Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1"

В образовательной концепции Хомякова особое значение имеет понятие свободы. Значительную часть своей записки «Об общественном воспитании в России» он посвящает защите принципа свободы научного исследования, отмечая, например, что «наука серьезная и многотребовательная отрезвляет страсти и приводит человека к разумному смирению <…> ей нужна свобода мнения и сомнения, без которой она лишается всякого уважения и всякого достоинства; ей нужна откровенная смелость, которая лучше всего предотвращает тайную дерзость»[1378]1378
  Там же. С. 365–366.


[Закрыть].

Хомяков настаивает на том, что свобода научных выводов никак не противоречит признанию истины богооткровенного христианского вероучения:

То, что мы называем общим духом школы, признающей над собою высший суд закона христианского, не только не противно некоторой свободе в преподавании наук, но еще требует этой свободы. Всякая наука должна выговаривать свои современные выводы прямо и открыто, без унизительной лжи, без смешных натяжек. Без умалчивания, которое слишком легко может быть обличено. Нет сомнения, что показания некоторых наук, как геология, фактических, как история, или умозрительных, как философия, кажутся не вполне согласными с историческими показаниями Священного Писания или с его догматической системою. То же самое было и с другими науками, и иначе быть не могло. Науки не совершили круга своего, и мы еще далеко не достигли до их окончательных выводов. Точно так же не достигли мы и полного разумения Св. Писания. Сомнения и кажущиеся несогласия должны являться; но только смелым допущением их и вызовом наук к дальнейшему развитию может Вера показать свою твердость и непоколебимость. Заставляя другие науки лгать или молчать, она подрывает не их авторитет, а свой собственный. В системе инквизиции религиозной вредны не столько ее жестокости, сколько робость и безверие, которые в ней скрываются[1379]1379
  Там же. С. 353–354.


[Закрыть].

Проблема согласования науки и веры, а с другой стороны – свободы и авторитета в образовании, занимает центральное место и в ньюмановской концепции. В «Идее университета» можно ясно различить следы его двойственного отношения к принципу свободного научного исследования. Ньюман разделяет интеллектуальное понимание университета и концепцию либерального образования, принятую в первой половине XIX века в Оксфорде. В то же время с интеллектуализмом связана опасность либерализма и рационализма. Либеральное образование основано на развитии человеческого разума и осуществлении принципа свободного исследования. Разум и свободное исследование – sine qua non подобного образования. Однако стремление к абсолютизации свободы и разума ведет к либерализму:

Свобода мышления (liberty of thought) сама по себе есть благо; но она открывает возможность для ложной свободы. Говоря о либерализме я имею в виду ложную свободу мышления или упражнение мышления (exercise of thought) в таких предметах, в которых в силу устройства человеческого ума (the constitution of human mind) мышление не может привести к какому-либо успешному результату и поэтому неуместно <…> Либерализм есть ошибка подчинения человеческому суждению (human judgement) тех открытых Богом учений (revealed doctrines), которые по своей природе выходят за его пределы и не зависят от него.

Эти истины, недоступные разуму, основаны просто на принятии внешнего авторитета Божественного Слова (the external authority of the Divine Word)[1380]1380
  Newman J. H. Apologia pro Vita Sua. London; New York; Bombay; Calcutta, 1908. P. 288.


[Закрыть]. По Ньюману, рационализм и либерализм тесно связаны с протестантизмом. Сущность протестантской идеи заключается в принципе Private Judgement, абсолютной свободы частного суждения, ведущей к религиозному субъективизму, отрицанию объективной сущности Церкви и, в конечном счете, к замене Божественного Откровения суждениями человеческого разума, т. е. к рационализму.

Решением проблемы рационализма и либерализма для Ньюмана является понимание университета как «империи знаний», в которой четко разделены компетенции разных наук, а структура и метод образования соотносятся с авторитетом богооткровенной доктрины и духовной иерархии во главе с римским папой. «Свободное исследование» и «частное суждение» ученых должны быть подчинены и ограничены авторитетом. Именно эту задачу решает структура ньюмановского университета, в частности отношения между теологией и «индуктивными науками» (физикой, историей, политэкономией и другими, опирающимися на опыт) должны строиться аналогично отношениям духовной и светской властей по понятиям римской церкви.

Решение А. С. Хомякова было иным. Он так же, как и Ньюман, говорит об угрозе вере со стороны науки, основанной на «немецком суеверии» и стремящейся заменить все истины Божественного Откровения текущими научными данными, и считает, что эта опасность проистекает из абсолютизации науки и научного метода, ошибки, «к которой склонны преподаватели по своему ремеслу, а ученики по молодости, доверчивости и самой любви к науке». Средство для преодоления этой ошибки, однако, заключается не в акценте на авторитет, но в большей открытости школы семье и обществу верующих: «Семейство и общество должны иметь свободный доступ в училища, особенно высшие. Суеверие в науке и безверие в религии не распространятся и не устоят перед надзором общества верующего (ибо таково еще большинство), общества, уже знакомого с наукою, и для которого она не имеет ни соблазна новизны, как для учеников, ни соблазна ремесленности, как для преподавателей»[1381]1381
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 354.


[Закрыть]; «Семье в лице ее старших членов, должен быть открыт доступ в самые недра училищ; ибо ни деканский присмотр, ни инспекторское подслушивание, ни ректорская проверка не могут заменить бдительного присмотра семейного общества <…> обращать воспитание юношей в какую-то тайну для их семей есть дело неразумное»[1382]1382
  Там же. С. 351.


[Закрыть].

Такая установка на «открытость», если не сказать, на «демократизм» концепции образования у Хомякова весьма отличается от ньюмановского авторитаризма. Как не трудно заметить, она тесно связана с его пониманием Церкви, которая для него есть носительница высшего учения и высшей «образованности» (если использовать выражение Ивана Киреевского). Было бы неправильно, однако, противопоставлять этот «демократизм» идеям монархии и иерархии, как это делали некоторые недоброжелатели славянофилов, в том числе отец-иезуит Иван Гагарин. Хомяков, безусловно, признавал необходимость иерархии в Церкви и, с другой стороны, был глубоко предан государю и монархическому принципу русской государственности. Парадоксально выражаясь, можно сказать, что Хомяков был за монархию и демократию одновременно.

Для понимания концепции образования Ньюмана и взглядов на науку и образование Хомякова особое значение имеет различие в их понимании истины, точнее, условий ее познания. И Ньюман, и Хомяков, признавая ошибочность рационализма, подчеркивают, что для приобретения полноты истины недостаточно каких-либо субъективных усилий и человеческого разума. Истина превосходит индивидуальный разум и требует чего-то большего, чем «свободное исследование», хотя свобода необходима на пути к Истине. Поэтому познание полноты Истины достигается не в науке, дающей лишь частичные истины, а в Церкви.

Для Ньюмана это означает необходимость подчинения «вселенскому» церковному авторитету, что на практике означает подчинение иерархии (епископам англиканской церкви или римскому папе). Церковь и религия для Ньюмана есть прежде всего авторитет. Ссылаясь на Гизо, он говорит: «Существо всех религий – авторитет и подчинение, так что различие между естественной и откровенной религией состоит в том, что первая имеет субъективный, а вторая – объективный авторитет».

Хомяков же, по-видимому, имея в виду Ньюмана, возражает:

Церковь – авторитет», – сказал Гизо в одном из замечательнейших своих сочинений; а один из его критиков, приводя эти слова, подтверждает их; при этом ни тот, ни другой не подозревают, сколько в них неправды и богохульства. Бедный римлянин! Бедный протестант! Нет: Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос, ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а истина и в то же время жизнь христианина, внутренняя жизнь его; ибо Бог, Христос, Церковь живут в нем жизнью более действительною, чем сердце, бьющееся в груди его, или кровь, текущая в его жилах; но живут, поскольку он сам живет вселенскою жизнью любви и единства, то есть жизнью Церкви.[1383]1383
  Хомяков А. С. Сочинения богословские. С. 78.


[Закрыть]

По Хомякову, истина дается лишь взаимной любви. В пятом письме к Пальмеру, ссылаясь на Послание восточных патриархов 1848 года, он пишет: «Ни иерархическая власть, ни сословное значение духовенства не могут служить ручательством за истину; значение истины дается лишь взаимной любви»[1384]1384
  Там же. С. 318.


[Закрыть]. Эта мысль – ключевая в богословии Хомякова. Ею же он заканчивает свои знаменитые три письма о западных вероисповеданиях, сравнивая римо-католичество, протестантизм и православие: «Три голоса громче других слышатся в Европе. “Повинуйтесь и веруйте моим декретам”, – это говорит Рим. “Будьте свободны и постарайтесь создать себе какое-нибудь верование”, – говорит протестантство. А Церковь взывает к своим: “Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святого Духа”»[1385]1385
  Там же. С. 228.


[Закрыть].

У Ньюмана и у Хомякова «объективный» характер религиозной истины, ее несводимость к субъективному религиозному опыту и сентименту, она связана с идеей Церкви, сверхиндивидуальной и сверхъестественной общности. Однако для Ньюмана эта общность в большей степени конституируется единством духовного авторитета иерархии, а у Хомякова – единством любви во Христе. С другой стороны, условием познания истины для обоих мыслителей является смирение. Но для Ньюмана смирение – это прежде всего подчинение авторитету, для Хомякова же смирение – во взаимной братской любви, в понимании своей индивидуальной неполноты и несовершенства.

Такое восприятие Церкви у Хомякова отнюдь не означает, что он вообще отрицает необходимость авторитета и иерархии. Подчеркивая, что «Церковь – не авторитет», Хомяков тем не менее не отказывается от принципа авторитета как такового. Он был весьма далек от анархического или коммунистического отвержения власти и авторитета и вполне соглашался с Федором Ивановичем Тютчевым, утверждавшим, что именно (папский) Рим, узурпировавший Церковь и Предание, несмиренно отринувший любовь восточных братьев, а через – это авторитет Кафолической Церкви и произвольно, по собственному суду, введший в Символ веры новый член, тем самым породил «дух безначалия» и начал движение, приведшее к протестанству, а затем к революции. Антихристианский смысл этого процесса заключается в том, что «самовластие человеческого я» пытается заменить собой Бога и, «возведенное в политическое и общественное право», стремится «в силу этого права овладеть обществом»[1386]1386
  Тютчев Ф. И. Политические статьи. Париж, 1976. С. 33–34.


[Закрыть]. Это движение от папизма, к протестантизму, а потом к революции, между прочим, ведет «к отрицанию авторитета церкви, а следовательно, и самого начала всякого авторитета»[1387]1387
  Там же. С. 59.


[Закрыть].

Падение авторитетов есть негативное последствие разрушительного процесса богоотступничества. Но оно является следствием, а не причиной. Причина и сущность этого процесса – измена более глубокому принципу Любви во Христе, потому что начало власти и авторитета основано на христианской любви. Если любовь отвергается, авторитеты тоже не могут устоять. «Соборность» как конкретная реализация высшего начала Любви поэтому не противоречит монархии и иерархии (в том смысле, в котором обычное понимание демократии противоречит им).

Во втором письме о западных вероисповеданиях Хомяков дает обоснование необходимости иерархии в Церкви: «“Не вы Меня избрали, а Я вас избрал”, – сказал Спаситель своим ученикам, а Дух Божий, устами апостола, говорит: “благословляемый от большего благославляется”. Так всегда учила Церковь о своем устройстве <…> Поэтому-то полнота церковных прав, которую вручил Христос своим апостолам, и пребывает всегда на вершине иерархии, ею благословляются низшие степени и ею верно блюдется закон, проявленный с первого установления Церкви. В этом состоит значение епископского чина, в этом его неизмеримая важность»[1388]1388
  Хомяков А. С. Сочинения богословские. С. 141–143.


[Закрыть].

Такое принципиальное понимание познания истины является основанием различия концепций образования Ньюмана и Хомякова, в прочих отношениях весьма схожих. Если Ньюман пытается создать «империю знаний», основанную на подчинении свободного исследования высшему духовному авторитету и на законном разграничении компетенций и соблюдении границ знаний, то Хомяков стремится пронизать образование началом соборности.

По Хомякову, хранительницей истины православного учения является не духовенство, тем более не первосвященник, но весь «народ церковный, который есть тело церковное»[1389]1389
  Там же. С. 83, 318–319.


[Закрыть]. Соответственно в истинной Церкви нет никакой «Церкви учащей», никакого «магистериума», принадлежащего исключительно духовенству. Более того, поучение не ограничивается лишь словом, например в форме проповеди или богословского наставления: «Всякое слово, внушенное чувством истинно-христианской любви, живой веры или надежды, есть поучение; всякое дело, запечатленное Духом Божиим, есть урок; всякая христианская жизнь есть наставление и пример <…> Поучает не одно слово, но целая жизнь»[1390]1390
  Там же. С. 83–84.


[Закрыть]. Хотя преимущественно обязанность логического поучения в форме проповеди и преподавания богословия (что есть «не более как ветвь учительства в его целостности»[1391]1391
  Там же. С. 86.


[Закрыть]) возложена на священство и прежде всего на епископов, тем не менее, по словам апостола Алеутских островов епископа Иннокентия (впоследствии митрополита Московского): «Епископ есть в одно и то же время, и учитель, и ученик своей паствы»[1392]1392
  Цит. по: Там же. С. 84.


[Закрыть].

Не только ученик, но и учитель должен смиряться перед истиной, врученной свыше взаимной любви братии. Рационализм и либерализм действительно связаны с «гордостью разума» и тиранией частного суждения. Но эта тирания возможна в двух формах – протестантской, когда каждый ученый протестант может создать свое учение и утопить богооткровенную истину в субъективизме личного мнения, или в римской, когда первосвященники навязывают свое произвольное и частное мнение всей Церкви. В протестантизме интеллектуалы, профессора и ученые, восставшие против церковного предания, являются носителями рационализма, но источником этого бунта является грех римской церкви и римского первосвященника, отвергнувших предание и заместивших богооткровенное учение своим частным мнением (речь идет о Filioque). Подчинение внешнему авторитету поэтому не излечит университет от рационализма и либерализма. «Гордость разума» побеждается «смирением взаимной любви»[1393]1393
  «Романизм есть противная природе тирания. Протестантство есть беззаконный бунт. Ни того, ни другого признать нельзя. Но где же единство без самовластия? Где свобода без бунта? И то и другое находится в древнем, непрерывающемся, неизменившемся предании Церкви. Там единство, облеченное большей властью, чем деспотизм Ватикана: ибо оно основано на силе взаимной любви. Там свобода более независимая, чем безначалие протестантства: ибо ею правит смирение взаимной любви» (Там же. С. 324).


[Закрыть].

Хомяков связывает римо-католическое учение о «магистериуме», особой власти учительства, данной исключительно иерархии, и представление об «учащей церкви» с тем, что римская церковь рассматривает мирян как верующих второго сорта, что закреплено и в порядке совершения таинства евхаристии, когда духовенство причащается под двумя видами, а миряне только под одним. Хотя для Ньюмана и большей части его соратников по Оксфордскому движению не характерны крайности римо-католического клерикализма, для них Церковь также прежде всего духовенство. Такая точка зрения явно заметна уже в первых «трактатах» оксфордцев, написанных Ньюманом в 1833 году. «Клерикальная тенденция», акцент на исключительных правах священнослужителей как носителей апостольского преемства изначально был характерен для многих членов Оксфордского движения и стал одной из причин их тяги к римо-католичеству. Борьба с вмешательством государства в церковные дела велась под знаменами особых священных полномочий духовенства – епископов как «наследников апостолов», священников и дьяконов как их помощников.

Отсутствие в работах Хомякова каких-либо намеков на клерикализм не означает, что он в каком-либо смысле причастен к «эрастианизму», с которым боролись оксфордские трактарианцы. Так же как Ньюман, Хомяков считал невозможным подчинить Церковь интересам нации или государства. Он отмечает, что хотя «каждый христианин обязан перед Богом деятельно заботиться о том, чтобы все его братья достигли возможно более высокой степени благосостояния», и из этого вытекают многочисленные благотворные последствия для народов и государств, тем не менее «по отношению к Церкви это есть результат не прямой, а косвенный, к которому она должна относиться безразлично, не принимая в нем непосредственного участия, ибо ее цель, та, к которой она стремится, стоит бесконечно выше всякого земного благополучия». Поэтому «есть какая-то глубокая фальшь в союзе религии с социальными треволнениями, стыдно становится за Церковь, до того низко упавшую, что она уже не совестится рекомендовать себя правительствам или народам, словно наемная дружина, выторговавшая себе за усердную службу денежную плату, покровительство или почет»[1394]1394
  Там же. С. 100.


[Закрыть]. Эта мысль весьма созвучна тому, что Ньюман говорит в «Идее университета». Там он отстаивает тезис, что введение религиозного содержания в светское образование должно в первую очередь служить познанию истины, а не утилитарным целям поддержания порядка, утверждения правительств и общественной пользы[1395]1395
  Newman J. H. The Idea of a University. 1996. P. 31.


[Закрыть].

Хомяков подчеркивает что Православие не имеет ничего общего с «эрастианизмом»[1396]1396
  Хомяков А. С. Сочинения богословские. С. 118.


[Закрыть], а расхожие обвинения Русской церкви в «цезаропапизме» основаны лишь на недоразумении. Вопреки мнению многих западных (и некоторых русских) недоброжелателей представление о том, что православные считают царя, императора Российской империи «главой Церкви», совершенно ложно. Русский царь, очевидно, не обладает суверенитетом (верховной властью) в отношении вселенской (включающей не только русских, но и сербов, греков, болгар) Церкви, он не является и главой поместной Русской Православной Церкви. Встречающееся в некоторых официальных документах выражение «глава местной церкви», применяющееся к императору, следует понимать так, что он является «главою народа в делах церковных». Представляя народ в его полноте, и прежде всего мирян, царь имеет право или, точнее, обязанность участвовать в избрании епископов, блюсти исполнение решений соборов, охранять догмат и благочестие от внешних нападений и искажений: «Но народ не имел никакой власти в вопросах совести, общецерковного благочиния, догматического учения, церковного управления: а поэтому не мог и передать такой власти своему царю»[1397]1397
  Там же. С. 65.


[Закрыть].

Не трудно заметить, что отрицая наличие национального или государственного суверенитета в отношении Церкви, возражая против цезаропапизма, Хомяков в отличие от Ньюмана не приходит к клерикализму и доктрине непогрешимости иерархии. Народ и царь не обладают верховной властью в церкви, но ею не обладают и священники и папа. Хомяков, как и вообще православная церковно-политическая традиция, признает главою Церкви только Христа и не считает, что Его обязательно должен в полноте «представлять» (represent) другой «видимый глава» – папа или император: «Никакого главы Церкви, ни духовного, ни светского, мы не признаем. Христос ее глава, и другого она не знает»[1398]1398
  Там же. С. 64.


[Закрыть].

Особенно ясно различие подходов Хомякова и Ньюмана проявляется в решении вопроса о связи школы и Церкви и о религиозной составляющей светского школьного и университетского образования. Ньюман делал акцент на преподавании христианского учения, теологии как важнейших элементов образования интеллекта. В то же время преподавания католической теологии недостаточно, чтобы данное светское учебное заведение стало католическим. Для этого необходима церковная юрисдикция в отношении образования[1399]1399
  Newman J. H. The Idea of a University. P. 149.


[Закрыть].

Хомяков подчеркивал необходимость развития христианских (православных) начал мирского образования. Наибольшее внимание он уделял не интеллектуальному элементу религии как таковому (изучение катехизиса в школе и систематическое преподавание богословия в университете) и не развитию религиозной чувственности (того, что Ньюман называл sentiment), а воспитанию целостности человеческого духа, единству ума и сердца, укорененному в Вере[1400]1400
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 349–350. Ср. у св. Иннокентия, митрополита Московского: «Нынешние училища, не исключая и самых высших, просвещают и образуют только ум, а не ум и сердце вместе, как это известно и всем <…> Конечно, нельзя утверждать, чтобы совсем не было личностей, которые получили бы образование ума и сердца именно в училищах; но если рассмотреть внимательнее, то окажется, что самая большая часть из таковых личностей, если не всецелое, то начало образования сердца своего получили в детстве от своих родителей или кого-либо своих родных и близких» (Иннокентий, митрополит Московский. О детском воспитании // Русский архив. 1881. Ч. 2. С. 412–413). Интересно, что святитель Иннокентий употребляет слово «образование» в том же смысле, как Хомяков – «воспитание». Аналогичные мысли можно найти у Ивана Васильевича Киреевского.


[Закрыть]. «Наукообразная сторона» вероучения и «глубокое чувство» оживают только в том случае, если ученик имеет возможность приобщиться к церковной жизни, начала которой сохраняют русская семья и православное общество. В школе поэтому большее значение имеет не знакомство с катехизисом, а участие в богослужении, литургичность образования и открытость к общению с «христианским обществом».