Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

LI. Аудиенция у цесаря

На будущем конгрессе Возницыну хотелось иметь помощником доктора П.В. Посникова, знавшего греческий, латинский, французский и итальянский языки и потому необходимого для предстоящих переговоров. Посников жил тогда в Венеции, где ему поручено было устроить находившихся там стольников, наладить их учебные занятия, о чем вести переговоры с венецианским сенатом и наблюдать за их успехами. Кроме того, ему же было поручено раздобыть в Венеции некоторые сведения о турецких и венецианских флотах – «проведать накрепко и взять на письме или записать подлинно самому: на кораблях турских и венецийских и на каторгах (галерах) и на бригантинах поскольку на котором судне пушек бывает и людей и о всем состоянии того морского каравану». Возницын заручился согласием царя еще в Вене на назначение Посникова на конгресс. Но доктор увлечен был научными стремлениями по своей специальности, просился куда-то ехать, где мог эти стремления удовлетворить, и, несмотря на неоднократные призывы Возницына, медлил выездом из Венеции, видимо, мало прельщаемый предстоящей дипломатической деятельностью.

«Благодетель мой Петр Васильевич, – писал ему Возницын 11 августа, – здравствуй на многие лета. Писал я к тебе по указу великого государя не одиножды, чтобы ты из Венеции для его государева дела был в Вену не замедля, и ты по се число в Вену не бывал и ко мне против моих писем не отписал. И ныне я тебе по прежнему его, великого государя, указу поновляю, чтоб ты из Венеции ехал сюды в Вену безо всякого замедления. А естьли ты умедлишь и вскоре не будешь, и тебе будет сыскивать меня с великим трудом, а паче опасися государева гневу, потому что тебе велено быть со мною на турской комисии и без тебя быть нельзя и дела делать будет некем. И турской посол другой, греченин Маврокордат; того ради ты к тому делу и присовокуплен, что сверх иного можешь с ним говорить по-еллинску, и по-италианску, и по-французску, и по латине, а он те все языки знает. Конечно учини по сему государеву указу и приезжай скоро; а естьли ты меня не застанешь, и ты, как можешь скоряе, приезжай ко мне туда, где я буду. А мне без тебя того дела не токмо совершать, но и починать невозможно и ты себе в сем не плошись. А письмо твое, которое ты писал июля в 30 день, я чел, и о чем ты писал, правда надобно было то тебе – толко ныне не время – и к Москве то твое письмо того ради и не послано. А должно тебе свое желание отставить, а воспринять то высокое дело к службе своей, в котором тебе быть велено. За сим, благодетель мой, здравствуй»[1242]1242
  Пам. дипл. сношений, IX, 10–11, 87–88.


[Закрыть]. Однако это письмо с уговорами отказаться на время от научных занятий ради более важной с точки зрения Возницына государственной деятельности и с угрозами не подействовало. Может быть, опасаясь каких-либо перемен и уступок желаниям Посникова в Москве, Возницын, пересылая письмо его Ф.А. Головину, вновь подтвердил необходимость участия его на конгрессе: «При сем же посылаю к тебе, государю моему, Посникова письмо: прошу милости твоей, государя моего, о чем пристойно, донеси великого государя. А Посникову совершенно надобно быть со мною на комиссии, потому что посол – греченин, и через него (Посникова), можно достаточно говорить и писать»[1243]1243
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1698 г., № 66, л. 33 об., 13 августа.


[Закрыть]. Посников, как открывается из дальнейшей переписки с ним Возницына, стремился в Неаполь, очевидно, в тамошний университет, где предполагал заняться какими-то физиологическими опытами над собаками, – «живых собак мертвить, а мертвых живить», – шутливо писал он Возницыну, и последний принужден был писать ему 17 августа с более суровыми угрозами в случае непослушания. «Петр Васильевич, здравствуй, – читаем мы в этом письме. – По указу великого государя писал я к тебе многожды, чтоб ты из Венеции для его, государева, дела ехал ко мне в Вену немедленно. И августа в 14 день писал ты ко мне, что ты хочешь ехать в Неаполь, и то ты чинишь ослушно, понеже довелось было тебе со всяким тщанием и страхом его, государево, повеление сохранять и предпочтенной его монаршеской указ радетельно соблюдать. А ты, пренебрегая то и мое писмо ни во что поставя, поехал для безделья, как в твоем писме написано – живых собак мертвить, а мертвых живить, и сие дело не гораздо нам нужно. Отечески тебя наказую, естьли ты умедлишь и меня в Вене не застанешь или и там, где я буду, во время не будешь, ведай себе подлинно, что велий гнев его, царского величества, государя нашего милостивого, примешь. А болши сего я к тебе, яко к презирателю, писать не буду, а отпишу туда, где будет тебе не к пользе; и естьли что приключится, тогда не имей на меня слова. За сим здравствуй»[1244]1244
  Пам. дипл. сношений, IX, 98.


[Закрыть]. Эти угрозы возымели свое действие. Посников бросил пока науку и явился в Вену.

Желание посла, заявленное Кинскому и Кауницу в приватных разговорах с ними об отводе для посольства нового помещения, было исполнено, и 18 августа Возницын был извещен, что ему отведен тот самый двор, в котором помещалось предыдущее посольство боярина Б.П. Шереметева, и ему предложено было переезжать когда угодно. Посольство перебралось на новую квартиру на другой же день, 19 августа, причем от казны были присланы «под рухлядь форманы». «Великой и полномочный посол, – читаем под этим днем в «Статейном списке», – и все при нем государевы люди из-за города с имянуемого двора Гундердорфа переехали в Вену и стали на дворе, имянуемом Чакаргоф»[1245]1245
  Пам. дипл. сношений, IX, 100–101.


[Закрыть]. На 20 августа назначена была послу приватная аудиенция у цесаря для вручения ему новой верительной грамоты, уполномочивавшей Возницына в качестве представителя России на конгрессе. В «Статейном списке» находим изобразительное описание этого приема, живо нас переносящее в ту эпоху и в ту обстановку. Аудиенция происходила в загородном дворце Фаворита, где продолжал жить цесарь. Посла в сенях встретил «цесарской маршалок надворной князь Мансфельт и, великого посла поздравя и привитав, говорил, чтоб он, великой посол, немного пообождал, понеже-де комерариуса Вальштейна и подканцлерия Кауница еще при цесарском величестве нет, а без них ему цесарского величества очей видеть нельзя, а будут-де они тотчас.

И седчи с ним на скамье, которая была прикрыта бархатом, спрашивал маршалок про здоровье великого государя и сказывал о поведении войск цесарских и турецких. И великой и полномочный посол чинил ему ответ, так же и его спрашивал, смотря по его словам и по настоящему делу. А потом вскоре пришли комерариус и подканцлер и великого и полномочного посла при-витали (приветствовали). И быв у цесарского величества, комерариус вышед сказал, чтоб он великой посол, мало пообождал, пока цесарское величество, от сна восстав, поуберется. И потом, посидев мало с великим послом, пошел к цесарскому величеству и, вышед из полаты, звал великого посла в тое полату, в которой были великие и полномочные послы прежде сего на приезде, в которой уже цесарь был и стоял у стола. И великой и полномочной посол, пришед перед цесаря, поклонился по обычаю рядовым поклоном и, поклонясь, говорил речь по сему». Содержание этой небольшой, но все же уснащенной пышными титулами речи сводилось к тому, что царь велел подать цесарю свою грамоту и не сомневается, что цесарь исполнит его желание, о котором в грамоте написано. «И изговоря речь, подал великой и полномочной посол цесарскому величеству царского величества грамоту в камке. И цесарь принял великого государя грамоту, стоя у стола в шляпе, и положил на стол и, призвав к себе подканцлерия Кауница, говорил ему тихо. А потом Кауниц говорил имянем его, цесарским, что его цесарское величество желает великому государю… многолетнего здравия и, чтo належит, по его, цесарского величества, желанию, выразумев из той грамоты и по его посольскому доношению, любительную всякую склонность чинить обещается. И великой и полномочной посол выслушав говорил: «При том как всех господ моих имянем товарищей его царского величества великих послов, так и от себя, вашему цесарскому величеству за вся ваша к нам благодеяния и милость, которую мы здесь видели и видим, по премногу благодарствуем и челом бьем и должни то доносить великому государю своему, его царскому величеству». И цесарское величество, выслушав тое речь, чрез Кауница его, великого и полномочного посла, поздравлял и свое цесарское жалованье, всякое добро и милость ему обещал и отпустил на подворье. Проводил его, великого и полномочного посла, в другую полату комерариус Вал-штейн. Речи при цесарском величестве по латини и по русски переводил цесарской переводчик Адам Стилля. А во время того его, посольского, бытия при цесарском величестве были сенатори: с правую сторону комерариус Валштейн, маршалок Мансфельт; с левую – Кауниц; да в сенях ковалеров и графов человек с 15-ть»[1246]1246
  Пам. дипл. сношений, IX, 112–115.


[Закрыть].

LII. Сборы Возницына на конгресс. Дорога до Петервардейна

Конец августа и первые две трети сентября прошли в сборах и приготовлениях к отъезду на конгресс, открытие которого запаздывало сравнительно с предполагавшимся ранее сроком. Возницын посещал австрийских сановников и принимал их визиты: был у дворцового маршалка князя Мансфельта и у венского коменданта графа Штаремберга. 23 августа он побывал у венецианского посла Рудзини, назначенного уполномоченным на конгресс, и имел с ним продолжительную беседу, в которой, стремясь привлечь итальянца на свою сторону, излил свои наболевшие печали. На слова Рудзини, сказанные до начала разговора, что он собирается отправляться на конгресс, только ожидает отправления туда цесарских послов, да и вообще думает, что спешить не следует, так как и место для конгресса окончательно еще не назначено, Возницын ответил, что было бы лучше, если бы место конгресса было назначено где-либо поближе, не так убыточно было бы туда ехать, но самое бы лучшее было – и это желание царя – вовсе не заключать мира. Затем произнесены были те же укоризны, что и в разговорах с австрийскими министрами. Союзники лет пятнадцать призывали царя в союз против басурман, наконец, он согласился и вступил в союз, хотя и на короткий срок, который теперь оканчивается, начал тотчас же сильную войну, отобрал у неприятеля несколько знатных городов, сделал большие приготовления к будущей кампании как на море, так и на суше, затратив многие миллионы из казны, нанял в Англии и Голландии несколько сот матросов и начальных морских людей, которые уже высланы к Москве, строит, терпя большие убытки, морской флот и со всеми этими силами желает вести наступательную войну против неприятеля и искоренить его совершенно. А вот союзники не так поступают! Царь вел и ведет большую войну, а они в то время искали мира, которого уже и достигают. Но прочен ли и выгоден ли будет такой мир? Об этом надобно еще подумать, во всяком случае, когда союзники стали уже помышлять о мире, пересылаться с неприятелем и приняли посредничество, следовало уведомить о том государя, а они его не известили и объявили ему об этом только уже тогда, когда дело было сделано и основание для мирных переговоров («uti possidetis») установлено. Конечно, если бы царь мог знать наперед о таких намерениях союзников, он бы в такие великие убытки не вступал и таких приготовлений против неприятеля не делал, «а обратил бы войска свои на иную страну»[1247]1247
  Не высказан ли в этих словах намек на будущую шведскую войну, возможность которой тогда уже предполагалась? – М. Б.


[Закрыть]. И за те труды царских войск, а еще более за труды самого государя союзники не только не выразили благодарности, но вместо всякой благодарности покидают царя без всякого удовольствования, тогда как сами в своих требованиях удовлетворены. Рудзини в ответ на эту филиппику успокаивал посла: ему, великому послу, известно, что союзники: цесарь, Венецианская республика и польский король – ведут войну уже лет с пятнадцать «и от того зело изнужились и в той войне многие ж сты милионов истратили и не токмо пожитки, но и людей много в тех годех в беспрестанных войнах будучи, пропало и все вельми от тех тяжестей изнуждены». Поэтому они и желают мира, но только честного и выгодного. Дож и вся Венецианская республика благодарны царю за добрые поступки его войск и за его собственные труды, желают ему всякого добра и готовы ему служить, где только могут. На предстоящем конгрессе он, венецианский посол, будет всячески поддерживать требования, которые предъявит Возницын, будет «усердственно помогать и крепко при том стоять, дабы удовольствован был». При этом Рудзини еще раз прибавил, что они, союзники, желают мира «от самой своей конечной и несносной тяжести». Возницын снова указал на заслуги московского государя: ему, венецианскому послу, небезызвестно, чьих трудов и убытков за последние десятилетия было больше в войне с турками, московских или венецианских? не благодаря ли энергичному воздействию с московской стороны цесарь мог брать у турок города, а Венецианская республика имела отдых, потому что неприятель обращал все силы против царских войск, а против союзных ему ходить было недосужно? Все эти замечания в очень значительной мере расходились с действительностью, но, конечно, свидетельствуют о большом патриотическом воодушевлении московского посла. Беседа закончилась разговорами о приготовлениях в путь[1248]1248
  Пам. дипл. сношений, IX, 112–115.


[Закрыть].

Еще в конце августа Возницына не покидала, хотя и напрасная, надежда на неудачу мирных переговоров. Такое, по крайней мере, настроение просвечивает в его письме к царю от 27 августа, в котором он, видимо, не без удовольствия сообщает, что мирное дело с турками «смущается» и многие не думают, чтобы оно доведено было до конца. Признак такого положения дела он видит в том, что срок конгресса, который первоначально назначался на 15 сентября, теперь уже отодвинут. Кроме того, многие противодействуют мирным переговорам, а более всего французский посол в Вене, который «сильно порет (т. е. разрывает по швам) тот турский мир». Есть также признаки военных действий. Как бы, однако, ни было, он, посол, хорошо помнит данные ему царем инструкции и твердо будет их исполнять – «по его, великого государя, указу стоит крепко при намерении том, как ему велено»[1249]1249
  Конец этого письма посвящен венским известиям, которые могли интересовать Петра: «Цесарское, государь, величество изволил отселе отойтить со всем домом в городок, именуемый Эбершторф, от Вены две мили и там аже до самой зимы пребудет, имея забаву звериными ловли и иными в осени сущими утехи. Что впредь будет, покорнейше доносить буду. Как, государь, изволил отселе и отъехать, от писания вашего ведомости никакой не имею, толко и тем радуюсь, слыша от посторонних о бытии твоем, государеве, подо Лвовым у королевского величества и оттудова о восприятии пути во свое царство. В 24 день августа с Борисом Петровичем Шереметевым (возвращавшимся тогда из своей итальянской поездки) приехал из Венеции Анисим Моляр с поваром, которых я, наняв почту, отпустил августа в 25 день до Варшавы, а оттуда велел ехать с Ульяном Синявиным или как им удобнее покажется, только приказал поспешать. А Борис Петрович как поедет отселе, подлинно ведати не могу, а говорит, что мешкать не хочет. За сим милостивому твоему, государя моего, призрению вручался худейший раб и последний сирота премного смиренно челом бью». Волонтер Анисим Моляр и государев повар Осип Зюзин были посланы в Венецию перед предполагавшимся отъездом туда Петра (см. т. II настоящего издания, с. 585 и 612).


[Закрыть]. В постскриптуме Возницын прибавляет, что послал в Москву особую докладную статью, и просит ответа на заключавшиеся в ней вопросы. Царь дал уже по этим вопросам инструкции, но недостаточно подробные: «Послал докладную статью; пожалуй, государь, прикажи милостивый свой указ учинить и не погневись, что о том дерзнул, понеже, хотя о том и изволил приказывать, да не так подлинно». В этой шифрованной цифирью докладной статье содержались вопросы относительно заключения мира с татарами, причем предусматривались две возможности: или упоминание о татарах в общем договоре с турками, или составление особого специального договора. Со следующей почтой была послана Возницыным в Москву другая шифрованная записка, содержавшая в себе вопросы о дальнейших отношениях к союзникам после заключения мира с турками на тот случай, если бы цесарское правительство и Венеция стали предлагать продолжение союза: «Если с турки мир учинится, и по учинении того мира немцы и венеты похотят для опасения с его царским величеством учинить союз против того ж неприятеля, салтана турского и хана крымского, и с ними в то дело вступать ли и на каковых статьях?» Это были просьбы об инструкциях по вопросам, по которым, очевидно, в личных беседах с царем в Вене Возницыным не было получено исчерпывающих указаний[1250]1250
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1698 г., № 66, л. 40–41 – письмо от 27 августа; там же, 1698 г., № 65, л. 38 – «Список с цифирного письма в двух цыдулек».


[Закрыть].

В начале сентября московскому послу даны были от цесарского правительства перевозочные средства: девять стругов без палуб и без кают; палубы и каюты предоставлялось устроить на свои средства: цесарское величество указал дать ему, послу, «на Дунае, в чем ему ехать, девять струговых днов, и он бы на тех днах про себя и про людей чердаки (каюты) и палубы велел сделать. И великой и полномочной посол те суды велел принять и чердаки и палубы и прочая на них приготовления, также и работных людей, кому согнать, устроить и нанять велел из государевы казны»[1251]1251
  Пам. дипл. сношений, IX, 126.


[Закрыть]. Получены были сведения о назначении польского и цесарских уполномоченных на конгресс. Ксендз Гамалинский сообщил, что от короля и от Речи Посполитой «назначен на тур-скую комисию в послех из любезнейших приятелей воевода познанской пан Малаховской». Цесарем были назначены двое: граф Эттинген и барон Шлык. Возницын, палучив эти известия, счел необходимым сделать 5 сентября визит графу Эттингену. В происшедшем разговоре Эттинген обещал московскому послу всякую поддержку на конгрессе и показал ему план местности конгресса – «чертеж съезжему месту», где были обозначены и места для участвующих в конгрессе послов, причем Возницын не мог не высказать тревожившей его заботы: «чтоб ему, царского величества великому и полномочному послу, сидеть не ниже польского», как указано на чертеже; в этом граф Эттинген также обещал свою поддержку. Возницын предвидел тот конфликт из-за мест с польским послом, который потом действительно и разыгрался между ним и паном Малаховским. Граф Эттинген отдал визит московскому послу 19 сентября[1252]1252
  Там же, 112, 121, 126–127, 132.


[Закрыть].

К 20 сентября палубы и каюты на предоставленных австрийским правительством стругах были готовы, и в этот день Возницын мог двинуться в путь. «Бог преблагий здравие твое, государя милостивого, да соблюдет невредно во многие лета, – писал он в этот день Петру перед отъездом. – Покорно премилостивейшей державе твоей доношу: в повеленный тобою, государем, путь Дунаем в обычайных судех сего дни поехал. Прошу милостивого твоего благословения»[1253]1253
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1687 г., № 66, л. 80.


[Закрыть]. «Статейный список» дает журнал его путешествия. Последуем за ним в этом пути. В тот же день, 20 сентября, отъехав от Вены 2 мили, проплыли мимо местечка Эберсдорф (Ebersdorf), «где цесарь в осеннее время со всем своим двором пребывает». На следующий день, 21 сентября, миновали город Пресбург, где были приветствованы салютом из 20 пушек – «от Прешпурка в трех милях… видимым были деревень с шесть в разных местах» (это отмечено потому, что берега Дуная поразили тогда Возницына своею пустынностью, будучи запустошены турками). 22 и 23 сентября проплывали мимо городов Коморна и Грана также при пушечных салютах; ночевали за милю от Буды, венгерской столицы. 24-го стали приближаться к Буде и, «не доехав до Будина, обедали, а по обеде приказал великой и полномочной посол всем государевым людем перейтить на свое судно и убраться по посольскому обычаю и сидеть чинно, таким же чином, как из Вены выезжали». Посол остановился здесь в гостинице и провел три дня. «Того ж числа (24-го) по полудни, – читаем в «Статейном списке», – великой и полномочной посол прибыл в Будин, а как приезжал к городу, стреляно из города из пушек многажды; стал на самом берегу в гостином дому и посылал переводчика Петра Вульфа с визитом к коменданту будинскому Франкенберху, и тот комендант взаимно у великого и полномочного посла был сам и визит свой отдал». Здесь, в Буде, Возницын встретился и обменялся визитами сначала через посольских дворян, а затем лично с польским послом на конгрессе паном Станиславом Малаховским, который передал ему письмо от Петра из Томашова от 4 августа. «Того ж дня польской посол воевода познанский присылал к великому и полномочному послу дворян своих с визитою, и великой посол взаимно посылал к польскому послу переводчика Петра Вульфа да подьячего Михайла Радостамова с визитою; и посол, возблагодаря за присылку, тотчас обещался сам у посла быть. Того же дня, мало погодя, был у великого и полномочного посла польской посол пан Малаховской, воевода познанской, приходил пеш для того, что ни коней, ни кореты не имел, и имел с великим и полномочным послом разговоры пространные о настоящих делех и о поезде в Венгры, при котором разговоре отдал великому и полномочному послу полский посол письмо великого государя, писанное из Томашова августа 4 дня о состоянии турского дела. И великой и полномочной посол, то письмо приняв, полскому послу благодарствовал и от себя его отпустил». На другой день московский посол был у Малаховского с ответным визитом[1254]1254
  Пам. дипл. сношений, IX, 133–135.


[Закрыть].

Из Буды Возницын отправил Петру 27 сентября два письма. В первом, открытом, он уведомлял царя о своем приезде в этот город, о визите Малаховского, о передаче им царского письма из Томашова с наставлениями, по которым он и будет поступать. Он пишет далее, что в Буде он застал людей и суда графа Эттингена и Рудзини, а также, что был там на обратном пути из Вены секретарь английского посредника лорда Пэджета, с которым, однако, не пришлось повидаться и поговорить, как бы хотелось. Зачем он приезжал в Вену и с чем отпущен цесарскими министрами – остается неизвестным, цесарские министры о том не объявили. О турецкой стороне никаких пока вестей нет. Хорошо, конечно, зная интерес Петра к городам и крепостям, Возницын заканчивает письмо изобразительным описанием города Буды, других венгерских городов по Дунаю – Коморна и Грана, мимо которых он плыл, и всей местности по Дунаю, которую он наблюдал во время плавания. Города, совершенно разоренные войной (как припомним, эти именно города служили центрами военных действий в 1684–1688 гг.), не восстановлены, и вся страна по берегам Дуная поражает безлюдьем и пустынностью. Город Буда и другие венгерские города славны только по книгам о них: «Зело славен Будин на письме и прочие венгерские грады, а как их кто увидит, мало что может хвалить. По правде Будин на веселом месте стоит по правую сторону реки Дуная в горе (т. е. на возвышенном берегу), град некогда был великой, но нимало крепкой, обведен двумя стены каменными такими, какими был Азов. Только многие раскаты большие и низкие; рвов подле стен и валов, и бастионов, и иных никаких крепостей нет: древле – фортеция. К нему ж пришли горы, равные ему, и удолия многие. И ныне весь разорен и рассыпан и живущих в нем мало что обретается и то бедных людей; живут в земле и в соломенных хижах (хижинах). Я его крепко смотрел и кругом его и в нем ездил, многие еще мечети с турмами[1255]1255
  Т у р м ы – башни.


[Закрыть] стоят. В нем же изрядные в турецких банях в четырех местех теплицы (теплые источники), в которых я был же, и воды лучше венских. На другой стороне Дуная пониже еще немного в равнине стоит город Пешт, таким же издревле и ныне разорением, понеже как турки неохотны городов строить, так и во взятии от немцев ни единого камени не поправлено, ни деревом, ни землею что построено. Или за бессилием, или за сумнительным надеянием то чинится[1256]1256
  Возницын хочет сказать, что как турки, владевшие Будой и Пештой около 150 лет, не склонны были к строению городов, так и немцы, вернув города в свои руки, не поправили в них ни одного камня, не было ничего построено ни из дерева, ни из земли. Не делают этого, ничего не строят, или потому, что не имеют средств, или потому, что не надеются удержать эти города за собой.


[Закрыть]. О Гране ж, государь, и о Коморне и об иных мало, что писати надлежит: весьма разорены и пусты, и строение древнее и безоборонное, не так, как немецкие крепости. По Дунаю ж, государь, все конечно пусто и безлюдно, а где мало что и сыщется – неизреченно бедно и нужно, и разорено. Чего ради, смотря по сему, и впредь не безбедно Вена имеет быть, понеже неприятелю малая какая препона до ней есть», – т. е. вследствие разорения городов и отсутствия крепостей Вене грозит беда, потому что неприятелю по дороге к ней нет преград. «Цесарские, государь, и венецийские суды, – заканчивает письмо Возницын, – пошли к Петру Варадыну (Петервардейну) сего числа, а я утре поеду рано. А сами послы цесарской и венецыйской, хотя и хотели скоро ехать на почте, только по се число еще в Будин не бывали, а путь им належит на Будин»[1257]1257
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1698 г., № 66, л. 81 об. – 84. Конца этого письма с описанием городов нет в «Статейном списке».


[Закрыть].

В другом письме, шифрованном, Возницын отвечал по существу на те руководящие указания, которые давал ему Петр в письме из Томашова от 4 августа. Прокофий Богданович ясно понимал и отчетливо изображал отношение союзников к русским интересам, их настроение и намерения и не питал на этот счет никаких радужных надежд. Царь писал из Томашова, что король польский пришлет на конгресс «своих немцев», т. е. саксонцев, доброжелательных к России, и приказывал Возницыну действовать с ними согласно. Однако, пишет Возницын, «то твое, государево, письмо отдал мне не немец, поляк, а немцев с ним ни одного человека нет, и потому я разумею, что тот посол польской больше от Речи Посполитой, нежели от короля, чтo и он при разговорах наших сказал мне». У Польши того времени было, как мы уже знаем, две политики: политика короля и политика Речи Посполитой, и, в противоположность королю, Речь Посполитая никакого доброжелательства к Московскому государству не выказывала. Поэтому никакого расположения от посла Речи Посполитой Возницын и не ждал. Он верно рассуждал, что на поляков положиться нельзя, верно предвидел, что если им будет уступлен турками город Каменец – и в этом их очень обнадеживали австрийцы, – то они бросят общее дело союзников и заключат сепаратный мир. Так оно, действительно, и вышло, и в этом отношении Возницын обнаружил большую проницательность и прозорливость.

Не более внушают надежд и австрийцы. Они намеренно оттягивали конгресс, чтобы тем временем втихомолку сговориться с турками, с которыми сносятся через посредников без ведома и участия союзников и явятся на конгресс, предварительно согласившись с неприятелем, подготовив дело к подписанию договора, «все свои дела поставя на мере ко окончанию и к подписанию». Тогда пригласят к переговорам и нас, будут нас торопить, и мы тогда «в кратком времени со всех стран понуждаемы будем, Бог ведает, что против той неправды делать!». Неискренность цесарцев как союзников и образ действий, какого они будут держаться в дальнейшем, видны по их поведению до сих пор: будучи в союзе, установили основание мира без предварительного соглашения с союзниками, точно так же без предварительного соглашения сносятся через посредников с неприятелем, чинят с ним переговоры и пересылки; не показывают союзникам относящихся к делу документов целиком, а только сообщают из них выписки. «И то какая их правда, – пессимистически восклицает Возницын, – что взяв союз, простояли войска их без дела все лето!» – а это дало возможность туркам и татарам многими силами действовать против русских войск[1258]1258
  Пам. дипл. сношений, IX, 135–138.


[Закрыть].

Это письмо показывает, в каком настроении, с какими взглядами и мыслями ехал московский посол на конгресс, и во многом объясняет принятый им там способ действий. Надеяться на поддержку союзников нечего, полагаться на них невозможно. Сознания общего интереса и преданности общему делу союза у них искать нельзя. Общее дело забыто из-за частных индивидуальных выгод каждой стороны. Каждый действует отдельно; фактически – союз уже не существует. Польше лишь бы получить Каменец, – она затем сейчас же выйдет из строя. Австрийцы уже подготовили свой мир с турками путем сепаратных тайных сношений. То предварительное соглашение союзников между собой, с которым носился Возницын перед отправлением на конгресс, не удалось и оказалось совсем невозможным. Из всего этого для московского посла выходил один вывод, что и он должен действовать отдельно и индивидуально и попытаться завязать с турками самостоятельные и также негласные сношения. Так он и будет действовать на конгрессе.

Из Буды Возницын отправился в дальнейший путь в тот же день, 27 сентября, после обеда. Внесенный в «Статейный список» журнал путешествия отмечает опять городки и местечки, мимо которых флотилия посольства проплывала; но они были редки, берега Дуная были еще более пустынны, чем на пути до Буды, и, например, под 2 октября в журнале стоит отметка: «Октября во второй день плыли Дунаем, а никакого житья не видали и ночевали при лесе». Безлюдность местности заставляла опасаться разбойничьих нападений на плывущих. 3 октября, подойдя к городку Ерду (Erdцd), ниже устья реки Дравы, Возницын посылал переводчика Петра Вульфа к коменданту просить конвоя, «чтоб он дал ему провожатых для безопасного пути, сколько человек пригож, потому что о воровских людех была ведомость, что около тех мест часто бывают. И того городка комендант прислал к великому и полномочному послу провожатых от того городка до городка Буковара (Vucovar) семнадцать человек солдат, и великой и полномочной посол за присылку тех провожатых тому коменданту благодарствовал и его, и провожатых дарил. Того ж числа над вечер прибыли к городу Буковару и ночевали, и из того места вышепомянутые солдаты семнадцать человек по приказу посольскому отпущены». Здесь, в Буковаре, посол хотел просить себе новый отряд провожатых, «но наплыли сверх сто пятьдесят человек солдат с начальными людьми и сказались, что идут в Петр-Варадань; и великой и полномочной посол тем провожатым велел ехать при себе для караулу, потому что в городках в Ердуте и в Буковаре сказывали, что неприятельские люди часто к ним подбегают». 4 октября, конвоируемые таким большим отрядом, миновали городки Воччин (Szotin), Илок (Illok), у которого обедали, Баноштер (Bonostor) и заночевали в двух милях от Петервардейна.

На следующий день, 5 октября, проехав местечко Футак, на левом берегу Дуная, приплыли в Петервардейн. Как и при въезде в Буду, вся свита посла, одетая «по посольскому обычаю», была собрана на струге посла. Посольской флотилии предшествовало австрийское судно с 150 солдатами, провожавшими посла от Буко-вара. Солдаты били в барабаны. На судно посла явился петервардейнский комендант с начальными людьми, принося извинения в том, что не было произведено пушечного салюта, так как он, комендант, думал, что плывут только посольские люди, и не знал, что с ними находится и сам посол – «в том бы он на него не погневался», этот промах будет исправлен при въезде посла в город. Посол благодарил за поздравление «и приятски от себя отпустил». Промах действительно был исправлен, и пушечная пальба из крепости и со стоявших у Петервардейна военных судов раздалась, когда посол после обеда ехал в карете с судов в город. Посольство остановилось «на посаде на берегу подле Дуная». Отсюда Возницын посылал переводчика Петра Вульфа «к адмиралам воинского флота, которые стоят на Дунае при Петр-Варадыне», и велел их поздравить и за стрельбу из пушек благодарить. В ответ на это «адмиралы и иные того флота начальные люди» приезжали к послу «со взаимным поздравлением сами и били челом».

6 октября в Петервардейн прибыл польский посол пан Малаховский, и наш «Статейный список» не без злорадного чувства отмечает и малое количество судов, на которых он приехал – всего на трех, – и предосудительную простоту его обстановки: «Вышед из судов, шел с людьми своими… до постоялого двора пеш», очевидно за неимением экипажа. Цесарские и венецианский послы стояли между тем в Футаке, куда Возницын посылал приветствовать их переводчика Ивана Зекана. Благодаря его за эту любезность и выразив сожаление, что он не остановился у них, проезжая мимо Футака, послы обещали уведомить его о том, что они между собой «усоветуют». Послы действительно приняли тогда в Футаке некоторые постановления, о которых сообщил Возницыну явившийся к нему в тот же день секретарь английского посредника лорда Пэджета. Секретарь сказал, во-первых, что послы решили объявить с обеих сторон – как со стороны союзников, так и неприятельской – «армистицыум или престание оружия», т. е. заключить перемирие на время конгресса. Другое сообщение касалось места, назначенного для конгресса в окрестностях Белграда: турки станут в Саланкермене, союзные послы в Карловице, а посредники расположатся на равном расстоянии между этими пунктами в местечке Круштале. Ревниво оберегая свои права и задетый тем, что обошлись при этих решениях без его участия, Возницын не оставил этих известий без протестующего замечания: «Говорил, что достоит было о сих делех посоветовать и с ним, великим послом, понеже и он к тому приналежит, а они-де, господа послы, что чинят, ему ничего не объявляют, и то-де в их воле». Перемирие на другой день было торжественно объявлено в Петервардейне: «Того ж числа в Петр-Варадыне армистицыум на улице с трубами и литавры, сидячи на конех, при роте рейтар в латах, с офицеры, прочтена. А по прочтении той радости, триумфая, били по литаврам и трубили на трубах не мало время; чтены те армистицыйные письма от писарей, сидящих на конех, одно цесарским языком, другое славяно-сербским»[1259]1259
  Пам. дипл. сношений, IX, 138–145.


[Закрыть]. Такое пренебрежительное отношение со стороны союзников, принимавших решения, касавшиеся общих интересов, без участия Возницына, поддерживало последнего в том его пессимистическом настроении, с каким он ехал на конгресс.