Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

XXXI. Отзывы о Петре иностранных послов в Вене. Начало переговоров с графом Кинским. Времяпрепровождение Петра в Вене. Свидание с императрицей

Апостолический нунций, донося в Рим о свидании царя с императором 19 июня, сообщает о впечатлении, которое царь производит, и дает описание его наружности, пишет, по его выражению, «портрет царя». Его описание интересно, как показание очевидца; он верно схватывает черты Петра, но иногда дает им неверные объяснения, почерпнутые из носившихся в Вене слухов и из собственных соображений. Но и нунций ни слова не говорит о каких-либо странных выходках или причудах царя, о которых, если бы они были, несомненно, шла бы молва в Вене, как это было в Лондоне. Наоборот, нунций подчеркивает цивилизованность манер Петра, объясняя ее влиянием путешествия. «Итак, я скажу, – пишет он, – что царь – молодой человек 28–30 лет, велик ростом, с лицом темно-оливкового цвета, скорее полный, чем худой, с гордой и важной осанкой и быстрым взором. Левый глаз у него, а также рука и нога той же стороны поражены ядом, который был ему дан еще при жизни брата (?), но теперь в глазу у него остается только тот недостаток, что взгляд у него – точно взгляд ослепленного, и глаз в постоянном движении так же, как рука и нога. Чтобы скрыть этот недостаток, он сопровождает это непроизвольное движение постоянными телодвижениями и жестами, что в странах, где он побывал, многие приписывали естественной живости, но это, наверное, искусственно. У него ум возбужденный и быстрый (svegliato e pronto), манеры скорее цивилизованного человека, чем дикаря, в чем ему бесконечно помогло сделанное путешествие, и очень заметна разница между тем, каким он был в начале путешествия, и теперь, хотя природная грубость выступает в нем, в особенности со своими, которых он держит в узде и в большой строгости (tiene in freno con gran severita). Он имеет сведения по географии и по истории и, что следует особо отметить, у него есть желание эти сведения расширить; но более сильная склонность у него к морскому делу. Он занимается механической работой, как он делал это в Голландии, и эта работа, насколько говорят люди, его знающие, ему необходима, чтобы отвращать действие помянутого яда, которое в указанной части очень его отягощает.

Впрочем, в его особе и в осанке, а также в манерах у него нет ничего такого, что бы отличало его и выдавало как государя».

В близких к этому описанию чертах и с теми же легендами изображает царя венецианский посол Рудзини: «Он высок, тонок (gracile), с некоторыми по временам движениями в голове и в ногах – как думают, последствие некоторого яда, которым покушались на его жизнь во времена заговора его сестры княжны Софьи. Он ходит просто и даже грубовато одетый, носит короткие волосы до ушей, подстриженные на темени. Он одарен достаточной ловкостью и здравым смыслом, ум способный также к высшему кругу мысли, если бы было лучше его начальное воспитание, – впрочем, внимательный к тому, что он видит (attento per altro a quanto vede); вызывает любопытство к каждому сколько-нибудь замечательному обстоятельству»[427]427
  Шмурло. Сборник. № 544. С. 404.


[Закрыть]. «Он был одет, – повествует описание свидания государей, составленное неизвестным лицом и пересланное в Рим, – в скромное платье: длинный и узкий камзол с узкими, наглухо застегнутыми рукавами, как одеваются зажиточные и степенные горожане Амстердама; собственные его волосы темные, не длинные; роста, как обозначалось, высокого, выше обыкновенного, несмотря на то что тяжесть его корпуса делает его несколько сутулым. Обнаруживает здравый смысл в разговоре, гибкость (docilita), приветливость в обращении, но более всего покорность желаниям его величества»[428]428
  Там же. № 545. Riferta di un confidente, Vienna li 5 Luglio 1698.


[Закрыть].

Об отсутствии у Петра во время пребывания в Вене тех странностей, которыми он удивлял в других местах, свидетельствует также в своем донесении в Рим испанский посланник: «Он не кажется здесь вовсе таким, каким его описывали при других дворах, но гораздо более цивилизованным, разумным, с хорошими манерами (manieroso) и скромным»[429]429
  Theiner. Monuments Historiques, 372, 375, оба от 5 июля/25 июня.


[Закрыть].

По сообщению нунция, царь остался в высшей степени доволен свиданием с императором и высказывал по отношению к императору чувства любви и уважения. Часа через два после свидания граф Чернини явился во дворец доложить, что царь, между прочим, выразился, назвав этот день самым счастливым в своей жизни, и высказал горячее пожелание иметь возможность часто видеться с цесарем[430]430
  «Entrevue»: «und liess durch den Graffen Tschernien den Käyser ein sehr obligeantes Compliment sagen unter andern dass er diesen Tag vor den glückseeligsten Tag halte; in gleichen dass er wann es der Käyser erlaubete öffters zu Ihm kommen wolte auch auf Jagen und sonsten ingleichen in die vorseyende Comoedie, wann sie nicht zu lange daure. An beyden Herrn hat mann über diese Entreveüe eine besondere Vergnügung gar eben observieren können».


[Закрыть].

«Восхищения и почитания, – пишет нунций, – которые он (царь) питает к его цесарскому величеству и к его августейшему дому, нельзя достаточно выразить. Он при всяком случае касается в разговоре происшедшего свидания с его цесарским величеством, которого единственно, как он заявляет, он желал и которое, как он утверждает, было главной целью, побудившей его выехать из своих обширных владений вопреки старинным обычаям своей страны. Этим свиданием он, кажется, доволен в высшей степени и публично сказал, что на челе императора, как в ясном зеркале, видел святость и праведность, о которых он всегда слышал как о главных свойствах этого монарха»[431]431
  Theiner. Monuments Historiques, 372.


[Закрыть].

20 июня были закончены переговоры с цесарским правительством о содержании русского посольства. К послам явились те же уполномоченные, которые вели эти переговоры 17 июня: барон Барати, пристав при послах Газен и переводчик Стилла с объявлением, что цесарь указал выдавать посольству с волонтерами и со всей посольской свитой денежное содержание по 3000 гульденов, а московским счетом по 1500 ефимков в неделю, да сверх того поставлять фураж посольским лошадям в натуре. Послы, как отмечает «Статейный список», «на милости цесарского величества били челом». Апостолический нунций сообщал папскому двору подробности этих переговоров, почерпнутые из слухов. По его сообщению, цесарское правительство первоначально назначило было на содержание русского посольства по 1000 талеров в день; но сам Петр разразился восклицаниями (proruppe in esclamazioni), говоря, что эта сумма чрезмерна и слишком тяжела для его дорогого брата, как он постоянно называет императора, при теперешнем несчастии во время столь продолжительной войны, которую император ведет за христианство, и уменьшил предположенную сумму до 3000 флоринов в неделю вопреки возражениям со стороны цесарских министров[432]432
  Ibid.


[Закрыть].

Царь стремился в Вену для того, чтобы повлиять на цесарский двор и отклонить его от заключения с турками преждевременного мира; нетрудно себе представить поэтому, каким нетерпением он горел вступить по этому делу в переговоры с цесарским правительством. Но для начатия официальных переговоров были формальные препятствия: их нельзя было открыть ранее торжественной аудиенции посольства у императора, а эта аудиенция не могла состояться ранее приезда в Вену дворянина Владимира Борзова, который вез из Москвы подарки, подносимые обыкновенно на приемной же аудиенции. Притом надлежало устанавливать церемониал аудиенции, что также могло не обойтись без споров и затянуться. Между тем дни пребывания в Вене проходили за днями, а Петр оставался в неизвестности о ходе переговоров с турками[433]433
  Депеша Рудзини (Шмурло. Сборник. № 543. С. 401).


[Закрыть]. Поэтому он решил начать переговоры неофициально, непосредственно сам, не дожидаясь этих формальностей, и 21 июня через состоявшего при нем графа Чернини послал к главе ведомства иностранных дел канцлеру королевства Чешского графу Кинскому записку с тремя краткими, ясными и прямо поставленными вопросами, именно: 1) Каково намерение императора: продолжать ли войну с турками или заключить мир? 2) Если император намерен заключить мир, то какими условиями он удовольствуется? 3) Известно, что турецкий султан ищет у цесаря мира через посредничество английского короля; какие условия предлагаются турками императору и союзникам?[434]434
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1334–1335; П. и Б. Т. I. № 245; Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1698 г., № 43, л. 1. Записка написана рукой Ф.А. Головина.


[Закрыть]

Ответ на эти вопросы не мог быть дан скоро, в особенности при нерешительном характере графа Кинского, искусного, но уже слишком тонкого, осторожного, предусмотрительного и крайне колеблющегося дипломата при таком нерешительном государе, как Леопольд I. «Человек больших знаний, – характеризует Кинского хорошо знавший его современник, – расчетливый сверх надобности и скрытный до излишества; действует всегда с искусством, утончает самые естественные соображения и очень часто скорее запутывает, чем упрощает дело. Во всех делах страшно нерешителен, но эта нерешительность происходит у него не от недостатка мужества, а скорее от избытка остроты ума, почему даже после принятия твердого решения его собственная проницательность представляет ему какие-либо затруднения и внушает другое решение, и он оставляет дело неисполненным и неоконченным… Благодаря его возрасту он во всех конференциях получает руководство и председательство; отсюда к естественным трудностям дела примешиваются препятствия от его тяжелого характера, и можно понять последствия: крайнюю трудность и опасности, с которыми связано ведение переговоров с таким субъектом. Многие его по этим причинам избегают; другие совершенно отказываются вести с ним переговоры; подобный образ действий совершенно вооружил против него английских министров и испанского посла»[435]435
  Венецианский посланник в Вене (Arneth. Prinz Eugen von Savoyen, I, 454–455).


[Закрыть]. Петру приходилось подождать, пока осторожный и тонкий дипломат обдумает ответ на поставленные ему вопросы. Об ответе царю цесарские министры совещались на конференции, на которую приглашен был и венецианский посол Рудзини. Речь шла о том, как и когда сделать сообщение царю: сообщить ли ему о ходе дела еще до ответа турецкому правительству на его мирные предложения или же предварительно отправить этот ответ через английского посла в Константинополе Пэджета, а затем уже поставить царя перед совершившимся фактом из опасения, чтобы царь, вмешавшись в дело, не затормозил его, требуя новых сведений и представляя соображения в пользу войны. Решено было послать ответ туркам и тогда уже о нем сообщить царю.

21 июня прибыл в Вену с остальной частью посольства А.Д. Меншиков, расставшийся с послами в Клеве[436]436
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 92 об.: «Июня в 21 д… дано Александру Меншикову 70 золотых, которые он издержал, едучи от Клева до Вены». Пам. дипл. сношений, IX, 1036: «А июня в 21 д. к обеду приехали в Вену».


[Закрыть]. Петр получил с большим опозданием дошедшее до него и, может быть, привезенное именно Меншиковым письмо из Москвы от князя Б.А. Голицына от 22 апреля. Князь Голицын касался в нем многих предметов: постройки кораблей на Воронеже, переговоров с Аюкой-ханом калмыцким, отношений калмыков к кубанцам, работ по прорытию канала между Волгой и Доном: у него готовы для этого дела люди, тысяч с двадцать, и припасы для них, над каналом работают и роют землю уже 6000 человек, нужен инженер, и не один и пр. Большая часть письма неясна для нас, так как написана намеками, непонятными без ключа, каким было бы несохранившееся письмо Петра, на которое отвечает Голицын[437]437
  П. и Б. Т. I. С. 698.


[Закрыть].

В ожидании ответа на статьи, врученные Кинскому, Петр посвящал свободное время осмотру венских достопримечательностей: посетил арсенал, библиотеку, кунсткамеру, некоторые церкви. Вероятно, в связь с этим осмотром надо ставить запись «Расходной книги»: «…взял второй великий посол на роздачу цесаревым служителем, которые великим послом на цесарском дворе показывали разные вещи, 300 золотых»[438]438
  Депеша Рудзини от 5 июля/25 июня: «Volle immediate veder l’arsenale e l’artiglieria in esso riservata» (Шмурло. Сборник. № 544). Устрялов. История… Т. III, 128, – надо полагать, на основании «Ceremonial-Protocolle». Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 99 об. Theatrum Europaeum, XV, 472: «Hiernachst hat Er alles Merckwürdige in und ausserhalb Wien besichtiget und täglich sich verkleidet um nicht erkannt zu werden».


[Закрыть]. 23 июня во дворце Фаворита по случаю тезоименитства императора Леопольда дано было оперное представление, на котором на этот раз без обычного этикета присутствовала вся императорская фамилия. Иностранные дипломаты были на спектакле инкогнито. Приглашены были и русские послы, которым отведена была особая ложа. Впереди сидели Лефорт, Головин и Возницын; за ними – несколько дворян, и среди них Петр, смотревший представление из-за послов. От нестерпимой жары он часто выходил из ложи в галерею, где подносили ему венгерское и другие вина. «Царь был приглашен на музыку в театре, – доносил римской курии испанский посланник, – это было третьего дня и продолжалось более четырех часов. В ложе он был заметен среди всех других. Утомленный длиннотой (спектакля) и жарой, он много раз выходил в соседнюю галерею и затем возвращался в театр и так делал до конца спектакля. Кажется, ему понравилась опера, хотя он воспринимал ее только глазами и ушами; но он не преминул отметить некоторые обстоятельства, в которых, как ему казалось, не была хорошо передана природа искусства»[439]439
  Theiner. Monuments Historiques, 375: «e mostrò di essergli piaciuta l’opera, bench`e solo da lui intesa cogli occhi e con gli orecchi; ma non lesciò di notare parecchie circostanze d’impropriet`a, parendogli che in quelle non era stata bene imitata la natura dell’arte».


[Закрыть]. А относительно танцев он сказал, что они очень отличаются от московских танцев, потому что там танцуют только ногами, а здесь также (производя движение) руками и головой. С ним в театре были три его посла и другие господа из свиты, и по его желанию в этот день все были одеты по-немецки.

Возвратившись домой из театра, Петр объявил графу Чернини о своем желании на следующий день, 24 июня, посетить императрицу Элеонору-Магдалину и повидать также принцесс. Императрица несколько колебалась с ответом. Элеонора-Магдалина, до замужества принцесса Пфальц-Нейбургская, третья супруга Леопольда I, тихая, кроткая женщина, всегда преданная и послушная мужу, держалась вдалеке от всяких государственных дел, не терпела пышности и церемоний и вела замкнутый, почти монастырский образ жизни, усердно посещая божественные службы и всецело отдаваясь семейным заботам, воспитанию дочерей. Единственный предмет, ради которого она в виде исключения пускала в ход свое влияние в государственных делах, было устройство карьеры ее многочисленных братьев; ни до чего другого она не касалась. Такой замкнутостью ее образа жизни и удалением от всякой политики и объясняется ее колебание в ответе на желание Петра; но затем она дала согласие принять его. Был наскоро выработан церемониал свидания; было установлено, что царь возьмет с собой одного только Лефорта, императрица же выйдет к нему с принцессами в сопровождении обер-гофмейстерины и статс-дам. Местом свидания была назначена зеркальная зала в Фаворите рядом с императорской опочивальней. Царь должен был войти через сад той же лестницей, как и при посещении императора. Петр согласился на все условия церемониала, но с первого же шага его и нарушил, захватив с собой при отъезде из посольского дома на свидание с императрицей не только Лефорта, но также Головина и Возницына. Граф Чернини успел уведомить о такой перемене императора, и тот счел нужным в ответ на увеличение свиты царя увеличить свиту императрицы, приказав находиться при ней вице-канцлеру графу Кауницу, который оказался тогда во дворце.

Императрица и принцессы, окруженные придворными дамами, стояли среди зала, когда обер-гофмейстерина доложила о прибытии царя. Элеонора-Магдалина тотчас пошла к нему навстречу и приняла его у входа с ласковым приветом, а затем возвратилась на прежнее место. Петр сказал ей приветствие по-русски, она отвечала на немецком языке; Лефорт служил переводчиком. Обменявшись с ней еще несколькими словами, Петр обратился к стоявшим справа от императрицы принцессам, расспрашивал, сколько им лет, и хвалил красоту каждой. Элеонора-Магдалина спросила о здоровье сестры своей, супруги царя, и этим вопросом он остался весьма доволен по замечанию «Ceremonial-Protocolle»: «über welche Expression er sich sonderbahr vergnügt». После этого царь раскланялся и удалился[440]440
  Устрялов. История… Т. III. С. 129.


[Закрыть]. При этом свидании с императрицей и эрцгерцогинями он уже нисколько не обнаруживал той застенчивости, которую проявил при встрече с курфюрстинами год тому назад. Свидание состоялось по его инициативе, и он держал себя в разговоре с дамами совершенно свободно.

Как припомним, конференция министров решила отправить ответ на турецкие предложения и тогда сообщить об этом Петру, поставив его перед совершившимся фактом. Действительно, 23 июня/3 июля выехал из Вены секретарь Пэджета с ответом за подписью Кинского и Рудзини, причем ответ этот был помечен задним числом, 23 июня (нового стиля, 13 – старого), как будто он был подписан еще до приезда московского посольства[441]441
  Депеша Рудзини от 25 июня/5 июля: «Cosi dunque nell’ultime hore del giorno d’avant-hieri, che fu quello dei 3 del corrente, parti il secretario con le carte autentiche… Riesce misteriosa l’anteripazione della data, sotto cui si vedono le stesse carte segnate; posta quell’anteriora de 23 Giugno, con la mira d’occultar a Moscoviti la verit`a, facendo la creder seguita l’espeditione avanti la loro comparsa» (Шмурло. Сборник. № 543). Ответ (декларации), подписанный Кинским и Рудзини, в переводе см.: Пам. дипл. сношений, VIII, 1350–1352.


[Закрыть]. Только после отправления ответа, на другой день, 24 июня, Кинский явился в посольский дом с письменным ответом на предложенные ему 21 июня вопросы Петра[442]442
  Устрялов ошибочно относит этот эпизод к 25 июня, ссылаясь при этом на «Статейный список» (т. III. С. 130). В «Статейном списке» (Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 45, л. 606 об.) ответ графа Кинского отнесен к 24 июня (Пам. дипл. сношений, VIII, 1338). Ср. депешу Рудзини от 25 июня/5 июля: «Fu però Chinschi hieri dopo pranzo appresso il Czar» (Шмурло. Сборник. № 543).


[Закрыть]. В этом ответе говорилось, что цесарь не искал мира и не имел к тому причин при успехах своего оружия. Можно быть уверенным, что оружие без достижения почетного и прочного мира положено не будет. Условия мира не могут быть иными, как теми же, на которых искони заключался мир между высокославными предками цесаря и турецкими султанами, а именно на основании «uti possidetis». Такие условия цесарь предлагал как за себя самого, так и за своих высоких союзников: за царя, короля и республику Польскую и за республику Венецианскую. Мирные предложения султана присланы через посредничество английского короля, которое было принято императором и Венецией еще до присоединения к союзу царя Московского. Об этих предложениях было тотчас же дано знать правительствам московскому, польскому и венецианскому. Сообщение московскому правительству было сделано через русского резидента в Варшаве, и венский двор был уверен, что это сообщение царь уже получил; но так как, по-видимому, оно его еще не достигло, то цесарь приказал ему, Кинскому, к передаваемому им письменному ответу приложить также в копиях и переписку по этому вопросу. Переписка и была Кинским передана послам в двух связках писем. В этих связках часть документов, по осмотру переводчиков, оказалась уже известной послам: это были документы, доставленные в Амстердам варшавским резидентом А.В. Никитиным. Кроме того, вновь представлены были письма переводчика при Порте Александра Маврокордато к английскому и голландскому послам от имени великого визиря, донесения английского и голландского послов в Константинополе, полномочная грамота графу Кинскому от цесаря на ведение переговоров с турками и ответ (декларация) за подписью Кинского и Рудзини, помеченный 23 июня и только что посланный с секретарем английского посольства[443]443
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1340–1352; ср.: Шмурло. Сборник (№ 550), депеша Рудзини от 2/12 июля.


[Закрыть].

XXXII. Переговоры с Карловичем

В тот же день, 24 июня, в посольский дом явился и другой посетитель, имевший отношение к переговорам, начатым царем с цесарским правительством. Еще будучи в Голландии, Петр сообщил саксонско-польскому посланнику Бозе о своем желании, чтобы в Вену, куда он едет, было прислано Августом II доверенное лицо для более близкого соглашения о совместном образе действий России и Польши ввиду склонности венского двора к мирным предложениям турок. В качестве такого доверенного лица приехал в Вену тайно присланный от польского короля генерал-майор Карлович, который и был принят царем 24 июня. Сохранилась запись разговора его с царем, из которой виден предмет беседы. Царь, правда, не назван в записи прямо, его слова, обращенные к Карловичу, записаны под прикрытием безличного обозначения: «И ему (Карловичу)[444]444
  Карлович в этой записи также прямо не назван, а обозначается словами «королевского величества присланной».


[Закрыть] говорено»; но слог документа с постоянным употреблением глаголов в третьем лице единственного числа («благодарствует», «видит», «верит», «труждается» и даже «повелит») раскрывает нам ясно, что под условным выражением «говорено» в качестве говорившего разумеется не кто иной, как царь. Притом и в письме Карловича к одному из послов, надо думать к Лефорту, написанном на другой день после разговора (5 июля/25 июня), можно найти указание на имевшую место накануне аудиенцию у царя: Карлович в скобках с благодарностью говорит о руке посла, «которая так милостиво ввела» его (sognädig introducirt), т. е. к царю[445]445
  Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1698 г., № 8, л. 1–2 – письмо Карловича на немецком языке; л. 3–4 – перевод.


[Закрыть].

Итак, будучи введен к царю, Карлович начал разговор с объяснения причины своего появления: королю через посла его в Голландии Бозе стало известно, что царь будет в Вене и желает, чтобы король прислал туда «некоторую особу», чтобы «в мирных с турки договорах согласие иметь»; поэтому король и послал его, Карловича, снабдив его листом за своей подписью, адресованным, однако, к послам, а не к царю, чтобы эта посылка была никому не ведома. Переходя затем к сути дела, он передал, что король приказал ему довести до сведения царя, что полагается во всем на волю его царского величества и хочет во всем поступать, как угодно будет государю. Король испытывает тревогу по поводу предстоящего конгресса и по поводу переговоров с турками о мире и не питает доверия к цесарскому правительству: «да и о том приказал донесть, что с цесарской стороны твердят ныне о съезде с турки и о договоре миру. И королевское-де величество имеет великую небезопасность потому, что цесар свою ползу соблюдает, а прочих оставляет». Желание Августа II заключается в том, чтобы конгресс с турками происходил где-либо поблизости от польской границы: «и того ради, чтоб домогатца, дабы тот съезд был при полской границе для лутчей ползы. А королевское де величество сам того всего предостерегать будет». «И ему говорено, – читаем далее в записи, – что в Амстрадаме послу Бозе о том говорено и королевскому листу, которой он отдал, верят и потому, что с цесарской стороны слышано, и то ему объявлено будет. А за любовь королевского величества благодарствует. А в мирном деле прикажет поступат как себе, так и его королевскому величеству» (sic!). Таким образом, Петр признал присланного агента как уполномоченного от короля, обещал сообщать ему о своих переговорах с цесарским правительством, а в мирных переговорах соблюдать интересы польского короля так же, как и свои собственные. Эти взаимные уверения продолжались и в дальнейших словах собеседников: «И присланной говорил, что-де его королевское величество всегда спомочником и служителем его царского величества быти обещаетца. И ему говорено: видит и тому верит и, видя крайнюю дружбу, так и поступает. И согласно все дела приводить желает. И присланной говорил, чтоб-де его царское величество изволил быть надежен, что его королевское величество без совету ево ни в чем никогда не поступит».

Царь спросил затем, имеет ли Карлович полномочие вести с цесарским двором переговоры по поводу мира, представляя королевскую сторону: «приказано ль ему в том мирном деле у цесарского двора что за королевского величества сторону говорить?» На ответ Карловича, «что ему о том не приказано, толко прислан он к его царскому величеству», Петр заметил, что, «конечно, надобно было с его королевского величества стороны некоторая персона, которая б имела с его царского величества послы стоять заодно», т. е. что необходимо лицо, особо уполномоченное от короля, чтобы действовать заодно с русскими послами. Карлович заявил, что если это надобно, то будут присланы послы поляки; но Петр возражал, что снаряжение польского посольства сопряжено будет с промедлением и как бы за это время цесарь не заключил невыгодного для союзников мира. Поэтому необходим теперь же уполномоченный от короля, хотя бы не для окончательных постановлений, а только для переговоров; впоследствии же может быть прислан и настоящий посол: «И присланной говорил: естли надобно, будут послы поляки. И ему говорено: то не без продолжения будет, а в тое б пору не учинил цесар миру с каким им, союзным, убытку; того ради, хотя не для постановления, токмо для договору и состояния был бы кто с королевской стороны, а после мочно и знатную персону». Карлович объявил, что послом назначен «некоторый бискуп», уже находящийся в пути. Петр вновь подтвердил о своем желании, чтобы был прислан доверенный лично от короля, пусть не в сане посла, а только вместе с назначенными уже польскими послами, который мог бы вступить в тайные сношения с русским посольством: «чтоб от короля был верной его, с кем бы мочно то дело делать. И хотя б уже не послом, то бы с теми послы был верной человек, которой бы имел сношение тайное с его царского величества послы». Царь, видимо, не надеялся на официальных представителей Польши, как Речи Посполитой, и предпочитал иметь дело с личными уполномоченными короля. Карлович сказал на это, что королю едва ли можно будет наряду с официальным посольством уполномочивать тайно особое лицо: поляки народ ненадежный, а цесарцы «великое свое к неправде склонение имеют», и если узнают, что король ведет двойную дипломатию, «то-де возмутят половиною Полшею. И так-де цесарский посол всех наговаривает, чтоб король на войну не ходил». Карлович поэтому просил сохранить в тайне и его присутствие в Вене. Услыхав о невозможности присылки личного уполномоченного от короля, царь предложил указать другой способ, как России с Польшей поддерживать совместно свои интересы: «И ему говорено, чтоб сыскат способ, дабы с обоих сторон заодно стоять». Карлович именно как на такой способ указал на назначение места конгресса близ польской границы; тогда король будет поблизости следить за ходом дела на конгрессе, не допустит до невыгодного мира и постарается об удовлетворении заинтересованных: «И посланной говорил, чтоб-де к тому приводить, чтоб той комиссии быть при польской границе. А там всяко его королевское величество то дело будет мешать и до миру не допускать или лутчего удоволства искать». При этом Карлович дал самый нелестный отзыв об императорском правительстве: «А цесарцы-де люди ведомые, и как им нужда, тогда всякою ласкою оказываютца и подметываютца, а когда отдохнут, и тогда поступают над протчими, как над подданными своими; что-де и ныне цесар, не довольствуяс приятством ево курфистровым и помочью, чем платит? – и так всегда приятелем своим повыкли платить». В противоположность этому королевское величество «надежен на его царское величество и, хотя б все оставили, то он при его царском величестве будет стоять и благополучного миру с турки искать». Царь вновь дал обещание всячески трудиться над заключением мира к выгоде союзников, выразил неудовольствие по поводу условий, на которых хотят мириться цесарцы, невыгодных для короля, вступившего в войну и ничего войной не достигшего; но, не убежденный, видимо, соображениями, приведенными Карловичем, вновь настаивал на присылке доверенной особы от короля: «И ему говорено: всяко труждатца в том деле повелит. А ее королевское величество вступил в военное дело и, не соверша ничего, ныне безо всякого удоволства хотят учинит мир. И чтоб его королевское величество прислал какую особу верную, которой бы имел сноситися с его царского величества послы и стоять заодно. И о том бы он к его королевскому величеству писал наскоро». Карлович ответил, «что он к его королевскому величеству пошлет чрез почту товарыща своего, а сам останется тут, в Вене, и будет служит его царскому величеству, в чем потребно будет»[446]446
  Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1698 г., № 8, л. 6—10.


[Закрыть]. На этом беседа закончилась.

Итак, Карлович явился в Вену к царю, чтобы выслушать о его желаниях и сообщить ему о взглядах короля. Из обмена мнениями в разговоре выяснились различные взгляды на то, в чем заключается лучший способ дальнейших совместных действий России и Польши относительно мирных переговоров с турками. Петр считал необходимым, чтобы во время переговоров находился при русских послах доверенный короля Августа, лично им уполномоченный, который бы действовал заодно с русскими послами и с которым можно было бы вступать в соглашение. Царь не доверял официальным представителям Речи Посполитой, но дружбу с Августом считал прочной и рассчитывал на нее положиться; видел в ней опору для совместного действия на конгрессе. Август II, уверяя Петра через Карловича в дружбе и преданности, через него же высказывал иной взгляд на лучший образ действий: он желал, чтобы конгресс союзников с турками назначен был где-либо на польской границе, и при таком условии рассчитывал влиять на ход дел на конгрессе. Передав взгляд короля в разговоре с царем, Карлович возвращается еще раз к той же мысли в упомянутом выше письме, присланном Лефорту на другой день после свидания. «Царское величество, – фигурально выражается он в этом письме, – если бы мирные переговоры происходили в Польше, руку ближе к сосцу имел бы вследствие близости рубежей, нежели в землях иных союзников». «Но вашего превосходительства разум, – заканчивает он письмо, – милостиво рассуждати возможете, какую силу место (т. е. место конгресса) сему мирному договору дати может»[447]447
  Арх. Мин. ин. дел. Дела польские 1698 г., № 8, л. 1–2 – подлинное письмо на немецком языке. Там же, л. 3–4: «Перевод с немецкого писма с листка, каков подал великим и полномочным послом присланной тайно от полского короля июня в 24 ден в Вене». Эта дата ошибочна, так как письмо помечено 5 июля, следовательно, 25 июня по ст. ст. При письме к Лефорту пересылается Карловичем запечатанное письмо к царю, которое он, как он говорит в постскриптуме, «вчера вручити забыл» и которое просит «положить пред ногами царского величества чрез руку вашего превосходительства». Письма к царю в деле нет. Карлович представил также какие-то статьи, проект какого-то договора. Статьи 5 он особо касается в письме к государю, как он сообщает Лефорту: «и притом еще о 5-й части в сем писме содержаной воспомянуть [хочу]». Там же, л. 5: «Выписано из статей против вышеписанного немецкого писма, каковы подал вышепомянутой же присланной королевской. А те статьи царского величества посланник, будучи у цесарского величества, подал в 3-ем ответе. 5-я. Буде приключится некой стране в сих уреченных летех, что от неприятеля полезного и дружного мира договоров предложен будет, тогда сей мир отказан да будет; кроме того, когда купно совокупленными советами и общим соизволением с обоих стран великих государей его царского и цесарского величеств о том позволится. Буде же некой союзной стране приключится некая присылка от турков или татаров или некое посредство о прошении мира; тогда единая страна другой стране тотчас возвестити и открыти все, ничего не утая в сих и таких же делех, чрез частые интернунцыусы (на полях: «скорой вестник») или чрез обыкновенные почты с обоих стран чрез резидентов при королевском дворе полском обретающихся единогласно и взаимно между собою обнестити должны да будут».


[Закрыть].

Вполне возможно предполагать, что, находясь в Вене, тайный агент Августа II, кроме той беседы, которая изложена в записи, имел еще и, может быть, неоднократные свидания с царем, о которых не было составлено или, по крайней мере, не сохранилось записей и которые коснулись между прочим и будущей встречи государей в Вене. Разговоры с Карловичем в Вене положили начало той близкой дружбе, тем тесным отношениям, которые впоследствии завязались у Петра с Августом II. До сей поры эта дружба имела основанием, с одной стороны, политический расчет Петра, благодаря которому он поддержал кандидатуру курфюрста Саксонского на польский престол, а с другой – признательность за могущественную поддержку, оказанную царем. Может быть, царь питал также расположение и к личности Августа, но расположение, так сказать, понаслышке. Через Карловича Петр вступил в более интимные сношения с польским королем, которые подкрепились затем личным свиданием в Раве. Эти близкие сношения втянут Петра в круг политических планов Августа, неустанного составителя планов, вечно носившегося с разного рода политическими проектами, долженствовавшими изменять карту Европы. В свою очередь, вступление в этот круг приведет Петра к перемене фронта – от войны с Турцией к войне со Швецией, начатой под влиянием Августа II и по его уговорам. Беседа с Карловичем 24 июня входит как бы в виде intermezzo в начавшиеся переговоры с цесарским двором, к которым мы и должны теперь обратиться.