Электронная библиотека » Федор Шмит » » онлайн чтение - страница 66


  • Текст добавлен: 29 июня 2017, 04:01


Автор книги: Федор Шмит


Жанр: Изобразительное искусство и фотография, Искусство


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 66 (всего у книги 75 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Часть II
Судьба, достойная романа: история жизни Ф. И. Шмита (1877–1937)
Раздел 1. Учителя и начало научного самоопределения

Линию судьбы Федора Шмита определили четыре города42: Санкт-Петербург (затем Ленинград), Константинополь, Харьков и Киев. Годы жизни в этих городах стали для Ф. Шмита этапами формирования его мировоззрения, их интеллектуальная среда во многом определяла направления научных поисков Ф. Шмита и его гражданскую позицию. Были в жизни Ф. Шмита еще два города – Акмолинск и Ташкент, места ссылки, где прошли самые трудные его годы перед расстрелом.

Начало биографической «канвы» Ф. Шмита связано с Санкт-Петербургом, где он родился 3 мая 1877 г. в немецкой семье. Его отец – Карл Поган Адольф Эрнестович Шмит был действительный статский советник, дослужившийся до генеральских чинов и потомственного дворянства. Мать его, Мария Карловна, урожденная Шуберт, была дочерью придворного музыканта-виолончелиста. Оба они были обрусевшими немцами, но “обрусение” было не очень глубоким: родители и дети исповедовали лютеранство, в доме говорили исключительно по-немецки, исключительно немецким был уклад жизни семьи43. Ф. Шмит окончил немецкую классическую гимназию св. Екатерины и в 1894 г. поступил на историко-филологический факультет петербургского университета. Его поступление совпало с уходом из отцовского дома. С этого момента Федору самому пришлось изыскивать средства, чтобы платить за учебу, жилье и пропитание. Студенческая молодость была полуголодной, его репетиторство не обеспечивало даже необходимый минимум, из-за недоедания он даже переболел цингой.

В университете Ф. Шмит учился у А. В. Прахова, поэтому почти сразу определился его научный интерес – история искусств44. Прахов, по собственному его выражению, был «предан искусству от рождения». Искусство он знал и понимал до тонкости, любил до обожания. Вернувшись в Петербург осенью 1897 года, Прахов посвятил первую (вступительную) свою лекцию вопросу: что такое искусство? Это была не лекция, а поэма, и ответа на поставленный вопрос он нам так и не дал.

По окончании университета Ф. Шмит был оставлен на кафедре для подготовки к профессорскому знанию. По личному признанию Ф. Шмита, преподаватели университета, первым из которых был А. Прахов, своими талантливо поставленными вопросами не только заразили любовью к науке: университетские наставники принимали также деятельное участие в его судьбе. Так, А. В. Прахов, опекая талантливого и увлеченного наукой студента, помог избежать Ф. Шмиту военной службы, придумав какой-то «пышный титул»45. Другой преподаватель университета – профессор филологии Н. Никитин после окончания университета помог Ф. Шмиту поступить на службу к послу в Италии – А. И. Нелидову в качестве гувернера его сына. Русский дипломат А. И. Нелидов, в свою очередь, предложил Ф. Шмиту тему первой научной работы – статуэтка Стефануса Праксителя, преподал ему «уроки» этикета и правила поведения в академических кругах. Александр Нелидов дал рекомендательное письмо Ф. Шмиту для поступления в магистратуру к Ф. И. Успенскому46. Он же одновременно помог Ф. Шмиту «ловко составить письмо» от своего имени к «мэтру» российского византиноведения, в котором особо «подчеркивалась» любовь и интерес начинающего ученого к русскому искусству. Акцент на «любви к русскому» был важен в этом обращении. Ф. Успенский и институт в Константинополе, которым тот руководил, занимали русофильские позиции. А. И. Нелидов понимал важность «дипломатического подхода», поскольку хорошо знал о «русофильстве».

Но, несмотря на заботу и участие в жизни Ф. Шмита столь значительных фигур, надо сказать, что строгой научной школы он так и не прошел47. И, тем не менее, следует признать, что предпочтение Ф. И. Шмитом того направления, которое представлял А. Прахов в искусствознании, было сознательным самоопределением в науке.

С тех самых пор Ф. И. Шмит считал себя последователем А. В. Прахова – известного антагониста метода Н. П. Кондакова. Будучи уже зрелым ученым, осмысливая пройденный в науке путь, Ф. Шмит в статье 1933 г., сформулировал свое отношение к разным методологическим подходам в русском искусствознании. Статья эта была посвящена памяти мэтра русского византиноведения – Н. П. Кондакова. Для более убедительной картины различия «двух подходов» Ф. Шмит представил сравнение магистерских диссертаций, написанных практически одновременно – в 1870-е годы, на одну и ту же тему: «Древнейшие памятники из Ксанфа» А. Прахова и «Памятники гарпий» Н. Кондакова. «Две диссертации трактуют примерно об одном и том же историческом факте, ставят один и тот же вопрос об исторической классификации ликийских памятников, но не встречаются и не соприкасаются, так как исследование ведется в разных плоскостях, на основании разных рядов аргументов». Ф. Шмит характеризовал ученых «как представителей двух искони враждующих между собой направлений в науке истории искусства, филологического и искусствоведческого…А. Прахов в искусстве был последователем тонкого стилиста Г. Брунна48…Кондаков – ученик Ф. И. Буслаева и К. К. Герца49, живых связей с искусством не имеет»50. Таково понимание Ф. Шмитом сути расхождений своих предшественников в науке. О Кондакове и его методе пишет в своей статье И. П. Медведев51.

О том, что в кругу профессуры старшего поколения сложилось стойкое предубеждение относительно научных изысканий Шмита, свидетельствует содержание одного из писем С. А. Жебелева к Н. П. Кондакову, в котором он спешит сообщить: «У нас появилось новое светило – Ф. Шмит, тот, который писал о Кахриэ-Джами. Болтун невероятный и, должно быть, бросил совсем заниматься наукою. Все изыскивает новые методы, или, как у нас теперь говорят, “подходы”, недавно читал доклад о греческом искусстве, к которому, как он выразился, нужно придумать какую-нибудь этикетку. Таковою оказалось “движение”, а у всего последующего искусства, оказывается, такою этикеткою служит “пространство”. Тут не без Стриговского52, который, стремясь прославиться, всеми и всем недоволен»53. Такую характеристику Ф. Шмиту позволил бы себе дать только человек, уверенный в том, что Н. П. Кондаков разделяет эти взгляды.

Еще в ранней молодости Ф. Шмит, сделав свой сознательный выбор в пользу «искусствоведческой методологии» А. В. Прахова, последовательно и настойчиво стремился овладеть всеми секретами мастерства54. Не случайно Ф. Шмит в 1900 г. в бытность своего учительства у А. Нелидова брал уроки рисования в одной из частных художественных школ в Италии55. Впоследствии формулируя свои научные принципы, Ф. Шмит подчеркивал, что искусствоведческая работа должна делаться целиком «на памятнике»56.

Но А. В. Прахов не был теоретиком, как и другие наставники Ф. Шмита, к которым он испытывал личную симпатию. Ф. Шмит прекрасно понимал, что, решившись отправиться в самостоятельное плавание в область теории искусствознания, будет вынужден доверять только своей интуиции и изобретать новые научные подходы. Трудность и новизну, беспрецедентность поставленной задачи в российской науке об искусстве, Ф. Шмит не только осознавал, но ясно об этом высказывался.

Будучи профессорским стипендиатом, Ф. Шмит много путешествовал: посетил Германию, Италию, объездил всю Грецию и балканские страны. В это же время он увлекся византийским искусством.

Раздел 2. Константинополь: под «крылом» академика Ф. И. Успенского. Кахриэ-Джами

В письме к Эрнштедту Ф. Шмит признавался, что «В Константинополь стремился потому, что наделся найти в нем ключ к искусству Возрождения. Старые итальянские мастера начали не с начала – это мне было ясно. Исходили они прямо от классической древности. Кто был их учителем? Мне говорили – Византия. А что такое Византия? И я устремился в Константинополь57.

Хаос мнений самых противоречивых: с одной стороны, горячие поклонники, восторги которых казались преувеличенными и неискренними, а с другой, не менее горячие ненавистники, в устах которых “Византия” и “византинизм” имели смысл чуть ли не бранных слов, служили синонимом вырождения и мертвечины. Ни тем, ни другим верить я не мог. Да не хотелось верить – хотелось знать, слишком уж важен вопрос»58.

В следующем письме поясняет: «Я желаю только понять ход развития европейского искусства, уяснить чрезвычайно важный византийский период, установить в нем зачатки Возрождения, связать Возрождение с Антикой, Флоренцию с Афинами. Только выяснив историю искусства вообще, можно смотреть на отдельные периоды научно…»59. Одновременно молодой ученый испытывал страх и трепет перед византинистикой, к освоению которой, как он полагал, был совершенно не подготовлен. Эти опасения были не беспочвенны, поскольку византиноведение считается одним из сложнейших разделов исторической науки60.

С мая 1901 г. по июнь 1904 г. Ф. Шмит был профессорским стипендиатом Ф. Успенского. С самого начала Ф. Успенский бросил Ф. Шмита «в омут византиноведения», заняв позицию наблюдателя на берегу: выплывет ли ученик, обремененный таким сложным заданием. Ф. Успенский не предложил, а буквально навязал Ф. Шмиту тему о Кахриэ-Джами. Надо сказать, что мозаики Кахриэ-Джами принадлежат к числу самых известных шедевров византийского искусства XIV в. Происхождение особого художественного стиля Кахриэ-Джами являются предметом дискуссий на протяжении уже полутора столетий61. В письме к Прахову Ф. Шмит писал, что Ф. Успенский предоставил ему полную свободу действий, но эта свобода имела обратную сторону: «Скверно то, что мои интересы, мои задачи тут не разделяются никем: некому меня контролировать, навязывать чуждые мне работы, но не у кого также и совета спросить, справку навести. И Ф. И. Успенский и оба секретаря – Р. X. Липер и Б. А. Панченко – книжники, историки, которые никогда ни византийским, ни каким бы то ни было другим искусством не занимались»62. Работа о Кахриэ-Джами стала для молодого ученого трудным испытанием, но результаты исследований, предвосхитившие первоначальные ожидания, сделали ему имя в науке. С момента публикации книги о Кахриэ-Джами в 1906 г. Ф. Шмит прочно занял почетное место в мировом византиноведении.

В 1904–1908 гг. Шмит преподавал древние языки в Петергофской гимназии имени императора Александра II. В 1904 г. произошло знаменательное событие в жизни Ф. Шмита: он женился на Павле Станиславовне Шпер. Брак был удачным и по взаимной любви. Через три года в семье родилась дочь Павла – будущий летописец жизни своего отца, а в 1910 г. – сын Валерий.

14 июля 1908 г. Ф. Шмит был назначен ученым секретарем Российского археологического института в Константинополе (РАИВК)63 и переехал вместе с семьей в Константинополь, где к этому времени жила целая диаспора русской интеллигенции, для обслуживания которой была открыта русская школа и больница.

В марте 1909 г. Ф. Шмит выезжал в Петербург для защиты магистерской диссертации, которая была посвящена византийским мозаикам мечети Кахриэ-Джами. Оппонентами были: Д. В. Айналов и В. В. Формаковский. В 1905 г., посылая из Константинополя в Петербург последние части диссертации, Ф. Шмит был уверен в поддержке: «на факультете ни Ф. А. Браун, ни С. А. Жебелев меня в обиду не дадут»64. Многие из мэтров российской науки благосклонно относились к Ф. Шмиту, когда он был еще начинающим ученым, и это его окрыляло. В одном из своих писем 1908 г. Шмит писал: «Судя по всем появившимся до сих пор рецензиям, по заявлению С. Жебелева и по большой любезности Айналова, исход защиты не подлежит сомнению»65.

Ф. И. Шмит, по наивности не замечал или старался не замечать, как настороженно следили за его успехами представители старшего поколения: Д. В. Айналов, С. А. Жебелев, В. В. Формаковский и другие. Многие русские византинисты, в том числе и Ф. И. Успенский и Айналов и Жебелев и другие, были «русофилами» по своим взглядам, а Н. П. Кондаков был известен своей «германофобией». Настроения эти усилились в среде русской профессуры во время Первой мировой войны. Русофильский клан российских ученых сильно недолюбливал немцев, считал их выскочками и «колонизаторами» русской науки и образования66. Если отношение Д. В. Айналова к Ф. Шмиту менялось, по мере того как становились очевидны успехи Ф. Шмита в науке (уже в 1903 году Айналов писал о Шмите более благосклонно: «Немец из Археологического института в Константинополе Шмит, которого, говорят, можно было бы взять»67, то С. А. Жебелев своего отношения к Ф. Шмиту не изменил и в 1925 г.68.

Важным событием в этот период жизни стало участие в конгрессе востоковедов, который проходил в Афинах в марте 1912 г. Здесь он познакомился с прославленными европейскими византинистами: Боллем, Хайзенбергом69, слушал доклад Шарля Диля.

Константинопольский период стал для Ф. Шмита первым этапом его профессионального становления как искусствоведа-византиниста. За это время Ф. Шмит установил контакты со многими зарубежными учеными, приобрел известность публикацией серии статей по византийской проблематике в европейских журналах. Участие молодого ученого в научных форумах, поездки по Италии, Греции, Болгарии, Сирии расширили его научные горизонты70.

Раздел 3. Харьковский период: главные книги, формирование научной школы и начало трагедии

Переезд Ф. Шмита в 1912 г. вместе с семьей в Харьков совпал с началом его самостоятельной преподавательской деятельности. Харьковский период стал один из самых плодотворных творческих этапов в жизни ученого. Интеллектуальная среда южного города стала благоприятной для реализации его творческих замыслов. Харьков был университетским городом, к началу XX в. здесь кипела культурная жизнь, здесь был центр научной и художественной жизни юга дореволюционной России71. Кроме университета, в Харькове с 1896 г. была открыта городская художественная школа72, преобразованная в 1912 г. в Художественное училище. Директором училища был русский художник А. М. Любимов73, который стал близким человеком семьи Шмитов и даже написал два живописных портрета жены Ф. И. Шмита – Павлы Станиславовны74.

Ф. Шмита был избран на должность заведующего кафедрой теории и истории искусств Харьковского университета, где к этому времени уже сложились традиции преподавания и изучения истории искусств. Открытие кафедры истории искусства в Харьковском университете75 было связано с именем Егора Кузьмича Редина (1863–1908)76. Доброе отношение к Ф. Шмиту со стороны харьковской профессуры было подготовлено статьей Н. Ф. Сумцова77, где ему была дана высокая оценка: «Можно с уверенностью сказать, что Ф. И. Шмит по количеству и достоинству ученых трудов принадлежит к числу лучших знатоков византийского искусства…»78.

Благодаря усилиям любителя и мецената И. Е. Бецкого79 в университете к этому времени был собственный учебный Музей изящных искусств. После И. Е. Бецкого музеем заведовал профессор Николай Федорович Сумцов (1854–1922)80. С работой музея была связана и деятельность историка религии и культуры Евгения Георгиевича Кагарова (1882–1942)81. Свои впечатления о музее Ф. Шмит описал в первом же письме из Харькова (от 11 октября 1912 года): «Музеем изящных искусств я очень доволен. Ближайший мой сотрудник приват-доцент Е. Г. Катаров, хранитель музея, оказался деятельным и скромным человеком, который и при Н. Ф. Сумцове вел дело так, что я мог только одобрить его действия. Писец-библиотекарь толковый, все у него в порядке…»82. Ф. Шмит был хорошо принят харьковской профессурой. В воспоминаниях профессора Александра Рихардовича Гюнтера – одного из коллег Ф. Шмита по Харьковскому университету83, отражена высокая оценка не только его научных, но и человеческих качеств: «Федор Иванович был ярким, интересным человеком с самостоятельным оригинальным мышлением. Это был человек высокой культуры, глубоких и разносторонних знаний, прямой, честный, очень принципиальный, всегда убежденно и твердо отстаивающий свою точку зрения»84.

Именно в Харькове у Шмита формируется круг учеников85. Как вспоминала дочь Ф. Шмита, «все его ученики были либо студентами, либо окончили в Харькове университет или Высшие женские курсы. Они часто, как свои, бывали у нас дома и дружили не только с отцом, но и с матерью. Из мужчин хорошо помню веселого, живого и остроумного Дмитрия Петровича Гордеева, который впоследствии жил в Тбилиси, и молчаливого, застенчивого, скромного Степана Андреевича Таранущенко… Оба они стали профессорами. Девушек было много. Запомнились подружки – Алиса Васильевна (Вильгельмовна) Фюнер и Вера Карловна Крамфус, Елена Александровна Никольская и Татьяна Александровна Ивановская, Ксения Акимовна Берладина, Клавдия Рудольфовна Унгер-Штейн-берг, Наталья Васильевна Измайлова. По отзывам учеников, Ф. Шмит был интересным преподавателем, обладал магией личности, или харизмой, как теперь говорят, студенты тянулись к нему сами86. В 1971 году в Киеве Таранущенко рассказывал мне, что отец был идеальным руководителем своих учеников, уделял им много времени; он заботился о них, но никогда не навязывал тем, что ему было интересно»87.

В Харьковский период были написаны основные труды Ф. Шмита. В это время произошел переход Ф. Шмита к теоретическим вопросам искусствознания, который впервые был обозначен в его книге «Законы истории» 1916 г. Но первая попытка оказалась неудачной, и Ф. Шмит решил от нее отказаться не только потому, что встретил резкую критику со стороны А. Бенуа, а потому, что осознавал слабость своих теоретических оснований. Как признавался Ф. Шмит позднее в 1932 г., в его «Законах истории» «едва ли есть хоть одно положение, под которым бы я сейчас подписался, но я по совести не могу сказать, чтобы я этой книжки стыдился»88. Более того, в конце 1920-х годов Ф. Шмит испытывал авторскую гордость, когда с запозданием узнал, что аналогичные идеи излагал немецкий ученый Карл Лампрехт, работавший, в отличие от него – провинциального харьковского профессора, в одном из передовых центров европейской науки – Лейпцигском университете89.

После выхода «Законов истории» Ф. И. Шмит, по заключению советских историографов, «покидает область истории искусств»90. Правда, не обозначено в какую «иную» область он попадает.

Ф. Шмит продолжил исследования в этом направлении, представив в 1919 г. книгу «Искусство – его психология, его стилистика, его эволюция»91, где изложил свою теорию эволюционно-циклического развития искусства. «Да, и книга моя, изданная в Харькове, несмотря на все мои усилия на север не проникла»92, – с огорчением констатировал ученый, который не переставал надеяться на обсуждение концепции в научном сообществе.

В целом научная и преподавательская деятельность Ф. И. Шмита в харьковский период была очень плодотворной. Одновременно он участвовал в нескольких экспедициях Ф. И. Успенского. Несколько примеров из биографии ученого свидетельствуют о научной добросовестности и компетентности его суждений по вопросам древнерусского искусства. Так, 30 апреля 1916 г. Русское археологическое общество поручило Ф. Шмиту регистрацию и охрану местных древностей совместно с директором РАИвК Ф. Успенским (руководитель экспедиции) в Трапезунде (отвоеванный у Турции район кавказского театра военных действий). Ф. Шмит выехал в Трапезунд со своим верным помощником – художником Н. К. Клуге. Они обследовали церковь св. Софии (мечеть Аль София). Они очистили значительную часть фресок, обнаружили мозаичный пол, сделали планы, рисунки, фотографии. Ф. Шмит предполагал, что обнаруженная стенная роспись и мозаики должны были помочь по-новому истолковать содержание средневекового искусства. Он отправил все документы Ф. И. Успенскому. После этого начались странные события. Ф. Успенский на запросы Ф. Шмита отвечал, что материалы не получил. В другой раз отказал, мотивируя это тем, что материалы ему были нужны для подготовки плана экспедиции на 1917 год. Подготовленные Ф. Шмитом рабочие материалы не были опубликованы и бесследно исчезли. Дружба Ф. Шмита с бывшим шефом – Ф. Успенским после этого прекратилась^ В 1917 г. экспедиция состоялась, но уже без Ф. Шмита. Его Ф. Успенский уже не пригласил93. Можно предположить, что именно в Трапезунде Ф. Шмит ближе познакомился с восточным влиянием на древнехристианские памятники.

В харьковский период обозначились два новых направления творчества Ф. Шмита: искусство Древней Руси и Украины, теория и история музейного дела и изучение детского художественного творчества. О направлении изучения детского творчества следует сказать особо. Интерес к детскому творчеству возник у Ф. Шмита не случайно, поскольку он попытался проверить свою гипотезу на материале детского художественного творчества94. С этой целью в 1920 г. Ф. Шмит создал лабораторию по изучению этапов развития изобразительного мышления детей при Психоневрологическом институте в Харькове. Сильное влияние на эти исследования оказала биоэнергетическая теория. Лаборатория стала основой «Музея детского художественного творчества», открытого в Харькове в 1920 г.

Тексты-рисунки рассматривались Ф. Шмитом не с точки зрения мастерства исполнения, а как этапы эволюции изобразительного мышления человечества. В лаборатории95 Ф. Шмитом, его коллегами и учениками был собран колоссальный материал: около трех десятков тысяч рисунков детей от года до 13–14 лет, из простых семей, детских садов и приютов.

К сожалению, мы вынуждены констатировать, что начатая Ф. Шмитом и его коллегами интересная работа по осмыслению детского творчества с точки зрения реконструкции филогенеза изобразительного искусства не получила дальнейшего развития в отечественной науке в первой половине XX века. Киевский ученик Ф. Шмита – Б. С. Бутник-Сиверский, который под его руководством проводил исследования в этом направлении до начала 30-х годов XX века, так и не издал свою книгу по детскому творчеству. О дальнейшей судьбе «Музея детского творчества» ничего не известно, вероятно, он был упразднен в связи с борьбой с педологическими извращениями, проводимыми в СССР в 30-е годы.

Еще в 1915 г. Ф. Шмит, после введения обязательного преподавания истории античной культуры и античного искусства в гимназиях по распоряжению Министерства Народного просвещения 1913 г. разработал собственную методику преподавания этого курса96. Происходило это на фоне общего подъема гуманитарной линии в системе образования дореволюционной России. Предложенный Ф. Шмитом способ описания искусства древних греков был апробирован в процессе преподавания истории искусства97. Типологически обобщенные образы античного искусства с яркими примерами хорошо усваивались учениками гимназий и студентами98. На основании собственного опыта преподавания предмета он установил не только то, какие сюжеты требуют комментариев, но и сколько изображений могут воспринимать продуктивно ученики в течение академического часа. Ученый установил, что ученикам достаточно показать всего 8—12 картинок за урок, и не более. Уникальный преподавательский опыт Ф. Шмита практически до сих пор остается не осмысленным.

Драматический момент в жизни был связан с Первой мировой войной: он оказался в немецком плену во время пребывания вместе с семьей на лечении в городе Рейниц на Рейне. Со стороны немецкого руководства Ф. Шмиту было сделано предложение: остаться в Германии и продолжить работу в Берлинском университете, но он предпочел вернуться в Россию. Только в 1915 г., обменянный на пленного немецкого генерала, Ф. Шмит вернулся на Родину".

Рубежом в биографии Ф. Шмита стали события 1917 г. События гражданской войны имели самые трагические, хотя и отсроченные, последствия в судьбе Ф. Шмита. Власть «белых» и «красных» менялась в Харькове около 19 раз, и ученому, далекому от политики, сложно было определиться в своих политических предпочтениях. В своем письме 1933 года Ф. Шмит не скрывает своего первоначально негативного отношения к советской власти: «Я не был ни феодалом, ни капиталистом. Но я был буржуазным интеллигентом, много лет прожившим за границей и прочно усвоившим буржуазные “демократические идеалы”, никаких связей с пролетариатом я не имел, политически был совершенно неграмотен (хотя газеты читал), тянул по интеллигентской привычке к “господам”. Февральскую революцию я, как очень многие либеральные интеллигенты приветствовал с восторгом, Октябрьскую революцию встретил со злобой и отчаянием. Живя в Харькове и в той среде, в которой я вращался, было, правда, трудно составить себе представление о том, что творилось в Петрограде и Москве… Я не бежал вместе с белыми за границу, как это сделали многие из моих товарищей по Харьковскому университету, а пошел с первого дня на службу к советской власти»100.

Первые коллизии в жизни Ф. Шмита начались уже в июне 1919 г., когда он подписал коллективное письмо харьковской интеллигенции с протестом против красного террора101. Ф. Шмит, по собственному признанию в письме к Н. Я. Марру, «был втянут в большой политический процесс “Национального центра”, к которому, как это признано и Ревтребуналом, никогда и никакого отношения не имел, и за подписание, в числе прочих, обращения харьковской профессуры к ученым Запада летом 1919 г., я приговорен – условно – к трем годам принудительных работ». После этого, вспоминает Ф. Шмит, – «чтобы меня не утопили окончательно, я добился увольнения от моих всех харьковских должностей, и переехал в Киев»102.


  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации