Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

VIII. Допросы и пытки приближенных царевны Софьи. Допрос царевны Марфы Алексеевны

Участие царевны Софьи и даже ее инициатива в движении стрельцов были доказаны несомненно; но оставался открытым вопрос: какими путями велись ею сношения с Васькой Тумой, каким образом и через кого Тума мог получить письмо из Девичьего монастыря. Оба раза след, на который наводили показания, терялся. Старуха Степановна, на которую было указано 21 сентября, от страха перед пыткой, не сознавшись, впала в бесчувственное состояние и вскоре потом умерла; другой след, указанный 22 сентября, – Маврутка, сестра Тумы, – оказался ложным. Петр решил привлечь к следствию ближайший штат царевны, окружавший ее в Девичьем монастыре, рассчитывая от близких к ней женщин получить желательные показания. Рано утром 23 сентября были взяты: старая кормилица царевны вдова Марфа Вяземская, девицы-дворянки Вера Васютинская и княжна Авдотья Касаткина и две простые прислужницы девки Дунька Григорьева и Ульянка Колужкина[722]722
  Устрялов. История… Т. III. С. 213.


[Закрыть]. Допрос им происходил в Преображенском на Житном дворе, где устроен был застенок.

Кормилица и две низшие прислужницы отозвались неведением. Кормилица «с подъема» говорила, что «про приход их, стрелецкой, к Москве и ни про какие письма она ни от кого не слыхала, только-де слышала она от царевны Софии Алексеевны про то, что его, государя, на Москве нет, и о нем, государе, она, царевна, печалилась». Девка Ульяна Колужкина в расспросе и с пытки, на которой она подвергнута была трем ударам кнутом, показывала, что она живет при царевне с того времени, как царевна «пришла» в монастырь, т. е. с 1689 г., «а как-де к ней, царевне, сестры ее, царевны, прихаживали и чтo меж собою станут говорить, в то число ее, Ульяну, высылали вон; а про приход к Москве стрелецкой и ни про какие письма ни от кого она не слыхала». Девка Дунька Григорьева, сирота-крестьянка расположенного неподалеку от Девичьего монастыря патриаршего села Голенищева, взятая к царевне тому третий год по смерти своих родителей, также про стрелецкий приход и ни про какие письма ни от кого не слыхала. Немногим более подробное показание дала княжна Касаткина; она с четырех ударов сказала, что поп того же монастыря, служащий у царевны «у крестов», т. е. в церкви при ее хоромах в монастыре, Василий Харитонов, приходя в келью к своей дочери духовной вдове княгине Анне Никифоровне Лобановой, состоявшей при царевне мамою, говаривал с нею, «что пришли к Москве стрельцы бить челом о жалованье», но что сказала ему в ответ княгиня, она не знает.

Единственно существенным было показание девицы Веры Васю-тинской, которая «в расспросе и с подъему сказала: «…как-де в прошлом, 206-м, году в Великий пост приходили к Москве московские стрельцы, и про тот их приход слышала она того же монастыря от церковных дьячков, а от кого именно, того не упомнит. Да после того на Святой неделе приезжала в Новодевичий монастырь царевна Марфа Алексеевна и в хоромех-де царевне Софье Алексеевне она, царевна, говорила: стрельцы-де пришли к Москве и желают тебя, чтоб ты царствовала. А те-де ее царевны Марфы Алексеевны слова она, Вера, сидя у дверей, слышала».

Допрос на Житном дворе, разумеется, в присутствии самого Петра, происходил в послеобеденное время, как об этом можно заключать из дневника Гордона[723]723
  Что здесь идет речь о Житном дворе в Преображенском, можно заключить из того, что привлеченные к допросу постельницы царевны Софьи после допроса содержались за караулом в Преображенском (Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 69, л. 2).


[Закрыть]. Утром этого дня генерал направлялся в Преображенское, «как вдруг встретил его величество, с которым поехал к князю Федору Юрьевичу [Ромодановскому]. После обеда, – продолжает он в дневнике, – отправился я в Преображенское, но тщетно; все при дворе было занято; арестованы были некоторые из приверженцев царевны Софьи и царицу отправляли в монастырь»[724]724
  Gordons Tagebuch, III, 216–217.


[Закрыть]. Под этими приверженцами (attandants) царевны Софьи и надо, вероятно, разуметь упомянутых выше приближенных женщин. Узнать от них чего-либо о письме царевны, и в частности, каким образом оно попало в руки Тумы, не удалось; но показанием Веры Васютинской была скомпрометирована царевна Марфа Алексеевна. К вечеру эта царевна была привлечена к допросу; следствие стало касаться весьма высоких сфер. Царевна была допрошена лично самим Петром в селе Покровском, где она была подвергнута домашнему аресту. Вот как гласит об этом официальный протокол допроса: «И того ж числа великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич всея Великие и Малые и Белые России самодержец в селе Покровском сестру свою царевну Марфу Алексеевну против распросных речей девки Веры спрашивал. И царевна Марфа Алексеевна сказала: в Девичье монастыре о Святой неделе сестре своей царевне Софье Алексеевне про то, что пришли стрельцы к Москве и ее, царевну Софью Алексеевну, жадают на царство, говорила, а сказала: те-де слова слышала она от девки Жуковы, которая у ней живет в верху». Таким образом, царевна Марфа в разговоре с царевной Софьей о приходе стрельцов и об их желании созналась и оговорила свою прислужницу Анну Жукову. На этом допросы 23 сентября закончились[725]725
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 99, л. 47.


[Закрыть].

IX. Ссылка царицы Евдокии в Суздальский монастырь

Среди этих розысков произошло событие в семейной жизни Петра – ссылка царицы Евдокии в Суздальский девичий монастырь. Отъезд царицы нигде в официальных актах не отмечен, и, если бы не приведенная выше заметка в дневнике Гордона, относящего этот отъезд к 23 сентября[726]726
  Эта дата находит себе подтверждение и в дневнике Корба, который на другой день, 24 сентября / 4 октября, отмечает: «Все друзья царицы призваны в Москву по неизвестной причине; но все же это считается дурным предзнаменованием, так как в городе распространился вполне определенный слух о расторжении брака с царицей» (Коpб. Дневник. С. 89).


[Закрыть], мы бы не знали, к какому времени его приурочить. Определенное известие Гордона находит себе подтверждение в депеше Гвариента от 7/17 октября, в которой говорится, что «третьего (числа) этого месяца, – следовательно, по старому стилю 23 сентября, – царевич был отнят у царицы единоутробною и любимейшею сестрою царя Наталией и, как носится слух, будет вверен попечению князя Бориса Алексеевича Голицына». Гвариент сообщает далее о судьбе царицы. На вопрос о том, почему она не повиновалась сразу же предписаниям удалиться в монастырь, присланным в Москву из Амстердама, она будто бы весьма скромно ответила, что замедлила исполнением предписания только для того, чтобы вверенный ее материнской заботе малолетний царевич самим царем был передан постороннему попечению и чтобы на нее в дальнейшем не могла пасть ответственность. «Затем она в величайшем огорчении немедленно была отправлена из замка (Кремля) в Суздальский монастырь в 36 милях отсюда»[727]727
  Устрялов. История… Т. III. С. 630. Сообщение Гвариента о том, что в виде милости за ее скромный ответ царице было предоставлено право выбрать один из двух предложенных ей монастырей и что там ей было разрешено обойтись «без обрезывания волос». Т. е. без пострижения, и носить светское платье, – нельзя считать достоверным.


[Закрыть].

Несмотря на всю тайну, которой было окутано это дело, выезд царицы из Москвы не остался незамеченным и возбудил толки в народе. Кое-кто видел, как везли царицу, и очевидцы были удивлены более чем скромным, даже убогим видом выезда. Постельный сторож Бориска Шахматов, посланный из Преображенского с пивом к доктору Лаврентию Блюментросту-младшему, будучи за Земляным городом за Мясницкими воротами, видел, «как царица пошла в Суздаль в худой карете и на худых лошадях». Стрельчихи, провожавшие своих заключенных мужей, когда тех провозили из Новоспасского монастыря на Пушечный двор, говорили: «Государь-де свою царицу послал в Суздаль, и везли-де ее одну только с постельницею да с девицею мимо их Стрелецкой слободы в худой карете и на худых лошадях». Стрельчихи касались в разговорах и причины этого тяжелого поворота в судьбе царицы, привлекавшей к себе, видимо, их сочувствие, и приписывали этот поворот проискам любимой сестры царя Натальи Алексеевны: «Намутила-де на нее, царицу, великая государыня царевна Наталья Алексеевна. Да и великий-де государь ей, царице, изволил говорить: моли-де ты Бога за того, кто меня от тебя остудил». В связи с удалением Евдокии возбуждало к себе внимание положение разлученного с матерью малолетнего царевича, тосковавшего о ней и проявлявшего раздражение против новых людей, его окружавших. Те же стрельчихи говорили: «И как-де та постельница (провожавшая царицу) из Суздаля приехала к Москве, и государь-де царевич хватился ее, матери своей, и стал о том тосковать и плакать, и его-де, государя царевича, великий государь уговаривал, чтобы он не плакал. И после-де государя он, царевич, из хором своих вышел на перила, а за ним вышел боярин Лев Кириллович Нарышкин, и он-де, государь царевич, ему, Льву Кирилловичу, говорил: для чего-де ты за мною гоняешься? я-де никуды не уйду». О том же были разговоры среди дворцовой прислуги, передававшиеся и в более широкие круги московского населения. Хлебенного дворца стряпчий Василий Костюрин, носивший царевичу в верх кушанье, спрашивал у его, царевичевой, комнаты постельниц у Анны Лупандиной и у Мавры Борноволоковой: «Государь-де царевич о матери своей не кручинится ль? и оне-де ему сказали: в иную-де пору, как он, государь царевич, матери своей хватится, и в то время кручинится, а в иное время и не кручинится». По именному великого государя указу обеим постельницам учинено наказанье, биты кнутом и посланы на Белоозеро в Воскресенский монастырь, что в горах. Толки о царице не прекращались, шли по Москве в народе между «всяких чинов людьми», которые и попадали за эти разговоры в Преображенский приказ. В октябре 1698 г. солдат Бутырского Гордонова полка Федор Агеев, отдежурив на карауле у сидевших в Новоспасском монастыре стрельцов трое суток и сменившись с караула, зашел по дороге домой к своему шурину, попу Казанского собора Гаврилу Исакову. Занимая гостя разговором, попадья Авдотья Федосеева спросила его: «что-де у вас в монастыре вестей чуть (слышно)?» И он-де, Федка, ей сказал: «какие-де в монастыре у чернецов вести, нет ли де у вас каких вестей?» И она-де ему сказала:

«У нас-де только вестей, сказывают, батюшка наш матушку в монастырь свез», а куда, про то не сказала. Ясно было, кого подразумевала попадья под этими довольно насмешливыми обиняками. Приведенная в Преображенский приказ, куда раньше ее попал и солдат, она показала: «меж-де праздников Покрова и Казанские Богородицы, а в который день, того не упомнит, была она, Авдотья, в церкви великомученика Георгия, что в старых Лушниках, у обедни, и в церкви-де неведомо чьи бабы меж себя говорили тихонько: государь-де царицу сослал в Суздаль в Покровской монастырь. А каких чинов те бабы и как их зовут, того не ведает, потому что в ту церковь молебщиков приходит к чудотворному образу много. А как-де она пришла домой, и у них-де сидит зять их, Бутырского полку солдат Федка Агеев. И она-де, Авдотья, спросила его, Федки, что у них слышать, и Федка-де сказал, что у них никаких вестей не слышать.

И она же, Авдотья, тому Федке спроста молвила: я-де слышала, в церкви говорят бабы, что государь царицу сослал в Суздаль в Покровской монастырь. И Федка-де сказал, что он про то не слыхал, и пошел от них домой. А тех-де баб, которые те слова в церкви говорили, где сыскать, она, Авдотья, не знает»[728]728
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 20, л. 10–16; карт. 5, ст. 8.


[Закрыть].

X. Допросы и пытки 24–27 сентября Анны Жуковой и Василия Колпакова. Допрос царевны Софьи

Вернемся, однако, к розыскам, которые продолжались и по отъезде царицы. 24 сентября девица Анна Александрова дочь Жукова, которую накануне оговорила царевна Марфа, была сыскана и допрошена в Преображенском. В расспросе сказала: «…про стрельцов-де, которые пришли к Москве, царевне Марфе Алексеевне она, Анна, сказывала, что они пришли к Москве, и царевна-де Марфа Алексеевна спросила: «для чего они пришли?» И она-де ей сказала: «бить-де челом о жалованье». Да она ж, Анна, ей, царевне, сказывала, что стрельцы желают царевну Софью Алексеевну на царство, а слышала она те слова от полуполковника Василья Колпакова в Великий пост в то время, как беглые стрельцы пришли к Москве, а она к нему приезжала говорить о покупке камок к царевне Марфе Алексеевне». Тотчас же был взят в Преображенское и подполковник Василий Колпаков, по свидетельству Гвариента, друг ссыльного князя В.В. Голицына[729]729
  Устрялов. История… Т. III. С. 627.


[Закрыть]. На расспросе он показал, что с девкой Анною Жуковой у него, Василья, о стрельцах и слова никакого не бывало. Но с подъема и с пытки с 23 ударов он признался, что разговор о стрельцах у него с Анной Жуковой был, но вовсе не в том смысле, какой ему придавала его собеседница: «та девка Анна Жукова для покупки камок к нему приезживала не по одно время и спрашивала: «Что о беглых стрельцах указ?» (т. е. как велено поступить с прибежавшими в Москву самовольно стрельцами). И он-де, Василий, ей, Анне, говорил: «У боярина-де князя Ивана Борисовича Троекурова он был и слышал: тех-де беглых стрельцов велено по приговору боярскому, учиня наказанье, послать по-прежнему в те полки». А про царевну-де Софию Алексеевну, что стрельцы ее жедают на царство, не говаривал». На этой пытке Жуковой и Колпакова присутствовал в качестве зрителя, может быть по приглашению Петра, Гордон (тогда такие явления, как пытки, привлекали зрителей). 24 сентября, пишет он в дневнике, «смотрел я в Преображенском, как пытали сначала девицу Анну Александрову, а затем подполковника Колпакова»[730]730
  Gordons Tagebuch, III, 217.


[Закрыть].

25 сентября было воскресенье и, кроме того, Сергиев день, прежними московскими царями почитавшийся нередко путешествием к Троице. Петр отдыхал на пиру у Лефорта. 25-го, записывает Гордон в дневнике, «я присутствовал на пиру у генерала Лефорта в обществе его величества и других». Пировали у Лефорта, конечно, и бояре, производившие следствие. В понедельник 26-го производился второй допрос Анны Жуковой с тем же Колпаковым. На этот раз Анна подвергнута была пытке, тогда как в первый раз она давала показания только «в распросе».

С пяти ударов она повторила совершенно то же, что показывала и в первый раз. С тем же упорством, как и на первой пытке, отрицал приписанные ему слова о стрельцах Василий Колпаков, дословно повторив свое показание, что про царевну Софью Алексеевну о том, что стрельцы ее «жедают на царство», не говаривал[731]731
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 47, л. 2–3.


[Закрыть]. В официальной записи говорится, что Колпаков давал показания на этом втором допросе только «с подъему», и число ударов ему не обозначено.

Итак, допросы постельниц царевны Софьи и царевны Марфы никаких новых данных относительно письма, привезенного из Москвы Васькой Тумой, не обнаружили. Нить, шедшая от обитательниц Девичьего монастыря к царевне Марфе, а от последней к Анне Жуковой и Колпакову, обрывалась бесследно и безрезультатно. Тогда Петр решил допросить непосредственно самое подозреваемую виновницу письма, царевну Софью, и 27 сентября приехал в Новодевичий монастырь, приказав привезти за собою для улики двух стрельцов: Артюшку Маслова и Ваську Игнатьева – и захватив поданные ими повинные письма. С сестрой Петр не видался со дня знаменитого их столкновения 8 июля 1689 г. Встреча их теперь была, надо думать, высокодраматической сценой; официальный документ повествует о ней эпически спокойно. Царевна в отправке письма упорно заперлась; слова стрельцов о приглашении ее в правительство объяснила тем, что она с 1882 г. была у власти, и в заключение сказала, что ни Васьки Тумы, ни Артюшки Маслова, ни Васьки Игнатьева не знает. «Сентября в 27 день, – гласит официальная запись этого допроса, – великий государь… сестре своей царевне Софье Алексеевне про то письмо, которое явилось в розыску от ней, царевны, на Двину в стрелецкие четыре полка, ей, царевне, изволил говорить и письма Артюшки Маслова и Васки Игнатьева показывал, и они, Артюшка и Васка, перед нею ставлены. И царевна София Алексеевна ему, государю, сказала: «…такого-де письма, которое явилось в розыску от ней, царевны, в те стрелецкие полки не посылывано, а что-де те ж стрельцы говорят, что, пришед было им к Москве звать ее, царевну, по-прежнему в правительство, и то-де не по письму от нее, а знатно по тому, что она со 190-го году была в правительстве». И против тех ее, царевниных, слов великий государь перед нею, царевною, ставил стрельцов Артюшку Маслова и Васку Игнатьева. И они, Артюшка и Васка, перед нею, царевною, говорили: Васка-де Тума то письмо, которое он, Артюшка, взял на Двине у Мишки Обросимова и в полках чел, принес с Москвы и сказал про то именно, что он то письмо взял подлинно из того монастыря от ней, царевны, через нищую. А она, царевна, ему, государю, сказала: «…такова-де письма она, царевна, через нищую ему, Васке, не отдавывала и его, Васки, и Артюшки, и Васки Игнатьева не знает…»[732]732
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 47, л. 3.


[Закрыть]

Под этими сухими и спокойными официальными строками и не почувствуешь той взаимной ненависти, которая клокотала в сердцах обоих: и у следователя, и у допрашиваемой. Итак, допрос царевны не дал никаких положительных результатов.

XI. Допросы и пытки 27–30 сентября

К этому дню, 27 сентября / 7 октября, Корб относит происшествие, им только одним и упоминаемое: выступление патриарха с печалованием об участи стрельцов. «Молва о столь жестоких и ужасных пытках, – пишет он, – производимых ежедневно, дошла до патриарха, который счел своим долгом обратить к кротости разгневанное сердце; он полагал, что наиболее пригодна для этой цели икона Пресвятой Девы…» Отповедь царя патриарху была вполне достойна его царского величия: «Зачем пришел ты сюда с иконой? Какая отрасль твоей должности призывает тебя в эти места? Уходи скорее и верни икону на место, посвященное поклонению ей. Знай, что я чту Бога и молюсь Пресвятой его Матери, может быть, усерднее тебя. Высшей своей обязанностью и долгом благочестия перед Богом я считаю охранять свой народ и публично карать преступления, клонившиеся к общей его гибели»[733]733
  Корб. Дневник. С. 90.


[Закрыть]. Нигде, решительно нигде в других источниках, ни в официальных, ни в частных, ни в русских, ни в иностранных, например, депешах Гвариента или в дневнике Гордона, об этом эпизоде упоминаний не встречается, если не считать рассказа Нартова в его «Достопамятных повествованиях»[734]734
  Приложение к XVII тому Записок Академии наук, № 6, СПб., 1891, рассказ № 10. Этот рассказ мог быть составлен сыном A.K. Нартова А.А. Нартовым, подвергнувшим рукопись отца обработке.


[Закрыть], явно взятого из того же Корба. Как отнестись к этому известию Корба? Считать его достоверным или нет? Против Корба может быть выдвинуто то соображение, что как раз на тех страницах его дневника, которые относятся ко времени стрелецкого розыска, довольно много неточностей и неверного: например, под 19/29 сентября о допросе царем одного попа, участвовавшего в мятеже, который, однако, «ни в чем пока не сознался даже при угрозе дыбою», под 21 сентября / 1 октября о казни колесованием 15 «недавно приведенных и уличенных мятежников», чего на самом деле не было; под 23 сентября / 3 октября Корб рассказывает о допросе царевны Софьи в Новодевичьем монастыре, тогда как в этот день происходил допрос царевны Марфы, а не Софьи, и не в Новодевичьем монастыре, а в селе Покровском. Рассказывая о допросе царевны Софьи, Корб повествует, что у нее и у Петра «при первом взгляде их друг на друга у обоих градом хлынули слезы»[735]735
  Корб. Дневник. С. 89.


[Закрыть], но, как известно, Петр был вовсе не слезлив, да и царевна Софья этим качеством не отличалась. Невольно напрашивается мысль, что и рассказ о выступлении патриарха такая же неточность, как только что приведенные. Возможно, объясняя происхождение этого рассказа, сделать такое предположение, что Корб передал в виде состоявшегося факта то, что служило только предметом разговоров. В Москве в то время могли говорить о том, что патриарх должен был бы вмешаться в дело, попытаться смягчить царя и выступить с печалованием, и вот из подобных разговоров и слухов Корб и мог вывести представление о выступлении патриарха как о состоявшемся факте. Возможно, что и сам патриарх был весьма встревожен пытками более чем трехсот человек и приготовлениями к массовым казням, какие были предприняты после 22 сентября, когда допрос стрельцов был закончен, что он мог вспомнить о старинном обычае святителей печаловаться за осужденных и, может быть, высказывал намерение предпринять шаги к смягчению рассерженного царя.

28 сентября розыск, касавшийся писем из Новодевичьего монастыря, продолжался и если не установил факта передачи письма из монастыря Ваське Туме, то все же обнаружил происходившие Великим постом 1698 г., во время прихода беглых стрельцов в Москву, письменные сношения между монастырем и кремлевскими теремами, между заключенной Софьей и ее сестрами. Сношения производились с большими предосторожностями, грамотки вкладывались в кушанья, которыми царевны-сестры, по тогдашним обычаям, пересылались и обменивались. Девка Федора Колужкина, по всей вероятности сестра допрошенной 23 сентября Ульяны Колужкиной, «с подъему и с пытки говорила: в Девичье-де монастыре, как у царевны Софии Алексеевны была сестра ее царевна Феодосия Алексеевна, и в то-де число мама, княгиня Анна Лобанова, говорила: «Стрельцы-де пришли к Москве». И к тем-де ее словам из них царевна София ли Алексеевна или Феодосия Алексеевна говорили: «Для чего-де они, стрельцы, пришли к Москве и там-де им сытно!» А она-де, Феодора, в то число была за дверми в другой келье и те их слова слышала, а иное-де что они, царевны, меж себя говорили, того она не слыхала. А в стряпне-де они, царевны, София Алексеевна и Феодосия Алексеевна, в верх к сестрам своим грамотки посылали, и выносила-де ту стряпню девка Вера Васютинская, и о чем-де те грамотки писаны, того не ведает, и про письмо, которое было у Васки Тумы из того Новодевича монастыря, она не ведает. И чтоб царевну Софию стрельцом звать в правительство, ни от кого не слыхала. Было ей 6 ударов». По этому показанию вызвана была вновь постельница Вера Васютинская и в расспросе говорила: «В прошлом-де 206 (1698) г. в Великой пост от царевен Екатерины Алексеевны, Марфы Алексеевны, Феодосии Алексеевны в Девичь монастырь к царевне Софье Алексеевне приезжала с стряпнею карлица девка Авдотья, а ту-де стряпню у ней примала она, Вера. И в той-де стряпне от тех царевен прислано было письмо, а в нем написано: «Стрельцы-де к Москве пришли». И против того письма от ней, царевны Софьи Алексеевны, к ним, царевнам, послано было в стряпне с тою же карлицею письмо, а в нем написано: «Что-де тем стрельцом будет?» И после-де того от них, царевен, прислано к ней же, царевне Софии Алексеевне, с тою же карлицею в стряпне ж другое письмо, а в нем написано: тех-де стрельцов велено рубить. И она де, царевна, говорила: «Жаль-де их, бедных!» Спрошенная о переносе писем в стряпне карлица Авдотья подтвердила, что раза два или три «со стряпнею к царевне к Софье езживала и письма в стряпне приваживала»[736]736
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 47.


[Закрыть].

Допрос этих женщин происходил, надо полагать, как и прежние допросы, при столь же деятельном участии самого Петра. Знаем, по крайней мере, что 28 сентября он находился в Преображенском; с ним виделся в этот день Гордон, которому царь подарил штык[737]737
  Gordons Tagebuch, III, 217.


[Закрыть].

Между 27 и 30 сентября в застенке князя Ромодановского вновь допрашивалось с пытками несколько стрелецких главарей: Мишка Обросимов, братья Осташка, Ивашка и Елеска Калистратовы и др.; но показания этих стрельцов ничего существенного к делу не прибавили[738]738
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 86–97.


[Закрыть]. Стрелецкий розыск первой группы, в которую вошел, как припомним, 341 человек, был закончен 22 сентября, когда по всем застенкам стрельцы этой группы, допрошенные 19 и 20 сентября по пяти статьям, были привлечены к передопросу по шестой статье о письме, переданном Ваське Туме. Не сохранилось никакого особого документа, в котором содержался бы самый смертный приговор допрошенным стрельцам, произнесенный царем или каким-либо учреждением, например «боярами», т. е. Боярской думой. Можно полагать, что такого специального приговора и не было, и осуждение на смерть, о котором говорилось уже в словах статьи 4: «…а смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали и бились против Большого полку», т. е. за бунт и сопротивление войскам А.С. Шеина, состоялось по словесному высочайшему повелению, как, по крайней мере, можно думать по выражениям официальных бумаг, в которых, например, говорилось: «По указу великого государя по розыску велено тех стрельцов казнить смертью»[739]739
  Там же, карт. 2, ст. 42, л. 3; карт. 7, ст. 58, л. 1: «И сентября с 30 числа по указу великого государя по розыском велено тех стрельцов казнить смертью, вешать» и т. д. Впоследствии в официальных бумагах писалось: «…и после розысков по именному цареву и по боярским приговором вышеписанные роспопы и изменники стрельцы кажнены смертью» (см. там же, карт. 5, ст. 36, л. 51).


[Закрыть]. Как бы то ни было, был ли какой-либо специальный смертный приговор стрельцам или нет, в двадцатых числах сентября происходили обширные приготовления для казни стрельцов первой группы.

Днем казни было назначено 30 сентября. Накануне, 29 сентября, праздновались крестины сына датского посланника Гейнса, на которых присутствовали виднейшие представители иноземной колонии и, между прочим, девица Монс. «Царь восприял от купели, – пишет Корб, – первородного сына датского посла и дал ему имя Петра. Совосприемниками были генерал Лефорт, генерал-комиссар Карлович, датский поверенный Бутенант; из женщин: вдова покойного генерала Менезиуса, супруга полковника фон Блюм-берг, девица Монс. Во все время обряда его царское величество был весьма весел. Когда младенец, окропляемый святой водой, заплакал, он поцеловал его. Он милостиво принял табакерку, поднесенную датским послом, и не погнушался обнять подарившего.

Прибывшего туда вечером князя Бориса Алексеевича Голицына в знак особого распололожения царь приветствовал поцелуем». Это веселое настроение, однако, было нарушено вспышками гнева.

Вечер проведен был в танцах. «Заметив, – продолжает свой рассказ Корб, – что фаворит его Алексашка (Меншиков) танцует при сабле, он научил его обычаю снимать саблю пощечиной; силу удара достаточно показала кровь, обильно пролившаяся из носу. Та же комета коснулась бы и полковника фон Блюмберг, особенно за то, что он пренебрег царским наставлением и медлил снять саблю среди танцев. Но когда тот стал усиленно просить о помиловании, царь отпустил ему его прегрешение»[740]740
  Коpб. Дневник. С. 91. Царь пробыл у посла с 10 часов утра до 10 часов вечера. Депеша Гейнса датскому королю (Фоpстен. Датские дипломаты при московском дворе во второй половине XVII века. Журнал Министерства народного просвещения // 1904. № 12. С. 293–294).


[Закрыть].