Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

XXIX. Святки в Москве 1698/99 г

Вернемся опять к двадцатым числам декабря 1698 г., от которых мы оторвались для изложения судьбы азовского монаха и нескольких соприкоснувшихся с ним лиц, дело о которых прибыло в Москву в эти декабрьские дни. Наступал канун Рождества. Вид Москвы в рождественский сочельник этого года и бойкая торговля приготовленными к празднику съестными припасами живо изображены в описании Корба. «Сегодня, – пишет Корб, – в канун Рождества Господня старого стиля, которому предшествовал у русских шестинедельный пост, на всех площадях и перекрестках можно было видеть огромное изобилие мяса; здесь невероятное множество гусей, там такое громадное количество уже битых поросят, что их, кажется, хватило бы на целый год; такое же число было и зарезанных быков и разного рода птицы. Казалось, что они слетелись в этот один город из целой Московии и всех ее частей. Напрасно стану я называть различные сорта их: тут имелось все, что только можно было пожелать»[955]955
  Корб. Дневник. С. 108.


[Закрыть].

В навечерие праздника молебное пение, а в самый день праздника литургию в Успенском соборе служил за болезнью патриарха Тихон, митрополит Сарский и Подонский, с освещенным собором[956]956
  Дворцовые разряды. Т. IV. C. 1090.


[Закрыть]. В день праздника Петр не был у службы в Кремле; надо полагать, встречал праздник у себя в Преображенском. Около полудня в этот день он посетил Гордона, все время болевшего и не выходившего из дому, и пробыл у него полтора часа. У Корба есть подробности о разговоре царя с Гордоном, которых, однако, не сообщает сам Гордон, чем убавляется цена известия Корба. «Его царское величество посетил, – пишет он, – генерала Гордона, которого болезнь приковала к постели, и открыл ему, что у него существует вполне твердое решение пуститься со своими кораблями по морям, невзирая на условия мирного договора, который имеет быть заключен в скором времени и может помешать всяким враждебным действиям. Гордон поздравил царя с его твердым решением, но прибавил, что прежде всего надо позаботиться обезопасить себя гаванью, иначе весь флот станет игралищем ветров или добычей для врагов. Царь одобрил бы здравый ум и в больном теле, но жажда славы не могла допустить никакого промедления. Поэтому он оставил правила благоразумия и вполне сообразно со своим честолюбием ответил Гордону, более обеспокоенному насчет гавани и опасностей, чем этого могло допустить величие души государя: «Мои корабли найдут гавань в море». На следующий день праздника, 26 декабря, Петр был на обеде у командовавшего обоими потешными полками А.М. Головина. 30 декабря был обед у князя Б.А. Голицына, прерванный пожарной тревогой, при которой Петр, конечно, не мог усидеть на месте. «Царь обедал у князя Голицына, – пишет Корб. – Вдруг поднялась суматоха, и сообщают, что начался пожар, и дом одного известного боярина уже сгорел. Взволнованный этим, царь немедленно выскочил из-за стола и опрометью побежал туда, где, как он слышал, распространяется пожар. При тушении пламени он не только распоряжался, но и действовал собственноручно; можно было видеть, как он работал на развалинах рухнувшего дома»[957]957
  Gordons Tagebuch, III, 226; Корб. Дневник. С. 108, 109.


[Закрыть]. С шумом отправлялись святочные увеселения, вошедшие в придворный обиход за последние годы, при деятельном участии той веселой, пока еще не оформленной компании, которая впоследствии получит организацию в виде знаменитого всешутейшего и всепьянейшего собора. «Во время Рождества нашего Спасителя, – записывает Корб в дневнике под 3 января, – устраивается пышная комедия. Знатные московиты по выбору царя облекаются в разные почетные должности, заимствованные от церкви. Один изображает патриарха, другие митрополитов, архимандритов, попов, дьяконов, иподьяконов и т. д. Какое кто получит имя по царскому усмотрению, тот необходимо должен облечься в соответствующее одеяние. Его царское величество изображал роль дьякона. Театральный патриарх со своими мнимыми митрополитами и другими лицами, выделяясь посохом, митрой и другими отличиями присвоенного ему сана, разъезжает по городу Москве и Иноземской слободе на восьмидесяти санях в количестве двухсот человек. Все они заезжают к более богатым москвитянам, иноземным офицерам и купцам и поют хвалу родившемуся Богу, причем хозяева должны платить за эту музыку дорогой ценой. Когда они пропели славословие в честь родившегося Бога у генерала Лефорта, он угостил всех более приятной музыкой, пиршеством и танцами». Один из видных московских коммерсантов, гость Филатьев[958]958
  В Москве в начале 1699 г. было два гостя Филатьевых: Василий и Алексей. О котором идет речь у Корба, сказать трудно (Арх. Мин. юст. Белгородск. ст., № 1732, л. 83. Список гостей на 16 марта).


[Закрыть], слишком скупо вознаградил этих славильщиков, среди которых был и царь, и этим навлек на себя его неудовольствие и своеобразную месть. «Очень богатый московский купец по прозвищу Филадилов (Filadilow)[959]959
  Т. е. Филатьев.


[Закрыть], – рассказывает Корб под 4 января, – дал царю и его боярам, славившим у него Рождество Христово, всего двенадцать рублей и этим так оскорбил царя, что тот немедленно послал к дому упомянутого купца 100 мужиков с требованием тотчас заплатить каждому по рублю. Чужая опасность сделала более осторожным князя Черкасского, которого величают именем богатейшего мужика: не желая навлекать на себя негодования царя, он предложил толпе поющих тысячу рублей. То же самое усердие надлежит выказывать и иноземцам. Они повсюду держат наготове накрытые столы, заставленные холодными кушаньями, чтобы не быть застигнутыми врасплох»[960]960
  Корб. Дневник. С. 111.


[Закрыть].

Под 4 января записан именной указ царя, данный им думному дьяку Емельяну Украинцеву, объявить шведскому резиденту Томасу Книпперу, чтобы шведские послы, которых ждали тогда в Москве, приезжали до Сырной недели, потому что с Сырной недели государь отправится в Воронеж[961]961
  Арх. Мин. ин. дел. Шведские дела 1699 г., № 2, л. 16; ср.: Устрялов. История… Т. III. С. 524. Указ скреплен Е. Украинцевым, очевидно в этот день докладывавшим царю по этому делу.


[Закрыть]. Прибытие шведских послов было возвещено еще в декабре 1698 г. В праздновании дня Крещения старина смешивалась с нововведениями. В официальную запись Дворцовых разрядов занесено, что «генваря в 5 день в четверток в навечерие праздника Богоявления Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа вечернее пение и действо освящения воды и многолетие в соборной церкви Успения Пресвятые Богородицы совершал преосвященный Тихон, митрополит сарский и подонский, со освященным собором». Петр слушал «пения царских часов» в этот день в Преображенском на Генеральном дворе, где Украинцев докладывал ему во время церковной службы проект ответной грамоты шведскому королю, выражавшему намерение прислать в Москву послов для подтверждения Кардисского договора. На проекте текста грамоты находим помету: «207 г. генваря в 5 день великий государь, слушав сей обрасцовой грамоты, указал, написав в лист, послать к свейскому королю через почту; а изволил слушать в Преображенском на генеральном дворе во время пения часов царских в навечерии святых богоявлений»[962]962
  Арх. Мин. ин. дел Шведские дела 1699 г., № 2, л. 35–36.


[Закрыть].

«Генваря в 6 день в пяток на праздник Богоявления Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа в соборной церкви Успения Пресвятые Богородицы служил Божественную литоргию и из соборной церкви на освящение воды на Москве реке на Иордани был преосвященный Тихон митрополит. А по указу великого государя… за честными кресты и за святыми иконы на Иордани в ходу были: касимовской царевичь Иван Васильевич, боярин князь Михайло Никитичь Львов, окольничий Семен Федоровичь Толочанов, думной дьяк Митрофан Тугаринов»[963]963
  Дворцовые разряды. Т. IV. С. 1090–1091.


[Закрыть]. Запись Дворцовых разрядов нововведений не заметила; она описывает обряд совершенно по-старому. Но от современника и, может быть, очевидца Желябужского эти новшества уже не ускользнули. «На Богоявленьев день, – читаем в его записках, – ходили со образы на Иордань; а был в ходу Крутицкой митрополит, а святейший патриарх не был, для того, что был болен. А солдаты шли на Иордань строем с начальными людьми Преображенского полку. И в том полку в первой роте в строю изволил иттить сам великий государь с протазаном (Выделено мною. – М. Б.). Также шли семеновские солдаты и бутырские и стояли все на Иордани. На преображенских солдатах были зеленые кафтаны, а на семеновских лазоревые, а на бутырских красные. А были они с пушками и палили из пушек трижды, также и из мелкого ружья. А на Иордань генерал Автомон Михайлович Головин перед пехотою ехал в санях с дышлом. И на тот Богоявленьев день был дождь, и капели великие, и лужи»[964]964
  Желябужский. Записки. С. 129–130.


[Закрыть].

Наиболее подробное и яркое описание церемонии дается в дневнике Корба. «Праздник трех царей, или, вернее, Богоявление Господне, ознаменован был благословением реки Неглинной (?). Желая посмотреть на это выдающееся торжество в году, господин цесарский посол отправился в посольскую канцелярию, окна которой выходили на текущую мимо реку. Процессия двигалась к реке, скованной зимним холодом, в следующем порядке. Открывал шествие полк генерала де Гордон, вел который полковник, начальник стражи Менезиус, а полковник Гордон занимал подобающее ему место в полку; ярко-красный цвет новых кафтанов усиливал блеск шествия. Гордонов полк сменил другой, называемый Преображенским и обращавший на себя внимание новой зеленой одеждой. Место капитана занимал царь, внушавший высоким ростом почтение к своему величеству. Затем следовал третий полк, который именуют Семеновским; барабанщиками в нем карлики, но они сообщали полку столько же красоты, сколько природа убавила у них от обычного человеческого роста; кафтаны солдат были голубого цвета. Во всяком полку было два хора музыкантов; всех же музыкантов в полку восемнадцать. За Преображенским полком следовало восемь, а за остальными шесть воинских орудий. Офицеры в полках почти все иноземцы или по рождению, или по происхождению (sic). На твердом льду реки была построена ограда (theatrum). Гордонов полк занял место вверху поперек реки, а Семеновский внизу. Преображенский же полк стал вдоль реки против воздвигнутой ограды, у каждого полка расставлены были его пушки. В эту неделю полк генерала Лефорта нес службу на караулах, поэтому две роты его сопровождали духовенство, а две другие с белыми палками прокладывали дорогу и удерживали напор стекавшегося народа. Впереди самих попов очень близко к ним шли двенадцать земских (слуги царской кухни)[965]965
  Посадские люди по наряду из Земского приказа, ведавшего полицию чистоты.


[Закрыть] с метлами, чтобы очищать улицы. Пятьсот духовных особ, иподьяконы, дьяконы, священники, архимандриты (abbates), епископы и архиепископы, облаченные в одеяния, подобающие их сану и должности и богато украшенные золотом, серебром, жемчугом и драгоценными камнями, придавали религиозной церемонии более величественный вид. Перед замечательным золотым крестом двенадцать клириков несли фонарь, в котором горели три свечи. Московиты считают нечестивым и непристойным выносить в народ крест без огня. Невероятное количество людей толпилось со всех сторон, улицы были полны, крыши были заняты людьми; зрители стояли и на городских стенах, тесно прижавшись друг к другу. Как только духовенство наполнило обширное пространство ограды, началась священная церемония, зажжено было множество восковых свечей, и прежде всего воспоследовало призывание благодати Божией. После достодолжного призыва милости Божией митрополит стал ходить с каждением кругом всей ограды, посредине которой лед проломан был пешнем в виде колодца, так что обнаружилась вода. После троекратного каждения ее митрополит освящал ее троекратным погружением горящей свечи и обычным благословением. Против ограды воздвигнут был столб выше стен. На этом столбу стояло с государственным стягом то лицо, которого счел достойным этого почета царский выбор. Быть назначенным для этой должности есть знак особой царской милости, ясным доказательством чего служит то, что такое лицо получает новую одежду с головы до пят и, кроме того, несколько золотых по царскому усмотрению.

Стяг этот белый, на нем сияет вышитый золотом двуглавый орел; развернуть стяг нельзя раньше, чем духовенство войдет за решетку ограды. Тогда знаменосцу надо наблюдать за религиозными обрядами, каждением и благословением, так как каждую часть церемонии он отмечает наклонением стяга. Знаменосцы остальных полков тщательно следят за ним, чтобы соответствовать наклонением их стягов. По окончании благословения воды знаменосцы со всех сторон приближаются к ограде и окружают ее, чтобы стяги получили достодолжное окропление благословенной водой. Затем патриарх или в отсутствие его митрополит, выходя из ограды, т. е. из священного места, обыкновенно кропит его царское величество и всех солдат. Для конечного завершения праздничного торжества по распоряжению царя производили залп из орудий всех полков.

За ним следовали троекратные радостные выстрелы из ружей. Пред началом этой церемонии на шести белых царских лошадях привозили покрытый красным сукном сосуд, напоминавший своей фигурой саркофаг. В этом сосуде надлежало затем отвезти благословенную воду во дворец его царского величества. Точно так же клирики отнесли некий сосуд для патриарха и очень много других для бояр и вельмож московских»[966]966
  Корб. Дневник. С. 111–113. Обряд водоосвящения изображен на приложенной к тексту гравюре.


[Закрыть].

Под 10 января Корб записывает о совершенно неожиданном аресте иноземца доктора Григория Мартыновича Карбонари, произведенном по личному приказу царя. Карбонари в этот день обедал еще с несколькими гостями у цесарского посла. Вдруг без доклада ворвался в обеденную залу какой-то аптекарь, который, никому не поклонившись, указал на врача, надменным кивком позвал его к себе и объявил ему приказание царя навестить какого-то больного монаха. Посол, возмущенный наглым поведением аптекаря и не допуская мысли, чтобы такому безумному человеку поручено было объявление царского повеления, приказал вывести его вон. И доктору Карбонари правдивость поручения показалась сомнительной, так как он только что вернулся от того самого больного, к которому его посылал царь; однако он вторично посетил больного. Между тем аптекарь, как пишет Корб, «самым скорым бегом, какой обыкновенно бывает у лиц разъяренных, поспешил к царю и сильно жаловался ему о презрении к царскому приказу, о причиненной ему обиде и непростительном ослушании врача. Жалобе его помогли те, кто состоял с ним в свойстве по жене или был его товарищем по вере. Своими обвинениями они успели возбудить негодование царя против ни в чем не повинного врача и пытались сделать это негодование более опасным, устроив другую бесчестную хитрость. Именно, когда врач, посетив вторично больного, просил допустить его к царю для доказательства своего повиновения, прапорщик (vexillifer), который тогда стоял на карауле, нарочно в течение двух часов отказывался впустить его, чтобы самое промедление, в котором нельзя было тогда оправдать врача, внушило доверие к вполне несправедливым на него жалобам. Поэтому, когда, наконец, врач был допущен к царю, тот не выслушал его, а велел возможно скорее взять его как явно виновного под стражу или арест». Хлопотать за него взялся боярин Ф.А. Головин, стоявший во главе медицинского ведомства, когда ему было доложено об аресте. Карбонари был освобожден 15 января[967]967
  Там же. С. 114–115.


[Закрыть].

Под вечер 10 января Петр присутствовал на похоронах иноземца капитана Шмита, убитого в ссоре некиим шотландцем-фокусником, всадившим ему кинжал в бок. Фокусник скрывался некоторое время у польского посла, но затем был выдан[968]968
  Корб. Дневник. С. 109–110, 115.


[Закрыть].

12 января на Постельном крыльце по старому московскому обычаю был сказан указ московскому дворянству о сборе на службу весной 1699 г. Местом сбора назначался город Ахтырка, куда московское дворянство должно было съезжаться на сроки 20, 25 и 30 будущего марта. «Сказку сказывал разрядный дьяк Иван Кобяков, а у сказки стоял боярин Тихон Никитичь Стрешнев»[969]969
  Желябужский. Записки. С. 131.


[Закрыть]. Известие об этих военных сборах передает и Корб под тем же 12 января. «До сих пор, – пишет он, – нет никаких помышлений о мире, и все распоряжения направлены к войне, хотя подданные, угнетенные постоянными налогами, в тайном негодовании смотрят на невыгоды войны и стонут ежедневно, вздыхая о спокойствии пламенно желаемого мира. А чтобы всем было известно о непременном решении воевать, по желанию царя старейшие лица в царстве (senatores regni)[970]970
  Думные бояре.


[Закрыть] объявили, чтобы все князья вплоть до самого низшего стольника (то есть все родовые вельможи [principes] до последнего дворянина) были готовы к скорому походу с соответствующим их средствам количеством слуг. Так легко можно созвать в Московии многочисленные войска!»[971]971
  Корб. Дневник. С. 115.


[Закрыть] Этот сбор оказался впоследствии ненужным, так как 14 января в Карловице было заключено перемирие с Турцией.

14 января хоронили полковника Богдана Пристава, человека близкого к Лефорту, участника Великого посольства, исполнявшего при посольстве обязанности второго секретаря. «Совершено было погребение полковника… Пристава, – записывает Корб, – который недавно… исполнял должность гофмейстера при Великом московском посольстве. На похоронах и обычном после погребальной церемонии обеде, устроенном генеральшей Менезиус, соблаговолил присутствовать царь. Когда он отведал обносимого кругом вина и нашел, что оно чересчур кисло, то вo всеуслышание сказал, что оно вполне подходит к поминальному обеду»[972]972
  Там же. С. 117.


[Закрыть].

XXX. Приезд в Москву бранденбургского посланника фон Принцена

В этот же день, 14 января, происходил торжественный въезд в Москву бранденбургского посланника. Чтобы поддержать и упрочить завязавшиеся в Кенигсберге дружеские отношения, курфюрст Фридрих III решил отправить к Петру особое посольство и посланником назначил лицо, наиболее приятное Петру, – Маркварда Людвига фон Принцена, молодого 24-летнего человека, который, как припомним, состоял в качестве пристава при Великом посольстве во время пребывания последнего в Кенигсберге в 1697 г. и в высшей степени понравился царю. Эти симпатии, как увидим ниже, оказали свое влияние на успех посольства. Уже в феврале 1698 г. фон Принцен жил в Курляндии, ожидая возвращения царя в Москву. В конце октября этого года в Москве была получена отписка псковского воеводы ближнего кравчего К.А. Нарышкина с уведомлением, что посланник находится в Митаве и намерен ехать во Псков. Из Москвы была послана Нарышкину обычная в таких случаях грамота с приказанием, когда посланник приедет во Псков, досмотреть его проезжий лист, каким чином он там написан, послом или посланником, и соответственно с этим принять его во Пскове, дать ему корм, подводы, пристава и провожатых, справясь с тем, как поступали в предыдущих подобных же случаях. Принцен долго медлил; только 17 декабря приехал на русский рубеж и 19-го был во Пскове. При нем оказалась свита в 52 человека. Нарышкин предложил ему кормы в натуре применительно к прежним случаям приема бранденбургских посланников, но Принцен отказался и запросил вместо натуральных кормов 200 рублей кормовых денег, заявляя, что, если ему этих денег дано не будет, он доедет до Москвы на свои средства, чем поставил Нарышкина в большое затруднение. «И я, холоп твой, – доносил последний в Москву, – сверх того прежнего примеру по такому его большому запросу вместо корму и питья, такого большого числа денег двусот рублев без твоего, великого государя, указу дать не смею и для того, что он в курфистрове листу написан чрезвычайным посланником, а не послом»[973]973
  Арх. Мин. ин. дел. Бранденбургские дела 1698 г., № 4, л. 1—25.


[Закрыть].

Принцен и поехал на свои средства, которые возмещены ему были потом в Москве, куда он добрался без малого через месяц и, встреченный на подхожем стане за Тверскими воротами подполковником Дмитрием Лежневым, который был назначен к нему приставом, имел торжественный въезд в столицу 14 января около трех часов пополудни. Церемония эта, при которой, вероятно, Петр присутствовал где-либо в качестве зрителя, подробно описана Кор-бом. В предшествии роты конных солдат, чинов свиты, «гордо сидевших на царских лошадях, блиставших позолоченной сбруей и чепраками», посланник ехал с приставом в позолоченных царских санях, запряженных парой белых лошадей в окружении двенадцати царских слуг в красных кафтанах и своих скороходов в голубом платье. Для житья ему были отведены в Большом посольском дворе в Китай-городе те комнаты, из которых незадолго перед тем выехал польский посол[974]974
  Арх. Мин. ин. дел. Бранденбургские дела 1698 г., № 4, л. 140, л. 76 (девять палат, десятая – поварня).


[Закрыть]. Едва посольство там поместилось, как уже возникло затруднение. Хотя эти покои к приезду бранденбургского посланника велено было убрать и приготовить, однако фон Принцен нашел в них после польского посла такую обстановку, что, по его словам, от нее и сам он, и люди его сделались больны. «Причиной этого, – пишет он в своем донесении курфюрсту от 17/ 27 января, – был дым и чад, который в сводчатых комнатах был необыкновенно густ и едок». Немедленно же, одновременно с уведомлением о своем приезде в Москву, фон Принцен пожаловался на эти неудобства Лефорту. Но Лефорт, так как он вместе с царем был в тот день 16 января на праздновании дня рождения у m-me Монс, мог доложить царю о жалобе посланника только 17 января. Он ответил посланнику, что царю будет очень неприятно, что посольство недовольно обстановкой, и, без сомнения, будут отданы новые распоряжения и посольство помещено будет где-либо в другом месте. Он, Лефорт, хочет об этом обстоятельно поговорить с царем на свадьбе, которая будет после обеда справляться у одного иноземного купца, где его величество думал быть[975]975
  Dukmeyer. Korb’s Diarium, I, 323: «Unterthдnigste Relation von der Einholung in Moskau und von demjenigen was bis an 17/27 Januar passieret».


[Закрыть].

Действительно, как свидетельствует Корб, 16 января Петр был на рождении у Анны Монс, a 17-го был на упомянутой свадьбе: «Купец Канненгиссер выдавал замуж дочь; на торжественной и пышной свадьбе царь исполнял обязанности того лица, которое услуживало всем гостям. Генерал Лефорт нес должность маршала, а г. Адам Вейд и полковник Балк – обязанности дружек». Неизвестно, исполнил ли Лефорт свое обещание доложить царю о недовольстве Принцена, но последний был оставлен на том же Большом посольском дворе.

20 января Принцену дана была высочайшая приемная аудиенция. Она происходила во дворе Лефорта в Иноземской слободе. Посланник выехал с Посольского двора в такой же процессии и в тех же золоченых санях, как и при въезде в Москву. В Посольском приказе, так же как и при приеме Гвариента, был составлен все еще на старый образец церемониал аудиенции, экземпляр которого, написанный мелким почерком на небольшой очень узенькой полоске бумаги, очевидно, для того чтобы держать ее незаметно в руке во время церемонии, сохранился в деле о приеме фон Принцена в Москве[976]976
  Арх. Мин. ин. дел. Бранденбургские дела 1698 г., № 4, л. 78.


[Закрыть]. «Явить» посланника, когда он войдет в палату, где великий государь изволит быть, должен был думный дьяк Е.И. Украинцев, для которого эта записочка, по-видимому, и была написана. «Являя, – т. е. представляя посланника, – думному дьяку говорить: «Вам, пресветлейшему и державнейшему великому государю, вашему царскому величеству, Фредерика, курфирстра бранденбургского чрезвычайной его посланник Людовик фон Принцен челом ударил». И посланник великому государю правит курфистров поклон и поздравление. А после поклона подаст лист. И великий государь укажет у него лист принять думному дьяку поблизку от себя. Да изволит великий государь спросить про курфистрово здоровье сидя: «Фредерикус, курфирстр бранденбургский, по здорову ль?» И посланник скажет про курфистров здоровье и речь, о чем с ним наказано, говорит. После того пожалует великий государь, велит посланника и дворян к своей государевой руке». Далее следует вопрос великого государя через думного дьяка о здоровье самого посланника и речь к посланнику думного дьяка о том, что «ты, посланник, подал великому государю от курфирста лист, великий государь тот лист у тебя принять повелел и о тех делах, о которых в листу написано, великий государь указал тебя выслушать и ответ дать иным временем». В заключение великий государь велит сказать посланнику «свое великого государя жалованье: в стола место ествы и питье», т. е. вместо приглашения посланника к парадному обеду велит отправить к нему угощение на Посольский дозор. На листке с этим церемониалом читаем помету: «207-го генваря в 20 день было по сему на дворе генерала адмирала Франца Яковлевича Лефорта»[977]977
  Там же.


[Закрыть]. Однако эта отметка «было по сему» сделана дьяком, вероятно, только в надежде на установление такого прецедента для будущего времени. Сам фон Принцен в донесении курфюрсту изображает аудиенцию не совсем в таком виде. Царь, оказывается, не сидел, а все время стоял с непокрытой головой, был одет в темный кафтан с двумя рядами пуговиц. «Как только церемония кончилась, его царское величество быстрыми шагами (in vollen springen), подошел ко мне и сказал: «Ну, теперь комплименты кончились, давайте жить, как в Кенигсберге!»[978]978
  Dukmеуеr. Korb’s Diarium, I, 323–324.


[Закрыть] Фон Принцен старался изобразить свою аудиенцию в более благоприятном виде для своего правительства.

Царь при каждом случае старался выказать свое внимание к фон Принцену. «За столом, – продолжает Принцен (и добавим: не предусмотренным церемониалом), – после того как все выпили за здоровье сначала курфюрста, а затем царя, царское величество поднял бокал за здоровье всех добрых и верных сердец, приговаривая: это наилучший тост, мое сердце верно, и я знаю, что вы верны вашему курфюрсту. Я должен был провести там почти четыре часа. Его величество рассказывал о последнем раскрытом возмущении и как он наказывал злодеев, а также много о своем кораблестроении. Было уже около 8 часов, когда его величество простился со мной: он бы и дольше остался, но вечером празднует свадьбу крещеный турок, которого он крестил, и поэтому oн должен уйти»[979]979
  Там же, 324.


[Закрыть].

Расположение Петра к Принцену сказалось, между прочим, и в посылке того угощения, тех «еств и питий», которые были назначены ему «в стола место», состоявшейся 22 января. Царь приказал отправить к нему 50 «еств добрых» с соответствующим количеством питий. В Посольском приказе это распоряжение было записано с оговоркой о том, что такая посылка не составляет прецедента для будущего времени, что она делается по особой милости и ввиду значения Принцена при курфюрсте и его особых заслуг перед государем. «А впредь сия посылка иным бранденбургским посланником не в образец и на пример не выписывать, потому что сей посланник у курфистра ближний человек и был у его государевых великих и полномочных послов, как они были у курфистра, в приставах». Как бытовую черту того времени стоит привести, к сожалению, не целиком сохранившуюся роспись питей и блюд, отправленных посланнику из разных «дворцов», составлявших отделения приказа Большого дворца и ведавших разные статьи царского хозяйства. Было послано: «с Сытного дворца: 40 чарок водки из романеи, 4 кружки романеи, 4 кружки ренского. Медов: 2 ведра вишневого, 2 ведра смородинного, 2 ведра обарного, 2 ведра паточного, 2 ведра цеженого, 2 ведра пива ячного. С Хлебенного дворца: хлебец, калач. «Изрощатых еств» – с украшениями: 2 курника с древками, 2 пирога марцыфана, пирог францужской (торт?). «Гладких еств»: блюдо пирогов кислых, блюдо пышек, блюдо пирогов пряженых; блюдо карасей больших (из теста), блюдо сырников, блюдо жаворонков (из теста), блюдо блинов тонких, курник колобовой, курник пресной, блюдо пирогов подовых колобовых, коровай яцкой, коровай ставленый, блюдо пирогов печерских, всего 20 еств. С Кормового дворца: гусь под черным зваром, косяк буженины, утя под лимоны, окорок свинины, куря под лимоны, куря под огорцы, тетерев под сливы, 2 ряби под лимоны, тетерев жаркой, 2 ряби жаркие, гусь жаркой, утя жаркое, порося жаркое, порося росолное, 2 куров жарких, кострец говядины, гусь во штях, утя, штуки в капусте, штуки с лимоном»[980]980
  Арх. Мин. ин. дел. Бранденбургские дела 1698 г., № 4, л. 88–90.


[Закрыть]. Мед и пиво, по сообщению самого Принцена, принесены были в серебряных ведрах, кушанья на 50 больших серебряных блюдах. Посланники других королей получают обыкновенно по 25 блюд, с гордостью замечает Принцен, – это свидетельствует об удвоенной милости. Иностранные дипломаты при московском дворе зорко и ревниво следили за числом блюд, посылавшихся каждому из них «в стола место», и в дневнике Корба читаем по этому поводу отметку: «бранденбургцу был пожалован царский стол; при этом ему оказано было больше почета, чем польскому и датскому послам. На столе выставлены были пятьдесят кушаний и двадцать четыре фляги с напитками. Этим дано было понять остальным, насколько ниже стоят они в царской милости»[981]981
  Корб. Дневник. С. 119.


[Закрыть].

27 января Принцен был принят главой дипломатического ведомства боярином Л.К. Нарышкиным и на этом приеме изложил цели своего посольства. Курфюрст, чувствуя чрезвычайное почтение к высокой и «несравнительной» особе царя (ungemeine personelle estime und consideration vor Zarischen Majestдt hohen und ohnvergleichlichen Persohne), укрепленное при недавнем «бесценном знакомстве» в Кенигсберге, отправил его, посланника, поздравить царя с возвращением из столь продолжительного и далекого путешествия, выразить удовольствие, что царю во время путешествия ничего дурного, чего можно было бы опасаться, не приключилось, пожелать побед над врагами креста Христова и всякого благополучия и уверить, что и курфюрст непрестанно будет стараться поддерживать недавно обновленную дружбу. Реальных же целей посольства было две. Во-первых, курфюрст просил поддержки в эльбингском деле, которое заключалось в следующем. Больше сорока лет тому назад Речь Посполитая в трудные минуты заняла у отца Фридриха III, великого курфюрста, 400 000 ефимков и в уплату этого долга заложила ему пограничный город Эльбинг. Не получая уплаты долга, Фридрих III занял Эльбинг своими войсками, что, конечно, вызывало столкновения с Польшей. Он и обращался теперь к царю с просьбой, чтобы царь, как общий друг польского короля и бранденбургского курфюрста, воздействуя на Польшу, предотвратил всякое столкновение. В случае же, если бы между Польшей и Бранденбургом произошла война, чтобы царь в силу союзного договора между Московским государством и великим курфюрстом, заключенного в 1646 г., а теперь подкрепленного кенигсбергским свиданием, оказал курфюрсту всякую помощь, причем курфюрст обязывался очистить Эльбинг, как скоро польский долг будет ему уплачен. Другой целью посольства было улажение вопроса о церемониях при взаимных сношениях между Бранденбургрм и Москвой. Эту цель следует также считать реальной, если вспомнить, какое значение придавал внешней обстановке, титулам, обрядам и всякого рода церемониям Фридрих III, мечтавший о королевской короне, для которого достижение этой короны было главнейшим делом его царствования. Вопрос о церемониях занимал курфюрста во время пребывания великих послов в Кенигсберге, и бранденбургские министры вступили по этому предмету в разговор с великими послами; но тогда вопрос этот не был разрешен, и послы взяли его «на доношение» государю (ad referendum), обещая уладить его в Москве. Уладить этот вопрос и поручалось теперь Принцену.

Суть тех предложений, с которыми он выступил, заключалась в том, чтобы послам и посланникам курфюрста в Московском государстве воздавались почести, как королевским послам и посланникам, причем он ссылался на цесарский, шведский, датский и польский дворы, при которых бранденбургские дипломатические представители пользуются такими почестями. В частности и в подробностях это касалось встречи послов на границе и при приезде в Москву, числа экипажей, лошадей и возов, титулов курфюрста при принятии «верющей» грамоты, именования курфюрста «братом», как его именуют уже короли французский, английский, испанский, португальский и шведский, вставания государя и снимания им шапки при вопросе о здоровье курфюрста. Эти заявления Принцена, сделанные им на приеме у Нарышкина словесно, были конспективно записаны в Посольском приказе в виде семи коротких статей; а затем, уже после приема, Принцен в тот же день прислал в приказ обширное письмо, в котором эти заявления и пожелания были изложены в подробном и развитом виде в шести статьях. Письмо это по переводе его на русский язык обстоятельно рассматривалось в приказе, где в феврале составлен был на него от имени всего присутствия приказа, т. е. думного дьяка Е.И. Украинцем и дьяков Василия Постникова, Бориса Михайлова, Ивана Волкова и Кузьмы Нефимонова, проект ответа, столь же обширный и широковещательный, как и предложения Принцена. Проект этот был затем отправлен в Воронеж к находившемуся там Петру, который, выслушав его, внес в него значительные дополнения. Эти поправки царя, записанные, очевидно, докладывавшим проект дьяком, показывают, с одной стороны, как внимательно отнесся царь к этому дипломатическому документу, а с другой – свидетельствуют лишний раз о внимательном отношении к курфюрсту и к его посланнику и о желании разрешить балтийский вопрос. Те ответы на статьи письма Принцена, которые были составлены в приказе, отличались сдержанностью и осторожностью, по большей части были облечены лишь в общие выражения, в довольно туманные и расплывчатые формы. Они не удовлетворили Петра, и он в своих резолюциях предписывает дать конкретные и точные ответы с подлинными указаниями, какие именно почести будут оказываться послам курфюрста. В этих резолюциях виден ум, не терпящий общих фраз, везде требующий конкретных фактов, точных и реальных указаний, цифровых данных. Так, в приказном проекте ответа на вторую статью предложения Принцена – первая статья состояла только из поздравлений с возвращением из путешествия и добрых пожеланий – говорилось, что ему, посланнику, все подобающие почести оказаны против прежнего без умаления и впредь «чинено будет по прежнему милостиво и с подобающею честию», а какие церемонии оказываются представителям курфюрста при цесарском и при королевском дворах, о том государю неизвестно. «И на сию статью, – гласит резолюция, – указал великий государь по прошению его о приеме и о встрече, и о всех церемониях написать имянно, как прежде сего посланником бранденбурским чинено и что так же без умаления и впредь учинено будет. А если-де они впредь подлинное свидетельство письменное положат, как их принимают при цесарском дворе, то и здесь царское величество против того ж учинить во всем изволит». Соответственно этой резолюции ответ на вторую статью в окончательной редакции был значительно дополнен. После утверждения, что все почести, как предыдущему бранденбургскому посланнику Ягану Рейеру Чаплицу в 1689 г., так и ему, Принцену, были оказаны без всякого умаления, здесь говорится, что впредь почести будут следующие: по приезде на границу посланник будет встречен с подобающей честью, ему дан будет до Москвы дорожный пристав да десять человек провожатых служилых людей. От границы до Москвы ему будет дано пятьдесят подвод. Под Москвою его встретит иной пристав и с ним сто человек конных ратных людей. К месту встречи под него зимой будут присланы сани о двух лошадях, летом верховая лошадь с нарядом, под его дворян лошади. В Москве ему будет отведен пристойный двор. На приемную и на прощальную аудиенции посланник будет везен летом в карете, а зимой в санях о шести лошадях в сопровождении пятидесяти конных. Те же почести посланнику будут оказаны при отвозе его до рубежа. Весь этот перечень с обозначением провожатых и лошадей в числах был внесен по требованию Петра.