Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

XXXVI. Сношения посольства с югославянами. Переговоры о церемониале посольской аудиенции

Пребывание Великого русского посольства и самого русского царя в Вене не могло не привлечь к себе внимания югославянских элементов, начинавших с надеждой обращать взоры на православную Россию, могущество которой проявилось теперь в азовской победе над турками. 9 июля посетил богослужение в посольской церкви, на котором присутствовали и послы, проживавший тогда в Вене сербский патриарх Арсений Черноевич, горячий патриот и печальник о судьбах своего народа. Еще во время крымских походов В.В. Голицына в 1688 г. он писал в Москву, побуждая московское правительство выступать против турок. Воспользовавшись удачным ходом войны цесарских войск с турками, после того как цесарцами взят был Белград, Арсений вошел в сношения с Веной и завязал переговоры о разрешении сербам переселиться в местности, недавно завоеванные Австрией у турок. Это переселение и было осуществлено в 1690–1691 гг., когда до 40 000 сербских семейств, снявшись с родных мест, двинулись во главе с самим Арсением к северу от Дуная и здесь на свободных, никем не занятых землях основали поселения, поставлявшие австрийской армии отряды отважного войска. Австрийское правительство в переговорах с Черноевичем обещало переселенцам полную свободу вероисповедания, свободу от податей, право избрания себе воеводы и патриарха и вообще право самоуправления по собственным законам и обычаям под условием защиты границ государства от турок и поставки ежегодно военного контингента. Патриарший престол был учрежден в городе Крушедоле, и Арсений, поселившись в австрийских пределах, продолжал оставаться сербским патриархом. В воеводы был избран сербами деспот Юрий Бранкович. Но цесарское правительство нарушило данные обещания. Чтобы воспрепятствовать возникновению у сербов-переселенцев слишком самостоятельной организации, Бранкович под каким-то предлогом был арестован и подвергнут заключению в Вене.

Свобода вероисповедания также не соблюдалась: православным приходилось испытывать притеснения от католиков; их принуждали вступать в унию. При посещении русского посольства Арсений подал послам челобитную, в которой, вкратце рассказав о переселении сербов, жаловался, что вопреки данным сербам от цесарского величества привилегиям, на них налагают многие лишние дани, а иезуиты принуждают их к унии. Патриарх просит царя ходатайствовать за сербский народ перед цесарем, чтобы ему не было насилия в вере и никаких бы лишних поборов с него, кроме поставки военных контингентов, не брали[500]500
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1374–1375.


[Закрыть]. Вместе с этой челобитной он представил также и другую: о разрешении свободно приезжать в Москву за сбором милостыни, ссылаясь на то, что такие жалованные грамоты от предков великого государя были у сербских патриархов, но во время войны отняты у них турками[501]501
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1698 г., № 47, л. 1–2. На челобитной отметка: «Великим и полномочным послом подано в церкви июля в 9 день в Вене».


[Закрыть]. С подобной же челобитной обратился к послам сопровождавший патриарха и подчиненный ему епископ Ковинский Ефрем, просивший о разрешении приезжать в Москву за сбором милостыни на сооружение церкви Успения Богоматери в Ковинском монастыре, разоренной униатами[502]502
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1698 г., № 47.


[Закрыть]. Надо полагать, что теми же духовными лицами передана была в тот же день челобитная и от деспота Бранковича, томившегося в заключении в Вене, с просьбой к царю исходатайствовать ему свободу и разрешение жить со своим народом[503]503
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1375.


[Закрыть]. Послы, приняв челобитные, обещали о затронутых в них предметах иметь разговор с цесарскими министрами после официальной аудиенции во время переговоров, а покамест челобитчики получили государево жалованье – «милостыню»: патриарх 11 пар, епископ Ковинский 5 пар, деспот Юрий Бранкович пару соболей[504]504
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 60 об. – 61, 64.


[Закрыть]. Возобновил свое ходатайство перед посольством обращавшийся к послам еще при проезде их через Прагу состоящий при патриархе некий студент серб Иоанн Алексеевич, слушавший курс философии и искусный в латинском и словенском языках, о приеме его на русскую службу в переводчики. Такую же челобитную о приеме в переводчики подал несколько позже другой студент, Иван Зекан, родом серб, учившийся по-славянски и по-латыни и слушавший курсы философии в академиях в Праге, Регенсбурге и Вене. По испытании, сделанном ему переводчиком Вульфом, он был принят на службу[505]505
  Там же. Дела австрийские 1698 г., № 47, л. 9; Пам. дипл. сношений, VIII, 1399.


[Закрыть]. С напыщенным витиеватым прошением обращался к послам некий доктор философии Илья Поповский, племянник киевского митрополита. «Той, которой из корене православия рожден, – писал он о себе в челобитной, – и пределы отечествия прешед, чтоб научился мерити и расширяти величество российского имени совершенный в винограде Христове делатель, приидох в дальные страны не яко блудный сын, но любовию и ревностию святого богословского учения веден и в преславной академии Пражеской блаженный счастливый уж, слава Богу, и благополучный наложил есмь конец богословскому учению». Суть его ходатайства заключалась в том, что он, окончив Пражский университет и получив там степень доктора философии, желал еще приобрести степень доктора богословия и обращался «к жертвеннику вельможности и щедрот великого имени ясносветлых милостей послов», прося их «помощной десницы» и обещая «мзду труда своего, т. е. наивысший докторства богословского венец», положить у ног послов. «Совершенному богослову», как он обозначает себя в подписи под челобитной, т. е. окончившему курс богословия, выдано было «для его скудости» 5 золотых[506]506
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 95. Там же, л. 94: «Июля в 8 д. дано великого государя жалованья Афонские горы Пантелеймонова монастыря священнику Парфению, которой объявил о себе монастырской проезжей лист, что послан он для сбору милостыни, 10 золотых».


[Закрыть].

Сношения Петра с югославянами не укрылись от наблюдавших за ним взоров и возбуждали подозрительность. Епископ Солзонский, испанский посланник в Вене, подозревавший царя в желании заключить сепаратный мир с турками, обращал внимание Леопольда и его министров на какие-то таинственные переговоры царя с неким доверенным валашского князя, явившимся будто бы в Вену в костюме нищего. «Я имею серьезные и очень основательные причины, – писал этот епископ в Рим, – подозревать, что царь желает заключить сепаратный мир с турками и что переговоры начаты уже здесь, в самой Вене, через одного доверенного князя Валахии, который прибыл сюда из Белграда в одежде нищего и несколько недель весьма секретно переговаривался с царем, с его послами и с его духовником, греческим епископом, и, как только уехал царь, так и он поспешно удалился. Я постоянно хорошо за ним следил и сообщил о нем императору и его министрам, и тем не менее не знаю, приложили ли они какое старание узнать цели, с которыми этот валах прибыл сюда в таком презренном платье, хотя я знаю, что он богат и пользуется большим доверием своего государя»[507]507
  Theiner. Monuments Historiques, 377, от 2 августа/23 июля; Шмурло. Сборник. № 639.


[Закрыть].

Об этом таинственном лице и о его переговорах с царем и посольством было известно также и венецианскому послу Рудзини, который в депеше дожу писал: «Подал затем повод к подозрениям, еще недостаточно проверенным, тайный прием при этом дворе (т. е. у московского государя) медика господаря валахского, очень любимого им. Его пребывание открылось только спустя много дней по его прибытии. Стало известно о путешествии его через Белград и о его пребывании в течение шести недель в Буде до приезда царя. Затем, приехав сюда, он очутился в доме послов, где, как известно, он часто беседует с ними и с царем. Пала тень, что тут могут быть семена каких-нибудь сношений с турками и какой-нибудь попытки сепаратного мира со стороны московитов». Как личность явившегося, так и переговоры его с московитами были окутаны таинственностью, и послы передавали только непроверенные, неопределенные и более или менее искаженные слухи, почему и возникали в этой передаче такие варианты, что в то время как Рудзини говорит об агенте валахского господаря, его любимом медике (medico), испанский посол сообщает, что этот агент пробрался в Вену под видом mendico, т. е. нищего (in abito di mendico); молва легко могла спутать эти похожие слова. Кинский, к которому Рудзини обратился за разъяснением своих подозрений, сказал, что он прилагает все старания раскрыть истину, но что, по его мнению, во всяком случае, причина миссии другая, а именно беспокойство валахского господаря по поводу скопления войск, собранных польским королем у границ его владений[508]508
  Шмурло. Сборник. № 623.


[Закрыть].

10 июля третий посол П.Б. Возницын, приготовляясь к торжественной аудиенции у цесаря, докладывал царю проекты новой редакции «верющей» и полномочной грамот к цесарю с некоторыми отменами против текста таких же грамот, отпущенных с послами из Москвы. Слушая доклад и давая резолюцию, Петр 10 июля в Вене действует как дающий указ государь. На представленных проектах Возницын сделал пометы: «206-го июля в 10 д. великий государь указал такову свою грамоту, написав в лист на пергамине (такову полномочную грамоту написав в лист), своим великим послом цесарскому величеству на посолстве подать, а прежнюю, какова послана с ними с Москвы из Посолского приказу, отставить для того, что та грамота по настоящему времени не годилась (написана с настоящим делом и времянем не сходна)»[509]509
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1401–1404; ср. 637–640 – отмены против прежней редакции несущественны.


[Закрыть].

В тот же день, 10 июля, к послам явился их пристав барон Кёнигсакер вести переговоры о церемониале аудиенции, проект которого был доставлен послам секретарем обер-гофмейстера князя Дитрихштейна Карлом Торпом еще 4 июля. Кёнигсакер и начал беседу с послами с вопроса: «И они, великие и полномочные послы, из того писма выразумели ль бытию того их приезду почитание?» Послы ответили, что они «на приезде», т. е. на аудиенции, были готовы, но при этом заявили свои желания: во-первых, обычное обязательное требование, внушавшееся наказом, чтобы во время аудиенции никаких других послов, посланников и гонцов у цесаря не было, а затем в восьми пунктах представили возражения против проекта церемониала. Послы просили, чтобы за ними прислана была одна карета, а не две, как предлагалось в церемониале, потому что, объяснили они, приличнее им всем ехать вместе с ним, чашником, и вместиться они могут без утеснения. При этом приведен был прецедент: прием посольства И.В. Бутурлина в 1679 г., когда посол с товарищами, также три человека, ехали в одной карете. Послы просили далее, чтобы священнику и дворянам позволено было выйти из карет, уже въехав во двор цесарского дворца, а не у ворот, как требовалось церемониалом; послы находили, что царским дворянам, среди которых есть «ближние и честные люди и иноземцы», вылезать из экипажей у ворот и идти по двору пешим непристойно, а священник при посольстве – «начальнейшие степени» (протоиерей) и притом «духовных людей везде почитают». Следующие пункты возражений касались: встречи послов надворным маршалком, который должен им говорить при этом речь не от себя, а от имени цесаря; прохождения послов через палаты дворца до аудиенц-зала в шапках, причем послы снимут с себя шапки, как только цесарского величества лицо увидят; представления их цесарю непременно канцлером или подканцлером; входа в аудиенц-залу всех дворян, составляющих посольскую свиту, и допущения их «к руке» цесаря всех, а не выбором; присылки для посольских дворян 25 карет; помещения поднесенных подарков на столе, а не на ступени трона; наконец, числа людей, которых цесарское правительство должно прислать для несения царских подарков. Во всем прочем они, послы, «полагаются на волю его цесарского величества». Приняв эти замечания послов, Кёнигсакер обещал доложить цесарю и вскоре явиться с ответом[510]510
  Пам. дипл. сношений, VIII. 1368–1372, 1375–1378.


[Закрыть].

Он действительно явился на следующий день, 11 июля, с ответом, который не доставил послам удовлетворения. Цесарь, выслушав представленный ему через министров доклад Кёнигсакера, согласился исполнить только одно из пожеланий, заявленных послами, именно о присылке для них, послов, одной кареты, а не двух. На все остальные требования ответил отказом. Кёнигсакер дал объяснения по пунктам. «Чтобы священнику и дворянам въехать в каретах на цесарский двор, того никогда не бывало, а езживали всегда на цесарский двор одни только посольские особы, и ныне тому перемены отнюдь не будет». Послов встретит на обыкновенном месте, посередине входной лестницы, надворный маршалок и скажет им приветствие от имени цесаря. По лестнице послы могут идти в шапках, но, входя в палаты, должны будут шапки снять и идти через палаты без шапок, «потому что в тех палатах будут стоять цесарского величества думные люди, графы и кавалеры без шляп». Никаких государей послы, а также курфюрсты и князья с покрытыми головами через те палаты к цесарю не ходят, и этот древний обычай изменен не будет. Вопрос о шапках вызвал горячий спор со стороны послов; они «говорили, чтобы его цесарское величество по любви к брату своему, великому государю… не указывал чинить им, послам, никакого принуждения в церемониях – присланы они, послы… по любви их, государской, братской для самых нужных и потребных для всего христианства дел». Послы указали на прецедент: прием боярина Б.П. Шереметева с товарищами, которые шли теми двумя палатами до аудиенц-залы в шапках; они, великие послы, «стен полатных почитать не будут, а снимут шапки тогда, когда его цесарское величество увидят; как его величеству достойную честь отдать, они знают». У царя в Москве и ни у каких государей послам «такого поведения не чинится». Кёнигсакер резко возражал, что цесарю «иных государей обыкновения не в пример, потому что он один император на свете». Б.П. Шереметев с товарищами должны были соблюдать древнее обыкновение и идти через палаты без шапок, но шли, надев на себя шапки «сильно», чем причинили цесарскому величеству «озлобление», цесарь имел намерение жаловаться на них царю и умолчал только «для братской дружбы». И теперь цесарь просит послов озлобления ему не чинить и древнего обычая не нарушать. Он, Кёнигсакер, донесет об этом еще раз, однако соизволения цесарского в том не чает. Послы просили в своих статьях, чтобы их «являл и явочную речь говорил», т. е. представлял их цесарю, канцлер или вице-канцлер; на этот пункт им было сказано, что «такого обыкновения никаким послам не бывало». Порядок встречи им будет такой. Во второй из палат, через которые они будут проходить, перед аудиенц-залой встретит их обер-камергер и, сказав им приветствие, «привитав» их, пойдет доложить о них цесарю, тогда цесарь выйдет в советную палату (аудиенц-залу); двери той палаты отворят, и послы, войдя и сделав три поклона, начнут «править посольство». Послы возражали: «дивно им, послам, что к им такое является изволение мимо прежних обычаев, чего ни у которых окрестных государей не ведется», чтобы послов, приехавших на посольство, задерживать у палатных дверей и являть заочно. Следовала опять ссылка на прецедент Б.П. Шереметева, которому задержания у дверей нималого не было, и, когда он вошел в советную палату, цесарь был уже там, о чем свидетельствует «Статейный список» его посольства. Послы просили, чтобы цесарь задерживать их у палатных дверей не велел и чтобы представил их камергер или кто угодно и в своей речи говорил хотя бы и средние титла обоих государей, только «чтоб их посольству перед прежними умаления не было».

Кёнигсакер утверждал, что такого обыкновения при встрече послов не бывало и, очевидно, Шереметев с товарищами донесли неправду. Задержания послам у палатных дверей никакого не будет; камергер, встретив их, пойдет доложить о них цесарю, а они, послы, «со иными встречники пойдут по малу (т. е. медленно), и цесарское величество выйдет из покоев своих в ту палату, не мешкав, потому что будет он ожидать их, посольского, приезду в своих покоях близ той советной палаты, чтобы им, великим послом, ни малого одержания не было». В советной же палате цесарь никогда послов не ожидал, а ожидают в той палате его, цесарского, выхода и их, посольского, приезда сенаторы. Впрочем, Кёнигсакер обещал о той статье сделать вновь доклад цесарю.

Возбудили затем пререкания вопросы о посольской свите и о дарах. Кёнигсакер объяснил, что в советную палату допускаются только 12 человек дворян, а не все, потому что советная палата невелика и чтобы не было тесноты; во время аудиенции советная палата не затворена, и видеть отправление посольства можно всем, и когда позовут по окончании аудиенции дворян «к руке», тогда и их впустят в советную палату. «Людям посольским и иным меньшим чинам цесарь быть у руки не указал, потому что у цесаря в чинах и в дворянстве есть немалое разделение»: одни имеют право входа в цесарские покои, другие туда не входят. Послы указали на это, что «с ними дворян малое число, и есть с ними духовная особа и приказные люди», и последним надо быть в той же палате для посольских дел. Спор о подарках заключался в вопросе, где их класть. Послы настаивали, чтобы их принимать министру и класть на стол или, объявив цесарю, уносить в другую палату. Цесарь указал класть подарки на рундуке (ступени трона), и Кёнигсакер объяснял, что цесарское величество «на те дары всегда смотрит сам и приемлет их любительно», но чтоб класть их на стол, такого обыкновения при цесарском дворе нет, да и стола поставить там негде, потому что палата невелика «и кроме маестатского одного стола в той палате иных столов ставить невозможно», а уносить дары, объявя их цесарю, в другую палату невозможно, потому что рядом с советной палатой начинаются цесарские покои, и другой палаты нет, а вон выносить в то время тесно. Послы продолжали настаивать на своем, отнюдь не соглашаясь на то, чтобы «любительные дары класть на рундуке пред ноги цесарского величества униженно, потому что тот рундук от земли низок» – только одна ступень. Если уже нельзя проносить подарки в другую комнату и класть их на стол, то пусть положат их на скамью или на стулья, только не на землю; можно на подарки смотреть на скамье или на стульях. Если цесарь на такое условие не согласится, то можно подношение даров и совсем отменить. На эти последние слова Кёнигсакер заметил, что то подношение даров в их воле: цесарское величество их не вымогает. Об этой статье он также обещал сделать новый доклад. Даже такая подробность, как число карет под посольскую свиту, вызвала отказ со стороны венского двора. Послы требовали 25 карет; цесарское правительство согласилось только на 15, и послы принуждены были уступить. Для несения подарков они просили прислать 80 человек. На этом переговоры 11 июля окончились[511]511
  Пам. дипл. сношений, VIII. 1378–1385.


[Закрыть]. Кёнигсакер не доводил еще отказов до конца, обещая по спорным пунктам сделать доклад цесарю. Разрывать переговоры утром того дня, на вечер которого был назначен возбудивший такое большое внимание венского придворного общества праздник Wirtschaft, было неудобно.

XXXVII. Празднество Wirtschaft

Праздник состоялся вечером 11 июля. Еще заранее Петру был сообщен список национальных костюмов разных племен и народов, причем он приглашался выбрать для себя наряд по своему вкусу. В соответствующем костюме должна была явиться и его дама, избранная по принятому обычаю жребием. Петр ответил, что он будет в одежде фрисландского крестьянина или фрисландского корабельного капитана[512]512
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1698 г., № 49 (печатный список костюмированных гостей, бывших на празднике Wirtschaft, – л. 2: «Friesslaendischer Schiff-capitain. Zaarische Majestaet. Fr. Joanna von Thurn». Впрочем, в «Theatrum Europaeum», XV, 472: «Friesslaendische Bauer der Gross Czaar von Moscou. Freul. Johanna von Thurn». Венецианский посол Рудзини в своем донесении говорит о костюме фрисландского крестьянина, который напоминал собой в достаточной степени моряка: «…il Czar però amò d’essere un paesano di Frisia, il che s’avvicinava assai alla qualità d’un marinaro» (Шмурло. Сборник. № 569).


[Закрыть]. Жребий быть его дамой (Gespanin) достался фрейлине Иоганне фон Турн, дочери возведенного Леопольдом I в имперские князья графа Евгения Турна, родоначальника княжеского дома Турн-и-Таксис. «Светлейшее общество, – описывал это празднество «Theatrum Europaeum», – собралось упомянутого дня в шесть часов вечера в нижнем зале Фавориты, который к этому празднику был очень красиво убран драгоценнейшими столами, зеркалами и другими прекрасными мебелями и освещен бесчисленным множеством восковых свечей в изящных золотых подсвечниках, и сначала развлекалось танцами и другими забавами под превосходнейшую музыку, а затем перешло в другой таким же образом украшенный зал, разместилось за столом длиной в 86 венских футов и было угощено великолепным и дорогим ужином, при котором прислуживали 32 пажа императорского двора, одинаково на сей конец одетые»[513]513
  Theatrum Europaeum, XV, 473.


[Закрыть]. Устрялов приводит в своем сочинении другое описание праздника, сохранившееся в «Ceremonial-Protocolle».

Для празднества приготовлены были комнаты на половине императрицы в Фаворите. В особенности великолепием и вкусом убранства отличалась танцевальная зала. Двенадцать больших серебряных люстр и множество стенных канделябров разливали ослепительный свет, отражаемый четырнадцатью огромными зеркалами, на дорогие картины в украшенных гирляндами рамах, на редкие деревья и благоухающие цветы, живописно расставленные по зале, которая представляла вид волшебного сада. Пред вечером стали съезжаться гости. Император и императрица принимали их с приветливым радушием хозяина и хозяйки. Пара за парой являлись принцы, принцессы, вельможи, статс-дамы, фрейлины в самых разнообразных костюмах, сиявших драгоценными каменьями, но со строгим соблюдением характера разноплеменных одежд.

Кавалеры и дамы наряжены были следующим образом: древним германцем – граф фон Алтгейм с фрейлиной Элеонорой фон Мансфельд; испанцем – Вильгельм, ландграф Гессенский, с графиней фон Ламберг; венгерцем – граф фон Коловрат с фрейлиной фон Пассберг; французом – младший принц Цвейбрюкенский с фрейлиной фон Трухсес; поляком – граф фон Велц, камергер короля Римского, с графиней фон Мартиниц; москвитином – обер-гофмаршал граф фон Мансфельд с принцессой Монпельяр; венецианцем – граф фон Гейесберг с фрейлиной Изабеллой фон Турн; кроатом – граф фон Лодрон с графиней фон Шаленберг; нидерландцем – тринадцатилетний эрцгерцог Карл (будущий император Карл VI) с графиней фон Валштейн, супругой обер-камергера; швейцарцем – граф Гей-стер с фрейлиной фон Фюнкирхен; греком – граф фон Вельц, камергер эрцгерцога, с графиней Чернини; древним римлянином – министр финансов граф Гундакер фон Штаренберг с фрейлиной Сантилирин; туркою – барон фон Гердсдорф с фрейлиной Марией фон Лихтенштейн; персиянином – старший принц Цвейбрюкенский с графиней фон Даун; армянином – граф фон Роталь с фрейлиной фон Вратислав; африканцем – граф фон Цинцендорф с графиней фон Гаррах; египтянином – римский король Иосиф с графиней Траун, супругой обер-ландмаршала; китайцем – граф Брейнер с фрейлиной фон Гамильтон; татарином – граф фон Даун с дочерью императора эрцгерцогиней Марией-Елизаветой; мавром – князь фон Лонгеваль с графиней фон Сальм; индейцем – Иоганн-Георг Вейсенфельс герцог Саксонский с фрейлиной фон Лихтенштейн; нюрнбергским женихом – князь Монпельяр с фрейлиной Розой фон Гаррах; пастухом – граф Кобентцель с фрейлиной фон Вальдштейн; солдатом – граф Леопольд фон Дитрих-штейн с фрейлиной Эсфирью фон Штаренберг; цыганом – граф фон Тун с графиней фон Молларт; пилигримом – граф фон Рогендорф с графиней фон Мансфельд; садовником – князь фон Зулцбах с графиней фон Галль; егерем – граф фон Лёвенштейн с княгиней Антониной фон Лихтенштейн; крестьянами: испанским – граф фон Вратислав с графиней фон Энгельфорт; французским – граф фон Паар с графиней фон Гойос; английским – граф фон Ауэрсперг с фрейлиной Фуггер; итальянским – принц Иосиф Лотарингский[514]514
  Будущий отец императора Франца – мужа Марии-Терезии.


[Закрыть] с графиней фон Шлик; страсбургским – граф Филипп фон Дитрихштейн с эрцгерцогиней Марией-Магдалиной, девятилетней дочерью императора; швабским – граф фон Виндишгрец с фельдмаршальшей фон Штаренберг; голландским – принц Максимилиан Ганноверский (сын известной нам курфюрстины Софии Ганноверской) с дочерью императора эрцгерцогиней Марией-Анной; моравским – граф Карл фон Валдштейн с фрейлиной фон Валдштейн; рабом – принц Христиан Ганноверский (другой сын курфюрстины Софии) с фрейлиной фон Гётц; площадным лекарем (Marktschreier – шарлатан) – граф фон Раппах с фрейлиной фон Молларт; евреем – граф Волкра с дочерью императора эрцгерцогиней Жозефой; хозяином и хозяйкой – император и императрица; кёльнером – граф Иосиф фон Роталь с фрейлиной Марией фон Мансфельд; служителями с дамами: князь Гартман фон Лихтенштейн с графиней фон Ауэрсперг; граф Леопольд фон Ламберг с графиней фон Флашинг; граф Кастельбарко с княгиней фон Лихтенштейн; граф фон Кёнигсек с графиней фон Валдштейн; граф Аспермонт с графиней фон Иоргер, супругой градоначальника Вены; граф фон Гойос с княгиней фон Лобковиц; князь фон Дитрихштейн, обер-гофмейстер, со своей супругой; без дам: герцог Евгений Савойский; граф фон Валштейн, обер-камергер; ландграф Филипп Гессенский; князь фон Сальм; князь Антоний фон Лихтенштейн; граф фон Букуа; граф фон Траутзон; граф Карл фон Паар; граф Чернини; граф фон Молларт; граф фон Концин; граф Иоргер; граф фон Тюргейм; граф фон Сангруа и семь московских кавалеров (имена их не обозначены); трубочистом – граф фон Мартиниц; привратником – граф фон Лесли.

Как скоро собрались все гости, Леопольд и супруга его послали сказать Петру, что хозяин и хозяйка домашнего праздника ждут фрисландского крестьянина. Он не замедлил явиться, сопровождаемый послами и несколькими дворянами в костюме служителей. Царь вошел во дворец садом. Император и императрица встретили его у дверей танцевальной залы, где уже гремела музыка, но танцы еще не начинались. Поздоровавшись с хозяином и хозяйкой, он быстро, по своей привычке (seiner Gewohnheit nach), прошел по всей зале до противоположного конца к толпе гостей, отыскал среди них свою подругу и открыл бал. За ним пустились в танцы представители разноплеменных народов.

Когда все гости вдоволь навеселились, хозяин и хозяйка пригласили их к ужину в верхнюю галерею, где накрыт был стол на 80 человек[515]515
  Не считая императора и императрицы.


[Закрыть]. Император и императрица заняли места при нижнем конце; на верхнем были древний германец с германкой и венгерец с венгеркой. Царь сидел шестым от императрицы, имея с правой стороны свою подругу фрейлину фон Турн, с левой – фельдмаршальшу Штаренберг в костюме швабской крестьянки. Всем гостям прислуживали молодые дворяне знатных фамилий в ливреях. За стулом царя стояли два благородных чеха. В половине ужина Леопольд встал со своего места, подошел к фрисландцу и поднес ему бокал вина. Царь выпил его залпом за здоровье радушного хозяина. Император налил бокал снова и в свою очередь осушил его за здоровье дорогого гостя. С тем же ходил к римскому королю, сидевшему двадцать четвертым от императрицы; от него снова подошел к царю, и оба они пили взаимное здоровье. После ужина все гости возвратились в танцевальную залу и веселились там до белого дня[516]516
  Устрялов. История… Т. III. С. 138–142. В атласе рисунка, приложенном к сочинению Устрялова, см. план размещения гостей за столом. Рисунок есть и в «Theatrum Europaeum».


[Закрыть].

В «Theatrum Europaeum» находим подробности, о которых не говорят «Ceremonial-Protocolle». «Когда все высокие гости, – читаем в «Theatrum Europaeum», – были вдоволь угощены и им предоставлены были всякие редкостные блюда и напитки, их императорское величество поднялись из-за стола и отправились с драгоценным хрустальным бокалом вина к царю и сказали: так как они хорошо знают, что он (т. е. Петр) знаком с великим царем в Москве, то они желают поднести ему за здоровье царя; за что тот очень учтиво поблагодарил, взял от уст высокоупомянутого их императорского величества бокал и объявил, что, насколько он знает, великий царь на Москве во всяком благополучии, что он – друг их императорского величества и враг его врагов и настолько простирает свой интерес и любовь, что когда бы этот стакан был полон яду, то все же готов его выпить; затем поднес стакан к устам и выпил его, не оставляя в нем ни одной капли, и вручил его их императорскому величеству пустым. На что высокоупомянутое их императорское величество ответствовал: так как он, царь, ничего им в бокале не оставил, то они желают почтить его бокалом; и он принял с величайшим удовольствием и уверил, что, пока он жив, его сердце и этот бокал к услугам их императорского величества. После чего он обратился к его величеству, римскому королю, и сказал: его величество еще молоды, поэтому могли бы лучше перенести добрый глоток, чем господин батюшка, и побудил их ответить ему один за другим на восемь тостов. После этой экспедиции он обнял их величество, поцеловал, поднял кверху, выказал большое удовольствие и обратился опять к начатым веселостям, которые продолжались до 4 часов утра, причем их императорское величество, равно и его царское величество, так увеселенными оказались, что оставались до самого последнего момента, а именно царь необычайно растанцовался и, прижимая свою даму и по своей ему свойственной манере, вертел и оказался веселым и радостным»[517]517
  Theatrum Europaeum, XV, 471–475. В подробностях этих нет ничего невероятного, что давало бы повод их отвергнуть. Они приведены из «Theatrum Europaeum» в журнале Гюйсена (Туманский. Собрание разных записок. Т. III. С. 85) и у Голикова (Дополнения к деяниям Петра В. Т. V. С. 146). Устрялову «Theatrum Europaeum» остался неизвестным. Вслед за «Theatrum Europaeum» и Гюйсен и Голиков ошибочно указывают дату Wirtschaft, относя его к 1/11 июля вместо 11/21. Wirtschaft происходил в понедельник, а на понедельник приходилось именно 11 июля ст. ст. Дату 11/21 июля, впрочем, бесспорно удостоверяют депеши иностранных послов в Вене. Ср.: Шмурло. Сборник. № 563, примечание.


[Закрыть].

Троим русским послам, а также некоторым из их свиты досталось быть на празднестве в костюмах слуг, что ими было исполнено самым точным образом. Может быть, в связь с этим появлением на маскараде надо поставить занесенные в «Расходную книгу» статьи на шитье потешного кафтана третьему послу, на покупку шести нитей бус на козырь к этому кафтану, на строение потешного платья Александру и Гаврилу Меншиковым[518]518
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 94 об., 95.


[Закрыть].

Кроме официального описания празднества, сохранились еще некоторые частные отзывы о нем. «Все присутствовавшие на празднике, – писал в Женеву Петр Лефорт, – были совершенно равны между собой; не было ни малейшего иерархического подчинения. Общество представляло собой красивое зрелище: богатство костюмов с массой бриллиантов слепило глаза»[519]519
  Posselt. Lefort, II, 495.


[Закрыть]. «В понедельник, – сообщает в Рим испанский посланник, – состоялось празднество Wirtschaft и отлично удалось. Царь был очень доволен и весел и танцовал без конца и меры (senza fine e misura)»[520]520
  Theiner. Monuments Historiques, 377 от 16/26 июля.


[Закрыть]. «Как нельзя более великолепен и богат, – доносил своему правительству венецианский посол от 12/22 июля, – был данный вчера при дворе праздник, занявший не только все часы ночи, но и первые часы сегодняшнего утра. Великолепные костюмы блистали изобретательностью и драгоценными украшениями. Царь пожелал быть фризским крестьянином, что соответствовало вкусам моряка. Его послы присутствовали в различных одеждах; прочим послам было отведено окно в помещении эрцгерцога, откуда они видели пышность этого необычайного собрания (congiontura)»[521]521
  Шмурло. Сборник. № 569.


[Закрыть]. Обычай празднества требовал, как мы уже знаем из слов того же испанского посланника, чтобы кавалер после бала подносил своей даме дорогие подарки, и в расходных книгах посольства находим записи о таких подарках для дамы Петра: «Куплен перстень с алмазы в подарок девице княжне Туринской Яганне, которая у цесаря на пиршестве танцевала, дано 205 золотых». Кроме того, ей же было подарено четыре пары соболей: пара в 40 рублей, пара в 30 рублей, две пары по 25 рублей и 5 косяков камок. Отвезти к ней перстень, меха и материи был послан один из любимых карликов Петра Ермолай Мишуков[522]522
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 99 об., 62–62 об.


[Закрыть]. Молва значительно преувеличила ценность этих, надо сказать, очень скромных подарков, и в одну из тогдашних газет-курантов сообщалось из Вены: «Здесь сказывают, что московский принц графине Туринской, которая с ним на болшом пиру в товарышестве учинена была, снурок жемчугу да запану ценою в 30 000 ефимков подарил»[523]523
  Там же. Дела австрийские 1698 г., № 65, л. 19 об.: «Выписано ис курантов… из Вены июля в 19 день» (из бумаг П.Б. Возницына).


[Закрыть].

Самым интересным для Петра лицом на празднестве был, вероятно, принц Евгений Савойский, молодой, но уже славный полководец, недавняя победа которого над турками при Центе привела царя в такое восхищение. К сожалению, никаких подробностей о встрече этих двух замечательных людей не известно. «Следует пожалеть, – пишет по этому поводу Арнет в своей биографии принца Евгения, – что ни с той ни с другой стороны не сохранилось свидетельства о впечатлении, которое произвели эти два выдающихся человека друг на друга. Их взаимный интерес должен был быть велик. Повелителя России с его живым чувством ко всему сверхобычному мало что могло привлекать в Вене в большей степени, чем знакомство с победителем турок, славой которого был тогда полон свет. С другой стороны, для тонкого взора Евгения не могло остаться незаметным, какое сокровище гениальности таится под грубоватой внешностью царя»[524]524
  Arneth. Prinz Eugen von Savoyen, I, 129.


[Закрыть].