Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

В третьей статье ответа речь шла о размере кормов посланнику. В приказном проекте ответа говорилось в неопределенных выражениях, что корм бранденбургским посланникам дается «всегда нескудной», так же будет с кормом и с подводами и впредь. В помете на эту статью читаем: «О сем приказал так же о всем порознь написать имянно о кормех и о подводах, и о приеме на рубежах и на Москве, по скольку им против прежнего давано будет. А нашим послам и посланникам учинено б было о всем против договору учиненном (sic)». Соответственно с этой резолюцией ответ на третью статью был дополнен точными указаниями: «За всякие съестные припасы и питье и за конской корм… давано будет деньгами по пятидесяти рублев на неделю». Да сверх того даваны будут дрова и водовоз воду будет возить, сколько надобно. Дорожный корм будет в том же размере, как и содержание в Москве, – 50 рублей в неделю. В четвертой статье Принцен жаловался, что, тогда как навстречу предыдущему посланнику были высланы дворяне и дети боярские и на приемную аудиенцию он был везен в санях на шести лошадях, ему, Принцену, такой встречи не оказано, и везен он был только на двух лошадях. Приказный ответ был составлен уклончиво: «Тебе, чрезвычайному посланнику… никакой убавки не учинено… и во время посланничества твоего и в иные времена какая тебе его царского величества явлена милость и то сам ты можешь рассудить, за что должно тебе его царского величества милость высоко прославлять». Царь в помете на эту статью дал прямое приказание: «О том написать так же подлинно и обнадежить, что впредь на приезде быть ему в санях о шести возниках». В пятой статье Принцен, ссылаясь на учиненное при свидании в Кенигсберге братство, просил, чтобы государь в обращении к курфюрсту писал его братом, как это делают короли французский, английский, испанский, португальский и шведский. В ответе было написано, что государь повелит писать, как бывало прежде и как подобает писать к электору (курфюрсту) по его достоинству без всякого умаления. Помета царя гласила: «Написать имянно, что особливо учиненную в Прусех любовь и приятство царское величество с курфистром всегда содерживать и продолжать станет, а в грамотах писать будет против прежнего обыкновения без всякого умаления, а старых обыкностей в том переменять невозможно». Здесь Петр, обещая поддерживать заключенный союз и дружественные отношения с бранденбургским курфюрстом, высказался все же за сохранение старинных внешних форм в обращении и указывал на невозможность перемен старого обычая. Официальная грамота к курфюрсту, как и личное письмо к нему царя, которые повез Принцен, действительно не содержат в себе наименования курфюрста братом[982]982
  П. и Б. Т. I, № 259; ср. № 263.


[Закрыть]. При всем своем расположении к курфюрсту русский царь, однако, не считал возможным именовать его себе братом.

Наконец, в шестой статье излагалась просьба о поддержке в эльбингском деле. В приказном ответе говорилось, что великий государь, слыша о такой долголетней с польской стороны к курфюрсту неисправности, «не по малу подивился» и во внимание к союзу предков своих с прежними курфюрстами и к просьбе теперешнего курфюрста указал послать грамоту к русскому резиденту в Польше, чтобы польский король, ради любви и дружбы с царем, «учинил с курфюрстом примирение и согласие и не начинал никакой противности». Царская помета на эту статью гласит: «Прибавить: будет его царское величество по особливой любви и союзу с курфирстскою пресветлостию всякими мерами войну и ссору с Речью Посполитою польскою по возможности своей препинать и до того не допускать и курфирсту в том деле всякое вспоможение чинить», т. е. примет все возможные меры к предотвращению войны и окажет курфюрсту всяческую помощь.

Исправленная редакция ответа с дополнениями, сделанными в соответствии с царскими резолюциями, вновь докладывалась Петру 11 марта, причем он, одобрив ее, указал переписать ответ в «тетрадь в десть» и в таком виде вручить посланнику. В этом дипломатическом документе отразились те же черты Петра, какие проявились в его переговорах в Вене с австрийскими дипломатами: нерасположение к общим и туманным фразам, стремление к точности и ясности как в постановке, так и в решении вопроса, любовь к конкретным фактам и цифровым данным. Удовлетворяя договаривающуюся сторону, он не забывает русских интересов и вносит оговорку, «чтобы и нашим послам и посланникам учинено было во всем против договору». В самом участии Петра в составлении документа виден его интерес к союзу с курфюрстом, а в том благосклонном направлении, которое дано было документу пометами царя, ясно сквозит личное расположение к союзнику и желание пойти ему навстречу. Однако личное чувство, какое он испытывал к курфюрсту, имеет границы, оно не овладело им настолько, чтобы поставить достоинство русского царя на одну доску с достоинством бранденбургского маркграфа, и Петр не отступил от старого обыкновения не писать курфюрста братом. Интерес царя к союзу с Бранденбургом и расположение его к курфюрсту в значительной мере поддерживались теми симпатиями, которые вызывал в нем к себе фон Принцен, сопровождавший царя в Воронеж и довольно близкий к нему в то время, когда царю докладывался проект ответа. Несомненно, что эти симпатии к Принце-ну вызвали то внимание, с каким Петр отнесся к ответу[983]983
  Арх. Мин. ин. дел. Бранденбургские дела 1698 г., № 4, л. 41–42 – краткие статьи, содержащие заявления фон Принцена при разговоре его с Л.К. Нарышкиным 27 января 207 г.; л. 101–104 – письмо с предложениями фон Принцена на немецком языке; л. 105–118 – перевод с немецкого письма; 119–150 – выписка по этому поводу с историческими справками; л. 152–171 – проект ответного письма, составленный в Посольском приказе, с пометами, сделанными в Воронеже при докладе проекта царю. Бранденбургские дела 1698 г., № 5 – окончательная редакция ответа, составленная в соответствии с царскими пометами, вновь слушанная и одобренная царем в Москве 11 марта, причем он указал переписать ее «в тетратях», которыми вообще стремился заменить приказные столбцы; см. также Бранденбургские дела 1698 г., № 4, л. 174–186 и 188–193 (в тетради). Окончательная редакция напечатана в П. С. З., № 1680, 11 марта.


[Закрыть].

Расположение царя к Принцену делало последнему жизнь в Москве особенно приятной. Он приехал сюда в веселую полосу январских празднеств, непрерывной вереницей тянувшихся между Рождеством и Великим постом. Он был принят в высшем московском кругу. О веселье московской жизни он пишет в донесении курфюрсту от 20/30 января, что здесь одно угощение следует за другим, одна свадьба за другой; жизнь в Москве кажется сплошным большим праздником – Eine Gasterei, eine Hochzeit lцst die andere ab, das Leben m Moskau scheint ein einziges grosses Fest. В Принцене, зная симпатию к нему государя, заискивают. Датский посланник, вопреки обычаю, не позволявшему посещать иностранного представителя раньше, чем ему будет дана приемная аудиенция, поспешил сделать ему визит. «Может быть, – не без иронии замечает, передавая это известие, Корб, – он горел нетерпением вступить с ним в более тесную дружбу». Цесарский посол Гвариент также не замедлил своим визитом, который был отдан ему через день. Однако шумное веселье, среди которого Принцен очутился, не помешало ему отметить мрачное зрелище: около ворот Кремля лежат четыре тела вожаков стрелецкого мятежа, привязанные к колесам; вокруг города у стен сделаны виселицы и на них висят по четверо и пятеро стрельцов. 23 января новый царский любимец Александр Меншиков праздновал новоселье в подаренном ему царем доме. «С торжественными обрядами на эпикурейском пиршестве, – пишет Корб, – Вакх освятил дом, который царь подарил недавно фавориту своему Алексашке»[984]984
  Dukmeyer. Kerb’s Diarium, I, 324; Корб. Дневник. С. 118, 119.


[Закрыть]. В тот же день началось продолжение стрелецкого розыска.

XXXI. Розыск и казни стрельцов в январе и феврале 1699 г

Еще в ноябре 1698 г. начался своз в Москву из городов и монастырей остальных стрельцов, которые не попали в сентябрьский и октябрьский розыски. 2 ноября в город Устюг Великий пришла грамота из Преображенского приказа; предписывалось прислать в этот приказ находившегося, по сведениям приказа, на Устюге стрельца Мишку Токаря. Воевода ответил, что стрельца Мишки с таким прозвищем на Устюге в числе присланных из-под Воскресенского монастыря не находится, но что он на всякий случай отправил находящихся среди этих стрельцов «двух Мишек» – Мишку Герасимова и Мишку Яковлева, заковав их в ручные и в ножные железа, под конвоем из четырех устюжских стрельцов. Они были доставлены в Преображенский приказ 17-го. 21 ноября была доставлена из Белгорода воеводой князем Я.Ф. Долгоруким партия стрельцов в 60 человек «беглецов» из сборного полка Петра Головнина. Как припомним, этот полк был сформирован в Москве из стрельцов, взятых из нескольких других московских стрелецких полков, и отправлен затем на Луки Великие в пограничный корпус князя М.Г. Ромодановского. Когда по миновании королевских выборов в Польше корпус этот стал распускаться, сводный полк Головнина весной был двинут на юг конвоировать хлебные запасы, направлявшиеся из Брянска в днепровские городки Тавань и другие, построенные на устьях Днепра, причем полк должен был идти в Брянск, «не займуя Москвы», т. е. не заходя в столицу. 83 стрельца из этого полка не выдержали и в марте 1698 т. самовольно явились в Москву с целью, как они потом говорили, подать челобитную о выдаче им жалованья, на самом же деле – повидаться с семьями. Они попали в Москву в то же время, когда сюда во главе с Васькой Тумой приходили беглецы из взбунтовавшихся затем четырех полков. Вместе с последними головнинцы участвовали в Москве в шумном выступлении 3 апреля перед двором заведующего Стрелецким приказом князя И.Б. Троекурова и требовали отсрочки назначенного им именно на 3 апреля удаления из Москвы и возвращения к своим полкам. Когда князь вызвал четырех депутатов из стрелецкой толпы и после разговора с ними велел находившимся при нем двум полковникам отвести этих депутатов в Стрелецкий приказ головнинцы с другими стрельцами набросились на полковников и отбили у них депутатов силой, а двое из головнинцев, Ивашко Чурин и Петрушка Наумов, явились вскоре в Стрелецкий приказ и, выдавая себя за уполномоченных от всех самовольно явившихся в Москву стрельцов, говорили там с дьяками «невежливо», заявили, что боярского приказа не послушаются и в назначенный срок 3 апреля к своим полкам не пойдут, а когда были в приказе задержаны, то Ивашка Чурин, выйдя из судейской палаты, подсылал находившегося там же, в приказе, малолетнего стрельца Ромашку Елфимова в стрелецкие слободы подговаривать и возмущать стрельцов, чтобы шли в приказ им на выручку. Волнение к вечеру 4 апреля было успокоено, беглецы высланы из Москвы к своим полкам, стрельцы сборного полка Головнина были отправлены в Брянск с капитаном Иваном Креневым. Двое из них, шумевшие в Стрелецком приказе, Чурин и Наумов, вместе с третьим, Лифанкой Васильевым, оказавшим сопротивление при высылке его из Москвы в полк, по приговору бояр были сосланы в Сибирь на вечное житье в даурские остроги. Из отправленных под командой Кренева беглецов сборного полка не все прибыли к полку – часть бежала по дороге до Брянска, некоторые из прибывших к полку в Брянск бежали при дальнейшем движении полка к месту назначения, и вот почему из 80 отправленных из Москвы беглецов этого полка было прислано теперь князем Я.Ф. Долгоруким только 60 человек.

Впрочем, сверх этих 60 случайно в те же ноябрьские дни 1698 г. был задержан в Москве еще один из этих головнинских беглецов, скрывшихся из полка по дороге, – Андрюшка Сергеев. Он был замечен своим братом садовником Марком Сергеевым в Кремле на Ивановской площади, куда он направлялся, по его словам, к площадным подьячим написать челобитную о явке в Стрелецкий приказ. Брат не решился укрывать беглого и сам привел его в Стрелецкий приказ, откуда он был передан в Преображенское.

24 ноября в Преображенский приказ был приведен стрелец Тихонова полка Гундертмарка Ивашка Смагин, попавшийся в ночь на это число в краже в слободке у Девичьего монастыря и в расспросе объяснивший, что он бежал из полка с Лук Великих от голода в мясоед после Рождества 1698 г., в бегах жил некоторое время в Можайском уезде в вотчине боярина князя Б.И. Прозоровского в деревне Поречье на реке Иначе, копая пруды и сплавляя дрова и лес в Москву по Москве-реке. Дня за четыре перед кражей он пришел в Москву, ночевал ночь в селе Воробьеве да две ночи в патриаршем селе Голенищеве, поблизости от Воробьевых гор, ухорониваясь в гумнах. На четвертую ночь забрался во двор к подмонастырному крестьянину Ваське Селиверстову для кражи платья и здесь был пойман. Спрошенный о нем пятисотный полка Аксен-ко Феоктистов показал, однако, что Смагин бежал из полка после ухода в Москву Васьки Тумы, бежал «от воровства», украв сухари у хозяина того двора, на котором стоял постоем. Очевидно, Смагин был обыкновенным вором, может быть, прибегавшим к воровству из-за голода, во всяком случае, в политическом выступлении стрельцов участия не принимал. Тем не менее князь Ф.Ю. Ромодановский, выслушав его расспросные речи, распорядился отправить его в Симонов монастырь, где были заключены стрельцы-бунтовщики.

27 ноября были доставлены в Преображенский приказ отправленные в Сибирь на вечное житье в даурские остроги трое стрельцов: Ивашка Чурин, Петрушка Наумов и Лифанко Васильев; указ о возвращении их в Москву к розыску застал их в Тобольске. Таким образом, к концу ноября в Преображенский приказ было прислано 67 человек[985]985
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 3, ст. 1, л. 1—24.


[Закрыть].

16 декабря архангельский воевода князь М.И. Лыков прислал в Москву трех объявившихся в Архангельске беглых стрельцов, захваченных там в солдатской слободе полковником Андреем Гордоном: Алешку Посникова, Тишку Сергеева Блинникова и Мишку Калашникова. Первый из них, Алешка Посников, объяснил, что, будучи на службе в Луках Великих, он заболел и в той болезни обещался сходить в Соловецкий монастырь помолиться чудотворцам, и когда выздоровел, то 30 января 1698 г. без отпуска от начальных людей бежал – «в той его вине волен великий государь». В мае 1698 г. через Новгород и Вологду он пришел в Архангельск, называясь по дороге прохожим человеком и богомольцем. Из Архангельска ходил по обещанию к соловецким чудотворцам, а затем жил в Архангельске у свойственных людей, не смея вернуться на Луки Великие или к Москве, потому что был в Архангельске слух, что стрелецкие полки с Лук Великих сошли, и ждал известия, где те полки будут поставлены. О бунтовщических замыслах стрельцов он ничего не слыхал. Тишка Сергеев Блинников был родом из архангельских стрелецких детей; был в сборном полку Петра Головнина; когда полк двинут был в Тавань, бежал с другими беглецами к Москве, куда пришел Великим постом на второй неделе, ночевал здесь две ночи в стрелецкой слободе в своем дворишке, а затем пошел на родину в Архангельск. Третий стрелец, Мишка Калашников, бежал из полка Афанасья Чубарова с дороги еще в то время, когда полк этот двигался из Азова на Великие Луки[986]986
  Там же, л. 154–166.


[Закрыть].

27 декабря царь указал передать в ведение Преображенского приказа большую партию в 353 человека стрельцов четырех бунтовавших полков, свезенных к Москве из разных городов и монастырей, по которым они были разосланы из-под Воскресенского монастыря, и посаженных в заключение по московским и подмосковным монастырям, именно: в Новоспасском, в Донском, в Андроньеве, в Покровском, в Николаевском на Угреше, в Симонове, в Саввине-Сторожевском. Этот царский указ был исполнен 1 января, когда в Преображенский приказ были отосланы из Инозем-ского приказа, руководившего свозкой стрельцов из городов, списки этих стрельцов, причем стрельцы, заключенные в Саввине-Сторожевском монастыре, были переведены в Москву несколько позже – 27 января. В тот же день, 27 января, поступила в Преображенский приказ еще партия стрельцов в 119 человек, присланных из костромского Богоявленского (69 человек) и из нижегородского Печерского монастырей. Всего поступило в Преображенский приказ в январе 1699 г. – 472 стрельца[987]987
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 3, ст. 1, л. 26–39, 70–76.


[Закрыть]. Сверх этого числа особую группу составили переданные 20 января в тот же приказ 153 человека малолетних стрельцов, свезенных из Великого Новгорода, с Белоозера, из Арзамаса, Устюга Великого, Нижнего Новгорода, Торопца. Они были размещены до передачи в Преображенский приказ по подмосковным селам: в Никольском, Мытищах, Ростокине, Ивановском и Тушине. Всего, таким образом, было сосредоточено в Москве и под Москвой для нового розыска 67 + 3 + 472 + + 153 = 695 стрельцов[988]988
  Там же, л. 40–54. Малолетние стрельцы с 22 января по наказании кнутом рассылались в заточение по 8 разным монастырям, а именно: в Серпухов – в Высоцкий и во Владычень монастыри, в Коломну – в Голутвин, на Каширу – в Белопесочный, в Переславль-Рязанский – в Богословский, в Солотчинский, в Пафнутьев-Боровский, в Давыдову пустынь. Всего из 695 стрельцов малолетних оказалось 285 человек, так как были малолетние и в других группах стрельцов, сосредоточенных в Москве в январе 1699 г. Часть их, как оказалось, была уже бита кнутом еще под Воскресенским монастырем (Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 2, ст. 3; карт. 7, ст. 17, 26, 61).


[Закрыть].

23 января начался розыск, который продолжался затем 25 и 27 января. Производить его назначены были те же лица, которые вели это дело в сентябре и октябре: стольник князь Ф.Ю. Ромодановский, заместителем которого в его застенке был адмиралтеец окольничий А.П. Протасьев[989]989
  Там же, карт. 7, ст. 109, л. 3.


[Закрыть], далее, бояре: князь М.А. Черкасский, Т.Н. Стрешнев, князь М.Г. Ромодановский, князь В.Д. Долгорукий, А.С. Шеин, князь M.H. Львов; окольничие: князь Ю.Ф. Щербатый, И.И. Головин и С.И. Языков. В списке этих следователей[990]990
  Там же, ст. 66.


[Закрыть] упоминается еще думный дьяк H.M. Зотов, но в деле о стрелецком розыске документов его розыска нет. Таким образом, розыск производился в 10 застенках. Беглецов сборного полка Петра Головнина, присланных из Белгорода, велено было расспрашивать по особой статье: «Как они были на Москве, к кому в домы прихаживали и не было ль у них в том бунтовом деле с кем думы или кто их воровство к бунту ведал и не говорил ли им кто чего к возмущению бунта?»[991]991
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 7, ст. 1, л. 220; карт. 4, ст. 59.


[Закрыть] Стрельцы четырех бунтовавших полков допрашивались по тем же статьям, по которым велся допрос в сентябрьском и октябрьском розысках, т. е. о приносе Васькой Тумой письма из Москвы, о прочтении его стрельцам, о намерении бояр удушить царевича и т. д. Вглядимся в детали этого розыска.

В застенке князя Ф.Ю. Ромодановского 23 января было пытано 10 человек стрельцов, из них четверо беглецы сборного Головнина полка: Васька Косарев, Ивашка Чурин, племянник Васьки Тумы Андрюшка Сергеев Фуфай и Андрюшка Туленкин, остальные шестеро – бунтовщики Чубарова полка. Первые показывали, что в Великий пост 1698 г. с Лук Великих на Москве в бегах были, приходили бить челом о денежном и хлебном жалованье. Наиболее подробный рассказ об этом побеге и о происшествиях в Москве 3 апреля дал Ивашка Чурин, пытавшийся в этом показании смягчить свою роль и выставить себя в известной степени подневольным участником движения. «Как с Лук Великих, – рассказывал он, – велено итить им на службу в Тавань, и он-де, Ивашка, с товарищи своими с дороги от скудости бежали и пришли к Москве в Великий пост и на Москве с беглым стрельцом Ваською Ту-мою виделся, и дано им государева денежного жалованья по рублю по двадцати алтын человеку, и велено им итить на службу в Тавань по-прежнему. И Васка-де Тума его, Ивашка, спросил: куда он, Ивашка, идет? И он-де, Ивашка, ему сказал, что идет в Озеров полк к теще своей проститься, потому что их высылают на службу вскоре. И Васка-де ему сказал: успеешь-де проститься, мы-де идем к боярину ко князю Ивану Борисовичу Троекурову бить челом, чтоб дал нам сроку дни на два. И он-де, Ивашка, ему, Васке, молвил: дурно-де братцы, нехорошо! всем-де срок с Москвы итти в воскресенье! И Васка-де, взяв его за волосы, у Арбатских ворот толкнул в квасню. И он-де, Ивашка, ему, Васке, молвил: напрасно ты меня бьешь! И пошли они ко двору боярина князя И.Б. Троекурова. Да с ними ж де на Смоленской улице сошлись стрелец Петрушка Наумов, да… стрелецкий сын Ромашка Елфимов и пошли с ним на большой отдаточный двор (кабак)… И выпив по две деньги вина, пришли ко двору боярина князя И.Б. Троекурова. И в то-де время ехал с боярского двора дьяк Василий Мануйлов и у московских богаделен попался ему, Ивашку, навстречу, и он-де, Ивашко, стал ему, Василью, говорить: наша-де братья собрались у Арбатских ворот и хотят итти к боярину бить челом, чтоб им дать сроку на день, на другой. И он-де, Василий, их избранил: плуты-де вы, что вы видели? И велел он, Василий, его взять в приказ. И по его-де, Васильеву, приказу его, Ивашка, подьячей да деньщик взяли в приказ. А в приказе-де он, Ивашко, того ж часа, как рос-прашивали, говорил товарищу своему, того же полку стрелецкому сыну Ромашке Елфимову: поди-де ты и скажи стрельцом, чтоб шли в Стрелецкий приказ, чтоб-де я один не погибал, как-де знают они, а я-де один погибаю ни в чем. И тот-де Ромашка ходил ли или не ходил, того он не знает, потому что с ним после не видался». Просидев в приказе дня с два, он был освобожден и послан в Брянск, но с дороги взят вновь к Москве, пытан и затем с товарищами своими Петрушкою Наумовым и Лифанкою Васильевым сосланы в Сибирь в Тобольск, откуда теперь и привезены. Письма у Тумы он никакого не видал и о предполагаемом бунте ничего не слыхал. Он получил на пытке 30 ударов кнутом. Племянник Тумы Андрюшка Сергеев Фуфай показывал, что в Москве с Тумою он не видался, и у двора князя И.Б. Троекурова не был, про намерение стрельцов четырех полков бунтовать не знал. Шестеро стрельцов Чубарова полка о письме, принесенном Ваською Тумою из Девичьего монастыря, о передаче его Мишке Обросимову, о чтении его Артюшкою Масловым отозвались неведением, о том, что государя за морем не стало и что бояре хотели удушить царевича, ни от кого не слыхали[992]992
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 3, ст. 1, л. 55–61; карт. 7, ст. 112, л. 24–27. Допрос первых четырех стрельцов производился князем Ф.Ю. Ромодановским, остальных допрашивал окольничий А.П. Протасьев.


[Закрыть].

25 января в том же застенке князя Ф.Ю. Ромодановского были пытаны Иванова полку Черного пятисотный Матюшка Бурнашев и семеро пятидесятников Федорова полку Колзакова. Несмотря на значительное число ударов кнутом – 25 и 30, а для некоторых и на жжение огнем, большинство их упорно запиралось и отвечало неведением на вопросы, заключавшиеся в статьях. Пятисотный Матюшка Бурнашев о приносе письма и о его чтении отозвался неведением, потому что был болен и к Москве ехал больным же. С полковником своим он не ушел из страха, потому что в полках учреждены были караулы. Трое пятидесятников: Пронька Кузьмин, Федька Степанов, Митька Елисеев – объяснили, что шли к Москве «простотою своею», не имея никакого умысла, про письмо и про составную челобитную не слыхали. Пятидесятники Ивашка Волосатый и Тимошка Давыдов сказали, что с Лук Великих шли с своею братьею вместе, а для чего шли – не ведают, последний – потому, что был приставлен у полковой казны. Пятидесятник Афонька Прасолов сказал, что к Москве шел «за страхом», подбивал стрельцов идти к Москве стрелец Бориска Проскуряков, говоря: пришед-де к Москве, я-де ухожу бояр Тихона Никитича Стрешнева, князь Ивана Борисовича Троекурова. Он, Афонька, когда стрельцы стали обираться в Москву, унимал свою братью и говорил: к Москве-де им итить не за чем, быть там всем кажненным. Он ходил унимать стрельцов в чужой Чубаров полк, и эти его попытки действительно были подтверждены здесь же в застенке его полковником Федором Колзаковым, а также приставом Чубарова полка Ефимом Краевым. Чтения письма на Двине Артюшкой Масловым он не слыхал, но про челобитную, составленную Васькой Зориным, слышал. Из полка уйти ему было невозможно, потому что стрельцы стали их «присматривать, чтоб никто из них из обозу не ушел; а буде кто побежит, и тех колоть копьи. И он, боясь такого страху, и не ушел». Тут же, вероятно, около застенка, Афонька Прасолов, смотря на 24 человек малолетних стрельцов, которым было учинено наказанье еще у Воскресенского монастыря, оговорил одного из них, Микитку Голыгина, сказав, что этот малолетний стрелец на пути, когда они проходили около вотчины стольника Ивана Родионовича Стрешнева, неизвестно за что побранившись с крестьянами той вотчины, говорил им: «Дай-де мне притить к Москве, то-де я и с боярина вашего голову сорву!» и за эти слова он будто бы по жалобе крестьян был бит по приговору всего полка дубинками. Голыгин этот оговор отвергал, брани у него с крестьянами никакой не было, слов таких он не говорил, крестьяне на него извета не подавали и дубинками он бит не был – затеял на него Афонька те слова напрасно. Полную повинную принес на этом розыске один только пятидесятник Сережка Силуянов, признавший, что они, стрельцы, к Москве шли для бунта, хотели стать на Девичьем поле, звать царевну Софью по-прежнему в правительство и т. д.[993]993
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 3, ст. 1, л. 64–69.


[Закрыть]

Так же как на сентябрьском и октябрьском розысках, некоторые стрельцы подвергались повторным пыткам. Эти повторные пытки производились 27 января. Из 18 стрельцов, допрошенных в застенке князя Ф.Ю. Ромодановского по первому разу 23 и 25 января, 8 человек были пытаны второй раз 27-го, в том числе головнинцы Ивашка Чурин, Васька Косарев, пятидесятники Колзакова полка Митька Елисеев, Пронька Кузьмин, Федька Степанов, Ивашко Волосатый, Тимошка Давыдов, Афонька Прасолов. К прежним своим показаниям Ивашка Чурин с 8 ударов сделал теперь следующие существенные добавления: стрелецкого сына Ромашку Елфимова он, будучи задержан в Стрелецком приказе, посылал за стрельцами, чтоб шли в город не только для того, чтобы его выручить, но и для того, чтобы «спрашивать», т. е. потребовать отчета у князя И.Б. Троекурова в том, кто у них убавил хлебное жалованье; в полку у них носилось, что убавил у них хлебное жалованье боярин Т.Н. Стрешнев по своей воле. Мысль у них, стрельцов, была такая, чтоб вывесть бояр всех и побить за то, что отменили шедшее им хлебное жалованье. Васька Тума у Арбатских ворот ему говорил: «Идем-де мы к боярину ко князю Ивану Борисовичу бить челом о том, кто у них хлебное жалованье отнял, и чтоб то хлебное жалованье дать им по прежнему и, буде он в том откажет, и им ему говорить, чтоб дал им сроку на два дня. А буде того хлеба им давать не станут, и мы-де в понедельник или, кончая во вторник, их, бояр, выведем всех и побьем». Имели мысль и на Луки полки свои посылать, чтоб они к ним приехали «для того убийства на помощь, а та-де дума была у них у всех». Васька Косарев и Левка Денисов подтвердили, что разговоры о боярине Т.Н. Стрешневе, что он отнял хлебное жалованье, шли у всех стрельцов, прибегавших в Москву весной 1698 г. Из пятидесятников одни остались при своих прежних речах, данных на первой пытке, другие делали некоторые добавления в сторону сознания. Так, Митька Елисеев с 25 ударов «говорил прежние свои речи». Пронька Кузьмин до пытки сознался, что шел с своей братьей для бунта и готов был в Москве сделать то же, что и другие стрельцы. Федька Степанов показал, что, когда к мятежным полкам приехал генерал Гордон их уговаривать, он, Федька, перешел к нему. Пятидесятник Ивашко Волосатый говорил прежние речи. Были вызваны его уличать известные главари Артюшка Маслов и Васька Зорин, показывавшие, что он шел в Москву для бунта и вел полк, будучи в полку наказным приставом, дорогой делал стрельцам смотры и раздавал им порох и свинец. Несмотря на 25 ударов, Волосатый был тверд, во всем запирался и оставался при прежнем показании, говоря: «Вольно-де им его клепать и говорить что хотят». Пятидесятник Тимошка Давыдов говорил, что, когда из Торопца стрельцы стали собираться к Москве, он стал свою братью унимать так же, как и пятидесятник Афонька Прасолов, но стрельцы начали на них кричать: «Полковник-де не велит итти к Москве, а вы-де не унимаете и плачете и хотите к Москве итить», и хотели его, Афоньку, заколоть копьями. Афонька Прасолов с 25 ударов признался, что про письмо, что Васька Тума принес от царевны, слышал, к Москве шел для бунта, намереваясь делать то же, что и остальные стрельцы, стрельцов по дороге к Москве бивал не затем, чтобы они друг от друга не отставали (т. е. не подгонял их к Москве), а для того, чтобы они, идучи дорогой, обид никаких не чинили[994]994
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 3, ст. 1, л. 77–81.


[Закрыть].

В этот же день должен был подвергнуться пытке племянник Васьки Тумы стрелец сборного полка Головнина Андрюшка Сергеев Фуфай, но он сделал покушение на самоубийство, как гласит имеющаяся в записи этого розыска отметка: «Васки Тумы племянник Андрюшка Сергеев Фуфай не пытан для того, что, сидя в санях (когда его привезли в Преображенское), сам себя порезал в брюхо». Как объявил находившийся при нем у саней на карауле служка Симонова монастыря Федька Петров, Андрюшка взял нож у монастырского крестьянина Нефедьки, который, дав ему нож, скрылся[995]995
  Там же, л. 81.


[Закрыть].

23 января, кроме главного застенка князя Ф.Ю. Ромодановского, следствие производилось, судя по записям, еще в шести застенках[996]996
  Не работали застенки князя М.Г. Ромодановского, Т.Н. Стрешнева, князя П.И. Прозоровского.


[Закрыть]. Всего пытано было в этих шести застенках 37 стрельцов, по 6 человек в каждом, только в застенке князя В.Д. Долгорукого – 7; из них 28 человек сборного полка Петра Головнина.

Головнинцы рассказывали о своем побеге, предпринятом из-за хлебной скудости, но совершенно отрицали всякие бунтовщические намерения и знакомство с Васькой Тумой. «Из Лук Великих посланы они были в Брянск, – показывал в розыске у окольничего И.И. Головина стрелец Мишка Якимов, – и, недошед Брянска в Ржевском уезде, отстав от того полку, пришли к Москве от бедности своей бить челом великому государю о жалованье и явились в Стрелецком приказе на третьей неделе Великого поста и были в доме своем дни с два и с иными стрельцами человек с шестьдесят посланы с Москвы по-прежнему в Брянск и были под Таванью. А как-де он, Мишка, в Великий пост был на Москве, и в то-де число Афанасьева полку Чубарова стрельца Васки Тумы и товарищев его иных полкою стрельцов, которые были на Луках и к бунту писем у них не видал и его, Васки Тумы, он, Мишка, не знал»[997]997
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 3, ст. 1, л. 128.


[Закрыть]. Это случайно нами взятое показание Мишки Якимова типично и для всех головнинцев в их допросах 23 января.

25 января по 9 застенкам были пытаны 74 стрельца, в том числе преимущественно, если можно так выразиться, унтер-офицерский состав, именно: 4 пятидесятника Иванова полка Черного и 68 десятников четырех бунтовавших под Воскресенским монастырем полков, розданные по 8 человек на застенок. Сравнивая эти цифры с цифрами розданных по каждому застенку в осенних розысках, можно видеть, что количество стрельцов в каждом застенке было меньше; из этого, впрочем, не следует, чтобы работа производилась интенсивнее. По крайней мере, записи этого розыска гораздо суммарнее записей предыдущих. Бросается в глаза еще более упорное запирательство этих стрельцов сравнительно с тем, чтo было на розысках осенью, несмотря на значительное число ударов и жжение огнем. Редкий из стрельцов дает положительный ответ по какой-либо из статей, по которым производился допрос: не слыхал, не ведает, не упомнит – обычные ответы. Показание стрельца Федьки Гасилы на розыске у И.И. Головина с откровенным признанием стоит как-то особняком и выделяется из прочих. «Их же-де полку (Федорова Колзакова), – говорил Гасило, – стрельцы Алешка Гусев да Игнашка Бубненок говорили ему, Федьке, да товарищу его Артюшке Осипову: пойдем-де к Москве, долго-де нам терпеть, корму-де дает нам боярин князь Михайло Григорьевич Ромодановский малое число, а не по указу, и станем-де бить челом боярину Тихону Никитичю Стрешневу о жалованье. А пришедде к Москве, возьмем Дмитрия Мельнова да Ипата Улфова[998]998
  Вероятно, дьяки Стрелецкого приказа (?).


[Закрыть] с товарищи, они все полки разорили и чтоб их убить до смерти и станем-де говорить черни, чтоб за них (стрельцов) стали. И будет-де боярин Тихон Никитич жалованья им не даст, и его убить им до смерти. Да им же выбрать было Ваську Туму да того ж полку стрельца Ивашку Яковлева, чтоб они подали царевне Софье Алексеевне челобитную, чтоб она шла к Москве, а им стать было обозом, а бояр побить. А Артюшка-де Маслова письмо чел, не доезжая Воскресенского монастыря за 20 верст, а что в том письме написано, того он не упомнит»[999]999
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 3, ст. 1, л. 131–132.


[Закрыть].