Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

XIX. Печальные вести в Амстердаме: мятежнический приход стрельцов в Москву. Намерение цесаря заключить мир с турками

Нерадостные вести ожидали Петра в Амстердаме по возвращении его из поездки с Лефортом по голландским городам. Пришли известия о мятежническом поведении стрельцов-дезертиров в Москве. Эпизод вкратце заключался в следующем. Еще осенью 1697 г. был отдан приказ о передвижении четырех стрелецких полков: Чубарова, Колзакова, Черного и Гундертмарка, проживших зиму 1696/97 г. в Азове, на литовскую границу в войска князя М.Г. Ромодановского, причем, как доносил Петру от 17 сентября Т.Н. Стрешнев, полкам этим было предписано идти ускоренным маршем, нигде не мешкая[271]271
  П. и Б. Т. I. С. 642.


[Закрыть]. Приказание было исполнено четырьмя полками с большой неохотой; все же они пришли на литовскую границу и были поставлены в Великих Луках. Едва ли вообще в стрелецких полках чувствовалась какая-нибудь симпатия к Петру и его военным затеям; но на долю этих четырех полков на самом деле выпала особенно тяжелая служба, вызывавшая их недовольство. Ранее они стояли в Москве. В 1696 г. они совершили поход под Азов, участвовали в его покорении и затем больше года стояли гарнизоном на этой отдаленной и глухой окраине. К осени 1697 г. они могли рассчитывать на заслуженный отдых, на возвращение в Москву, на давно покинутые уютные и спокойные квартиры, и вдруг приходит приказ идти не в Москву, а опять на окраину, не на квартиры, а опять в поход. К несчастью, еще войска корпуса князя М.Г. Ромодановского, хотя им и не пришлось вести никаких боевых действий, сильно страдали от недостатка продовольствия, «от хлебной дорогови»[272]272
  Там же, 1260.


[Закрыть]. В стрелецких полках, переведенных из Азова в Великие Луки, началось брожение. В марте 1698 г. 175 человек из названных четырех полков: Чубарова, Колзакова, Черного и Гундертмарка, и из пятого, «сборного полка Головнина», назначенного к отправке из Великих Лук в Брянск, бежали в Москву. Здесь «беглецы» говорили, что ушли со службы от бескормицы, волновались слухами, что бояре, и главным образом ненавистный стрельцам Т.Н. Стрешнев, хотят задушить царевича, держали себя неспокойно и вошли, как раскрылось впоследствии, в тайные сношения и с Девичьим монастырем, где томилась царевна Софья, и с «верхом», где жили в заключении царевны. Стрелецким приказом велено было беглецам вернуться в свои полки и дан был срок – 3 апреля. Но в этот день они под руководством игравшего роль главаря стрельца Василия Тумы обступили двор начальника Стрелецкого приказа боярина князя И.Б. Троекурова с криками и с требованием, чтобы князь их выслушал. Троекуров велел им выбрать четырех уполномоченных, которые ему от имени своих товарищей объявили, что на службу по распутице до просухи не пойдут, и стали жаловаться на тягость службы. Князь И.Б. Троекуров прервал их жалобы и вновь строго приказал немедленно же отправиться в полки. Уполномоченные вновь и еще более резко повторили, что не пойдут. Тогда Троекуров велел бывшим при нем стрелецким полковникам Кошелеву и Козину задержать их и отвести в Стрелецкий приказ. Но едва арестованные уполномоченные показались под караулом из ворот троекуровского дома, как толпа стрельцов, стоявшая у ворот, набросилась на полковников, отбила арестованных у караула и отвела их в стрелецкие слободы. Два стрельца из тех же беглецов, Чурин и Наумов, пьяные ворвались в Стрелецкий приказ и, подойдя к судейскому столу, говорили «невежливо», что-де присланы они от своей братьи-стрельцов объявить, что до просухи на службу не пойдут. Их схватили и посадили в железа, но одному из них удалось послать в слободу стрелецкого сына подбивать стрельцов идти сейчас же в Кремль.

В правительственных кругах происшествие вызвало тревогу, преувеличенную еще одним обстоятельством, которое само по себе уже немало тревожило и народ, и правительство в Москве. От Петра уже четыре почты не было никаких известий. «Государь наш залетел на чужую сторону, – говорили в народе, – неведомо жив, неведомо мертв». 3 апреля после происшествия у дома Троекурова князь Ф.Ю. Ромодановский немедленно послал за Гордоном. «После того как он рассказал мне, – пишет последний, хорошо передавая настроение правителей, со значительным преувеличением обо всех обстоятельствах, – я высказал мнение, что ввиду слабости этой партии и ввиду того, что у нее нет никакого предводителя, не следует так серьезно смотреть на дело и ожидать от него такой опасности. Все же я поехал на Бутырки (где стоял Гордонов полк), чтобы быть готовым на всякий случай, если бы возник какой-либо беспорядок или бунт. Я приказал точно проверить, все ли солдаты дома, и, когда оказалось, что все они на месте, кроме тех, которые находились на карауле, я прилег отдохнуть, так как было уже поздно. Перед тем я известил обо всем Алексея Семеновича (Шеина) и князя Федора Юрьевича (Ромодановского). 4 апреля с рассветом я послал осведомиться, как обстоит дело в городе и в особенности в стрелецких приказных избах. Получив известие, что все спокойно, я отправился к генералиссимусу Алексею Семеновичу и к князю Федору Юрьевичу, которые присутствовали на заседании в царском дворце. Князя Федора Юрьевича и всех, кто были при нем, я нашел в большой тревоге перед надвигающейся опасностью, размер которой я старался уменьшить. Но некоторые люди, – прибавляет далее Гордон свое объяснение тревоги, охватившей правительство, – которые по природе склонны преувеличивать опасность, в подобных случаях имеют еще другое побуждение, состоящее в том, что они преувеличивают обстоятельства подобного рода, чтобы тем более выставить свои заслуги и ревность в успокоении, подавлении и победе над трудностями и получить за то тем больший почет и признание заслуг»[273]273
  Gordons Tagebuch, 111, 181–182.


[Закрыть]. Гордон едва ли был прав в этом объяснении; для него, вероятно, осталось скрытым, что главная причина овладевшей правительством паники заключалась в отсутствии известий о Петре, в закрадывавшейся в головы мысли о том, что он погиб за границей.

Эпизод с мятежными стрельцами к вечеру 4 апреля был улажен. В стрелецкие слободы было послано несколько сот солдат Семеновского полка, которые при содействии посадских заставили мятежников исполнить приказ властей. Дело не обошлось без сопротивления. Двое стрельцов отбивались ножами и «кричали ясаком», т. е. призывали к бунту. Один из них был так избит посадскими людьми, что вскоре умер, другого бояре приговорили сослать в Даурские остроги. Были допрошены с пыткой буянившие в Стрелецком приказе стрельцы Чурин и Наумов и также приговорены к ссылке в Сибирь[274]274
  Устрялов. История… Т. III. С. 113–115.


[Закрыть].

О происшествии было сообщено Петру несколькими лицами; между прочим, писали ему об этом князь И.Б. Троекуров, Гордон[275]275
  От 8 апреля (Gordons Tagebuch, III, 183); ср.: П. и Б. Т. I. С. 725.


[Закрыть] и князь Ф.Ю. Ромодановский. Сохранилось только письмо последнего от 8 апреля, в котором часть, содержащая описание события, сделана была князем вопреки обыкновению собственноручно. «Извесно тебе, господине, буди, – писал Ромодановский, – которые стрелецкие 5 полкоф были на Луках Великих с князь Михайлом Рамодановским, и из тех полкоф побежали в розных числех и явились многие на Москве в Стрелецком приказе в розных же числех 40 человек и били челом винами своими о побеге своем и побежали де ани от таго, что хлеб дорок. И князь Иван Барисовичь в Стрелецком приказе сказал стрелцам указ, чтоб ане по прежнему государеву указу в те полки шли. И они сказали князь Ивану Борисовичю, что итить готовы и выдал бы стрелцам на те месяцы, на которые не дано стрелцам хлеба, денгами. И им на те месецы и выдали денгами. [И] после таво показали стрелцы упрямство и дурость перед князем Иваном Барисовичем и с Москвы итить не хате-ли до прасу[хи], а такую дурость и невежества перед ним [объявили и в том подлинно хател писать к милости вашей сам князь Иван Барисовичь… Прислал ка мне князь Иван Барисовичь с ведамастью [ап]реля против четвертава числа часа в оддачу [часов дневных, что] хотят стрелцы итить в горат и бить в кала[кола] у церквей. И я по тем вестям велел тотчас [полк]и собрать Преображенский и Семенофский и Лафертаф и, собраф, для опасения послал полуполковника князь Никиту Репнина в Кремль, а с ним послано солдат с семсот человек с ружьем во фсякой гатовности. А Чамарса с треме ротами Семенофскими велел абнять у всево Белава горада вората все. И после таво ат стрелцов ничево слуху никакова не бывала. А как ани невежьством гаварили, и на зафтрея князь Иван Борисовичь собрал бояр (т. е. Боярскую думу) и бояром стрелецкай прихот к Москве и их невежества бояром (так!) даносил. И бояре усоветывали в сиденье и послали по меня и говарили мне, чтоб послать мне для высылки стерльцоф на службу полковника с солдаты. И я с совету их послал Ивана Чамарса с солдаты, а с ним послал солдат с шесьсот человек и велел сказать стрелцом государев указ, чтоб ани шли на службу у Тр…цы по прежнему государеву указу, где хто в каторых полкех был. И стрелцы сказали ему, Чамарсу, что мы иттить на службу гатовы; и пошли на зафтрея, каторые были на Луках Вели[ких] – те на Луки, а иные в Торопец, а пятого зборного полку во Брянск. А для розыску и наказанья взяты в Стрелецкай приказ ис тех стрелцоф три человека, да четвертой стрелецкай сын. А у высылки были тут же с Чаморсам Стремяннова полку Михайла Феоктистоф с товары-щи с пол[то]раста человек. А как стрелцы пашли на службу, и без них милостию Божию все смирно»[276]276
  П. и Б. Т. I. С. 725–727.


[Закрыть].

Царь получил письмо Ромодановского и, вероятно, также и других, писавших ему о мятеже, 8 мая. «Min Her Kenich, – отвечает он, – писмо ваше, государское, апреля 8 д. писанное, я принелъ мая 8 i выразумѣѳъ, за милость вашу благодарсътвую i въпреть прошу, дабы не былъ оставъленъ. Покупъки въсѣ i наемныхъ людей отпустили къ Городу, i сами поедемъ на сей недели въ четве[р]къ [в] Вѣну. Пожалуй, сдѣлай то, о чемъ тебѣ станетъ говорить Тиханъ Никитичъ, для бога Piter. Iзъ Амстердама, мая въ 9 д. 1698». Дальше в том же письме Петр касается мятежа стрельцов, и касается с горечью и досадой. Но он негодует не столько по поводу самого происшествия, что видно из того, что письмо его начинается с совсем других предметов, сколько на растерянность правительства, которое не начало настоящего расследования о мятеже, «розыска», и предалось мысли о гибели государя за границей, так как давно не было от него писем. Ведь если бы что-либо подобное случилось, весть о смерти царя долетела бы до Москвы скорее почты. «Въ томъ же писмѣ, – пишет Петр, – объявлено бунтъ от сътрелцоѳъ, i что вашимъ правителствомъ i служъбою салдатъ усмиренъ. Зело радуемся; только зело мънѣ печално и дасадно на тебя, для чего ты сего дѣла въ розыскъ не въступилъ. Бохъ тебя судитъ! Не такъ была говорено на загородномъ дворе въ сенехъ. Для чего i Аѳътамона възялъ, что не дъля етово? А буде думаете, что мы пропали (для того, что почьты задержались), i для того баясь, i въ дѣла не въступаешь: воiстинно, скоряя бы почьты вѣсть была; толко, слава Богу, ни единъ ч[еловек] не умеръ; въсѣ живы. Я не знаю, откуды на васъ такой страхъ бабей! Мала ль жи[в]етъ, что почьты проподаютъ; а се въ ту пору была половодь. Некали ничего дѣлать с такою трусостью! Пожалуй, не осердись: воiстинно отъ болезни серца писал»[277]277
  П. и Б. Т. I. № 238.


[Закрыть]. Возможность какого-либо возмущения стрельцов Петр, как оказывается из этого письма, предвидел перед отъездом за границу и беседовал об этом с князем Ромодановским, приказывая ему в случае такого возмущения произвести следствие, в котором ему помощником должен был быть А.М. Головин. Не высказывая пока этого, Петр, конечно, мог догадываться, куда могли привести нити такого следствия и, вероятно, Девичий монастырь вспоминался ему не раз при чтении известий из Москвы о стрелецком возмущении.

Другая неприятная весть, ожидавшая Петра в Амстердаме, относилась к международным делам: союзу против турок, которым так дорожил Петр и об укреплении которого он так старался, грозил распад. Признаки этой надвигавшейся беды заметны стали царю ранее. Еще 13 апреля отмечен в «Статейном списке» визит к послам цесарского дворянина барона Пареса, который «в приватном разговоре» сказал послам, что цесарское величество склоняется к миру с турками[278]278
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1227.


[Закрыть]. По свидетельству чрезвычайного цесарского посла в Лондоне графа Ауэрсперга, Петр, расставаясь с королем Вильгельмом, был уже осведомлен о его посредничестве между царем и Турцией. Эти тревожные вести стали находить себе затем полное подтверждение. 5 мая в Амстердаме посетил послов Христофор Бозе и сказал, что им получено от короля Августа II повеление объявить секретно послам, что цесарь и «Речь Посполитая Венецийская», находя выгодными сделанные турками мирные предложения, хотят заключить с ними мир, причем посредником выступает король Английский[279]279
  Там же, 1253–1256.


[Закрыть].

10 мая Бозе вновь сделал визит послам и на этот раз сообщил более подробные сведения о готовящемся распаде союза. На вопросы послов о подробностях он сказал, что султаном действительно сделано предложение о мире цесарю и Венеции; что король Английский, который еще четыре года тому назад выступал с посредничеством между турками и союзом, но безрезультатно, теперь вновь и с успехом взял на себя посредничество и, получив от своего посланника в Константинополе лорда Пэджета условия мирного договора, переданные ему в феврале 1698 г. великим визирем, переслал эти условия цесарю с месяц тому назад. На вопрос послов о содержании этих условий и не уступает ли, в частности, султан цесарю Темешвара и Белграда, – последний вопрос показывает, как внимательно и подробно следила за австро-турецкими отношениями русская дипломатия, – Бозе ответил, что условия заключаются в том, что султан уступает цесарю и Венеции завоеванные ими места. Спор идет только о Седмиградской земле. Турки желают посадить в ней прежнего ее князя Абаффия и чтобы ему по-прежнему быть вассалом обоих государей – и цесаря, и султана – и платить ежегодно каждому из них по 80 000 золотых; но цесарь относительно такого условия еще колеблется: ему важно держать Седмиградию в своих руках, чтобы оттуда сдерживать постоянно бунтующих венгерцев. Польше султан обещает отдать Каменец-Подольский, предварительно его разрушив. Польский король, однако, на такие условия не склоняется, потому что предпринял против турок большие военные приготовления. Король желал бы знать о намерениях царя. Послы, заявив, что «царскому величеству зело удивительно», как это цесарь после столь многих побед хочет заключать мир, не получив совершенного удовлетворения и не утвердив за собой завоеванных мест, уверили затем Бозе, что царь твердо намерен свою дружбу и любовь с королем продолжать и пребывать с ним в неизменном содружестве и союзе. Бозе объяснил послам и причину, побуждающую цесаря мириться: это предстоящая борьба с Францией за испанское наследство. Потому-то король Английский и Голландские Штаты всячески стараются помирить цесаря с турками; они желают, чтобы у цесаря для борьбы с французским королем были развязаны руки. Он, Бозе, отправляется по приказанию своего короля в Англию говорить Вильгельму III, что он как посредник действует неправильно, «не по пристойности», приглашая к миру не всех союзников и сообщая турецкие условия только одному цесарю, вследствие чего есть опасение, что цесарский двор в мирных переговорах будет только одному себе «искать прибытка и пользы, а о союзниках никакого попечения иметь не будет». Ответ английского короля он обещается по возвращении из Англии сообщить послам. В конце беседы Бозе предложил послам вопрос: если, от чего Боже сохрани, цесарь паче чаяния заключит особливый мир с турками, нельзя ли будет царю вместе с королем Августом одним продолжать войну, приняв во внимание, что у короля для этого приготовлены не только польские и литовские силы, но и войска его наследственных саксонских земель? Послы ответили, что они вскоре отправляются в Вену к цесарю и будут всеми мерами стараться, чтобы тот мир «препять» и чтобы цесаря до такого мира не допустить, и просят и короля польского велеть своему уполномоченному в Вене оказывать им, послам, поддержку в этом деле. О результатах, добрых или худых, послы поставят польского короля в известность и договорятся с ним при личном свидании на обратном пути из Вены в Россию; но, во всяком случае, как бы дело ни кончилось, его царское величество обнадеживает брата своего, короля, что от него не отступит. Государь желает, чтобы и король, со своей стороны, пребывал с ним в крепком союзе и содружестве. Тогда, если бы прочие союзники их неправедно и покинули, однако же им обоим, великим государям, «в союзе их правом Бог помогати будет. В заключение послы спросили Бозе, нет ли у него таких сведений: не хочет ли цесарь помириться тайно от своих союзников? Посол на это ответил, что такого подлинного известия у него нет, но при этом прибавил, что «если турок уступит цесарю Седмиградскую землю во владение одному, то, конечно, цесарь и суток не будет мешкать и тот мир примет». На этом беседа кончилась[280]280
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1264–1271.


[Закрыть].

11 мая были окончательно приняты на русскую службу Корнелий Крюйс с чином вице-адмирала, которого он так желал, Ян фон Рез с чином шаутбейнахта (контр-адмирала) и другие начальные люди голландцы; «хотели ехать, – добавляет «Статейный список», – к Москве чрез Архангельской город по отъезде великих и полномочных послов из Амстрадама»[281]281
  Там же, 1272.


[Закрыть]. В «Расходной книге» посольства читаем под 14 мая запись о выдаче трех золотых «нотариусу Гендрику Оутхерсу, при котором принятой великого государя в службу шутбенахт Ян фон Рейс присягу чинил»[282]282
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 32.


[Закрыть].

ХХ. Поездка в Саардам. Новые известия о предстоящем мире с турками

Невеселые мысли, внушенные, надо полагать, Петру событиями в Москве и вестями о распаде союза против турок, не мешали ему 11 мая в последний раз перед отъездом заглянуть в любимый Саардам и провести там этот день. Известие об этой поездке записано у Ноомена. «11 числа, – читаем в «Записках» последнего, – приехал на своей буер-яхте из Амстердама сюда его царское величество с князем Сибирским (вероятно, с Ф.А. Головиным, носившим титул наместника Сибирского) и с маленькой свитой. Они отправились в дом Корнелиса Михаильса Кальфа и поехали с ним на его буере вверх по Зану до дома Мейндерта Арентсона, где их угостили. Царь зашел и в дом Класса Арентсона и пил там чай. Ему очень хотелось видеть, как мелют табак; поэтому Класс Арентсон и его сын Арент Блум повезли его и князя Сибирского на своем ботике по Зану к дому Дирка Янсона, откуда они самой близкой дорогой через поле отправились на мельницу; здесь они оба очень внимательно смотрели, как мололи стебельки табаку. Потом великий князь пожелал видеть, как приготовляется нюхательный табак, и они пошли на мельницу Класа Симонсона Рейнтье. Царь не захотел идти по Герренвегу, где собралось много народа, желавшего его видеть: поэтому они шли полем, пока это было возможно, затем сели в ботик и доехали на нем до мельницы. Там великий князь и князь Сибирский смотрели с большим удовольствием, как мололи дорогой нюхательный табак». Заметим, что этот особый интерес к обработке табака, проявленный Петром в последнюю поездку в Саардам, вероятно, был вызван недавним заключением табачного договора с Кармартеном. «Чтобы избежать взоров любопытных, – продолжает Ноомен, – они поехали отсюда на ботике прямо до западного конца Земанспода и прибыли туда, когда уже стемнело. Великий князь и князь Сибирский вошли в дом Корнелиса Михаильса Кальфа и оставались здесь до 11 часов вечера; свита же не знала, где они находятся, но на ночь они вернулись в квартиру свиты».

Схельтема, передавая в общих чертах рассказ Ноомена, сообщает нам даже подробности разговора, веденного царем вечером этого дня в доме Корнелиса Кальфа: «С особым удовольствием разговаривал он о Заандаме и с большой похвалой отзывался о жителях его, говоря, что в искусстве постройки торговых судов он ставит заандамцев выше англичан; он удивлялся той необыкновенной быстроте, с которой они строят и оснащивают свои суда; хвалил их образцовый порядок и целесообразность в их учреждениях, высокое качество их работы, а также их громадные запасы леса и обилие всякого рода машин». В подробностях этого разговора слишком уже много похвал по адресу саардамцев, чтобы не видеть в них скорее чувства местного патриотизма самого ли Схельтемы, привязанного симпатиями к своему маленькому городу и гордившегося им, или его источника, настроенного также патриотически, чем подлинных слов царя.

Петр переночевал в квартире проживавших в Саардаме и работавших там русских и на следующий день, однако не без препятствий, вернулся в Амстердам. «12 мая, – продолжает свой рассказ Ноомен, – царь хотел уехать, но это ему удалось не сразу. Заметив, что на улице собралась большая толпа, желавшая его увидеть, он не выходил из квартиры, а любопытные стояли на улице с утра до самого обеда. Наконец, они устали, им надоело так долго напрасно ждать, и каждый пошел восвояси. Заметив это, он пошел по опустевшей улице вместе с князем Сибирским и некоторыми из своих людей к буер-яхте и уехал в Амстердам»[283]283
  Ноомен. Записки. С. 61–63; Scheltema. Peter de Groote, I, 222–224; Rusland en de Nederlanden, II, 293–294; Anecdotes Historiques, 176–177; Русская старина. 1916. Апрель. С. 11–12. Ноомен относит последнее посещение Саардама к 11/21 мая. То же у Схельтемы: «Op den een en twintigsten van Bloeimaand». Французский переводчик Схельтемы (Anecdotes Historiques, 176): «Ce fut le 20 Mai etc.». Ту же дату повторил и русский переводчик. Отдаем преимущество Ноомену как первоисточнику и голландскому подлиннику Схельтемы.


[Закрыть].

При последнем свидании и разговоре с польским посланником Христофором Бозе послы не могли получить от него никаких документов, никакой «подлинной ведомости» об открывавшихся мирных переговорах цесаря с турками. 12 мая такие документы были в их руках; они были присланы варшавским резидентом А.В. Никитиным, который писал послам, что к нему приезжал цесарский посланник в Варшаве, «облегат», и передал ему копию с грамоты цесаря Петру: подлинная грамота отправлена в Москву. В этой грамоте цесарь доводил до сведения своего союзника о мирных предложениях султана, сделанных чрез английского короля, просил царя назначить со своей стороны комиссаров для ведения мирных переговоров. Посланник уверял А.В. Никитина, что, хотя в турецком предложении и в грамоте английского короля к цесарю о стороне великого государя и не упомянуто, однако же цесарь без «обсылки» с союзниками в договоры вступать не будет, поэтому теперь и извещает государя о начавшихся переговорах. Он, «облегат», думает, что, если турки уступят цесарю Белград или разорят его до основания и если царь удовольствуется приобретенным в войну от турок, мир может быть заключен, и упускать случая к его заключению, если только мир оказывается для цесаря и царя безубыточен, не следует. «Облегат» сообщил далее, что извещение о начавшихся переговорах сделано было цесарем и Польше, но заметил при этом, что из-за поляков, которые не склонны к миру, цесарь мирных переговоров не бросит, если только царь на них согласится. Одновременно с копией грамоты императора к царю «облегат» передал Никитину еще шесть документов, а именно копии с листа великого визиря к английскому королю, с письма короля Английского к цесарю, с основных статей мирного договора, предложенных турками, с грамоты Голландских Штатов к цесарю о посредничестве, с письма австрийского министра графа Кинского к английскому послу в Константинополе лорду Пэджету[284]284
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1272–1288.


[Закрыть] и с письма Пэджета к королю. Таким образом, цесарский двор не скрывал своих намерений и начавшихся переговоров от союзников: и Россия и Польша были о них уведомлены. Никитин переслал эти документы в Амстердам, за исключением последнего, написанного на итальянском языке, который он отправил в Москву в Посольский приказ, так как при нем не было лица, знающего итальянский язык; с остальных документов были отправлены в Посольский приказ списки. В тот же день, 12 мая, когда присланные Никитиным бумаги были получены посольством, их перевели с латинского языка, на котором они были написаны, и немедленно доложили государю. Петр остался чрезвычайно доволен деятельностью Никитина, сумевшего добыть интересовавшие царя документы, и приказал выдать ему в награду 500 золотых. 13 мая послы, уведомляя резидента о получении присланных им бумаг, сообщали ему: «Те вышепомянутые твои писма донесены того ж часа, за которые и за все твое радение и службу милостиво похвален». Послы выговаривали ему только, зачем он переслал в Москву копию на итальянском языке с письма английского посла в Константинополе к королю. «И ты впредь, – замечали послы, – всякие нужные писма, на котором языке ни есть, присылай к нам, потому что нам нуждняе московского надобно». Третий посол особым письмом уведомил Никитина о пожаловании ему 500 золотых, и в тот же день в Москву в Посольский приказ послы писали «указом великого государя» о высылке Никитину этих денег[285]285
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1288–1290.


[Закрыть].