значит – хронологический охват Гатчинского дворца ограничивается столетием с небольшим; за это столетие есть пустые и полупустые промежутки времени; от тех эпох, когда Гатчина была в фаворе, там сохранилось множество интереснейшего показательного материала, который стоит того, чтобы его изучать и показывать во всех подробностях. Ясно, что в Гатчине нужно применить какие-то совсем другие экспозиционные методы, нежели в Петергофе.

Прежде всего, тут нельзя вести одну сквозную экскурсию, как в Большом Петергофском дворце: и потому, что тут будут хронологические скачки, которые для экскурсантов-неисториков очень опасны, и потому, что при сквозной экскурсии, которая сколько-нибудь использует наличный исторический материал, на осмотр дворца потребуется столько времени, сколько ни один человек не в состоянии напрягать свое внимание, – не менее 3 или даже 4 часов. Но дворец-то один! Значит, надо его искусственно разбить на несколько дворцов, показ разделить на несколько совсем отдельных экскурсий, для того, чтобы Гатчинский дворец стало возможным использовать в качестве музея. Иначе он всегда останется реликвиею.

При определении тем нужно считаться еще с одним обстоятельством: Гатчина отстоит сравнительно далеко от Ленинграда (45–46 км) и имеет с ним очень дурную железнодорожную связь (70–80 минут езды по Варшавской или 80–85 минут по Балтийской жел. дороге), а потому экскурсанты не в большом количестве ездят в Гатчину – все предпочитают более близкое к городу Детское Село (23 км в 28–30 минут). Привлечь посетителей Гатчина может только при условии, что экспозиция представит совсем особый интерес и для самих экскурсантов, и для Политпросвета.

Гатчинский дворец состоит из трехэтажного главного корпуса и двух «каррэ» (Кухонного и Арсенального), которые с трех сторон обрамляют обширную прямоугольную площадь. Главный корпус содержит в нижнем этаже личные покои Павла I, в среднем парадные его залы; Кухонное каррэ ничем не замечательно, кроме только церкви в северо-восточном углу; в нижнем этаже Арсенального каррэ жили Николай I и Александр II, на антресолях помещались личные квартиры Александра III и его детей, в верхнем этаже сохранились парадные комнаты Александра III; весь третий этаж Главного корпуса и коридоры и галереи Арсенального каррэ увешаны бесчисленными портретами русских и иностранных деятелей XVIII и XIX веков. Ко всему этому надо добавить, что Главный корпус выстроен Екатериной для графа Орлова, а потом переустроен ею же для Павла I, и что оба каррэ целиком принадлежат Николаю I. Вот и все, что есть в Гатчинском дворце, если не считать чудесный, обширный парк с его огромными Серебряным и Белым прудами (во времена Павла I на них маневрировал особый флот!) также за объект музейной экспозиции, представляющий особую показательную ценность.

Сохранность разных частей Гатчинского дворца разная. Безупречно сохранились Павловские комнаты и залы: после Павла осталась вдова, которая приняла все меры к тому, чтобы все в мелочах оставалось таким, каким было в момент убийства императора, Александр I не имел ни малейшего желания прикасаться к тому, что принадлежало Павлу I, а для Николая I Павловское убранство было уже реликвией, которую надо было беречь именно как память, как экспонат. Чрезвычайно сильно пострадал Николай I: часть его квартиры в нижнем этаже была превращена в приемные залы Марии Федоровны, супруги Александра III, и теперь опустошена, так как мебель Марии Федоровны, как «не стильная», пошла в продажу; в комнатах детей Николая I Александр III устроил свои парадные покои; в прочих комнатах Николая I, не вовсе уничтожая их убранства, устроился Александр II («Арсенальная зала»); так что, собственно говоря, в подлинном виде от Николая I сохранились только его три «военных кабинета». Квартира Александра II в нижнем этаже, примыкающая к квартире Николая I, стоит не тронутая, но она, как и все оставшееся от этого императора, лишена значительности. Великолепно сохранились, со всеми мельчайшими предметами убранства, на антресолях – личные комнаты Александра III, а в верхнем этаже – его же приемные официальные залы. Наконец, парк запущен, но не составит большого труда восстановить и «собственный сад», непосредственно примыкающий к личным комнатам Павла I, и «голландские» верхний и нижние сады, разбитые перед окнами Николая I, и привести в порядок большой английский парк и его продолжения – Сильвию и Зверинец.

Таковы материалы, которыми музеевед распоряжается в Гатчине, и из которых он должен извлечь все, что можно извлечь. В настоящее время за эту работу взялся И. И. Галич⁷⁴. Намечается следующая планировка.

Портретная галерея… В Гатчинском дворце нетрудно освободить от остатков (распроданного Госфондом) бытового убранства хоть целый этаж Арсенального каррэ, длиннейший ряд зал, комнат, коридоров, и развесить по стенам в хронологическом порядке все те бесчисленные портреты, которые в Гатчине скопились. Систематика получится блестящая – но каковы будут последствия? Да такую портретную галерею показывать будет невозможно, потому что нет ничего более утомительного, чем однообразный набор предметов: у посетителя будет рябить в глазах от лиц, мундиров и лент, он просто перестанет слушать имена и даты и биографические факты – к чему? Портретную галерею, ясно, надо использовать в общих экспозиционных целях, но отнюдь не как самодовлеющее целое, а как материал для тематической экспозиции. Наличие собрания портретов, в связи с уже подчеркнутою выше необходимостью четко разбить показ дворца на несколько совершенно отдельных эпизодов, определяет всю планировку экскурсии.

Тема первая: Павел I – император. Надо сказать, что нет ничего труднее для показа, чем Павел I: чудачества этого безумца сделали его притягательным центром для всевозможных анекдотов, а трагическая погибель застряла в памяти даже таких людей, которые историческими знаниями вообще не блещут. Другими словами: личность Павла, рисующаяся воображению под видом всевластного и злого шута, заслоняет исторический процесс. В целях пропаганды здравого исторического материализма с таким представлением о Павле нужно энергично бороться: не цари делают историю, а история делает царей. Личное чудачество и безумие Павла определяют собою, как он делал то, что делал; но делал он не то, что ему взбрело на ум под влиянием случайного стечения обстоятельств или болезни, а то – и только то, что объективно было необходимо по ходу исторического процесса. Мы уже видели, что в 80-х годах XVIII в. произошел некоторый перелом в развитии русской общественности: кончилась сословно-аристократическая фаза, началась какая-то иная, новая жизнь, появляются новые люди в руководящей роли, пробуждаются новые общественные слои. Павел погиб не от руки соперника, как Петр III, и не по прихоти преторианцев-гвардейцев: убийство Павла есть акт социальной контрреволюции, совершенный побежденной кастой, и кристаллизовавшиеся вокруг его имени «жестокие» анекдоты имели назначение оправдать личным безумием царя это цареубийство, совершенное дворянством. Музейный показ Павла I имеет целью разрушить дворянскую легенду о Павле-шуте и продемонстрировать Павла-императора. Этого нельзя сделать в Павловске, роскошном и романтическом; это можно сделать только в Гатчине, излюбленной резиденции Павла, где он не мечтал и наслаждался, а жил и страдал и работал – готовился стать императором и «служил» императором.

Для того чтобы понять анекдотического Павла, достаточно рассмотреть его портрет: маленький курносый уродливый человечек с короною набекрень, в страшно чванной позе, в страшно пышном маскарадно-царском одеянии и с комически-импозантным выражением на лице. Все несчастное, оставившее неизгладимые следы, детство этой жертвы неумеренной нежности Елисавет Петровны и ненависти Екатерины II достаточно объясняет характер анекдотического Павла. Тут не надо никакой дополнительной экспозиции – разве что несколько портретов: Елисавет Петровны, Екатерины, Панина или еще кого-нибудь. Но чтобы понять и оценить по достоинству Павла-императора, надо дать себе отчет в общем ходе русской истории за XVIII век. Вот тут нам может пригодиться портретная галерея Гатчинского дворца: в верхнем – сейчас пустом – этаже Главного корпуса мы должны показать эту историю правящих верхов XVIII века в лицах. Осмотр Павловских зал нужно начинать именно с этого верхнего этажа, где, кроме русских предшественников и современников, найдут себе место также и иностранные современники Павла I – прежде всего его знаменитый австрийский аналог Иосиф II (1780–1790), типичный представитель «просвешенного абсолютизма», в интересах торговли и промышленности стремившийся к бюрократизации государства и боровшийся с привилегиями дворянства и церкви, и сестра Иосифа Мария-Антуанетта, погибшая на эшафоте королева Франции. Все эти портреты позволяют наглядно показать исторические условия и предпосылки, среди которых пришлось действовать Павлу I.

Отсюда надо спуститься в официальные залы среднего этажа. Теперь Павел I – с его высокоторжественными тронными залами, с его парадными спальнями, с его роскошными гостиными, в которых красуются бесценные гобелены, – уже не будет казаться смешным. Несоответствие природных данных, физических и умственных, той исторической задаче, которую он, разумеется, ясно не осознает, но которую чувствует всем своим существом и пытается разрешить всеми своими поступками, усугубляет трагическое, а не комическое, впечатление, которое остается от парадных зал Павла. Вся роскошь этих зал – какая-то напряженная: она не украшает жизнь (как в Павловске), а только должна импонировать. В течение всей своей жизни Павел не покоился на розах – и не давал покоиться другим; сам «служил» – и заставлял «служить» других.

Наконец, вниз, в личные комнаты. Без них не будет вполне убедительного образа. Тут – портрет Петра I, портреты французского короля Генриха IV (трижды: гипс, мрамор, гобелен) и его министра Сюлли (дважды: мрамор и гобелен), мраморная статуэтка мальчика, несущего каменную глыбу, о которой выше была уже речь. Тут тесная спальня с походною складною кроватью, тут кабинетик с любимыми книгами (опять: Сюлли!), тут рядом знаменная, кордегардия, будка для часового… Павел остается императором даже у себя «дома», даже в свободное от служебных занятий время, даже в халате.

Экскурсант, который внимательно прошелся по всем трем этажам Главного корпуса, заслужил того, чтобы мы его пожалели, наконец, и дали ему отдохнуть. Кстати тут есть выход наружу – в «собственный садик» Павла: цветочные клумбы, затейливые трельяжи, высокая терраса, с которой открывается прекрасный вид на Карпий пруд. Лучше всего отпустить экскурсанта вовсе в парк – пусть гуляет на свободе.

Тема вторая: Гатчина как штаб-квартира николаевской военщины. Выше уже было сказано, что от времен Николая I остались построенные при нем два «каррэ» и убранство нескольких комнат в нижнем этаже «Арсенального каррэ» – столовая, ванная, спальня и «военные кабинеты». Нечего и думать о том, чтобы тут восстанавливать полный бытовой ансамбль. Да это и не нужно: бытовых ансамблей Николая I предостаточно в Петергофе, и никаких дальнейших Николаевских спален нам вовсе не нужно. Совершенно ясно, что надо доделать то, что начал Александр III, и ликвидировать и столовую, и ванную, и спальню – несмотря даже на то (или: потому), что досужие люди проследили на половике спальни особую стоптанность вдоль стен и рассказывают – шепотом! – легенду о том, как Николай I зимою 1854 г. тоскливо и в полном отчаянии метался перед смертью по спальне и сам стоптал половик… Наличие «военных кабинетов» и Арсенальной залы, в которой наслаивается на Николая I Александр II, точно указывает, какая тема должна быть разработана в Гатчине.

Экскурсанта надо ввести в Николаевскую половину через тот самый, конечно, подъезд во дворе Арсенального каррэ, которым пользовался и Николай I. Экскурсант попадет в переднюю и камердинерскую (и тут же, что не лишено практического значения, есть уборная), а через них в опустошенные и обезличенные личные комнаты. Во всей анфиладе нужно развернуть тематическую экспозицию, которая представит, прежде всего, в документах, чертежах и старинных акварелях всю строительную историю Гатчинского дворца – от замка Гр. Орлова до казармы Николая I; здесь же можно выставить акварели Гау, воспроизводящие Николаевское убранство тех комнат, куда мы вводим экскурсанта. А затем должна идти портретная галерея деятелей Александровского и Николаевского времени, данные об организации армии от Павла I до Николая I, данные о Красносельских лагерных сборах и маневрах (в 15–20 км от Гатчины). Тогда станет вполне понятным тот, уже подлинный, «военный» кабинет, куда мы в дальнейшем попадаем: на стене в глубине комнаты огромное полотно – Павел I на коне в сопровождении целой толпы генералов (картина слывет под названием «Павел I и его убийцы», так как среди свиты нетрудно узнать Александра I, Зубова, Палена и др.), у другой стены символическая (ибо рядом была вполне оборудованная спальня императрицы, а на антресолях, на которые тут же ведет винтовая лестница, была устроена настоящая спальня императора в непосредственном соседстве с комнатами фрейлины Нелидовой) походная кровать, посередине комнаты суровый большой письменный стол, покрытый куском зеленого сукна, и почти никакой мебели – тут не сидели, а стояли. Николай I играет «в поход».

Затем еще две комнаты, убранные также скупо и сурово, как и большой кабинет. На стенах – все одинаковых размеров и в одинаковых обрамлениях – сплошные ряды картинок, изображающих российские военные формы обмундирования. Тут некогда дежурили адъютанты и ординарцы. На всем этом материале легко подвести посетителя вплотную к катастрофе Крымской кампании, которая была роковой и для Николая I, и для всего Николаевского режима. С этим мы вступаем в Арсенальную залу.

Арсенальная зала – одна из наиболее благодарных для показа частей всего Гатчинского дворца. Собственно говоря, это даже не одна зала: ее своды опираются на два ряда столбов, которые ее делят на три нефа; только один средний неф – сплошной во всю длину залы, а боковые кое-где перегорожены, так что распадаются на комнаты, которые не имеют четвертой стены, будучи открыты со стороны среднего нефа. Как показывают акварели середины века, отделка Арсенальной залы была (или, может быть, была задумана только – я этого не знаю) в примерно том же нарочито-строгом и простом стиле, в каком выдержаны «военные кабинеты». Николай I тут, у себя во дворце, играл «в лагерь».

Александр II превратил Арсенальную залу в сборную для своих охотничьих экскурсий. Наша вторая тема переходит в третью: Гатчина как средоточие царской охоты. Повсюду, где только можно было их приладить, появляются охотничьи трофеи – рога убитых оленей и лосей, чучела волков и медведей. На стенах развешиваются бесчисленные акварели венгерца Зичи, бытописателя Александровских охот. Тут же выставляются разные диковины – магнит, который поддерживает пятипудовый якорь, разработанная во всех мельчайших подробностях модель корабля. Тут же и забавы – качели, полированная горка для съезжания на «собственных подушках», маленькая, но вполне оборудованная сцена, два заводных органа со множеством валов для разных музыкальных номеров (эти органы немного позднее получат широкое распространение во всех трактирах столицы), мраморная голая женщина в позе, «полной неги», которую можно рассматривать во всех поворотах (Александр II был любитель «клубнички»)… Явно, в Арсенальной зале с воцарением Александра II закипела совсем новая жизнь, жизнь совсем нового типа, которая была положительно невозможна при Павле I, при Александре I, при Николае I: произошел перелом, появился царь нового образца.

Этот царь нового образца предстает перед нами в Гатчине в виде страстного охотника, как он в разных других видах проявляется в Петергофском Фермерском дворце и в Детскосельском Большом дворце. Его личные комнаты в Гатчине будут непонятны, если, прежде чем ввести в них посетителя, мы не дадим в дополнительной экспозиции исчерпывающие данные о царской охоте, поглощавшей ежегодно громадные суммы и занимавшей целый штат не только низших, но и очень высокопоставленных служащих (оберегермейстера, егермейстеров и т. д.). Царскую охоту, кроме как в Гатчине, показывать негде, равно как нигде нельзя так хорошо показать Николаевскую игру «в солдатики», как в Гатчине, – и думается, что ради этого показа стоит сохранить Николаевскую и Александровскую половины как экскурсионные, а следовательно – экспозиционные темы.

Четвертая тема: Гатчина как убежище Александра III. В глубине двора Арсенального каррэ экскурсант входит в вестибюль парадной Николаевской лестницы, поднимается до антресолей и вступает в длинный – днем полутемный, а вечером скудно освещенный редкими электрическими лампами – коридор с однообразными низкими дверями по обе стороны. Стены коридора увешаны наклеенными на картон картинками, вырезанными из популярных иллюстрированных журналов 80-х и 90-х годов и другими «художественными произведениями» того же калибра. У первого поворота коридора – вход в интимные, т. е. жилые комнаты Александра III. Комнаты небольшие, кроме спальни, низкие и, главное, до такой степени заставленные всевозможной мебелью, заваленные фотографиями и безделушками, что продвигаться по ним, ничего не задев, даже малочисленная экскурсия может с трудом. Чисто технически эти комнаты представляют почти непреоборимые препятствия для показа – а не показывать их или не показывать их именно во всех подробностях было бы чрезвычайно жаль: здесь в этом мещанском тепле и уюте, здесь в этой тесноте и дешевке только и становится понятной общественность последних двух десятилетий XIX века, породившая Александра III и не только терпевшая его черносотенно-реакционный режим, но поддерживавшая этот режим, олицетворяемый Победоносцевым, Иоанном Кронштадтским и другими, в разных областях деятельности им подобными.

Показать непременно надо, а вводить людей никак нельзя. Я не вижу иного способа разрешения дилеммы, как раздвинуть комнаты и создать между ними пустые промежутки, где бы могли сгрудиться экскурсанты, чтобы, в каждую комнату одновременно через три двери, с трех разных сторон, не заходя заглядывать и видеть все то, на что будет обращать внимание экскурсовод. Это возможно потому, что в некогда густозаселенных антресолях в неприкосновенном виде комнаты детей Александра III не сохранились, и комнат, следовательно, в нашем распоряжении сколько угодно. А по другую сторону коридора, в более тесных помещениях, где когда-то жили адъютанты, фрейлины и прочая дворцовая челядь, можно дополнительно экспонировать все те материалы, которые будут признаны нужными для впечатляющего освещения царствования Александра III.

Из жилого кабинета Александра III на антресолях нужно по винтовой лестнице (она достаточно для этого широка и удобна) подняться в его официальный кабинет, где он функционировал как император. Если свою квартиру на антресолях Александр устроил как раз в тех комнатах, где когда-то его дед имел свою личную спальню и где жила фрейлина В. Нелидова, то свои официальные покои он устроил там, где жили дети Николая I. Поднимаясь по винтовой лестнице, надо обратить внимание экскурсантов на то, что эта лестница находилась, конечно, в исключительном или почти исключительном пользовании лично Александра III: из своих антресолей он по ней спускался вниз в «военный кабинет» Николая I и, через него, в Арсенальную залу, где резвились дети, или в гостиные Марии Феодоровны и в столовую; и по той же винтовой лестнице он поднимался вверх непосредственно в свой парадный кабинет… декорирована лестница в нижнем своем отрезке «художественно украшенными» меню (т. е. расписаниями кушаний) особенно, очевидно, понравившихся императору обедов, а в верхнем отрезке бесчисленными женскими портретами, без обрамлений повешенных картинка к картинке, целая галерея «граций» – экскурсант, который помнит по Петергофскому Большому дворцу или по Гатчинскому Павловскому корпусу, как императоры XVIII в. понимали подобные «галереи граций», оценит сразу всю дистанцию огромного размера, отделяющую Александра III от Екатерины II и Павла I. Александр III ни в какой области – и менее всего, может быть, в области художественных вкусов – не идет не только во главе, но и сколько-нибудь в уровень со своим временем.

Официальный кабинет Александра III и идущие за ним (с точки зрения тех лиц, которых царь принимал, – предшествующие ему) комнаты уставлены очень дорогой, подлинно ампирной, но разрозненною мебелью, которая сюда частью была привезена из Таврического дворца, частью куплена у какого-то частного лица. Все эти – частью прекрасные – вещи никак не согласованы одна с другою и с картинами и гобеленами на стенах, с богато переплетенными томами дешевеньких иллюстрированных журналов, разложенными по столам для развлечения ожидающих «высочайшего приема». По пестроте и безвкусию официальные комнаты Александра III не имеют себе равных – они похожи на какие-то аукционные залы; но сам-то Александр III, устраивая их, желал, очевидно, поразить своих гостей царственною роскошью. Александр III хотел играть «в императоры», но ему это не удалось.

Из официальных приемных Александра III, отнюдь не задерживаясь в Китайской и Японской галереях, мы должны пройти к парадной лестнице Николая I, мимо прекрасного бюста работы Витали, через весь парадный этаж Павла I, через Чесменскую галерею, вниз по лестнице, ведущей в «Кухонное каррэ». Непосредственный контраст всего того, что экскурсант уже знает из прежних осмотров и теперь припоминает, быстро проходя в церковь, с тем, что он только что видел у Александра III, должен произвести сильное впечатление даже на наименее подготовленных людей: вырождение царской власти и вырождение ее носителей, выхолощенность и призрачность самодержавия конца XIX века станут очевидными даже для слепых.

Попав на нижнюю лестничную площадку, мы можем подняться двумя новыми лестницами – справа и слева – в церковь. Церковь эта была построена Николаем I в каком-то фантастическом «византийском» или «романском» стиле; она – изящная и светлая, с оштукатуренными и слегка окрашенными сводами и стенами. В эту церковь впоследствии внедрился Александр III: стены были обиты красным сукном и сплошь увешаны дешевыми (хотя иногда и в очень дорогих окладах) иконами и пасхальными расписными яйцами из папье-маше – подношениями разных верноподданных. Существует намерение разбить эту церковь по длине на две строго симметричные половины, одну из них восстановить в том виде, который она имела при Николае I, а другую в том, какой ей придал Александр III. Правда, оклады с икон, если они были из драгоценного металла, давно сняты и пошли в госфонд, так что Александровская половина церкви после реставрации получит несколько менее богатый вид, чем какой она имела лет тридцать тому назад, но пестрота и безобразие будут подлинные. Благочестивые люди придут в ужас от такого противопоставления Николаевского благочестия «под Европу» и чисто азиатского благочестия Александра III; строгие стилисты, которые полагают, что вещи существуют не ради людей, а ради себя самих, будут негодовать по поводу столь неприемлемой «эстетически» комбинации… но ведь мы устраиваем музеи не для богомольцев и не для стилистов, чтущих память Александра III, а для советской общественности. Советского экскурсанта мы не можем лучше научить, какой путь пройден самодержавием за вторую половину XIX века, чем вот таким противопоставлением, синтезирующим все, что он увидел в Арсенальном каррэ. Под впечатлением этого синтеза мы его прямо из церкви выпускаем во двор Кухонного каррэ на свободу – пусть гуляет дальше один и передумывает все виденное.

Петергофом и Гатчиной не исчерпываются ни наличные в Ленинграде и его окрестностях дворцы-музеи, ни, тем менее, дворцы-музеи и музеи быта, имеющиеся в разных местах СССР. Мы остановились на Петергофе и Гатчине, чтобы показать все возможное разнообразие тем и методов показа материала. Каждому музееведу, устраивающему где бы то ни было какой бы то ни было историко-бытовой музей, придется, так же как и петергофским и гатчинским музееведам, вырабатывать в соответствии с наличествующим в каждом данном случае особым материалом свои особые темы и свои особые методы экспозиции. Важно во всех случаях одно: чтобы музеевед не насиловал вещей и чтобы он не был в плену у своих вещей.

Если он начнет насиловать материал, он может погубить все свое дело. Пытаясь извлечь из вещей то, чего в них нет, он начнет сочинять диаграммы, схемы, таблицы и подсказывающие плакаты – и посетитель, который пришел смотреть и которому вместо этого предлагают читать длинные тексты или слушать лекцию по политэкономии или по социологии, сбежит от экскурсовода. Как часто экскурсант ропщет на все эти ужасные «объяснения», которые вовсе не помогают понять то, что видно, а содержат множество совсем постороннего, внутренне с вещами не связанного материала! Как часто экскурсант мирится с таким «показом» только потому, что «без этого, видно, нельзя»!

И хорошо еще, если стена щитов с диаграммами, схемами, и пр. только приводит в уныние экскурсанта: вещи, в конце концов, все-таки будут сохранены, показаны и сделают свое дело. Но бывает, что неумелое использование вещей в конец компрометирует все учреждение. Вот весьма актуальный пример.

В западном крыле Детскосельского Александровского дворца имеется целая анфилада комнат, в которых Александр III жил, будучи еще наследником престола; в этих комнатах родился Николай II. В Детском Селе имеется также Сельскохозяйственный Институт, расположившийся в Феодоровском городке, в непосредственном соседстве с Александровским дворцом. Институт этот, может быть, действительно нуждается в еще большем расширении своих владений, а может быть – просто, по-русски, привык к экстенсивности владений… я этого не знаю и судить не берусь. Как бы то ни было, Институт возбудил дело о передаче ему Александровского дворца. Ему отказали: хотя Александровский дворец и не музеифицирован, а только консервирован, но сто лет истории Российской империи, которые в нем потенциально имеются, пересилили все домогательства агрономов. Тогда они сжались и потребовали отвода именно только что упомянутого западного крыла, в котором, кроме комнат будущего Александра III, параллельно им, по другую сторону широкого коридора, имеются совсем никому не принадлежащие, отделанные по-английски в 90-х годах XIX века для гостей («Запасная половина») комнаты. Предположите, что защитники интересов музея вздумали бы утверждать, что нельзя трогать «исторических» комнат Александра III, потому что тут можно и нужно развернуть показ императора Александра III! Политпросвет просто расхохочется, и вопрос будет решен сразу, окончательно и совсем не так, как хотели бы музейщики. Да тут нет никакого императора Александра III! Александра Александровича устроили в комнатах, в которых когда-то жили Александр I, а позднее Николай I: высокие, просторные, не комнаты, а залы, расположенные анфиладою (чтобы получить кабинет, который соответствовал бы его вкусам, Александр Александрович велел заложить большую дверь из столовой в кабинет и пробить маленькую подальше от окна), во всей меблировке только намечается теснота и «уют» (в кабинете, в гостиной императрицы), вазочек и прочих безделушек ограниченное количество, на стенах картины, а не вырезки из иллюстрированных журналов и не приложения к «Ниве», фотографии родственников почти отсутствуют – ничего характерного, ничего интимного, ничего такого, к чему бы дополнительная экспозиция могла прицепиться без явного насилия над вещами! Конечно, кто хорошо знает Александра III по Гатчинскому и Аничковскому дворцам, тот его угадает и в Детскосельских комнатах: тут уже есть два гигантских дивана («тахты»), на каких так любил валяться Александр III, тут есть разрозненные великолепные экземпляры ампирной мебели, которые, ни к селу, ни к городу, стоят в таком окружении, к которому они решительно не подходят (например, чудесное бюро в столовой!), тут есть дикие сочетания кресел, стульев, шкапов, принадлежащих к разным гарнитурам, стилям, эпохам (точно в аукционном зале!)… Что же? Ради показа всего этого сохранять покои будущего Александра III и не давать Сельскохозяйственному институту помещения, в которых он, по-видимому, нуждается, хотя и занял уже все здания Феодоровского городка? Резолюция может быть только одна: ликвидировать обстановку Александра III и, вместе с нею, конечно, и обстановку запасных комнат, совершенно ничем не замечательную.

Стиль Александра III характеризуется полным «бесстилием». Мы о «бесстилии» говорили выше по поводу Николая I, но там это было явление другого порядка: эпоха Николая I имела очень определенное чувство выдержанного стиля, но только не имела своего стиля. Александр III именно выдержанного стиля не понимает и любит хаотически-безразличное сопоставление вещей совершенно различных и стилистически непримиримых. Такого рода «бесстилие» возможно только там, где есть неразбериха – экономическая, социальная, бытовая, в так называемые «эпохи безвременья». Какая-то фаза русской истории приходит к концу в последние десятилетия XIX века; формы самодержавия еще по инерции сохраняются, но их сохранение возможно уже только насильственное; надо искать опоры в каком-то новом классе, который бы сумел взять власть и цепко ее удержать. Дворянство, как класс, разложилось и разорилось; разночинная интеллигенция не есть класс; но настоящей крупной буржуазии еще нет. Александр III взял курс на «православие, самодержавие и народность», на мещанство – он стал изумительно цельным представителем этого черносотенного мещанства, невежественного, косного, пьяного, живущего утробою, семейственного, богомольного. Александр III резко разошелся с Западной Европой: там предвидят надвигающуюся опасность со стороны рабочего класса, младший современник Александра III германский император Вильгельм II (1888–1918) объявляет «новый курс» социальных реформ сверху, во Франции и в Англии революционное движение втискивается в парламентские формы, социал-демократия направляется на путь реформизма – Александр III ничего не признает, кроме грубых репрессий. Николай II идет по стопам отца и объявляет «бессмысленными мечтаниями» всякие надежды на реформы в России. Николай II – такой же мещанин, как его отец, и даже его жена, хоть она и англо-германская принцесса, становится темной русской мещанкой на русском престоле. Судьба русского самодержавия решена: у нас невозможен реформизм, единственным выходом у нас делается революция. Вот социологический смысл Александровского художественного «бесстилия». А тем временем Запад, переживавший во второй половине XIX века такой же период шатаний и эклектизма в искусстве, в 90-х годах обрел, наконец, свой стиль – так называемый style moderne, возродивший в момент перехода в новую фазу развития старые барокковые традиции; и это возрождение барокко точно позволяет поставить диагноз – финансовому капитализму, империализму, реформизму, фашизму.