Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1"

К истинной философии приводит одно христианство: только при посредстве его можно быть непогрешительным психологом и метафизиком[780]780
  Там же. С. 527.


[Закрыть].

Митрополит Филарет прямо указывал на опасность современной науки для православия. Как-то раз князь Сергей Михайлович Голицын спросил мнение святителя о пользе издания общедоступного журнала естественных наук: может ли такой журнал послужить «к услужению материальной жизни народа» и «к утверждению в народе истинной нравственной религиозности»? Ответ Филарета был отрицательным. Свое мнение он обосновывал тем, что наука по большей части недостоверна, способствует распространению неверия и входит в противоречие с православным вероучением. В ответном письме Голицыну Дроздов писал:

Если судить по известному состоянию и движению естественных наук: то представленные им познания далеки от того, чтобы служить «к услужению материальной жизни народа». Нынешние испытатели природы большею частью занимаются открытием новых и описанием известных видов существ или другого царства природы, не заботясь открывать в созданиях следы премудрости Божией. <…> А когда естествоиспытатели касаются естественных произведений допотопного мира, тогда отрывочные сведения обыкновенно дополняются произвольными теориями, которые, входя в общенародную известность, ничего не могут произвести, как разве поколебать веру в священное предание о начале мира, потому разногласия сих теорий с сими преданиями легко бросаются в глаза, а о соглашении оных большая часть естествоиспытателей не заботится. Посему весьма сомнительно, чтобы журнал естественных наук послужил «к утверждению в народе истинной нравственной религиозности»[781]781
  Письма Филарета, митрополита Московского, к князю Сергею Михайловичу Голицыну. М., 1884. С. 84–85.


[Закрыть].

Критическое отношение к научному знанию в аскетической традиции является преобладающим. Однако главная претензия, иногда похожая на обиду, заключалась в том, что наука пренебрегает знанием духовным, религиозным, отказывая ему в признании своего превосходства. Критике подвергается прежде всего то привилегированное место, которое наука себе как будто незаконно присвоила. От науки требуют смирения и подчинения.

Так, еп. Игнатий Брянчанинов готов признать за наукой великое значение, но не как за самостоятельной отраслью знания, а как за меньшей сестрой богословия, признающей природу творением Бога и своими успехами восхваляющими мудрость Творца. «Природа возвещает Бога по свидетельству Священного Писания: и науки, объясняющие законы природы, тем сильнее возвещают Бога», – писал он в записке, посвященной необходимости преобразований в Российской Православной Церкви[782]782
  Св. Игнатий Брянчанинов. Полн. собр. творений. Т. III. С. 528.


[Закрыть]. В той же записке святитель высказывает мнение о необходимости преподавания наук в духовных училищах. И это мнение он основывает на убеждении в том, что науку нужно знать, чтобы противостоять различным шарлатанам, претендующим говорить от ее имени:

В духовных высших училищах необходимо преподавание положительных наук. <…> Особливо нужно знание естественных наук: потому что в наше время нигилисты утверждают свое учение якобы на естественных науках. Нужно знать, что они утверждают здание нигилизма не на естественных науках, а на произвольных, нелепых гипотезах, то есть предположениях или вымыслах, которых нет возможности доказать теми доказательствами, при которых единственно наука признает познание верным и без которых все блестящие гипотезы остаются при достоинстве игры воображения, при достоинстве бреда[783]783
  Там же. С. 527–528.


[Закрыть].

Может показаться, что это мнение св. Игнатия Брянчанинова противоречит другим его высказываниям о науке и критическим утверждениям других представителей аскетической традиции. Но это противоречие только кажущееся. Действительно, он не отказывает науке в способности постигать истину. Но кого он считает настоящими учеными? Тех, кто согласовывает свои теории с христианским учением, тех, чье знание не вступает в противоречие и даже в малейшее несогласие со Священным Писанием. «Все великие ученые, математики и естествоиспытатели, как-то: Ньютон, Лейбниц, Неккер, – не только были деистами, но и признавали Христианство. Безбожниками были почти все софисты, не знавшие положительных наук и предававшиеся необузданному умствованию и мечтательности», – доказывал он близость подлинной науки к христианству[784]784
  Там же. С. 528.


[Закрыть].

Чтобы правильно понять это высказывание, нужно совершить своего рода инверсию. Хотя еп. Игнатий Брянчанинов, на первый взгляд, утверждает, что все истинные ученые были правоверными христианами (что, конечно, неверно, но не об этом речь). Смысл же его утверждения другой, противоположный: только те, кто являются христианами, могут быть настоящими учеными.

В русском обществе XIX века, особенно в его образованной части, совершенно очевидны тенденции секуляризации сознания и культуры. Среди главных недостатков светской культуры представители аскетической традиции называли суетность, ненужное разнообразие, дезориентирующее человека, заставляющее его блуждать среди множества поверхностных впечатлений, частных воззрений и сбивающее с поиска единственного истинного пути. Они пытались отмахнуться от новых явлений, назвав их суетными и греховными.

С другой стороны, в стране к началу XIX века основная масса населения – крестьяне, которые представляют собой пока еще традиционный тип культуры. Государство использует православную церковь как идеологический институт, своеобразное министерство пропаганды, призванное укреплять основы монархического строя, поэтому цензурные функции поручаются именно Св. Синоду. Но к середине XIX столетия церковь потеряла контроль и влияние на умы и культуры высшего общества и интеллигенции. Основная ставка делается на русских крестьян, которые, по мнению большинства церковных деятелей, не утратили истинное христианство и оказались под гнилым интеллигентским влиянием. Эти церковные деятели оказываются на периферии культуры, они выполняют то, что предписано государством, монашество идет вразрез с тенденциями в обществе.

Представители официальной церкви потерпели поражение и потеряли интеллигенцию во многом потому, что осознавали себя, в первую очередь, поставленными на службу интересов государства и власти. Особенно четко эта позиция просматривается у Филарета Дроздова в упоминавшихся выше призывах не ходить в театр; первым последствием непосещения он называл то, что «начальство будет довольно», а затем уже и то, что «христианское общество явится в образе строгого благонравия, достойном времен апостольских». При этом не удалось понять и поддержать тенденций в обществе к преобразованиям и реформам, многие из которых, особенно реформы в социальной и общественной сфере, вполне могли быть поддержаны Церковью. «Усиленное стремление к преобразованиям, неограниченная, но неопытная свобода слова и гласность произвели столько разнообразных воззрений на предметы, что трудно между ними найти и отделить лучшее и привести разногласия к единству», – говорил митрополит Филарет[785]785
  Святитель Филарет Московский. Мысли и изречения. М., 1999. С. 42.


[Закрыть].

Не удается создать христианской философии как таковой, но надо отметить, что А. С. Хомяков пытался создать христианскую философию на современном ему уровне, используя несколько иной подход, но это тема отдельного исследования, которое будет, мне кажется, интереснее, так как мы знаем и взгляды представителей православного мира – современников этого выдающегося философа и богослова.

И. К. Рогощенков
Религиозное творчество, или Свобода мысли в православии

Слово – Божий дар священный, Разум – луч от Божества.

Хомяков

Господь завещал апостолам, а через них всем христианам: «Се аз посылаю вас яко овцы посреде волков: будите убо мудри, яко змия, и цели, яко голубие» (Мф. 10, 16).

Апостол Павел отсюда определяет задачу проповедника: «Свободен бо сый от всех, всем себя поработих, да множайшие приобрящу <…> всем бых вся, да всяко некия спасу» (1 Кор. 9, 19–22). То есть брать на себя немощи слабых, соделывать понятным людям высокое учение Христа, не теряя его высоты, в любых условиях нести чистый свет Христов во тьму языческую.

С другой стороны, не может быть никакого сближения Евангельской мудрости со змеиным лукавством падшего денницы, взятым на вооружение иезуитами. Вне Православия находятся самозаконно изобретенные «религии» разного рода сектантов и учение Льва Толстого. Философское свободомыслие Бердяева ежели и остается в пределах широко понятого христианства, то никак не в Православии.

Сегодня с голубиной чистотой, с голубиным смирением должны мы принимать Евангельские заветы и воистину со змеиной мудростью (без иезуитского лукавства!) искать и находить пути, по которым эти заветы вошли бы в души наших соотечественников. Молодые наши современники оторваны от национальных традиций, разочаровались в бытовавших идеях и учениях, ищут для утоления ропота еще живой души чувственные наслаждения и развлечения, самозабвение в магии и мистике. Им хочется избавиться от отчаяния, которое тайно отравляет их души или по крайней мере заглушить его, ибо жизнь представилась жестокой, поистине дьявольской насмешкой: одни бесцельно существуют, другие полагают, что совершают великие деяния для блага человечества, а конец для всех и каждого один – абсолютная смерть.

Теперешняя массовая «культура» во всех жанрах не дает своему потребителю сосредоточиться на изображаемом и возможно глубже исследовать его. Сыплет как из рога изобилия скороспелые, недолговечные, убогие мыслью и чувством поделки, мгновенно сменяющие друг друга, поражающие на короткое время парадоксальными формами или мозговыми вывертами. Для просвещения общества, доведенного массовой «культурой» до нравственного и умственного банкротства, недостаточны оправданные веками методы подачи Евангельской истины. Умеем ли мы раскрыть всю истину через одну ее сторону, обладающую не всем очевидной, тем не менее горячей и напряженной связью с самыми болевыми точками нашей жизни? Сейчас не добиться успеха без творчества каждого православного человека в разных родах и видах – вплоть до религиозного.

Тут начинаются большие трудности. Во-первых, нет общего согласия о желательности такого творчества. Во-вторых, личность определенным образом должна быть подготовлена к нему. Хомяков пишет: «<…> христианин тем самым, что верит во Вселенскую Церковь, низводит свое верование в вопросах, которым не дано еще ясного определения, на степень мнения личного»[786]786
  Хомяков А. С. Церковь одна. М., 2001. С. 96.


[Закрыть]. Личные мнения могут быть и бывают ошибочными, порождают опасные заблуждения, ереси, ведут к расколам. Однако, не допустив в обиходе Церкви личных мнений, в корне подорвем религиозное творчество.

По Хомякову,

само исследование в области веры, как по многоразличию подлежащих ему данных, так и по тому, что цель его заключается в истине живой, а не только логической, требует употребления в дело всех умственных сил, в воле и разуме, и, сверх того, требует еще внутреннего исследования самих этих сил. Нужно принимать в соображение не только зримый мир как объект, но и силу и чистоту органа зрения. Исходное начало такого исследования – в смиренном признании собственной немощи[787]787
  Там же. С. 92–93.


[Закрыть].

Самонадеянность и гордыня, по словам Хомякова, негодные поводыри к истине:

Попытка проникнуть в область веры и в ее тайны, преднося пред собою один светильник разума, есть дерзость в глазах христианина, не только преступная, но и в то же время безумная. Только свет, с неба сходящий и проникающий всю душу человека, может указать ему путь, только сила, даруемая Духом Божиим, может вознести его в те неприступные высоты, где является Божество[788]788
  Там же. С. 88.


[Закрыть].

Итак, душа исследующего должна быть чиста от предубеждений, от себялюбивой односторонности; все познавательные силы его души – разум, воля, чувства – составляют гармоническое единство; разум, хотя он и светоч, один не способен ведать тайны Церкви и веры, ему нужно прийти в согласие со всеми душевными силами и стать верующим разумом. Только чистая от греха гордыни и цельная личность, смиренно признающая свою немощь, получит от Духа Божия способность для исследования и религиозного творчества.

Да есть ли на земле сознание, достойное проникнуться Евангельским духом и сохранить его? Хомяков так рассеивает эти сомнения: «Но откуда, спросят нас, возьмется сила для охранения учения столь чистого и столь возвышенного? Откуда возьмется оружие для защиты? Сила найдется во взаимной любви, оружие в общении молитвы; а любви и молитве помощь Божия не изменит, ибо Сам Бог внушает любовь и молитву»[789]789
  Там же. С. 89.


[Закрыть]. Краеугольный камень своего богословия: «Любовь есть венец и слава Церкви» – Хомяков обрел в Священном Писании, в свидетельствах о первых веках христианства. Утвержденный на этом камне смиренный и любящий сын Церкви свободен в богословском исследовании, ибо «Дух Божий, живущий в Церкви, правящий Ею и умудряющий ее», ведет каждого истинного сына Церкви.

Тут объяснение, почему личное мнение священника Ария признано на Первом Вселенском соборе ересью, личное же мнение дьякона Афанасия принято как Богооткровенная истина, т. е. как религиозное творчество.

Все назревшие преобразования (творчество жизни и собственно религиозное творчество) происходят естественно, органично, согласно с общим движением жизни народа, не создают в этом движении противоборств, разрывов, как революции. Напротив, они стремятся залечить горькие последствия катастроф, вызванных внешними влияниями. Современники часто не могут в полной мере оценить ход жизнетворчества, потому что сами внутри него, в нем работают и живут. Когда же воля творить жизнь почему-то угасает, скорее потомки, чем современники, глядя со стороны, начинают понимать происшедшее, закреплять в письменном слове славу былого для потомков.

Воспитание, просвещение в духе Христовом новокрещенного русского народа – это ведь не что иное, как религиозное жизнетворчество. Одухотворение народной жизни вширь и вглубь: всех и каждого, быта общественного, домашне-семейного, вплоть до обыденных житейски-материальных забот. Пятивековой опыт воспитания народа Церковью сжато и емко отражен в «Домострое» (первая пространная редакция конца XV века, редакция протопопа Сильвестра – XVI век). Но отражен этот опыт застывшим, неподвижным: общественный и частный быт видятся авторами как бы в окончательных формах. Стало быть, устанавливается одинаковый характер миссионерской проповеди для разных времен и местностей. Это в тысячелетней России, раскинувшейся от северных до южных морей, от западных христиан до народов восточных нехристианских верований, в стране, принявшей в себя неславянские племена и народы. Разнообразие быта, различие традиций, обычаев, культур и самосознаний народов требовало от проповедников Православия всякий раз особых, подходящих лишь для данных условий слов, толкований, разъяснений единого Евангельского учения, даже неодинакового поведения, общения с людьми, т. е. опять-таки религиозного творчества. Святитель Стефан Пермский – яркий тому пример.

В России после крещения творилась новая жизнь. Отдельные немногочисленные очаги сопротивления язычников Христовой вере (особенно в начале) только оттеняли плодотворность просвещения Руси, ее духовное возрастание. Объяснить же сопротивление можно, скорее всего, неумением или нежеланием проповедников понять характер местных жителей.

Народ церковный, народ Божий, получавший духовное окормление от монастырей, широко распространившихся по лицу Русской земли, определял мирное состояние и Церкви, и всей страны, был почвой, на которой расцветало религиозное творчество. Извне заносимые ереси, находившие порой отклик в высших образованных слоях общества, почти не затрагивали народ. Думается, смирение преподобного Сергия Радонежского, отказавшегося сменить святителя Алексия на митрополичьей кафедре, имело и этот смысл: оставаться с церковным народом, во глубине его, хранить единство и мир церковного народа – основу, фундамент Церкви. Надежна основа – нестроения в иерархии после святителя Алексия прекратятся, это малая беда. Поколеблется основа – жди большой беды.

У Хомякова есть соображения и на сей счет. Предположив невероятное, – что государь и духовенство России подпадут обольщению, – Хомяков заключает: «<…> и тогда миллионы душ останутся непоколебимыми в истине, миллионы рук поднимут непобедимую хоругвь Церкви и образуют чин мирян. Найдутся же в неизмеримом восточном мире, по крайней мере, два или три епископа, которые не изменят Богу; они благословят нижние чины, составят из себя все епископство, и Церковь ничего не потеряет ни в силе, ни в единстве; она останется кафолическою Церковью, какою была и во времена Апостолов»[790]790
  Там же. С. 190.


[Закрыть].

Так могло бы быть. Но взялись умные люди учить уму-разуму «невежественный» народ, не сразу, но выветрилась сила церковного народа, народа-Богоносца, в фундаменте Церкви и Царства образовались пустоты в начале ХХ века. «И вот рушилось все, разом, Царство и Церковь», – написал В. В. Розанов в «Апокалипсисе нашего времени».

Неужели нам осталось только вспоминать прошлое?

Вряд ли мы узнаем, когда именно, но можно предположить, что в эпоху преподобного Сергия Радонежского неизвестные русские православные простецы совершили акт религиозного творчества в Символе веры. Произошло это тихо, незаметно, не оставив следа в письменных документах. Без споров и возмущения верующие приняли ими совершенное – так оно оказалось естественно, органично для жизни Церкви. Может статься, переписывая Символ веры, наши простецы заметили неладное. Утверждается истинность первых двух ипостасей Св. Троицы: «<…> Иисуса Христа <…> рожденного <…> Бога истинна от Бога истинна <…>». Об истинности третьей ипостаси умалчивается: «<…> Духа Святаго, Господа, животворящего, иже от Отца исходящего <…>». Может, по недосмотру пропущено слово? Ведь логика, дух веры требует исповедовать истинность третьей ипостаси, потому написали: «<…> Духа Святаго <…> истинного и животворящего <…>». Ничего не добавлено в Символ веры, лишь слово, определяющее первые две ипостаси, отнесено к третьей. Исправлена неточность, сеющая сомнение в истинности третьей ипостаси, а это недалеко от хулы на Святого Духа. В греческом оригинале, возможно, не было нужды в уточнении, сделанном нашими простецами, – в церковнославянском и русском текстах пришлось впору. Русская Православная Церковь до середины XVII века исповедовала веру в уточненном символе.

Сверяли с греческими источниками, исправляли свои церковные книги на Руси до патриарха Никона. Делали это без спешки, не замахиваясь сразу на многое. Убирали, кажется, одни явные ошибки. Ученик знаменитого Максима Грека Зиновий (между 1518 и 1525 гг.) заметил прибавление того самого слова – истинного – в восьмом члене Символа веры. Тогда не вычеркнули[791]791
  Знаменский П. В. История Русской церкви. М., 2002. С. 144–145.


[Закрыть]. Максим Грек в 1534 году в «Исповедании Православной веры» писал, отвергая обвинения в ереси: «<…> верую во Всесвятого духа и исповедую Его Богом истинным <…>»[792]792
  Максим Грек, преп. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1910. Репринт. изд.: Тверь, 1993. С. 5.


[Закрыть]. Что же это, как не согласие с нашими простецами?

Только при патриархе Никоне исправление церковных книг пошло стремительно, широко, с бездумным буквализмом: чего нет у греков – вымарать. Подобная участь постигла прозрения наших простецов: вымарали истинность Святого Духа. Разумеется, посыпались возражения. Протопоп Аввакум в «Житии» резонно упрекал правщиков в хуле на Святого Духа, ссылался на Дионисия Ареопагита. Действительно, в его сочинении «О Божественных именах» (главы первая и седьмая) имя «Истина» отнесено к Богу-Троице, а не к одной или двум Ее ипостасям. Вспоминает протопоп Аввакум и святителя Григория Нисского. У того в главе тридцать девятой «Большого огласительного слова» указано: «<…> если кто признает, что Сын и Святый Дух вне естества первого истинного и благого Бога», то есть не исповедует истинность второй и третьей ипостаси, «тот снова рождается в превратную изменяемую жизнь», т. е. ниспадает в язычество.

Выходит, что наши простецы знали мистическое богословие святых отцов, из которого, может быть, не извлекли уроков те, кто обвинял в невежестве отстаивавших старую русскую обрядность.

Уже сам факт церковного раскола, вызванного реформами патриарха Никона, свидетельство их несостоятельности и, пожалуй, несовместимости с органическим жизнетворчеством в России. Подлили масла в огонь русского раскола и греческие патриархи на церковных соборах 1666–1667 годов. Далекие от русской церковной и всей народной жизни, они во всем, что им незнакомо, видели только грубое невежество, дурные наклонности, нравственное зло. Осудив поведение патриарха Никона, одобрили сделанные при нем исправления в церковных книгах, по сути дела, требовали, чтобы Русская Церковь, окормляющая огромную и многообразную паству, стала копией со сравнительно малой Греческой.

Бездумный, почти механический буквализм сторонников всего греческого в корне пресекал русское религиозное творчество. Не подумали о последствиях, а они оказались плачевными. Лишите человека разумного отношения к своей вере, осмысления своей веры (речь об утверждении веры на разуме!) – и он утратит глубину и искренность веры. На любой вопрос: «Почему?» он уже не ищет ответа в своем духовном опыте, подавляет, гасит в душе все размышления, остается наедине с изначально воспринятым и навсегда заученным, затвержденным. Не смея или не умея творчески применять усвоенное вероучение в изменяющихся общественных условиях, каждый верующий и вся Церковь обречены на пассивную оборону против натиска инакомыслия, а это неизбежно ослабляет сопротивление иноверию и безверию. Так появились в России условия для крайностей в преобразованиях Петра I, вольнодумства XVIII века, либерализма XIX, трагедии 1917 года и последующих десятилетий.