Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

ХХХ. Свидание Петра с Леопольдом

Еще в Штокерау было объявлено барону Барати для доклада обер-гофмейстеру, что русский государь находится при посольстве инкогнито и желает запросто повидаться с цесарем. По прибытии в Вену Лефорт снова известил о том князя Дидрихштейна и передал ему также просьбу царя назначить к нему кого-либо из придворных, разумеющего по-славянски, через которого царь мог бы передавать о своих желаниях императору, подобно тому как в Англии к царю был прикомандирован понимающий по-голландски адмирал Митчель. Венский двор не торопился с ответом на эту просьбу и, только после того как она была повторена в третий раз, назначил состоять при особе царя чешского вице-канцлера графа Томаса Чернини. Приехав 18 июня на посольский двор под видом частного лица (privata mente), граф Чернини объявил, что прислан узнать, что угодно царю, и был немедленно введен Лефортом в царские комнаты. Петр сказал ему, что ничего не желает, как только видеться с императором. Граф Чернини ответил на это, что государи обыкновенно извещают друг друга предварительно о том, о чем намерены говорить при личном свидании, и что необходимо также согласиться относительно этикета. Петр быстро возразил на это, что он ничего не требует и предоставляет на волю цесаря избрать время и место свидания, как ему угодно; о делах не будет говорить ни слова, предоставив это своим послам. Очевидно, что в словах графа Чернини заключался весьма прозрачный намек на нежелание императора беседовать при личном свидании с царем о делах. Под этим условием цесарь согласился на свидание запросто на следующий день, 19 июня[412]412
  Устрялов. История… Т. III, 125–126 из «Ceremonial-Protocolle».


[Закрыть].

Первые дни по приезде занятый мыслью о свидании с цесарем Петр нигде не показывался. «Царь до сих пор, – пишет венецианский посланник Рудзини от 28/18 июня, – мало показывается, и возможно, что, если он будет принимать меры, которые соблюдались в других местах, любопытство не будет иметь удовлетворения»[413]413
  Шмурло. Сборник. № 536.


[Закрыть].

18 июня в ожидании аудиенции Петр писал в Москву полковнику Преображенского полка И.И. Блюмбергу, причем письмо это было отправлено адресату в немецком переводе с собственноручным обращением Петра «Min Her Oborscht», подписью и пометою: «Veen Junii 18, 1698». В письме царь уведомлял полковника о прибытии своем 16 июня в Вену и о намерении, пробыв здесь несколько времени, ехать затем в Венецию, а также сообщал венские новости, которые могли интересовать служилого немца: что некий надежный граф набрал 6000 пехоты на службу цесарю для увеличения его войск, находящихся в Венгрии, и что вчера, 17 июня, цесарь производил смотр этому отряду на поле под Веной. Письмо заканчивается благодарностью командирам, «господам» офицерам и «нашим товарищам солдатам». В тот же день Петр писал к Н.М. Зотову, «святейшему Иоанниките»; о содержании письма мы можем только догадываться по ответу последнего, но все же видно, что содержание было шутливым, в тоне писем к членам всешутейшего собора, и отсюда можно заключать о хорошем расположении духа писавшего 18 июня. Петр высказывал Зотову благодарность за посещение им «со архиереами и архидиаконом» его, вероятно, преображенских «келий», «в недели Ваий и светлые горы Елеонские» и сообщал, что и сам он пребывает в тех же «наших правилех и прочитании канонов». Однако Зотов не верит этому последнему сообщению; ставит Петру на вид какие-то его поездки в Тессель (в Голландии) и грозит ему смирением от диакона Гавриила (Г.И. Головкина?): «А ваша честность пишете, бутто пребываете в наших же правилех и прочитании канонов, и сие нам неудостоверно, понеже слышим, что часто ездите в Тесель, чего от нас не повелено. А за преступление не худо б было, кабы тот Тесель смирил диакон Гавриил, которой ныне родил сына Михаила, вещию отца трикраты превозходяща». Петр далее извещал всешутейшего патриарха о каком-то дивном знамении, бывшем в Брабанте в Брюсселе. «Ваша же честность, – продолжает Зотов, – объявляете нам о дивном знамении, бывшем на воздусе в Брабандии во граде Брисельле подобно болшому огнистому бомбу, за что вашей милости благодарствуем и желаем всяких новизн будущих в тамошних странах чрез ваше писание ведати. И у нас на земли была недавно бомба, которую за Божиею помощию не допустило розродитца некоторое правое природное щастие»[414]414
  П. и Б. Т. I. № 242 и с. 730.


[Закрыть].

В воскресенье 19 июня состоялось свидание царя с императором. Несмотря на то что оно назначено было запросто и без церемоний, его церемониал был разработан до мельчайших, столь свойственных австрийскому двору подробностей. Было условлено, что свидание произойдет в летнем дворце Фаворита (Favorita), где тогда находился императорский двор, в предместье Виден, недалеко от дома, где стояли послы, в столовой галерее этого дворца, выходившей в сад с девятью окнами по обеим ее сторонам. Было установлено также, что оба государя, каждый в сопровождении небольшой свиты из пяти человек, войдут в галерею одновременно с противоположных концов ее и встретятся посередине галереи у пятого окна. В назначенный час, в 5½ часа вечера, Петр отправился с посольского двора в карете графа Чернини в сопровождении самого графа и Лефорта, который должен был служить переводчиком в разговоре с императором. Ф.А. Головин и П.Б. Возницын с одним из дворян свиты ехали сзади в наемном экипаже. Экипажи остановились у рейтгауза у дворцового сада. Царя провели во дворец не главным входом, а через сад, Померанцевой аллеей, ведущей в галерею к небольшой винтовой лестнице, по которой он и поднялся наверх.

Как только он вошел в галерею, с противоположного конца ее из внутренних покоев показался человек невысокого роста с вялым взором больших задумчивых глаз, с усами и с бритым подбородком, с безобразившей худое нездорового вида лицо сильно отвислой нижней губой. Он был в шляпе, из-под которой на узкие плечи спускались правильными рядами длинные локоны обязательного для того времени высокого парика.

Это был император Леопольд I. Его сопровождала свита – «малый кортеж», состоявший из обер-гофмейстера князя Дидрихштейна, обер-камергера, обер-гофмаршала, чешского канцлера графа Кинского и капитана гвардии Филиппа Дидрихштейна.

Вероятно, к немалой досаде цесарских придворных, а может быть, и самого Леопольда, с испанской строгостью соблюдавшего все правила этикета, Петр спутал все расчеты о встрече государей именно посредине галереи у пятого окна. Между тем как Леопольд двигался по галерее медленной, рассчитанной походкой, царь нетерпеливо зашагал своими большими шагами, подошел к цесарю, когда тот был всего еще лишь у третьего окна от внутренних покоев, и обратился к нему на русском языке с приветствием, которое тотчас же было переведено Лефортом. Государи отошли в нишу окна и тут вели между собой разговор, единственным свидетелем которого был Лефорт, исполнявший обязанности переводчика. Приблизительное содержание беседы Лефорт передавал затем в одном из писем в Женеву. По его словам, Петр, называя цесаря братом, говорил ему, что приехал его приветствовать как величайшего государя в христианском мире, а также подтвердить существующий между ними союз. Пусть император не обижается, что он, царь, не мог прибыть ранее: важные дела, которые были у него в Голландии и в Англии ради снаряжения морских сил для войны, были причиной замедления. Цесарь, продолжает Лефорт, выражал свое полное удовольствие по поводу этого приветствия[415]415
  Posselt. Lefort, II, 486.


[Закрыть]. Свита государей, стоявшая поодаль, не могла слышать разговора во всей подробности, так как Лефорт переводил слова их очень тихо. В упомянутый выше «Ceremonial-Protocolle» занесено замечание, что государи разговаривали с четверть часа, ограничиваясь учтивыми комплиментами и уверениями в дружбе, что разговор происходил сидя; после первого обмена приветствиями император предложил царю сесть и надеть шляпу, которую тот снял, обращаясь к нему; царь долго отказывался, наконец, сел, но тотчас же снял опять шляпу; то же сделал тогда и Леопольд, и оба они беседовали с непокрытыми головами[416]416
  Устрялов. История… Т. III, 127.


[Закрыть]. По свидетельству Лефорта в его письме в Женеву, – и этому свидетельству есть основание более доверять как показанию ближайшего очевидца и участника беседы, не имевшего нужды считаться с разными условностями, которые мог иметь в виду составитель «Ceremonial-Protocolle» и ради которых он мог записывать факты не так, как они были, а как они по этикету должны были быть – свойство, не чуждое и нашим «Статейным спискам», – разговор происходил стоя, и Лефорт прибавляет объяснение этого: вероятно, потому, что его цесарское величество не желал предоставить царю правую сторону[417]417
  Posselt. Lefort, II, 486–487.


[Закрыть]. «Они обращались друг к другу, – читаем в современном описании этого свидания, – в разговоре, как братья, и цесарь выразил радость видеть у себя царя, славного монарха и своего союзника, на что царь ответствовал подобным же образом в очень обязательных выражениях; между прочим упомянул он, что все в его землях к услугам императора. Лефорт переводил сказанное обоими. Царь выразил желание чаще беседовать с императором и говорил Лефорту, когда он передавал его речь по-немецки, чтобы он это «чаще» – zum offtern ein – яснее и лучше объяснил, так как царь хотя и не может говорить на немецком языке, однако его понимает»[418]418
  «Die Entrevue zwischen dem Kayser und dem Czaar den 29 Juni 1698» (брошюра в три страницы, находящаяся в Публичной библиотеке в Ленинграде): «Sie tractirten sich in Discours als Bruedere und bezeugete der Kayser in der Anrede eine Freude den Czaar als einen gloriosen Monarchen und seinen Allijirten bey sich zusehen deme der Czaar auf gleiche weise beantwortete auch sonsten sehr obligeante expressiones brauchete unter andern gedachte er dass dem Kayser in seinem Ländern alles zu Befehl stünde u (und?) der le Fort interpretirte was von beyden seiten geredet ward der Czaar begehrte ein Verlangen oeffters mit dem Kayser zu sprechen und redete dem le Fort wann er seine Rede teutsch explicirte zum oefftern ein er solle es deutlicher und besser expliciren dann der Czaar die teusche (sic!) sprach obwohln er sie nicht reden kan dannoch verstehet; in Discours geschahe es zwar dass beyde hohe Haeupter sich auf diese oder jene seite begaben beym Abschied aber embrassirten sie sich beyde wir beym Empfang und begaben sich auff gleiche Weise zuruck».


[Закрыть].

Почтительность, проявленная царем по отношению к императору во время аудиенции 19 июня, служила предметом разговоров в венском обществе; посланники отмечали ее в своих депешах, передавая, конечно, то, что слышали. «Беседа продолжалась не более четверти часа[419]419
  «Entrevue»: «Die Entrevue dauerte etwan anderthalb Viertel Stunden», т. е. несколько более четверти часа.


[Закрыть], – писал в Рим кардиналу Спаде испанский посланник в Вене епископ Солзонский, – оба были стоя с открытыми головами, так как, хотя вначале его цесарское величество покрылся и пригласил также и царя покрыться, тот только что надел шляпу, а затем тотчас же ее снял, и то же сделал император[420]420
  «Entrevue»: «Als sie aneinander Kamen machte der Czaar ein tieffes Reverenz dem der Käyser gleichfalls antwortete und embrassirten sich beyde; Der Käyser nöthigte den Czaar sich zu bedecken so er auch thätte aber bald den Huth wieder abnahm darauf der Käyser es gleichfals thäte». Ср. Theatrum Europaeum, XV, 472.


[Закрыть]. Они не титуловали друг друга величествами, но называли один другого в третьем лице, так как цесарские министры нашли большие затруднения допустить, чтобы его цесарское величество титуловал так царя». Та же черта почтительного отношения к цесарю еще более отмечается в донесении в Рим апостолического нунция в Вене. «Царь отправился, – читаем в его депеше, – только в трех каретах о двух лошадях нижней дорогой к саду Фавориты, где теперь имеет пребывание двор; выйдя из кареты, пошел аллеею, называемою «Померанцевая» (de Cedri), подошел к потайной лестнице, которой поднялся в галерею, где его ожидал граф Филипп Дидрихштейн, капитан императорской гвардии, чтобы доложить о нем его величеству императору, который ожидал его у закрытых дверей галереи с другой стороны, намереваясь войти в нее по прибытии царя и встретить его посредине галереи. Это и последовало бы, если бы царь быстротой шага не предупредил его величества императора. Внешние выражения со стороны царя по отношению к его величеству были весьма деликатны (tenerissime) и в высшем смысле почтительны. Он наклонился как бы поцеловать руку его величества, и это вызвало обязательнейший ответ. Царь высказал приветствие на родном языке, а находившийся при нем переводчик перевел на немецкий, на котором его величество ответил. Взаимная беседа продолжалась немного менее четверти часа, и его величество не преминул коснуться заслуг, которые оказал царь всему христианству, поддерживая его своим оружием против общего врага. Во время беседы обе стороны были с прикрытыми (?) головами, и, когда царь несколько раз снимал шляпу, его величество благосклонно побуждал его вновь покрыться»[421]421
  Theiner. Monuments Historiques, 375, 371–372; ср.: Шмурло. Сборник документов. № 538, 539. Там же, № 544: депеша Рудзини дожу: «свидание продолжалось немного более четверти часа, оба были стоя… Сначала они надели шляпы, но так как царь затем часто снимал шляпу, то и император был со снятой шляпой».


[Закрыть].

По окончании разговора государи раскланялись; цесарь с сопровождавшими его лицами удалился во внутренние покои, а царь винтовой лестницей спустился в сад. «Ceremonial-Protocolle» дает короткое описание его внешнего вида. Он был в кафтане темного цвета голландского покроя с поношенным галстуком при вызолоченной шпаге без темляка. Он показался составителям протокола несколько сутуловатым, впрочем, довольно стройным и с приятным выражением лица, насколько его лицо можно было рассмотреть – «von Keiner üblen Mine, so viel man ins Gesicht hat sehen können»[422]422
  Устрялов. История… Т. III. С. 127.


[Закрыть].

В манерах и поступках при свидании проявились характеры обоих встретившихся государей, а в этих характерах отражались оба вступивших тогда в соприкосновение в их лице государства. С одной стороны, Петр в поношенном галстуке, стремительно шагающий по галерее большими шагами, разрушившими все геометрические расчеты установленного этикета, разве в этом не выражались нетерпение, стремительность и энергия, пренебрежение к форме и условности и порыв к сути дела? и разве в этих свойствах молодого порывистого Петра не отображался бодрый и энергичный порыв его народа? С другой стороны, трудно себе представить что-либо более противоположное этим качествам, чем постоянное колебание и нерешительность Леопольда, медлительного, строго размеренного, замкнутого в чопорные рамки испанского этикета, готового жертвовать содержанием, лишь бы не нарушить формы и, может быть, потому, что эта форма хорошо прикрывала недостаток содержания. Воспитанник иезуитов, чрезвычайно благочестивый и набожный, никогда не пропускавший ни одной божественной службы и постоянно совещавшийся о государственных делах с духовником, не лишенный проницательного природного ума и отлично образованный, говоривший на нескольких языках, большой ценитель музыки и сам композитор и сочинитель сонетов на итальянском языке, с детства предназначавшийся к духовному званию и занявший престол случайно, вследствие преждевременной смерти старшего брата, Леопольд не принес с собой на престол качества, наиболее необходимого для правителя, и в течение продолжительного царствования – он начал править австрийскими землями с 1657 г., а сделался императором в 1658 г. – не сумел развить в себе этого качества: твердости воли. Он отличался поразительной, феноменальной нерешительностью во всем, в чем только ему приходилось проявить свою волю, все равно, в крупном или в мелком. Помимо присущей всем Габсбургам строгости в соблюдении этикета, он, конечно, потому так ценил раз установленные формы и правила, что они избавляли его во многих случаях от необходимости делать выбор и принимать решение. Когда правила ничего не давали ему, когда перед ним возникал вопрос, как поступить, он бывал в величайшем затруднении. Он запрашивал тогда письменные мнения своих министров; но, собрав мнения, колебался, какое из них выбрать, опасался отдать предпочтение одному из советников, чтобы не обидеть других, старался объединить мнения, привлекал к совету новых и новых лиц, а дело все откладывалось и нередко так и оставалось нерешенным. Важнейшие должности в государстве оставались подолгу незанятыми, потому что он не решался их замещать, колеблясь отдать преимущество одному сановнику перед другим. Бывший в Вене в 1680-х гг. венецианский посол Доменико Контарини говорил, что больших усилий стоило побудить императора принять решение, но одной песчинки достаточно, чтобы его от принятия решения удержать.

Чопорность, медлительность и нерешительность Леопольда как нельзя более соответствовали тому политическому строю, во главе которого он стоял. Во встрече молодого, кипевшего энергией и решимостью Петра с престарелым и безвольным Леопольдом встречались два государства с противоположной судьбой: нарождающаяся Русская империя, которой предстояло развернуть вместе с царем-богатырем свои силы в будущем, и вырождающаяся Священная Римская империя, у которой все наиболее славное было отжито в прошлом. Величественное построение Средних веков, которые вообще создали так много памятников архитектуры, Священная Римская империя, это причудливое сочетание германской феодальной готики с романским абсолютизмом и единством, эта сложная система бесчисленных крупных, мелких и мельчайших государств, светских и духовных феодальных владений и вольных городов, объединяемая сеймом и императорской властью, вступала в последний век своего существования, была скорее переживанием старины, чем живым и действующим организмом, была, можно сказать, застывшим памятником самой себе.

Она держалась только устойчивыми преданиями прошлого, была лишь обвеянной средневековым суеверием фикцией, лишенной всякой реальной силы, и вызывала редкую критику в памфлетах рационалистически мыслящих публицистов, для которых она была «irregulare aliquod corpus et monstro simile», как выразился о ней Пуффендорф. В теории император, преемник римских цезарей, вершина всякой светской власти на земле, монарх над монархами, обладал широчайшими правами; могущественные государи окружают престол его, нося придворные звания, служат ему в придворных должностях стольника, чашника, казначея и т. д. На деле эти верховные права императоров разбивались о самостоятельность отдельных крупных князей, возросшую после Вестфальского мира, и вся политика императора сводилась к унизительному лавированию между князьями с тем, чтобы, опираясь на одних, противостоять притязаниям других. Сложные и громоздкие учреждения империи – верховный совет, имперский суд, сейм – с самым серьезным видом занимались пустяками; их деятельность была совершенно парализована медлительной и исполненной разных мелочных формальностей процедурой. Это была бесконечная, не могшая вести ни к каким живым результатам и у живых людей возбуждавшая насмешку юридическая схоластика. Заседавшие на сейме представители чинов, назначавшиеся из ученых публицистов, бесконечно состязались в пустых словопрениях о мелочах, «in Raisonniren, Disputiren und Scrupuliren», по выражению современника[423]423
  Droysen. Geschichte der Preussischen Politik. Т. III. S. 352.


[Закрыть]. В царствование Леопольда государственный организм особенно страдал какой-то летаргией как в империи, так и, собственно, в его габсбургских австрийских землях. Государственная казна была хронически пуста, и могущественный и блестящий с виду дом Габсбургов в иные минуты не имел средств даже настолько, чтобы оплачивать курьерам их путевые издержки. Недостатком средств тормозилось окончательно и без того слишком неповоротливое все управление, и это в то время, когда Леопольду приходилось вести постоянную войну на три фронта: с Францией, с турками, доходившими в 1683 г. до Вены, и со своей же находившейся в хроническом восстании Венгрией. Только в многочисленных канцеляриях шла неустанная деятельность и скрипели гусиные перья: писались бесконечные доклады, мнения и предложения, которые затем рассматривались по принадлежности в гоф-кригсрате и других совещаниях и, не переходя в дело, сдавались в архив[424]424
  Arneth. Prinz Eugen von Savoyen, I, 189–195.


[Закрыть].

И при всем том, такова уже сила традиции, что империя как высшая политическая форма на земле, блеск императорской мантии и сияние императорской короны вызывали какое-то мистическое преклонение перед собой, и дом Габсбургов, носивший эту корону в течение столетий, внушал уважение, воспитанное веками. В Москве цесарский двор почитался неизмеримо выше прочих. И у Петра при встрече с Леопольдом заметно то же чувство. В отношениях императорского двора к соседям было много высокомерия, не оправдываемого действительным могуществом и питаемого только фикцией. Есть правдоподобный рассказ, что благодарность польскому королю Яну Собескому, своему избавителю от турок, Леопольд выразил в таких холодных и церемонных фразах, что король иронически ответил: «Я очень рад, что мог оказать вашему величеству такую незначительную услугу». Что такое в самом деле был перед императором какой-нибудь польский король! Не выше было в глазах цесарского двора и еще дальше к востоку от Польши лежавшее, хотя и обширное, но пустынное и полуазиатское Московское государство. С самого появления Петра в австрийских владениях ему давали чувствовать габсбургское высокомерие. Император продержал его несколько дней в ничтожной деревушке Штокерау перед Веной в ожидании ответа, как некогда византийский император продержал киевскую княгиню Ольгу перед Константинополем. При въезде в столицу русское Великое посольство принуждено было испытывать препятствие от маршировавших через его дорогу императорских войск. На личное свидание Леопольд согласился только по третьей просьбе царя, строго ограничив предмет беседы пустыми комплиментами. И Петр принимал все эти знаки отношения высшего к низшему, не выражая не только возмущения, но даже и просто какого-либо неудовольствия. В его чрезмерно почтительном обращении с императором, которому он низко кланялся и у которого готов был целовать руку, сказывалось не только чувство почтения молодого человека к старому – Леопольду шел 59-й год, но именно чувство уважения к нему как к первому из монархов. Это чувство видно и во всем поведении Петра в Вене. Везде в других местах: в Бранденбурге, в Голландии, в Англии – он проявлял свой нрав и давал волю своим причудам; не стеснялся выталкивать из комнаты придворных курфюрста Бранденбургского, писать ему фамильярное письмо или принимать английского короля, личностью которого увлекался, в полураздетом виде. Ни о каких причудах или странных выходках не слышим из Вены, хотя за Петром следили здесь не менее зоркими глазами, чем в других местах, и хотя таких выходок ожидали[425]425
  Депеша в Рим испанского посла в Вене от 18/28 июня 1698 г.: «Il Czar si mantiene incognito, ma credo che si far`a presto conoschere cou qualcuna delle sue solite stravaganze» (Шмурло. Сборник. № 538).


[Закрыть]. Можно предполагать, что Петра немало тяготили строгие условия этикета; но он шел безропотно и на них и соблюдал их, насколько был в силах, не овладев только достаточно своей размашистой походкой в галерее. Но когда он вышел из галереи после свидания и, спустившись в сад и осматривая его, заметил там на пруду лодку с парой весел, господствующая страсть прорвалась через сдержки этикета. Он бросился бегом к пруду, прыгнул в лодку и сделал в ней несколько кругов по пруду, работая веслами, – поступок, разумеется, не предусмотренный церемониалом свидания[426]426
  Ceremonial-Protocolle. В «Entrevue» читаем: «Der Czaar besahe hierauf den Garten und darinnen befindliche Teiche und darauf seyende Gondolen welche er mit aller möglichen Accuratezza betrachtete und alles auch sonsten genan observirte auch so gar das Wasser in den Fontainen kostete; die Pomerantzen Bäume admirirte und lobte er absonderlich; nachdem er alles genau besehen begab er sich mit dem Graffen Tschernien und obigen Moscowitern wieder zurück in sein Quartier».


[Закрыть].