Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1"

Ранние славянофилы, вслед за В. Ф. Одоевским, подчеркивали важную роль поэтического инстинкта в творческом процессе. Впоследствии русский мыслитель И. И. Лапшин скажет, что мысль рождается из чувства. Ученый испытывает первый восторг, первый жар, первую горячку художника. В ранней статье 1906 года «О трусости мышления» И. И. Лапшин писал, что только люди, в высокой степени одаренные тонкою эмоциональною восприимчивостью, могли осуществить и в искусстве, и в науке, и в общественной жизни нечто, имевшее прочное значение. Часто острое логическое мышление и способность глубоко чувствовать встречаются в одной душе[1308]1308
  Лапшин И. И. Законы мышления и формы познания. СПб.; М., 1906. С. 314.


[Закрыть]. А. С. Хомякову, И. В. Киреевскому близок идеал цельного знания, в котором внутреннее ведение сочетается с научными знаниями и художественной интуицией.

Любопытны мысли ранних славянофилов об иконах. И. В. Киреевский считал, что икона способна впитывать в себя энергию молящихся, но сама по себе икона – это просто доска с изображением. Для А. С. Хомякова «икона не есть религиозная картина, точно так же, как церковная музыка не есть музыка религиозная»[1309]1309
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: В 8 т. Т. 1. 1900. С. 163.


[Закрыть]. «Произведения одного лица, они не служат его выражением; они выражают всех людей, живущих одним духовным началом: это художество в высшем его значении»[1310]1310
  Там же.


[Закрыть]. Икона есть «выражение чувства общинного, а не личного, она требует в художнике полного общения не с догматикою Церкви, но со всем ее бытовым и художественным строем, так, как века передали его христианской общине»[1311]1311
  Там же.


[Закрыть]. Икона, по А. С. Хомякову, настолько доступна русскому человеку, насколько «он живет в полном согласии с жизненным и духовным бытом Русского народа»[1312]1312
  Там же.


[Закрыть]. Мыслитель считал, что икона «возможна только в церкви, в единстве церковного созерцания», поэтому «стоит она так много выше всякого другого художественного произведения, – пределом, к которому непременно должно стремиться художество»[1313]1313
  Там же.


[Закрыть]. Ранние славянофилы сходились в оценке Мадонны Рафаэля[1314]1314
  История особого «русского» отношения к этой картине восходит примерно к 1824 году, когда в «Полярной звезде» появилась статья В. А. Жуковского «Рафаэлева Мадонна. Из письма о Дрезденской галерее».


[Закрыть]. И. В. Киреевский считал, что Рафаэль «обозначил невыразимое»[1315]1315
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 183.


[Закрыть]. Для А. С. Хомякова Мадонна Рафаэля – совершенство, высшее изо всех произведений искусства, но философ не находил в ней иконы: «…никто так не поставил бы Христа: это итальянская затея великого Рафаэля, и она вас расстраивает»[1316]1316
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: В 8 т. Т. 1. С. 163.


[Закрыть].

А. С. Хомяков писал о важной роли логического сознания, неподвластного страсти, выступающего как внешний закон, который возвращает временно помраченный дух к внутреннему закону. По А. С. Хомякову, логическое сознание – якорь спасения в философском творчестве. Неопределенность логического знания, которое является внутренним руководителем, укрепляющим волю, приводит к слепоте, шаткости, непоследовательности, одичанию, искажениям.

О значении и сущности философского творчества полнее всего написал И. В. Киреевский. В своем дневнике он разрабатывал проект православной философии, которая должна стать стержнем культуры будущего и связать воедино внутреннее и внешнее творчество. Философия, по И. В. Киреевскому, занимает особое место, она «общий итог и основание всех наук»[1317]1317
  Киреевский И. В. Критика и эстетика. С. 335.


[Закрыть], проводник мысли между ними и верою. С одной стороны, она сопрягается с высшими вопросами веры, а с другой, прикасается к развитию наук и внешней образованности. Характер господствующей философии зависит от характера господствующей веры.

И. В. Киреевский воплощает свой идеал в художественной форме – в сказке «Опал» и повести «Остров». В последней «дана картина христианской цивилизации, где сохранились мудрость греческой патристики, гармония телесной и умственной деятельности, стремление к высшим наслаждениям духа, неприязнь к притворству и соперничеству»[1318]1318
  Благова Т. Родоначальники славянофильства: А. Хомяков и И. Киреевский. М., 1995. C. 125.


[Закрыть]. Остров св. Георгия можно рассматривать и как воплощение духовного мира первых христиан, которым он открылся. В «Опале» в образе Звезды Нурредина проступают черты Нового Иерусалима. Кроме того, эти произведения об «островах», о том, что внешнее – зеркало внутреннего.

В художественных произведениях И. В. Киреевского Провидение посылает человеку судьбу по мысли его, оно не безразлично к человеку и имеет нравственно-воспитательный характер. Голый, заброшенный остров в океане в повести «Остров» – это воплощение внутреннего мира Наполеона и одновременно кара Провидения. Философ показывал, что наказание человека в нем самом, он может реально повлиять на ход истории, способствовать своим творчеством воплощению идеала или удалять его. «Мнимые законы разумной необходимости» – только «законы разумной возможности»[1319]1319
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 244.


[Закрыть]. Мыслитель приводил пример из Библии: «От Египта до Обетованной земли израильский народ мог совершить в 40 дней то путешествие через пустыни аравийские, которое он совершал 40 лет только потому, что душа его удалялась от чистого стремления к Богу, его ведущему»[1320]1320
  Там же. С. 219.


[Закрыть]. И. В. Киреевский сосредоточивал свое внимание на свободной воле человека, видя в ней тайну[1321]1321
  Там же. С. 66.


[Закрыть]. Он считал, что люди утратили секрет укрепления воли, что воля родится втайне и воспитывается молчанием. Своеобразной является идея философа о том, что в жизни, в истории нет заранее уготованного плана, который неминуемо должен привести к трагической развязке: все зависит от выбора человечества и свободной воли каждого, Провидение может только карать за ложный выбор, дары же божественной благодати умножаются только по мере творческих трудов и усилий. Благодать никогда не стесняет свободы, но спасает только тех, кто готов принять спасение. И. В. Киреевский писал:

В иных случаях человеческого просвещения в самом деле заметны какие-то необходимые законы развития, в других, напротив, очевидна свобода духа и случайность сильной личности. При всяком неправильном уклонении от настоящего пути ум человеческий попадает точно под неизбежные периоды развития, так же как и болезнь физическая имеет необходимый ход.[1322]1322
  РГАЛИ. Ф. 236. Оп. 1. Ед. хр. 14. Л. 93.


[Закрыть]

А. С. Хомяков не отрицал наличия «высшего воспитательного руководства» в историческом процессе и в жизни отдельного человека, но считал, что нельзя искать какого-то соотношения между грехом и страданием, ибо мера греховности каждого безмерна. Бог не наказывает человека, не посылает страдания, но зло само себя наказывает по неотразимому закону логики. Бог не устраняет страдания, чтобы человек не впал в тупое довольство собой и миром. Мыслитель считал, что мировые законы – выражение воли Божьей, но не оковы.

Звезда Нурредина в сказке «Опал» – это его «остров», о котором царь даже не знал. Там он встретил Девицу Музыку Солнца в одежде из солнечных лучей, в венце из ярких звезд, опоясанную радугой[1323]1323
  Киреевский И. В. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 55.


[Закрыть]. Прекрасные стихи в прозе прямо ассоциируются с библейским текстом: «жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати звезд» (Откр. 12, 1). У Девицы Музыки выражение лица менялось в зависимости от чувств и мыслей Нурредина, который не мог различить, что изнутри сердца, а что извне ему слышится. Красота девушки – зеркало его собственного сердца, которое, пораженное голосом звезды своей, вдруг обрело и слух, и язык. Герой ощутил себя преображенным, и это тем более значимо, что сначала он был жестоким и беспощадным завоевателем.

Девица Музыка Солнца – воплощение Вечной Женственности, Музыка с душой и образом, София, творческое начало мира, «художница», по законам божественного ремесла строящая мир. София говорит о себе, что, когда Бог творил мир, «тогда я была при Нем художницею и была радостью всякий день, веселясь пред лицом Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими» (Притчи 8, 30, 31). Если по отношению к Богу София – пассивно зачинающее лоно, «зеркало славы Божией», то по отношению к миру это строительница, созидающая мир, как плотник или зодчий, складывающий дом, – образ обжитого и упорядоченного мира, огражденного стенами от безбрежных пространств хаоса. Если тварь отрывается от корня своего, то ее ждет неминуемая смерть.

Е. Н. Трубецкой обратил внимание на то, что и в русских сказках мудрость олицетворяется не мужским, а женским началом:

Сочетание во едином женственном образе высшей Премудрости, красоты и власти над всею тварью чрезвычайно напоминает тот лик Софии Премудрости Божией, коим вдохновлялись наши отдаленные предки – строители храмов и иконописцы. Во всяком случае, в лице Василисы Премудрой, Мудрой жены и Ненаглядной Красоты воплотились те искания человеческой души, которые в образе Софии находят в себе высшее и полное удовлетворение.[1324]1324
  Трубецкой Е. Н. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке. М., 1922. С. 45.


[Закрыть]

В сказке И. В. Киреевского Нурредин осознал то, что лучшее в жизни – мечта, но герой не стремился воплотить ее: хотя она зажгла его душу, но не охватила эросом преображения. Такой итог отчасти проявление, на мой взгляд, национальной особенности в произведении философа. Е. Н. Трубецкой писал, что «в русской сказке при встрече с чудесным человек как-то сразу опускает руки». «Он испытывает очарование, восхищение, весь превращается в слух и зрение, весь отдается влекущей его вещей силе, но от этого созерцательного подъема не переходит к действию, а ждет неизреченного богатства жизни как дара свыше»[1325]1325
  Там же. С. 46.


[Закрыть]. «Как бы ни были глубоки откровения, откровения эти бессильны и бесплодны, пока они остаются только мистикою пассивных переживаний»[1326]1326
  Там же. С. 48.


[Закрыть]. Ни экстаза, ни парения над житейским не достаточно, в «Опале» герой остается у «разбитого корыта». Мистическое откровение остается для Нурредина только сном, далеким от жизни. В 1830 году И. В. Киреевский писал, что только стремление воплотить поэзию в действительность доказывает зрелость мечты. Мечта Нурредина – окно в инобытие, она «окрыляет» героя, но усыпляет его энергию, действительность же становится еще более гнетущей и пустой, чем прежде. Для воплощения мечты необходима синергия, соработничество Бога и Человека. В Евангелии написано, что некий царь послал рабов своих призвать желающих на пир и объявить: «Вот я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено, заколото и все готово; приходите на брачный пир» (Мф. 22, 4). Но сами званные отказались (Лк. 14, 18–20). Макарий Египетский пишет:

Видишь ли: Звавший готов; отреклись званные. Видишь: Господь уготовил им царство; но они не хотят. Посему воля человеческая есть как бы существенное условие. Если нет воли: сам Бог ничего не делает, хотя и может по свободе своей. Посему совершение дела Духом зависит от воли человека. Господь и у совершенных взыскует душевного соизволения[1327]1327
  Цит. по: Премудрость и благость Божиа в судьбах мира и человека. Пг., 1916. С. 21.


[Закрыть].

Сам А. С. Хомяков писал, что,

когда воля человека по своим чистым и святым побуждениям <…> совпадает с характером воли Божьей <…> происходят новые явления <…> чуждые общему порядку вещей[1328]1328
  Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 339–340.


[Закрыть].

Сказка И. В. Киреевского пронизана библейскими образами и образами античной философии. На звезде все горит, нет солнца, т. е. нет дня, нет ночи, т. е. нет времени, воздух ослепителен. В Библии Небесный Иерусалим «не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего» (Откр. 21, 21). Вместо облаков на звезде Нурредина летали прозрачные образы богов и людей. Там были дорожки из золотого песка, горы из бриллиантов, утесы из серебра, беседки из разноцветных кристаллов и пр. Небесный Иерусалим – «чистое золото», он «подобен чистому стеклу». «Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями». Согласно Пифагору, у каждой души есть своя музыка, а космос – орган. На звезде в сказке И. В. Киреевского вместо ветра веяла музыка, и текла чистая, светлая, как кристалл, волшебная река, чьи тихие речи любил слушать царь. Разумная река напоминает и представления Фалеса о том, что вода – начало всего, и библейскую реку жизни: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» (Откр. 22, 17).

В «Острове» появляется мотив синергического творчества. Повесть написана уже после «обращения» И. В. Киреевского в Православие. Вера и молитва помогают Александру, главному герою, в его пути. Образы бушующего моря, окружающего остров св. Георгия, волн, несущих корабль Александра, тоже символичны: «около же четвертой стражи ночи подошел к ним, идя по морю, и хотел миновать их. Они, увидев Его идущего по морю, подумали, что это призрак, и вскричали. Ибо все видели Его и испугались. И тотчас заговорил с ними и сказал им: ободритесь; это Я, не бойтесь. И вошел к ним в лодку, и ветер утих» (Мк. 6, 26, 48–51). Когда Петр стал тонуть, то Господь сказал ему: «Маловерный, зачем ты усомнился?» В неспокойном море жизни Александр должен создать сначала свой собственный остров и ради этого он покидает остров св. Георгия – надежный, прекрасный, но чужой ковчег.

Мечта и вера в ее осуществление побуждала русских мыслителей к творчеству. Творчество, особенно «внутреннее», согласно их взглядам, способно повлиять как на судьбу отдельного человека, так и на ход мировой истории, потому что в мире духовном все взаимосвязано. Философия творчества И. В. Киреевского, А. С. Хомякова легла в основу отечественной эстетической и историософской мысли.

А. А. Корольков
А. С. Хомяков и И. В. Киреевский – основатели русской философии просвещения

Сколько бы ни пытались понять различие западной и русской культуры, религиозности, философии, западного и русского просвещения – все сказанное на эти темы было и остается продолжением спора, тем или иным отношением к позициям, высказанным полтора века назад И. В. Киреевским и А. С. Хомяковым в статьях о характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. Если западные философы, педагоги могут высокомерно не замечать русскую философию и русскую традицию образования, то нам самим предстоит либо проникнуть в суть и смысл собственной культуры, либо, как и стороннему западному наблюдателю, недоумевать – отчего в России, и более нигде, достигнута недосягаемая высота духовных исканий и прозрений в романах Ф. М. Достоевского, и отчего этот самодостаточный писатель-мыслитель ходил за духовными советами к старцу Амвросию в Оптину пустынь? Для нас этот вопрос имеет продолжение: почему образованнейшие (по самым требовательным западным меркам) мыслители XIX столетия Киреевский и Хомяков столь высоко ценили монастырскую просвещенность и связывали духовную силу России с Православием?

Западники всегда знали Запад поверхностно, туристски, потому ослеплялись то превосходством Запада в науках, в философии, в модах, то пленялись западными формами образования, вплоть до сегодняшнего встраивания в хвост болонского процесса. Знание страны, народа непременно включает в себя их чувствование. Можно жить в стране и не чувствовать ее духа. Каждая личность, если это действительно самостоятельная творческая личность, стремится открыть в себе призвание и следовать ему в жизненном пути. Эта очевидная в отношении отдельной личности позиция обрастает сугробами, как только речь заходит о призвании и самостоятельном становлении народа, его культуры; из-за этих заносов, уравнивающих ландшафт, не разглядеть притаившиеся под ними сооружения, вещи, и даже когда начинается весна, когда исчезает однообразие заснеженных полей, находятся те, которые не видят разницы между тропиками и сибирской тайгой, между Нью-Йорком и Суздалем, между костелом и православным храмом.

И. В. Киреевский первым дал имя русской философии – духовная философия, своей нацеленностью на постижение духовности человека и народа эта философия отделена и отдалена от западной философии.

Известно, что Хомяков и Киреевский, почти сверстники, равно заложили основания той философской традиции, которую принято называть славянофильской. Исследователи и авторы учебников признаются в затруднениях при оценках приоритетов одного или другого мыслителя в идеях, обоснованиях. Не исключение и взгляды этих мыслителей на просвещение: не стоит подходить буквалистски к тому факту, что Киреевский опубликовал статью о просвещении Европы и России в 1852 году, а Хомяков на нее откликнулся. Откликнулся он не рецензией вовсе, а самостоятельной статьей не меньшего размера и качества. Работа Хомякова имеет заголовок «По поводу статьи И. В. Киреевского»… Именно по поводу, а повод – это возможность высказаться самостоятельно, что и обнаруживается у А. С. Хомякова. Речь не идет о несогласии Хомякова с выводами Киреевского, такие несогласия откровенно отмечены Хомяковым (утверждение Киреевского о полноте и чистоте выражения духа христианства в Древней Руси), а прежде всего как раз о согласии, о развитии, разработке заявленной темы, которую только и можно было верно разработать при сродстве душ, при способности сравнительно оценить истоки и судьбы просвещения Европы и России.

После кончины И. В. Киреевского, подводя итоги его творчества, А. С. Хомяков, в частности, отметил, что, «может быть, более и яснее всех уразумел он шаткость и слабость тех мысленных основ, на которых стоит все современное строение европейского просвещения»[1329]1329
  Хомяков А. С. Иван Васильевич Киреевский // Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988. С. 406.


[Закрыть]. Хомякову близка была мысль Киреевского (иначе бы он ее не процитировал как строгую, глубокую): «Рассудочность и раздвоенность составляют основной характер всего западного просвещения. Цельность и разумность составляют характер того просветительского начала, которое, по милости Божией, было положено в основу нашей умственной жизни»[1330]1330
  Там же.


[Закрыть].

Цельность как качество православного мировоззрения, выразившееся и в бытовой культуре русского крестьянина, и в философии тех русских мыслителей, которые крепко держались народных традиций культуры, духа святоотеческих преданий и лучшего, что дала греческая философия, – эта цельность отмечена давно, она более понятна, бесспорна и для современного читателя. Между тем скороговоркой или беспояснительным цитированием обходят другое, многократно отмеченное качество русского просвещения – разумность.

Хомяков и Киреевский владели тайнами немецкой философии, выработанными ею категориями, в том числе – рассудком и разумом как категориями, существенно противоположными. Ведь еще Кант раскрыл односторонность рассудка, заключающуюся в гипертрофии аналитической способности мышления, все и вся расчленяющей, пасующей перед содержательными антиномиями, отбрасывающей их как заблуждения, уповающей на универсальность формальной логики с ее запретом противоречий в высказываниях. Разум, в кантовской трактовке, как раз преодолевает односторонность рассудка, лишь разуму подвластно синтетическое объединение антиномичных утверждений, идей, теорий. Гегель выражал такую возможность разума как диалектическое единство противоположностей. Исходной точкой размышлений Хомякова и Киреевского о рассудочности западного просвещения и стали те смыслы, которые были вложены в категорию «рассудок» и «разум» немецкими философами, но русские мыслители не удовлетворились спекулятивной школой философствования, и разум у них стал характеристикой не столько высших форм теоретической мысли, умеющей снять противоречие в высшем категориальном синтезе, сколько характеристикой гармонии бытия человека и народа, где цельность и разумность такого бытия неразделимы.

Порой и Хомяков, и Киреевский именуют разрушительную рассудочность как разлагающее действие отвлеченного разума, в этом нет подмены категорий разума и рассудка, а как раз указание на то, что немецкое философствование лишь тщилось преодолеть рассудочную ущербность, но увидело разум в новом типе рассудочности, равно как протестантизм стал лишь иллюзией преодоления тупиков католицизма, ибо протестанты «не могли восстановить той цельности и полноты, которые составляют сущность христианства и которые утрачены были на Западе с самого времени его отпадения… Односторонняя рассудочность уличила себя в бессилии и бесплодности»[1331]1331
  Хомяков А. С. По поводу статьи И. В. Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» // Благова Т. И. Родоначальники славянофильства: А. С. Хомяков и И. В. Киреевский. М., 1995. С. 207.


[Закрыть]. Такое, не выходящее за пределы холодного анализа, западное истолкование разума и есть «самодвижущийся нож разума» – блестящее образное выражение Киреевского, цитированное Хомяковым.

Претензии позитивистской и марксистской мысли объяснить все научно имеют ложную предпосылку осуществить разумный синтез в пределах науки. О подобных иллюзиях А. С. Хомяков высказался определенно: «Говорить о синтетической науке – значит говорит слова без смысла»[1332]1332
  Там же. С. 238.


[Закрыть]. Современная педагогика поглощена рассудочностью, стремлением превратиться в науку, будто не с воспитанием и образованием человека, будущего художника, музыканта, писателя, строителя имеет она дело, а со сложной информационной машиной, которую надо зарядить алгоритмами, тестами, задачами.

Нелепо отвергать научные подходы в педагогике, но всегда следует помнить об их возможностях и пределах. Педагогика знает о своем родстве с искусством, ибо занята созиданием неповторимого, личностного начала, но в редчайших случаях вспоминает о вере, хотя отдельный человек и народ становятся в своем развитии чем-либо благодаря вере в идеалы, движение к совершенству невозможно без веры в совершенство.

Стоит подчеркнуть то особое внимание, которое уделяет Хомяков статье Киреевского о просвещении в трехстраничном некрологе: он считал основное положение первой части статьи неколебимым, «точкой опоры для всего будущего развития нашего мышления»[1333]1333
  Хомяков А. С. Иван Васильевич Киреевский. С. 407.


[Закрыть] и верил, что достоинство идей Киреевского будет оценено как поворотное в движении русского просвещения[1334]1334
  Там же. С. 408.


[Закрыть].

На статью Киреевского о просвещении откликнулись И. С. Аксаков, Т. Н. Грановский, Ю. Ф. Самарин, Н. Г. Чернышевский. Одни откликнулись восхищенно, другие – скептически, но вровень со статьей Киреевского по напряжению размышлений и их доказательности встала только работа Хомякова. Обособленно их рассматривать невозможно и ошибочно, статьи Киреевского и Хомякова – это единая, цельная, развернутая в исторических подтверждениях теория происхождения и ограниченности западной культуры, критическое отношение здесь не самоцель, а предостережение носителям русской культуры, особенно тем, кто занят делами просвещения.

Совпадает ли просвещение народа с замыслом Божиим о предназначении народа с его исторически выверенным путем, или просвещение деформирует собственную национальную традицию, полагаясь на завистливое заглядывание через забор западного соседа или на утопии того же соседа, рациональные, но бездушные, что испытано было Россией в попытках реализовать западную утопию «научного социализма», а ныне в потрясенном и в огромной степени опустошенном организме русской культуры, еще проще, чем в начале XX века, насаждаются другие, но тоже из западного арсенала идеи односторонней рассудочности, формального права, бездуховности, усиленные американизмом как апогеем прагматизма.

Личность в наше время стократ более, чем во времена ранних славянофилов, поражена болезнью личного самомнения. «Таков закон уклонения человеческого разума: наружность блеска при внутреннем потемнении»[1335]1335
  Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России // Разум на пути к истине. М., 2002. С. 176.


[Закрыть]. Это уклонение погубило Рим, но оно проникло в глубины сознания западной цивилизации, где «наружная рассудочность брала перевес над внутреннею сущностью вещей»[1336]1336
  Там же. С. 167.


[Закрыть]. Логическое, формальное совершенство законов Запада совсем не совпадает с принципами духовного устройства бытия – правдой, душевным теплом, преемственной связью поколений, поклонением высшим духовным святыням, а не материальной мощи денег, богатства, внешнего преуспевания. В Риме «ценилась внешняя деятельность человека и так мало обращалось внимания на ее внутренний смысл», римлянин (и это унаследовал и возвел в высшую степень Запад, вкупе затем с Соединенными Штатами Америки) «не любил дыма Отечества… Он любил в Отечестве интерес своей партии»[1337]1337
  Там же. С. 168.


[Закрыть]. Вот этот ложный путь построения гражданского общества на основе правового государства с юридическими регулятивами жизни, отыскиваемыми в межгрупповой борьбе частных интересов партий, противоречит исторической сущности русского бытия. Если пагубу формального юридизма достаточно развернуто обосновали А. С. Хомяков и И. В. Киреевский, то чуждость для России идеи расчленения народа на политические и иные партии доказательно раскрыл П. Е. Астафьев. Однако их работы, судя по многим признакам, не прочувствованы, а скорее всего попросту не прочитаны теми, кем определялась и определяется реальная политика и государственное строительство нашего Отечества. Не только своих современников, как свидетельствует наша история, подразумевал А. С. Хомяков, когда писал о тех, кто, «разорвав цепь предания», «наложили на искусственное здание своих новых исповеданий неизгладимую печать юридического утилитаризма или рассудочной полезности, возведенной в закон всего духовного мира»[1338]1338
  Хомяков А. С. По поводу статьи И. В. Киреевского «О характере…». С. 207.


[Закрыть].

Стоит и сегодня вчитаться в аргументацию Хомякова о причинах гибели Византии, не сумевшей осуществить идею христианского государства и тем самым указать путь человечеству. К существенной, но все же второстепенной причине он относил неспособность византийцев признать в славянах, которые в немалом числе приливали к ним с Севера, братьев, и они «готовы были своею свежею кровью укрепить состав одряхлевшего общества»[1339]1339
  Там же. С. 211.


[Закрыть]. Главной же причиной Хомяков считал рабское следование мысли византийских эллинов за законоведами Рима: «христианство почти не проникало в каменный Капитолий юристов»[1340]1340
  Там же. С. 212.


[Закрыть].

Область права оказалась коварной для жизни империи, ибо христианство удалилось в область частной жизни каждого человека, а право и роль его носителей, юристов, государственных деятелей, определяющих общественную жизнь, целиком перекочевали из языческого Рима. Убежищем христианства стала созерцательная жизнь монахов, но они удалялись от общества и не могли влиять на государственную политику, «зловоние общественной неправды, разврата и крови заражало государство и сквернило всю землю византийскую»[1341]1341
  Там же. С. 214.


[Закрыть].

Отшельники, монастыри могут влиять на паломников, но они оказываются бессильными, если общество в целом, и особенно его правители, растлены, озабочены лишь формальными законами и их соблюдением, равнодушны к духовной жизни. Византийские монастыри не могли спасти империю, но чистота и цельность просветительского начала, таившаяся в монастырях, спасла, по убеждению Хомякова, будущую Русь.

Интерпретаторы идей славянофилов иногда прочитывают их критику правовой культуры Рима и Запада как правовой нигилизм и скептицизм. Не право отрицали славянофилы, а формализацию права, его опустошение, безразличие к духовным традициям народа, т. е. к субъекту права. Они постигли душу русского человека, как умели постичь ее великие писатели, не идеализируя его, в том числе и в его склонностях, страстях. Анализируя эпизоды истории, в том числе поведение русских людей в различных ситуациях, А. С. Хомяков пишет: «Закон любви взаимной проникал или мог проникать все отношения людей друг к другу: по крайней мере они не признавали никакого закона, противного ему, хотя часто увлекались страстями или выгодами личными»[1342]1342
  Там же. С. 234.


[Закрыть]. Исправление этих страстей Хомяков, разумеется, видел не в еще лучшем освоении юридических законов, а на путях нравственных, духовных, достигаемых совершенствованием духовного просвещения. Без нравственного закона человек вовсе не может стать человеком[1343]1343
  Там же. С. 236.


[Закрыть].

Общинная, а не замкнутая замками, хуторами, как на Западе, еще дохристианская жизнь славян создавала предпосылки для естественного принятия христианства. «Казалось, – очень тонко пометил А. С. Хомяков, – что не проповедь истины искала славян, а славяне искали проповеди истины»[1344]1344
  Там же. С. 223.


[Закрыть]. Веками монастыри были средоточием книжности: русские монастыри обладали такими библиотеками, каких не знала Европа, но главным Киреевский и Хомяков считали то, что иноческие обители, с их напряженной духовной жизнью, давали высшее направление всему просвещению старой Руси. Та цельность духовной жизни, которая могла развиваться в монастырях, помогла мирянам обрести душевное равновесие, заглянуть в обитель духа, справляться со страстями и заблуждениями. Неполноту духовного просвещения в Древней Руси Хомяков связывал с неполнотой веры, поскольку «большинство наших предков были христианами более по обряду, чем по разуму»[1345]1345
  Там же. С. 236.


[Закрыть]. Разум же предполагает не только интуитивное, бессознательное отношение к миру, но высокое развитие сознания, а в Древней Руси, по выражению Хомякова, «разуму недоставало сознания». Следовательно, критическое отношение Хомякова к рационализму не означало его склонности к иррационализму.

Разумеется, Хомяков и Киреевский не могли единолично оценить все особенности русской духовной философии и ее специфический категориальный состав. Хомякову, например, казалось уместным прибегнуть к чисто русскому слову «правда», обрисовывая поклонение римлянина правовому закону, называя это поклонение «внешней правдой» и отличия ее от «внутренней правды», на самом-то деле только последняя и может именоваться правдой, которая, по словам самого Хомякова, «бьет живым ключом в душе, освещая и возвышая ее»[1346]1346
  Там же. С. 201.


[Закрыть].

Хомяков и Киреевский, таким образом, шагнули в неизведанную область различий категорий русской духовной философии от категорий европейского рационализма, но обнаружив такие различия, пытались примирить их несоответствие друг другу; иногда это проявлялось в открытии подлинного смысла категорий европейской философии (разума, например), иногда же категорию русской духовной философии переносили в чужеродную почву рационализма – это как раз относится к категории правды, ибо европейские языки не ведают сокровенно русского смысла правды и вполне обходятся одним словом для обозначения и научной истины, и тех духовных, нравственных исканий, которые в России зовутся правдой, правдоискательством, правдолюбием и зачастую оказываются не исканиями даже, а терзаниями, мучительным приближением к высшей нравственной планке жизни, непостижимой интеллектом, ибо правда – это истина души, стремящейся к божественной Истине. «Русской земле, – писал А. С. Хомяков, – была чужда идея какой бы то ни было отвлеченной правды, не истекающей из правды христианской, или идея правды, противоречащая чувству любви»[1347]1347
  Там же. С. 235.


[Закрыть].

Разведение смыслов внешней и внутренней правды, безусловно, должно быть поставлено в заслугу Хомякову, ибо обнаружение смыслов, а не терминов составляет задачу теоретического исследования. Внешняя правда предстает у него как обожествление политического общества и выстраивается в «какую-то таблицу счетоводства между Богом и его творением… Рационализм и формальность римской образованности приносили свои плоды»[1348]1348
  Там же. С. 205.


[Закрыть].

Хомякову и Киреевскому принадлежит первая, отчетливо выраженная рефлексия об особенностях русского просвещения, которое во многом определило в свою очередь особенности русской культуры, философии, искусства, литературы. Если западное просвещение рационалистично нацелено на развитие изощренности интеллекта, то русское просвещение подразумевало всегда иную главную цель – озарить духовным светом душу человека. Это принципиальное различие, даже противоположность, не исчезло до сих пор, что свидетельствует о неуничтожимости русской духовной традиции, выявленной философски нашими выдающимися славянофилами. Бог весть, не окажутся ли пророческими слова А. С. Хомякова в отношении будущей роли России, хотя сказаны они были о Византии?! Слова эти таковы: «Несколько раз потрясенная до основания, она снова утверждалась и отстаивалась; побежденная и почти покоренная, она покоряла и пересозидала своих победителей силой своих просветительных начал»[1349]1349
  Там же. С. 211.


[Закрыть].