Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1"

В. А. Воропаев
Церковь одна: А. С. Хомяков и Н. В. Гоголь

Алексей Степанович Хомяков сегодня более известен как один из идейных вдохновителей славянофильства, как поэт и публицист В наше время были опубликованы его поэтические произведения в Большой серии «Библиотеки поэта» (Л., 1969) и критические статьи (О старом и новом. М., 1988). Но с начала 1990-х годов начали переиздаваться и его историософские и – главное – богословские сочинения (Соч.: В 2 т. М., 1994; Соч. богословские, СПб., 1995). В 1991 году была напечатана «Церковь одна» (Литературная учеба. № 3). Это первое и наиболее яркое богословское произведение Хомякова. В сжатой, отточенной и образной форме он обосновывает учение о единстве и единственности Церкви. Трактат произвел в свое время большое впечатление на тех людей, кому Хомяков дал его прочесть под видом не своего, а как бы обнаруженного сочинения неизвестного православного автора прошлых времен.

Впервые «Церковь одна» была опубликована уже после смерти Хомякова в 1864 году в тринадцатом томе журнала «Православное обозрение» под названием «О Церкви. Из неизданных сочинений А. С. Хомякова» по рукописи, предоставленной сыном философа Дмитрием Алексеевичем. В рукописи это произведение озаглавлено «Церковь одна»; под этим названием в дальнейшем оно и издавалось. Трактатом открывается второй том собрания сочинений Хомякова (Сочинения богословские. Прага. – на титуле 1867, в действительности – 1868 год), изданного под редакцией Юрия Федоровича Самарина – представителя младшего поколения славянофилов, публициста, литературного критика, историка и богослова. Здесь же появилось и второе название труда – «Опыт катехизического изложения учения о Церкви», уточняющее его характер. Самарин снабдил том предисловием (имеющим вполне самостоятельное значение), в котором с художественной силой и наглядностью раскрыл смысл богословских сочинений Хомякова. К распространению в России это издание постановлением Святейшего Синода было разрешено в 1879 году; и первая русская публикация его (М., 1880) сопровождалась следующим примечанием: «<…> неопределенность и неточность встречающихся в нем некоторых выражений произошли от неполучения автором специально-богословского образования». Примечание сохранялось во всех последующих изданиях, включая последнее, одиннадцатое (М., 1918). Однако имеются свидетельства, что трактат одобрен был святителем Филаретом, митрополитом Московским, а харьковский архиепископ Нектарий дал положительный отзыв о богословских сочинениях Хомякова.

В XX веке отдельным изданием «Церковь одна» выходила неоднократно. В 1926 году философ Лев Карсавин выпустил ее в Берлине со своим предисловием и примечаниями, в которые он включил обширные отрывки из других богословских произведений Хомякова, помогающих уяснению «Опыта…» В 1953 и 1975 годах «Церковь одна» была издана иждивением Братства преп. Иова Почаевского в США – оба раза с предисловием Юрия Самарина к богословским сочинениям Хомякова. Однако эти издания в текстологическом отношении не могут считаться образцовыми, так как за основу текста в них было принято не издание Самарина (сделанное по рукописи), а последующие перепечатки в собраниях сочинений с редакторскими исправлениями.

Неудовлетворительно в текстологическом отношении и издание 1994 года (Приложение к журналу «Вопросы философии» – подготовка текста В. А. Кошелева, В. М. Лурье, Н. В. Серебренникова, А. В. Чернова). Источниками публикации стали две авторизованные копии: одна сделана рукою П. И. Бартенева, другая – Ю. Ф. Самарина (обе хранятся в Государственном историческом музее в Москве). Поскольку рукопись Самарина отличается большей полнотой и точностью, она и положена в основу публикации текста. Разночтения приведены в комментариях. Но вот что любопытно: в обеих копиях пропущен текст Никео-Константинопольского символа[941]941
  Никео-Константинопольское исповедание (или Символ Веры) – краткое изложение христианской догматики, состоящее из двенадцати членов. Было составлено на Первом Вселенском соборе в Никее в 325 году (первые семь членов) и дополнено на Втором Вселенском соборе в Константинополе в 381 году (последние пять членов).


[Закрыть].

В первых изданиях трактата (в «Православном обозрении» и пражском) приводится текст Символа Веры, где использована грамматическая форма множественного числа, – в точном соответствии с деяниями первых четырех Вселенских соборов. В церковной практике с глубокой древности утвердилась форма единственного числа: «Верую…», «Исповедую…», «Чаю…» В собраниях сочинений Хомякова, начиная со второго издания 1880 года, Символ Веры приводится в церковно-канонической редакции. В этой редакции напечатан он и в издании 1994 года.

Вернемся теперь к истории создания трактата. В краткой преамбуле к нему Самарин писал: «Мы не можем определить в точности, к какому году относится этот опыт; но несомненно, что в сороковых годах он уже был написан. А. С. Хомяков долго держал его в портфеле, так что об нем не знал никто; впоследствии он возымел мысль перевести его на греческий язык и напечатать в Афинах, но это предположение не состоялось».

В этих словах Самарина есть по меньшей мере две неточности. Дело в том, что Хомяков первоначально выдавал свое произведение за найденную древнюю рукопись на греческом языке – которую он перевел на русский – и в этом качестве показывал ее многим и пытался опубликовать. Самарин не мог не знать об этом: именно к нему обращено письмо Хомякова 1846 года с просьбой содействовать публикации рукописи в Германии: «Покойный Д. А. Валуев (историк-славянофил и родственник Хомякова. – В .В.) нашел греческую рукопись (кем писанную, греком или другим каким православным, неизвестно), содержащую в себе изложение православного учения, и вез ее в чужие края с намерением напечатать, находя ее весьма примечательною. К ней приделал он маленькое предисловие по-латыни, и вся рукопись составила бы около двух печатных листов. Мы, то есть здешние друзья Валуева, желали бы исполнить его намерение и напечатать рукопись, которая в России может встретить цензурные затруднения, а в Германии может или принести пользу, или по крайней мере обратить на себя внимание».

Петр Бартенев, публикуя это письмо в «Русском архиве» (1879. Кн. 3), сопроводил его следующим комментарием:

Эта греческая рукопись – мистификация. Дело шло об известном труде Хомякова, напечатанном во втором томе его сочинений под названием «Опыт катехизического изложения учения о Церкви». Впрочем, на рукописи стояло другое название: «Церковь одна». В секрет, кажется, был посвящен только один Валуев; вероятно, он же или кто-нибудь по его заказу перевел ее на греческий язык, с целью напечатать в Афинах или за границей. Она несколько времени ходила по рукам в Москве в рукописи с русским текстом, выдаваемым за перевод, и даже самые близкие друзья не знали настоящего автора. Говорят, покойный митрополит Филарет не дался в обман и, признав ее вполне замечательною, выразил, однако же, мнение, что она писана не греком и не лицом духовного звания, а светским (вероятно, по оригинальности некоторых мыслей и по своеобразию приемов, чуждых нашей официальной богословской школе). Впрочем, кажется, через год секрет раскрылся. Причина, почему Хомяков скрывал свое авторство, понятна: ему нужно было узнать мнение, свободное от всякого предубеждения в пользу или против его имени, да и не хотелось в дело такого рода вмешивать невольные притязания личности.

Биограф Хомякова Владимир Завитневич предполагал, что Валуев не только был посвящен в «секрет», но до известной степени был даже инициатором написания трактата (как это было в другом случае, когда он запер Хомякова в комнате и унес с собой ключ, заставив его начать писание «Записок по всемирной истории»). Таким образом, «Церковь одна» датируется концом 1844 – началом 1845 года; во всяком случае, она написана не позднее конца 1845-го – Валуев умер в декабре этого года.

В греческом происхождении рукописи были, например, уверены друзья Хомякова – Николай Гоголь и Василий Жуковский. Это и не удивительно. Катехизис Хомякова от начала до конца настолько тонко и последовательно выдержан в стиле древней рукописи, что у читателя-знатока, даже убежденного в том, что это сочинение Хомякова (сомнений в этом не возникало ни у его младших современников – Самарина, Ивана Аксакова и других, ни у богословов XX столетия – В. Зеньковского, Г. Флоровского, И. Андреева), невольно закрадывалась мысль о существовании некоего оригинала. Искусная имитация Хомякова делает честь ему не только как автору-богослову, но и как стилисту-литератору.

Весной 1847 года Хомяков, захватив с собой рукопись, едет за границу. Встретившись в Эмсе с Жуковским и Гоголем, знакомит их с нею. План быстрого напечатания трактата не осуществился. По-видимому, на совете с Гоголем и Жуковским было решено, что рукопись нуждается в предисловии, которое Хомяков должен был написать по возвращении в Россию и переслать Жуковскому, – что он и исполнил. Жуковский получил рукопись в Бадене через князя Петра Андреевича Вяземского в конце 1847 года, но напечатать ее не сумел. По версии Завитневича, «Церковь одна» могла быть опубликована и произвести эффект только при условии перевода ее на один из европейских языков, что представляло значительные трудности ввиду особого характера рукописи, написанной крайне лаконическим языком и требующей специальных богословских знаний. Хомяков же рассчитывал прежде всего на русского читателя; но в России «Церковь одна» в то время не могла быть напечатана из-за того, что написана светским лицом, так что Хомяков оставил мысль о ее публикации. По-видимому, он пытался предпринять какие-то шаги через святителя Филарета, митрополита Московского, с которым часто общался в начале 1850-х годов по поводу своей известной переписки с англиканским богословом Пальмером, – но, очевидно, безуспешно. Впоследствии Хомяков писал Ивану Аксакову, что многие духовные лица, прочитавшие его «Исповедание» (как называл он свой трактат), «согласились, что оно вполне православно и только к тиснению неудобно или сомнительно». По этой же причине – чтобы избежать недоверия отечественной духовной цензуры – и Самарин издал богословские сочинения Хомякова не в России, а за границей.

При жизни Хомякова «Церковь одна» была оценена немногими. В числе их Гоголь, скорее всего, так и не узнавший, что она написана Хомяковым, и ценивший ее как святоотеческое творение. В августе 1847 года он извещал своего ближайшего друга графа Александра Петровича Толстого: «Хомяков, между прочим, привез с собой катехизис, отысканный им, на греческом языке в рукописи. Катехизис необыкновенно замечательный. Еще нигде не была доселе так отчетливо и ясно определена Церковь, ее границы, ее пределы».

К мнению Гоголя стоит отнестись с доверием: он был весьма начитан в святоотеческой литературе. Ныне известен большой сборник его выписок из творений святых отцов и учителей Церкви. После смерти Гоголя в его бумагах была найдена тетрадь, в которую он собственноручно переписал «Церковь одну»; это свидетельствует, что он ценил ее именно как православный катехизис. Данная рукопись подала повод к курьезной ошибке: сочинение было принято за гоголевское. 13 ноября 1895 года известный издатель Адольф Федорович Маркс писал биографу Гоголя Владимиру Шенроку (письмо хранится ныне в Российской государственной библиотеке):

Спешу препроводить на Ваше заключение вновь найденную оригинальную рукопись Гоголя под названием «Церковь одна», которую мне предложил приобрести Василий Яковлевич Головня, сын сестры Гоголя, Ольги Васильевны. По словам г. Головни, рукопись эта нигде не была напечатана и представляет большой интерес. Я не успел просмотреть ее, так как г. Головня приехал специально в Петербург для продажи этой рукописи и требует ответа до четверга. За рукопись и право печатания он просит тысячу рублей. Рукопись и это письмо Вы получите завтра, во вторник. Будьте добры сейчас же рассмотреть ее и возвратить в тот же день и никак не позднее среды. Прошу также при возвращении рукописи сообщить мне, насколько она представляет интерес, стоимость ее по Вашему мнению и где можно бы поместить статью эту – в 6 или 7 томе[942]942
  НИОР РГБ. Ф. 419. К. 1. Ед. хр. 25.


[Закрыть].

В перечне хранящихся в Московском Румянцевском музее рукописей Гоголя, помещенном В. И. Шенроком в седьмом томе 10-го издания «Сочинений» Гоголя (СПб., 1896), значится и «Церковь одна». Местонахождение ее в настоящее время неизвестно.

В высокой оценке рукописи как святоотеческого творения Гоголь невольно сошелся с мнением своих современников – Ивана Аксакова и Юрия Самарина, знавших настоящего автора катехизиса и ставивших его, может быть, несколько преувеличенно, наравне с учителями Церкви. Иван Аксаков в 1860 году говорил о значении трудов Хомякова: «Мудрец с младенческой простотой души, аскет, постоянно озаренный святым веселием души, поэт, философ, пророк, учитель Церкви, Хомяков, как и в порядке вещей, был оценен при жизни очень немногими, но значение его будет расти с каждым годом. Его слово еще звучит, несется через современные поколения к поколениям грядущим…»

Юрий Самарин писал в предисловии ко второму тому сочинений Хомякова: «В былые времена тех, кто сослуживал православному миру такую службу, какую сослужил ему Хомяков, кому давалось логическим уяснением той или другой стороны церковного учения одержать для Церкви над тем или другим заблуждением решительную победу, тех называли учителями Церкви».

Религиозное мировоззрение Хомякова основывалось не только на глубоком знании святоотеческих писаний, но и на живой, горячей вере, на практической жизни в лоне Русской Православной Церкви. Об этой особенности единодушно свидетельствуют близко знавшие его. «Церковь была для него живым средоточием, из которого исходили и к которому возвращались все его помыслы; он стоял перед ее лицом и по ее закону творил над самим собою внутренний суд» (Юрий Самарин). «В нем поэт не мешал философу, и философ не смущал поэта; синтез веры и анализ науки уживались вместе, не нарушая прав друг друга; напротив, в безусловной, живой полноте своих прав, без борьбы и противоречия, но свободно и вполне примиренные. Он не только не боялся, но признавал обязанностью мужественного разума и мужественной веры спускаться в самые глубочайшие глубины скепсиса, и выносил оттуда свою веру во всей ее цельности и ясной, свободной, какой-то детской простоте» (Иван Аксаков).

Значение Хомякова состоит не только в том, что он, мирской человек, писатель, оказал значительную услугу Русской Православной Церкви в ее самоопределении перед лицом инославия; его работы являются целым этапом в развитии русской религиозной мысли, отсюда ведет свою родословную новая философско-богословская школа конца XIX – начала XX века.

Катехизический трактат Хомякова в нашу эпоху приобретает новое, сугубо современное звучание: он противостоит, с одной стороны, всем попыткам раскола Церкви, с другой – попыткам «соединения» якобы разделенных Церквей. На бесплодность как того, так и другого указывает само название трактата: «Церковь одна». И если мы прибавляем к слову «Церковь» определение «Православная», то лишь в силу существования в христианском мире отколовшихся от нее частей. По словам Хомякова: «Когда исчезнут ложные ученья, не нужно будет и имя Православия; ибо ложного Христианства не будет».

О. Л. Фетисенко
Неизвестный отзыв преподобного Амвросия Оптинского и иеромонаха Климента (Зедергольма) о Хомякове

Когда говорят о теме «Оптина пустынь и славянофилы», главным образом подразумевают преп. Макария Оптинского (1788–1860) и семью Киреевских – яркий пример синергии церковной и светской культуры. Пожалуй, кроме И. В. и П. В. Киреевских, из старших славянофилов никто в Оптиной «замечен не был». Гораздо теснее связь их с Троице-Сергиевой лаврой и Московской Духовной академией[943]943
  См.: Андреев Ф. К. Московская духовная академия и славянофилы // Богословский вестник. 1915. Т. 3. Октябрь – декабрь. С. 563–644.


[Закрыть]. В истории изучения «оптинской» (и шире – церковной) темы заметна следующая тенденция: взгляд светских исследователей направлен преимущественно на выявление и xapaктеристику творческих и биографических связей писателей с монастырем и старцами, церковные же писатели и агиографы используют литературные сюжеты в «апологетико-катехизических» целях, для того чтобы показать: глубокая религиозность не мешает литературному творчеству. В обоих случаях центр тяжести оказывается смещенным в сторону великих посетителей[944]944
  См., напр.: Манн Ю. В. Иван Киреевский и Гоголь в стенах Оптиной: О духовных исканиях русских писателей // Вопросы литературы. 1991. № 8. С. 106–124; Концевич И. M . Оптина Пустынь и ее время // Jordanville. N. Y., 1970. Ср. с названием статьи: Павлович H. A . Оптина пустынь: Почему туда ездили великие? // Прометей: Ист.-лит. альманах. М., 1980. Т. 12. С. 84–91. Эта статья сыграла в свое время большую роль в спасении Оптиной от окончательного разрушения.


[Закрыть], а не обитателей монастыря. Так, долгое время больше писали о том, что Достоевский думал о русских монастырях вообще и об Оптиной пустыни в частности, нежели о том, как воспринимали в Оптиной его самого и его произведения[945]945
  Впервые к этой теме обратился священник Г. Беловолов (Беловолов Г., свящ. Оптинс-кие предания о Достоевском // Достоевский: Материлы и исследования. СПб., 1997. Т. 14 . С. 301–312).


[Закрыть].

Между тем для исследования важен взгляд «из-за церковных стен» – отзывы старцев о писателях и философах, их отклики на светские публикации по церковным вопросам. Интересны фрагменты такого рода в письмах старцев или их высказывания, сохраненные мемуаристами, но еще значительнее заметки или письма аналитического характера. Один из документов подобного рода сохранился в фонде К. Н. Леонтьева в отделе рукописей Государственного литературного музея (Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 337). Это записка оптинского иеромонаха Климента (Зедергольма) о Хомякове. На л. 1 есть помета Леонтьева, сделанная карандашом: «О Хомякове. Оптинское мнение о. Амвр<осия> и о. Климента». Леонтьев упомянул об этой рукописи в заметке, получившей заглавие «О богословствовании мирян»[946]946
  Впервые: Богословский вестник. 1913. № 1. Отд. II. С. 1–5. Затем: Леонтьев К. Н . Собр. соч. 1913. Т. 7. C. 531–535; Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство. М., 1996. С. 699–701. Название принадлежит первому публикатору – прот. И. И. Фуделю (1860–1918), издателю собрания сочинений Леонтьева. Заметка датируется 1888 годом и представляет собой либо фрагмент письма, либо набросок к одной из глав большой статьи «Владимир Соловьев против Данилевского».


[Закрыть]. К тексту о. Климента исследователи не обращались. Между тем он важен, поскольку является фактически записью отзыва Оптинского старца о богословствовании Хомякова и о его роли в Церкви.

Иеромонах Климент (в миру Константин Карлович Зедергольм, 1830–1878), церковный писатель и переводчик, письмоводитель старца Амвросия (Гренкова), стал другом и духовным наставником («катехизатором») Леонтьева в 1874 году, с первого его приезда в Оптину. Они находились в постоянном общении, переписывались. (К сожалению, в настоящий момент известно лишь одно письмо Леонтьева к Клименту, написанное незадолго до смерти последнего.) Старец Амвросий, не имевший возможности уделять много внимания новому духовному сыну, поручил Леонтьева, которому «нужно еще тогда было кое-чему доучиваться»[947]947
  Выражение из письма Леонтьева к Л. А. Тихомирову (К. Н. Леонтьев: Pro et contra. СПб., 1995. Кн. 2. С. 16).


[Закрыть], своему близкому ученику.

Из книги Леонтьева «Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни», написанной через год после смерти друга, известно, что общение их не было благостным. Леонтьев постоянно спорил со своим «катехизатором», заставляя того опасаться за чистоту его воззрений. Предметом спора становилось отношение к католичеству, русскому старообрядчеству, возможно, и к современному богословию, которым Леонтьев начинал интересоваться.

Живя в 1850-е годы, как и К. Зедергольм, в Москве, Леонтьев принадлежал к совершенно иному кружку. В воспоминаниях об Ап. Григорьеве (1869) он писал о том, что его отношение к славянофилам первоначально было сформировано под влиянием либерального кружка гр. Е. В. Салиас де Турнемир, в который он был введен И. С. Тургеневым[948]948
  См.: Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. СПб., 2003. С. 8–9.


[Закрыть]. «Биографически» у Леонтьева была возможность познакомиться с Хомяковым, братьями Киреевскими, Ю. Ф. Самариным еще тогда, но в ту пору ему, по его выражению, претил «морализм» старших славянофилов. В 1874 г. он вспоминал: «Я видал Хомякова и Погодина, но они мне не нравились тогда: они мне казались такими моральными людьми, а я морали тогда не любил. – Сочинениям их я не находил в душе моей ни малейшего отголоска»[949]949
  Там же. С. 34. Отметим любопытную биографическую деталь: мать К. Н. Леонтьева Феодосия Петровна (урожд. Карабанова) была знакома с E. А. Хомяковой, о чем вспоминала в своих неопубликованных записках «1813 год» (ГЛМ. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 347). Не идет ли речь о тетке славянофила – Елизавете Александровне Хомяковой († 1848)?


[Закрыть]. Мимолетная встреча с И. Аксаковым в 1856 году в Крыму не оставила в его жизни особого следа[950]950
  До этого Леонтьев-гимназист видел Аксакова в 1840-х годах в Калуге.


[Закрыть], хотя и пригодилась при возобновлении знакомства в 1874 году. А позднее, в начале 1860-х годов, когда Леонтьев пережил свое первое обращение – перемену воззрений, – возможность личного общения с московскими славянофилами была упущена. Киреевских и Хомякова уже не было в живых. Несомненно, Леонтьева, всегда внимательного к подробностям и краскам, обрадовала возможность через рассказы о. Климента прикоснуться к тому пласту русской жизни, мимо которого он когда-то прошел. Отметим попутно, что Леонтьев в 1870-х годах, вернувшись в Калужскую губернию, познакомился с детьми И. В. Киреевского, а еще позднее, в Москве, с дочерью философа – М. И. Бологовской, оказавшейся его соседкой по дому в Денежном переулке.

Об отношении о. Климента к Хомякову (они были знакомы еще в 1850-х годах через И. В. и Н. П. Киреевских, в имении которых К. Зедергольм был домашним учителем) известно мало. Леонтьев приводил в своей книге слова о. Климента, сравнивавшего Хомякова и Киреевского: «Хомяков, – говорил мне Зедергольм, – был холоднее; он, разумеется, был человек тоже искренне-православный, но его диалектика, его страсть к словопрениям увлекла его до того, что он вступал в споры и с людьми православными иногда о самых существенных вопросах, противоречил и впадал в некоторые уклонения»[951]951
  Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем. Т. 6. Кн. 1. С. 256.


[Закрыть].

Заметим, что и тема «Леонтьев и Хомяков» является неразработанной. Насколько вообще Леонтьев был знаком с его трудами? Есть свидетельство о том, что серьезно изучать сочинения Хомякова Лeoнтьeв стал лишь в последние годы жизни. Оптинский монах о. Эраст (Вытропский, 1828–1913) сообщил в адресованном о. И. Фуделю примечании к недатированной записке Леонтьева, содержавшей просьбу прислать два первых тома «Истории Русской Церкви» митрополита Макария: «Еще послал 2 тома Хомякова. До сего времени К<онстантин> Н<иколаевич> Хомякова не читал, кроме французской брошюры о вопросах веры, которую прочел на Афоне по рекоменд<ации> о. Иеронима[952]952
  Иероним (Соломенцев) (1803–1885) – иеросхимонах, духовник афонского Св. Пантелеймоновского монастыря.


[Закрыть].»[953]953
  РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 1011. Л. 7.


[Закрыть].

Едва ли дело ограничилось одной брошюрой. В 1879 г. Леонтьев в книге об о. Клименте по памяти цитировал «Письма к Пальмеру»[954]954
  Леонтьев К. Н. Указ. соч. С. 283.


[Закрыть], но вряд ли это та самая «единственная» брошюра, знакомая еще по Афону. О чтении Хомякова на Афоне говорится в «Афонских письмах» (1872, 1884)[955]955
  Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство. C. 20. Впервые опубликовано посмертно под названием «Отшельничество, монастырь и мир. Четыре письма с Афона». И до Афона в одной из статей цикла «С Дуная» (1867) Леонтьев близко к тексту пересказывал статью Хомякова «Англия» (1848).


[Закрыть]. В предсмертном письме к Л. А. Тихомирову Леонтьев вспоминал: «От. Иероним (самоучка из старооскольских купцов 20–30-х годов) читал с удовольствием Хомякова и Герцена и рассуждал со мною о них»[956]956
  К. Н. Леонтьев: Рro et contra. Кн. 2. С. 17.


[Закрыть]. Тем не менее серьезное изучение трудов Хомякова, действительно, относится уже ко времени окончательного переселения Леонтьева в Оптину пустынь (конец 1880-х годов).

Почему заметка о. Климента оказалась у Леонтьева? Была ли она подарена ему другом-«катехизатором» или взята Леонтьевым в ряду других материалов для книги об о. Клименте (наряду с его путевыми заметками или письмами к отцу)? Ответить на эти вопросы трудно. В книгу записка во всяком случае не вошла. Возможно, она была составлена специально для Леонтьева – как ответ на его вопрос о догматической авторитетности хомяковского наследия.

Заметка особенно интересна в контексте современных споров о богословии славянофилов. В ней обнаруживаются любопытные переклички со статьей В. М. Лурье[957]957
  Лурье В. M. Догматические представления А. С. Хомякова // Славянофильство и современность: Сб. статей. СПб., 1994. С. 158.


[Закрыть], который о существовании этого текста, скорее всего, мог знать лишь по упоминанию в леонтьевском отрывке. Насколько «мнение о Хомякове» принадлежит Оптинскому старцу, а насколько его ученику и письмоводителю, еще предстоит определить.