Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

XV. Розыск 12 октября о намерении бояр удушить царевича. Казни 12 и 13 октября

12 октября предметом розысков был только что всплывший чрезвычайной важности вопрос, возникший из показаний Афимки Артарской, сделанных ею 7 и 11 октября: о намерении бояр удушить царевича. Допрошены были с пытками две группы стрельцов: во-первых, вожаки и главари движения: Якушка Алексеев, Васька Игнатьев, Васька Зорин, Аничка Сидоров и др., а затем малолетние стрельцы: Матюшка Берестов (Березкин), Стенька Тимофеев, Ивашка Бронников, Ивашка Чика, сделавшие 3 октября откровенные и важные признания относительно письма из Девичьего монастыря[779]779
  См. выше с. 79 и сл.


[Закрыть]. Якушка Алексеев показал, что слова о государе, что его, государя, за морем не стало, он действительно говорил для возмущения стрельцов к бунту, но таких слов, что будто на Москве государя царевича бояре хотят удушить, не говаривал и ни от кого про то на Москве не слыхал. Васька Игнатьев говорил, что молва о смерти государя за морем была общей, толковали об этом в Торопце все стрельцы, собираясь на сходки. Про царевича сам он не говорил и ни от кого не слыхал. Васька Зорин, давая показание, вернулся опять к составленной им челобитной, подтвердил свое авторство и признавался, что статьи челобитной, направленные против Франца Лефорта, «к бунту заводные статьи», писал и вымышлял он один, без чьего-либо постороннего участия, слыша недовольство на Франца от своей братьи. Об удушении царевича он сначала у подъема показал, что ни от кого о таком намерении не слыхал, но с подъема и пытки признался, что слышал об этом от Васьки Игнатьева. Когда Игнатьев приехал из Москвы на Великие Луки с денежным жалованьем, то рассказывал, что на Москве государя царевича хотел удушить боярин Т.Н. Стрешнев. Васька Игнатьев был вновь поднят на дыбу и с этого второго подъема сказал, что когда он был в Москве, то на Ивановской площади стрельцы Стремянного полка, занимавшиеся в то же время площадным подьячеством, Ивашка Мельнов и Федька Степанов, говорили ему: на Москве-де вам, стрельцам, не бывать, а царевича-де боярин Тихон Никитич хотел удушить, а сам на Москве владетелем быть. От кого они, Мельнов и Степанов, слышали про намерение удушить царевича, он, Васька, не знает. Приехав из Москвы на Луки Великие, он действительно рассказывал Зорину о слышанном в Москве, не показал же об этом сразу с первого же подъема, «жалея их, Ивашки и Федки». Аничка Сидоров показал, что об удушении царевича услыхал от Васьки Игнатьева и от Васьки Зорина, а откуда они взяли этот слух, не знает. Известный также нам барабанщик Карпушка Ерофеев говорил, что о намерении бояр удушить царевича он слышал по дороге из Москвы на Великие Луки во время возвращения туда весной 1698 г. бегавших в Москву стрельцов от компании стрелецкой молодежи, из которой он назвал знакомых уже нам малолетних стрельцов Чубарова полка: Сеньку Пушницына, Левку Полубояринова, Ивашку Бронникова, Стеньку Тимофеева, Матюшку Берестова (Березкина), Микишку Рагозина Рыжего, Ивашку Чику. По этому его оговору, очевидно, и привлечены были к розыску Чика, Бронников, Тимофеев и Берестов. Из них Бронников дал отрицательный ответ; остальные показывали, что об удушении царевича слышали: Пушницын и Чика от Васьки Тумы, Берестов – от стрельцов, бывших весной 1698 г. побегом в Москве, Тимофеев от одной стрельчихи Чубарова полка, которую и ее двор он взялся указать. Барабанщик Карпушка Ерофеев, вмешиваясь в показания молодых стрельцов и «говоря им в улику», сообщил некоторые осложнявшие дело подробности. Васька Тума и его товарищи (бегавшие в Москву стрельцы) будто бы говорили, что «государь царевич от того, что его бояре хотят удушить, на Москве не живет, а ходит все по монастырям». В другом своем выступлении тот же Ерофеев сделал оговор на солдат Бутырского полка: ему сообщал малолетний стрелец Сенька Пушницын, будто бутырские солдаты им, стрельцам, рады и ждут их к Москве. Спрошенный об этом Пушницын показал, что слышал о бутырских солдатах от двух стрельцов, ходивших к ним во время побега в Москву весной 1698 г. Эти стрельцы были казнены под Воскресенским монастырем.

Между тем по указанию Стеньки Тимофеева взята была в Преображенский приказ стрелецкая вдова Анютка Еремеева. В расспросе она совершенно отрицала приписываемые ей Тимофеевым слова; будучи поставлена с ним на очную ставку, с очной ставки говорила, что слышала дорогой на Арбате, мимо идучи, как об удушении царевича говорили неизвестные ей какие-то бабы. Наконец, будучи приведена в застенок, она у пытки сказала, что слова об удушении царевича она слышала от снохи своей, стрельчихи того же полка вдовы Аринки Семеновой, которая говорила о том со стрельчихами. Аринка Семенова была схвачена в приказ и в расспросе ответила решительным отрицанием показаний Анютки Еремеевой. На очной ставке, впрочем, и сама Еремеева «сговорила» с Аринки, признавшись, что сказала на нее напрасно у пытки второпях[780]780
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 2, ст. 59, л. 68–74.


[Закрыть].

Итак, розыск 12 октября с несомненностью подтверждал существование слухов, впервые обнаруженных в показании Афимки Артарской, о намерении бояр или, по крайней мере, боярина Т.Н. Стрешнева удушить царевича. Об этом говорили площадные подьячие на Ивановской площади, об этом шел разговор среди бегавших в Москву стрельцов – у Васьки Тумы с товарищами, о том же болтали бабы-стрельчихи на Арбате и молодая компания стрельчат, возвращавшихся с Васькой Тумой из побега в Москву по дороге на Великие Луки. Обвинение на бояр возводилось тяжелое; у Петра могла мелькать мысль о новой попытке вроде заговора Цыклера и Соковнина. Явилось решение проверить слухи и доискаться их возникновения посредством нового розыска в широких размерах, который вскоре и был предпринят.

Продолжался 12 октября также и розыск о письме, переданном Ваське Туме с верху от царевны Марфы Алексеевны, который ограничился, впрочем, только новым допросом ее постельницы Анны Клушиной и происходил не в Преображенском приказе, а на дворе генерального писаря Ивана Инехова, причем Анна Клушина была там бита розгами. «Того же числа, – читаем в протоколе, – вдова Анна Клушина на дворе генерального писаря Ивана Инехова роспрашивана и бита розгами, а в роспросе говорила, что она баб, которые на нее говорили (т. е. Анютки Никитиной и Афимки Артарской), не знает. А как она бита розгами, говорила прежние свои речи, что то письмо отдала ей царевна Марфа Алексеевна, а кто писал, того она не знает. Она ж спросила, жив ли де Колпаков? авось либо де то письмо он писал для того, что царевна Марфа Алексеевна к нему милостива и дала за него девку богатую»[781]781
  Там же, л. 72.


[Закрыть].

По Москве в этот день шли казни.

Казнена была целиком партия в 100 человек Гундертмаркова полка, привезенная из Твери и Торжка и дожидавшаяся своей участи в подмосковном селе Никольском, а также партия Колзакова полка в 99 человек, привезенная из Костромы и сидевшая на Новом пушечном дворе, что у Красного пруда, за исключением 8 человек, оказавшихся малолетними, на место которых взяты были 8 человек взрослых стрельцов «из Угрешских», т. е. из сидевших в Никольском Угрешском монастыре и оставшихся от казни 11 октября. Эта партия Колзакова полка из 99 человек была распределена таким образом: 20 человек, находящихся в распоряжении окольничего князя Ю.Ф. Щербатого, были повешены у Сретенских и Мясницких ворот, 20, находящихся в распоряжении боярина князя М.Н. Львова, – у Покровских и Яузских ворот[782]782
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 7, ст. 102, л. 143–146, л. 127–128, ср. там же, карт. 2, ст. 59, л. 26–27, 34–35; Устрялов (История… Т. III. С. 406) считает ошибочно цифру стрельцов у князя М.Н. Львова – 26 человек и потому дает неверный итог за 12 октября в 205 человек вместо 199. Между тем в Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 7, ст. 102 именной список стрельцов, казненных 12 октября у князя М.Н. Львова, дан дважды: на л. 124 и на л. 145, и в обоих случаях видим там 20, а не 26 стрельцов.


[Закрыть]. Новостью казней этого дня было то, что 59 стрельцов[783]783
  Назначено было 60, но один умер до казни (Госуд. арх., раздел VI, № 12, карт. 2, ст. 42 и карт. 7, ст. 58).


[Закрыть] были повешены у Девичьего монастыря, местопребывания царевны Софьи.

13 октября под жестокой пыткой вновь допрашивалась Афроска Федорова, боярская боярыня княгини Ромодановской, оговоренная Афимкой Артарской, которая будто бы от нее слышала о намерении бояр удушить царевича. Так же как и на предыдущем допросе 11 октября, Офроска решительно отрицала приписанные ей Артарской слова о таком намерении бояр и по-прежнему показывала, что, встретив Афимку Артарскую во дворце на светличной лестнице, говорила ей, Афимке: «В верху-де ей, Афимке, с нищими кормки не будет, потому что в верху замялось, пропал ларец, и в той же пропаже пытают верховых девиц и карлиц». Разговор с Афимкой под окном у приворотной избы во дворе княгини Ромодановской Офроска по-прежнему также отрицала, несмотря на жестокость пытки (25 ударов) и жжение огнем: «…с огня говорила те ж речи».

Вероятно, в Преображенском казнен был в этот день пятидесятник Мишка Обросимов, передавший по поручению Васьки Тумы письмо из Девичьего монастыря Артюшке Маслову для прочтения. Перед казнью он подтвердил свои прежние показания, «по спросу» (т. е. в ответ на расспрос) говорил: «Про письмо-де, которое принес на Двину Васка Тума из Девича монастыря от царевны Софии Алексеевны, о походе их к Москве и отдал ему, Мишке, а он, Мишка, то письмо отдал Артюшке Маслову и велел ему в полках честь и чтено и про все, что он, Мишка, до сей казни в расспросах, и с пыток, и с огней про все говорил правду. И после того, – прибавляет запись, – казнен, отсечена голова. И октября ж в 14 день тело его, Мишкино, отослано в Покровской монастырь, что на убогих домех»[784]784
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 2, ст. 59, л. 76.


[Закрыть]. Происходили казни и в городе у городских ворот, и вновь под Девичьим монастырем. Всего за этот день было казнено 79 стрельцов[785]785
  О числе стрельцов, казненных 13 октября, в соответствующих актах встречаем несогласные показания. Поименный список казненных за этот день (Го-суд. арх., разряд VI, карт. 7, ст. 102, л. 124–126) указывает 20 человек, повешенных у Покровских ворот, и 78 человек, повешенных вновь у Девичьего монастыря, всего, следовательно, 98 человек. Но по другому документу, именно по ведомости (там же, карт. 7, ст. 30), выходит другая цифра. По этой последней ведомости из стрельцов, присланных из Иноземского приказа в Преображенский (с 17 сентября по 8 октября 1698 г. включительно – 1021 человек), осталось к 17 октября «за казнью в остатке» 398 человек, следовательно, казнено было 1021 – 398 = 623 человека. Цифры казненных 30 сентября, 11 и 12 октября нам известны точно: 201 + 144 + 199 = 544. Отсюда выходит, что 13 октября (с 14 по 17 октября казней не было) было казнено 79 стрельцов. В двух других ведомостях о числе казненных: а) в ведомости: карт. 2, ст. 42 и б) карт. 7, ст. 58, дающих точные цифры казненных за 30 сентября, 11 и 12 октября, о казнях 13 октября совсем не упоминается. Итак, держимся того мнения, что 13 октября было казнено 79 стрельцов. Неизвестно, откуда Устрялов (История… Т. III. С. 406) к 98 стрельцам поименного списка за 13 октября (карт. 7, ст. 102, л. 124–126) присчитал еще 43 стрельцов, казненных «в разных местах», так что получил в итоге за 13 октября цифру 141. Надо заметить, что поименный список (карт. 7, ст. 102, л. 124–126) подозрителен: в нем много имен стрельцов, которых не значится в числе 1021, переданных в Преображенский приказ с 18 сентября по 8 октября (см. карт. 2, ст. 59).


[Закрыть].

XVI. Второй большой розыск 14–15 октября

Предпринят был новый обширный массовый розыск, «второй», как он был называем в противоположность «первому», происходившему 19–22 сентября. Второй розыск производился в течение двух дней 14 и 15 октября в 14 застенках[786]786
  А не в 13, как считает Устрялов (История… Т. III. С. 229), забывая, по-видимому, о застенке князя Ф.Ю. Ромодановского в самом Преображенском приказе.


[Закрыть]. К прежним десяти следователям, действовавшим 19–22 сентября, было прибавлено теперь еще четверо: боярин князь М.Г. Ромодановский, бывший командующий стоявшей на польской границе армией, в состав которой и входили четыре мятежных полка, далее, боярин С.И. Салтыков и окольничие С.И. Языков и И.И. Головин; последние два были членами комиссии, приводившей в исполнение казни над стрельцами. Материалом для розыска, живым человеческим материалом должна была послужить оставшаяся еще нетронутой часть стрельцов из того общего их количества в 1021 человек, которое было свезено в Москву и передано в Преображенский приказ с 18 сентября по 8 октября, именно стрельцы Чубарова полка в количестве 225 человек[787]787
  226-й из них, пятидесятник Мишка Обросимов, был казнен 13 октября.


[Закрыть]. Остальные стрельцы из того же числа 1021, принадлежавшие к полкам Колзакову, Черному и Гундертмаркову, за выделением малолетних, были уже истреблены предшествующими казнями 30 сентября, 11, 12 и 13 октября, малолетние подвергнуты наказанию. Чубаровские стрельцы по местам, откуда их свезли в Москву, разбивались на группы, расквартированные в разных местах. Часть, поступившая из городов Владимира и Мурома, помещалась в подмосковном селе Черкизове (52 человека), часть в Новоспасском монастыре (52 человека). Стрельцы, привезенные из Углича, жили в Симоновом монастыре (22 человека), откуда потом переведены были также в Новоспасский. Стрельцы, привезенные из Костромы, поставлены были на Новом пушечном дворе, что у Красного пруда (100 человек).

Целью этого «второго» общего розыска было получение сведений о тех слухах и намерениях, которые обнаружились в показаниях 7 октября, именно относительно слухов о смерти Петра за границей и о намерении бояр удушить царевича: были ли в четырех стрелецких полках такие слова распространены и кто такую молву в полки принес. К этим статьям была присоединена и прежняя статья о письме, по которой следствие все никак не могло добыть точных и удовлетворительных результатов: читано ль у них письмо дважды, каким образом достал его Тума из Девичьего монастыря, кто его писал и в чем заключалось его содержание? Все эти вопросные пункты были написаны Петром в виде новых трех статей, по которым надлежало расспрашивать стрельцов на общем розыске. Вот эти статьи:

1) «Как полку их стрелец Васка Тума принес к ним в полки с Москвы письмо из Новодевича монастыря от царевны Софии Алексеевны и отдал Мишке Обросимову, а Мишка Артюшке Маслову и велел то писмо ему, Артюшке, в полках честь, и как то письмо в полках чтено, и они про то ведают ли, и на Двине и не дошед до Воскресенского монастыря за двадцать верст то письмо чтено ль и они то слышали ль и через кого то письмо Васка Тума из Девича монастыря взял, и кто то письмо писал, и что в нем писано?»

2) «Великого государя бутто за морем в животе не стало и государя царевича бояре бутто хотели удушить, в полках у них про то говорено ль и кто такие слова про великого государя и про государя царевича к ним в полки принес?»

3) «Как стрелец Якушка Алексеев для возмущения и бунта говорил у них в полках про великого государя, бутто его, государя, за морем не стало, и они про то от него, Якушка, слышали ль и ведают ли, а он, Якушка, в том возмущении с пытки и сам винился»[788]788
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 5, ст. 37, л. 15 – розыски у Т.Н. Стрешнева; см. там же, л. 30 – розыски у князя Б.А. Голицына (те же три статьи, но в изложении); л. 35 – розыск у князя И.Б. Троекурова (только две первые статьи). В розыске у H.M. Зотова (карт. 6, ст. 1, л. 28–33) – другая редакция статей; их всего две: «1) Письмо, которое чол Артюшка Маслов в полках, по которому они к Москве призываны, хто на Москве писал и Васке Туме отдал, про то они от Васки или от иного кого слышали ль и подлинно ведают ли? 2) Про великого государя, что бутто его за морем не стало и про царевича, что бутто его бояря хотят удушить и оттого бутто учинилось в верху смятение, про то они ведают ли и кто тому затейному делу пущей из них заводчик и на Москве у них тех воровских делех на кого было положено ся?» Подчеркнутые выражения, которых нет в приведенных выше в тексте трех статьях, свидетельствуют об отличии зотовской редакции от вышеприведенной, указывая притом на ее самостоятельность и независимость от первой. Она тем интересна, что запись зотовского розыска подлинная, скрепленная его рукой. Кого можно предполагать автором этой редакции? Может быть, самого H.M. Зотова, недовольного статьями в той редакции, какая им была дана Петром, в которой действительно третья статья была лишней, так как заключала в себе повторение вопроса, предложенного уже во второй статье?


[Закрыть].

Розыск, как видим, производился два дня: 14 и 15 октября, причем 15-го он имел повторный характер. Все стрельцы, вся группа, назначенная в тот или другой застенок, подвергалась розыску 14-го; затем те из них, которые с пыток 14-го не признавались, подвергались вторичным пыткам на другой день. И в этот розыск, как и в первый 19–22 сентября, мало кто из стрельцов давал откровенное признание в первый день, несмотря на большую жестокость пыток в виде значительного количества ударов и жжения огнем. В застенке окольничего И.И. Головина из 15 стрельцов 13 ответили в первый же день показаниями, в которых признавались одни по всем трем пунктам, т. е. о письме, о смерти государя и об удушении царевича, другие по некоторым только из этих вопросов. Возможно, что тут действовал пример первого же допрошенного на пытке стрельца, и этому примеру следовали затем другие допрашиваемые. «А в распросе и с пытки, – читаем в записи показаний этого первого стрельца Гараски Шерстобоя, – сказал: стрельца-де Васку Туму он, Гараска, знает, а слышал-де он, Гараска, своего ж полку от десятника от Анисимка Григорьева, что великого государя за морем не стало, а письмо-де из Новодевича монастыря от царевны Софьи Алексеевны на Двине и не дошед Воскресенского монастыря за двадцать верст Артюшка Маслов у них в полках чел, чтоб они шли к Москве смело и стали под Девичьим монастырем, не боялись ничего. А у них-де, стрельцов, у всех четырех полков дума была, что, пришед к Москве, бояр побить и Немецкую слободу разорить и иноземцев порубить. Да он же, Гараска, говорил: слышал-де он своего ж полку от стрельцов от Андрюшки Сизова и от Васки Тумы, что государя царевича хотели задушить, а кто хотел задушить, про то они ему не сказали. А письмо-де, которое чел Артюшка Маслов, принес к ним в полки Васка Тума и про то письмо сказывал ему он, Артюшка». Вслед за Гараской Шерстобоем признавались и другие допрашиваемые в том же застенке стрельцы. Один – Гришка Пушников – заперся, «в расспросе и с пытки ни в чем не винился, а про письмо-де он ничего не слыхал, потому что он, Гришка, – глух». Другой – Васька Сафронов – не был подвергнут и пытке, потому что заявил, что из Волоколамска отстал от мятежников и хотел вернуться к своему полковнику в город Белую, но по дороге заболел и был отвезен проезжавшими посадскими людьми в Москву, где и явился в Стрелецком приказе. Но 13 сознаний из 14 допросов в первый же день – это единственный случай в застенке Головина. В застенке князя И.Б. Троекурова из 16 стрельцов в первый день повинилось 11, а пятеро заперлись и были пытаны еще раз на другой день. В застенке окольничего С.И. Языкова из 16 стрельцов в первый день сразу же повинилось 10 человек, затем после некоторого предварительного запирательства с очных ставок и с особенно крепкой пытки еще трое, но трое остальных решительно заперлись и, несмотря на жестокие пытки и жжение огнем, ни в чем не винились.

В этих трех застенках большинство стрельцов созналось в первый же день; гораздо более частым было обратное явление:

запирательство полное или частичное в первый день и сознание на второй.

К сознанию склоняли пытаемых стрельцов сознавшиеся стрельцы, посылавшиеся для такой улики из одного застенка в другой, каковы были, например, рассылавшиеся из застенка князя Ф.Ю. Ромодановского по другим застенкам сознавшиеся пятидесятники Чубарова полка Илюшка Ермолин, Ивашко Вологдин, Федька Троицкой, Федулейко Батей, Артюшка Жемель, а также и рядовые стрельцы. На очных ставках с ними по их уликам многие запиравшиеся не выдерживали, сдавались и делали согласные с уликами показания.

XVII. Показания на розыске 14–15 октября: об удушении царевича, о смерти Петра за границей и о письме царевны

Итак, целью розыска 14–15 октября было выяснение трех запросов: о письме, возмутившем стрельцов, о слухе про смерть государя и о слухе про намерение бояр удушить царевича. Каковы же были результаты розысков, какие показания были даны и какие сведения удалось добыть? В главном застенке князя Ф.Ю. Ромодановского сосредоточен был на этот раз допрос пятидесятников Чубарова полка, людей, в значительной мере руководивших движением и потому более, чем простые рядовые, осведомленных. Их показания должны были быть особенно ценными. Существование слухов о смерти и об удушении царевича вполне подтверждалось: но источники их указывались различные и притом настолько расплывчатые, что свести их к какому-либо одному и установить, таким образом, их происхождение по показаниям пятидесятников нет возможности. По вопросу о письме никаких новых данных сообщено не было. Прислушаемся, однако, к самым показаниям. Пятидесятник Илюшка Ермолин перед пыткой говорил: в полках у них, стрельцов, а также на Луках Великих и в Торопце у посадских людей носилась речь, будто государя за морем не стало и будто государя царевича бояре хотел удушить и для береженья свезли царевича в Троицкий Сергиев монастырь, но кто именно хотели удушить царевича, ему осталось неизвестным. В сведениях о письме Ермолин первоначально совсем заперся – ничего не знает и письма не слыхал. По улике пятисотного Артюшки Маслова и пытке, но все же не без некоторого предварительного запирательства, он сказал, что письмо читал Артюшка Маслов, что оно – из Девичьего монастыря и писано в том письме, что им, пришед в Москву, стать под Девичьим монастырем; письмо принес Васька Тума, а где взял, того он не знает, и для чего было им стоять под Девичьим монастырем, также не знает. Весть про смерть государя и про удушение царевича принесли вернувшиеся из Москвы беглые стрельцы. Следующий пятидесятник, Ивашко Вологдин, показывал в том же роде, как и Ермолин, также начав с запирательства и затем постепенно раскрывая свои сведения и намерения. Про удушение царевича он слышал от Артюшки Маслова; но находившийся здесь же, в застенке, Маслов сослался на Якушку Алексеева, дававшего об этом показание 12 октября и тогда отрицавшего такой слух. Вновь привлеченный к допросу Якушка Алексеев сознался и раскрыл один из источников слуха, рассказав эпизод, известный уже следователям из показания Васьки Игнатьева 12 октября, именно передав в живой диалогической форме разговор свой в Москве с площадными подьячими весной 1698 г.: «И в то-де время он, Якушка, был на Ивановской площади и виделся на той площади с площадным подьячим с Федькою Степановым и говорил ему, Федьке, он, Якушка: Государь-де наш залетел на чужую сторону! И к тем-де его словам он, Федка, говорил: хотят-де, брат, и государя царевича удушить! И он-де, Якушка, молвил: збытное ли де то дело и кто-де его, государя царевича, хочет удушьте? И он-де, Федка, молвил: хотел-де было его, царевича, удушить боярин Тихон Никитич Стрешнев». По дальнейшим уликам Артюшки Маслова оказалось, что пятидесятник Ивашко Вологдин не только был осведомлен о целях движения стрельцов на Москву, но и сам говорил «про убийство бояр похвальные слова», похвалялся принять участие в избиении бояр: «Дай-де Бог дойти до Москвы, у меня-де сулеба (сабля) остра!» Пятидесятник Ивашко Воскобойников сразу до пытки признавался, что «у них у всех говорено было, придя к Москве, стать под Девичьим монастырем, царевну в управительство звать, бояр, иноземцев и солдат побить». Он был весьма активным участником мятежа, выбирал «выборных людей» на место смещенных стрельцами полковников и сам был в таких выборных. Обнаружилось и владевшее им чувство социальной вражды, ярко выраженное в произнесенных им полных ненависти к боярам словах, в которых он фантазировал, изобретая для бояр мучительные истязания в случае успеха мятежа. Как рассказывал о нем, уличая его, Артюшка Маслов, «будучи на Луках он, Ивашко, в харчевне ел пироги и говорил: видать ли бы (т. е. только бы) дойтить к Москве! мы бы де пришод иному боярину прорезав руку, продев волосяной аркан, поволочили!»; и пятидесятник принужден был сознаться, что действительно такие слова говорил. Пятидесятник Савостка Плясунов, с первого же допроса оказавшийся очень откровенным и словоохотливым, без пытки дал довольно обстоятельное показание, подтверждавшее, впрочем, то, что уже известно было ранее по заключавшимся в статьях вопросам, но не выяснявшее тех корней, до которых стремилось докопаться следствие: «Письмо из Девичья монастыря от царевны Софьи Алексеевны было, а принес его к ним в полки Васка Тума, а в том-де письме написано, велено им итти к Москве и стать под Девичьим монастырем и царевну в правительство звать». Но каким образом и через кого Тума достал письмо из монастыря, – а этот именно вопрос и интересовал следствие, – Плясунов не указывал: «…а Васка-де Тума из Девичья монастыря как достал, того не ведает». Письмо читал Артюшка Маслов, за 20 верст не доходя до Воскресенского монастыря. «А пришед было к Москве, – говорил далее Плясунов, – и им бояр, и иноземцев, и солдат побить и чернь возмутить для того: про государя-де сказали, будто его за морем не стало». Таким образом, его показание указывало на злостные цели распространения неверного слуха о смерти государя. «И царевича будто бояре удушили, у них в полках молва была, а от кого пронеслась, того не ведает».

Тем же характером отличались показания по другим застенкам; подтверждая самое существование фактов или слухов, показания эти не приводили к открытию первоначальных источников слухов. Стрельцы, сознававшиеся или, точнее сказать, отвечавшие положительно на предложенные им вопросы, – потому что здесь дело было не в обвинении и не в выяснении виновности каждого, и для следователей интересно было не сознание в виновности и не установление степени виновности или размеров участия каждого из допрашиваемых, а выяснение факта и осведомление о нем, – отвечавшие положительно стрельцы, говоря о том, что государя за морем не стало и что бояре хотели царевича удушить, употребляли общие выражения, например: «речь у них в полках была», или «молва была», «неслось», «во всех полках у них говорили». Иногда указывалось, что такая молва шла не только в полках, но и среди посадских людей городов, где расположены были стрельцы, – в Великих Луках и Торопце: про великого государя, будто его, государя, за морем не стало, «была в полках молва на Луках Великих, а говорили градские жители и их братья-стрельцы», как показывал стрелец Ганка Горошевский на розыске у боярина Т.Н. Стрешнева. На вопрос, откуда такая молва в полках появилась, стрельцы отвечали, что принесли эту речь или молву беглые стрельцы, бегавшие в Москву весной 1698 г., или, как сказал на розыске у князя М.Г. Ромодановского стрелец Федька Костромин, «стрельцы-скороходы»: «…что-де государь за морем одва ли жив, а государь царевич от бояр також не задушен ли – слышали они от своей братьи стрельцов-скороходов». Были случаи, когда один стрелец указывал, что слышал от другого, называя его по имени, но это указание затем при допросе того, на кого была сделана ссылка, опять как бы растворялось и тонуло в ссылке на общую речь и молву, не приближая допрашивающих к исходному источнику слуха. Притом носившаяся молва при передаче из уста в уста приобретала разнообразные и иногда фантастические формы, первоначальная фабула осложнялась, появлялись неожиданные подробности, и, таким образом, возникали различные варианты слухов. Стрелец Тараска Бровин слышал, «что государя царевича хотели удушить бояре, и его-де царевича неведомо который боярин схоронил» (розыск у князя М.Г. Ромодановского). Стрелец Петрушка Сальников на розыске у князя В.Д. Долгорукого говорил: «Слышал-де он от своей братьи стрельцов, что великого государя за морем не стало, а государь царевич живет в Троицком монастыре, а иное-де живет в Девичье монастыре, а про то-де не слыхал, что его, государя царевича, хотят бояре удушить». Ответственность за жизнь государя складывалась на окружавших его иноземцев, и у стрельцов мелькает мысль о требовании с них отчета в его судьбе. Ивашко Кузьмин на розыске у боярина С.И. Салтыкова показывал, что слышал от Васьки Тумы, «что государя за морем не стало, а государя царевича взяли в Троицкий монастырь, чтобы им приттить к Москве и вырубить Немецкую слободу, а спрашивать на иноземцах, где они великого государя дели». Бывший в том же розыске стрелец Ганка Еремеев распространял эту ответственность также и на бояр: «Пришед-де было им к Москве великого государя спрашивать на боярах да на иноземцах, где они великого государя дели». В свою очередь молва о смерти государя вызывала вопрос о престолонаследии и порождала мысль об избрании преемника царю, причем видно, что в стрелецких кругах устойчиво держится понятие об избирательной монархии. В розыске у H.M. Зотова стрелец Уварко Ветошник говорил, что стрельцы имели в виду на царство посадить царевича, сделав при нем царевну Софью правительницей. Якимко Троицкий на розыске у окольничего князя Ю.Ф. Щербатого без пытки с подъему говорил: «про великого государя, что его, государя, за морем не стало, от своей братьи он, Якимко, слышал и говорили, что-де на царство выберут государя царевича и донские казаки ныне на Москве». Известие о приходе донских казаков в Москву и о той значительной роли, которую они должны были играть в текущих событиях, находило себе доверие у стрельцов, передаваясь в наивной форме. Стрелец Алешка Молошвицын в розыске у окольничего И.И. Головина говорил: «Их же полку стрелец Андрюшка Данилов, пришед с Москвы на Луки Великие с Васкою Тумою, сказывал ему, Алешке, что-де приходили донские казаки к Москве и спрашивали про великого государя, где он, государь, для того, что-де они его, великого государя, искали на море и не нашли».

Итак, всеми этими показаниями стрельцов устанавливалось с несомненностью существование и распространение в стрелецкой среде слухов о смерти государя за границей и об опасности, которой будто бы подвергался царевич от бояр. Ясно было, что слухи шли из Москвы; но никаких дальнейших реальных и осязательных фактов, никаких сколько-нибудь основательных указаний на умысел тех или других лиц не открывалось. Называли, правда, бояр князя И.Б. Троекурова и Т.Н. Стрешнева, но это указание до очевидности было нелепым и вздорным, не могло вызвать ни малейшего подозрения у Петра, в особенности же указание относительно старика Т.Н. Стрешнева, в преданности которого царь был слишком уверен, чтобы хотя на минуту в ней сомневаться. Так что указание далее на определенных бояр ни к каким фактическим последствиям, конечно, не повело. Ясно было, как об этом и говорил пятидесятник Савостка Плясунов, что ложные слухи были пущены из Москвы со злостной целью произвести волнение в полках и дать им лишний повод для движения к Москве: неизвестность о судьбе престола и тревога за него могли послужить оправданием для похода из Великих Лук и Торопца в столицу. Словом, оказывалось, что ложные слухи были только одним из средств привлечь стрельцов в Москву.

Не дал какого-либо единого и положительного результата и розыск о письме. Он только запутывал дело, к наметившимся нитям следствия присоединяя новые и умножая число версий рассказа о передаче письма. И на этот вопрос стрельцы могли сообщить не более как слухи: никто из них не был участником и очевидцем передачи. Знакомый уже нам семнадцатилетний стрелец Тараска Бровин на розыске у князя М.Г. Ромодановского показывал, что письмо Ваське Туме и Артюшке Маслову отдано с верху, но «кто то писмо с верху им отдал, про то он, Тараска, не слыхал». Таким образом, след как будто отводился от Девичьего монастыря к кремлевским теремам. Но в том же розыске стрелец Костка Пошехонцев «про писмо сказал, что-де слышал он, Костка, от беглых стрельцов, что дано то письмо Васке Туме из Девичья монастыря, а от кого имяны от беглых стрельцов слышал, того он не упомнит, и, слышав то письмо и закричав, пошли к Москве, надеясь на царевну Софью Алексеевну». Это показание возвращало след опять к Девичьему монастырю. Но кто вынес письмо из Девичьего монастыря и через чьи руки оно попало в руки Васьки Тумы? По словам стрельца Андрюшки Еремеева Шоши в розыске у боярина Т.Н. Стрешнева в письме, которое по дороге читал в их полку, стоя на пушке, Артюшка Маслов, написано было, чтоб им, всем стрельцам, идти к Москве. «А привез-де то письмо с Москвы Васка Тума, а ему-де, Васке, на Москве отдал то письмо их же полку отставной стрелец, а как его зовут, того он сказать не упомнит». Шоша уверял, что об отставном стрельце говорил ему сам Васька Тума на Двине при многих свидетелях стрельцах, среди которых он называл Артюшку Маслова и пятидесятника Илюшку Ермолина. Но Маслов и Ермолин, поставленные с Шошей на очную ставку у пытки, его показание опровергали и говорили, что «от Васки Тумы, кто ему на Москве письмо отдал, и про отставного стрельца они не слыхали». Версия об отставном стрельце, по-видимому, сочтена была совсем невероятной, так что Маслов и Ермолин для подтверждения своих слов не были подвергнуты пытке. Правдоподобные были показания о передаче письма через женские руки. Стрелец Ивашко Беспалый, также малолетний, в розыске у князя М.Г. Ромодановского сообщал такую версию о женских руках в общей форме: «Про письмо сказал, что письмо снесли из Девичья монастыря от царевны Софьи Алексеевны бабы, а кто бабы снесли, того он не ведает». Другие стрельцы, давая положительные показания о передаче письма, приводили подробности и называли различных женщин, будто бы передававших письмо. Стрелец Васька Чернышев в розыске у боярина С.И. Салтыкова на первой пытке 14 октября дал довольно обстоятельное показание. Когда они шли с Великих Лук к Москве, то, не доходя 20 верст до Воскресенского монастыря, под деревнею Ядройцы собирались всех полков стрельцы в круг, но для чего собирались, было ему неизвестно, так как в то время, как у них сбор был, ходил он, Васка, в вотчину вдовы Афимьи Яковлевой в деревню Ядройцы к зятю своему, той деревни к крестьянину, к Тишке, для свидания и без него-де, Васки, в то число какое письмо Артюшка Маслов читал ли, того он, Вас-ка, не знает». На другой день, 15-го, он в расспросе дополнил свое показание, рассказав о своем разговоре с одним из товарищей и передав толки стрельцов о происхождении письма: когда они от деревни Ядройцы двинулись в дальнейший путь к Воскресенскому монастырю, то, не доходя до монастыря версты за две, он, Васька, спрашивал стрельца Назарку Григорьева: «Какое-де письмо в полках наперед сего чли?» Ответ был для вопрошателя довольно неожиданный: «И он-де, Назарка, зашиб его, Васку, в голову и говорил: что-де ему, Васке, до того писма дело?» Но потом Назарка стал более общительным собеседником и передал Ваське слух про смерть государя и что стрельцы, придя к Москве, «будут спрашивать на адмирале Франце Яковлевиче Лефорте и на боярах на Тихоне Никитиче Стрешневе, на князе Иване Борисовиче Троекурове да на третьем боярине ж, а как тому боярину имя, того он, Васка, не упомнит, где они великого государя дели?» Далее Васька показал, что, идучи дорогой, стрельцы говорили, что письмо, которое читалось в полках, прислано к ним в полки от государыни царевны Софьи Алексеевны, велено им иттить к Москве… а то-де письмо Васке Туме принесла сестра его Васкина». Подробностей о сестре Тумы Чернышев не знал: «А какого чину и как ее зовут и где живет и письмо то где она взяла и что в нем было написано, того он, Васка, не ведает и ни от кого не слыхал». Вслед за Чернышевым в том же розыске указал на Тумину сестру как на передатчицу письма Андрюшка Иванов, а затем «говорили то ж, что и Андрюшка Иванов сказал», еще десять человек стрельцов. По этим показаниям передатчицей письма являлась Тумина сестра, имя которой, однако, было неизвестно. Но в розыске у И.И. Головина 14 октября стрелец Абрамко Маслов назвал точно ее имя, показывая, что будто бы слышал об этом от самого Васьки Тумы. «А которое-де письмо Васка Тума принес к ним из Девича монастыря, и то-де письмо дала ему, Васке, сестра его, Васкина, родная, вдова Улка Дорофеева дочь, а взяла-де она то письмо в Девичье монастыре; а сказывал-де ему, Абрамке, про то он, Вас-ка, что то письмо дала ему, Васке, сестра его, Васкина, Улка, а у кого она то писмо взяла, про то ему он, Васка, не сказал». По Абрамкину оговору вдова Улька Дорофеева была разыскана, приведена в Преображенский приказ и поставлена с Абрамкой у пытки на очную ставку, с которой она решительно отрицала возведенное на нее обвинение: «В Новодевичьем-де монастыре письма она никакого не имала и брату своему, Васке, не отдавала, тем-де он, Абрамко, ее, Улку, клеплет напрасно». Абрамка был вновь пытан, но с пытки продолжал стоять на своем. На следующий день, 15 октября, в свою очередь и Улька была подвергнута пытке: «Взята в застенок, и роспрашивана, и пытана, и огнем зжена». В расспросе, с пытки и с огня она, твердо отстаивая свою непричастность к делу, показывала: «В прошлом-де в 206 (1698 весною) году брат-де ее Васка Тума был на Москве, и как он пошел с Москвы на службу, и она-де, Улка, пришла к нему, Васке, на двор прощаться. И в то-де число видела она, Улка, у него, Васки, неведомо какое письмо, завертывал в белую рубашку при жене своей Любавке. И она-де, Улка, спрашивала его, Васки: какое он то письмо завертывает? И он-де, Васка, учал ее бранить и говорил ей: «черт ли де тебя спрашивает!» И она-де, Улка, спрашивала про то письмо жены его, Васкиной, Любавки, какое у него, Васки, то письмо, и она-де, Любавка, сказала ей, Улке, что у него, Васки, то письмо – подорожная. А то-де письмо было невелико. А она-де, Улка, никакого письма к нему, Васке, не приносила».