Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

XVI. Впечатления Петра от пребывания в Англии. Вид дома в Дептфорде по отъезде Петра

Какие впечатления уносил он от этих берегов? Яркие и отчетливо обозначенные пятна сильных основных восприятий, вызванных явлениями и предметами, наиболее занимавшими и интересовавшими, осложнялись сопутствующими бледнеющими впечатлениями, расплывались затем во множество едва заметных, то вспыхивающих в сознании, то вновь гаснущих, едва уловимых воспоминаний. Громкие отчетливые звуки главных мелодий сопровождались множеством постепенно слабеющих, наконец, чуть слышных отголосков. Мы никогда не воспринимаем какого-либо единого цельного впечатления, как бы сильно и резко оно ни было, особняком, без тысячи осложняющих его крупных и мелких, сильных и слабых восприятий, привходящих с ним вместе как бы в виде букета, в котором крупные и редкие цветы ярких тонов перемешаны с мелкими цветками, с цветками бледных оттенков и с простыми, почти бесцветными травами.

Резче и отчетливее всего, надо полагать, запечатлелся в душе Петра английский корабль, к которому было наиболее сильное тяготение, корабль, выстроенный по тем методам, за раскрытием тайны которых он и поехал в Англию. Громады английских трехпалубных морских гигантов с десятками выглядывавших из бортов пушек, легко, однако, носившиеся по воде на крыльях сложной системы парусов, спитхедский морской бой, во время которого ревели пушечные залпы, внушительные верфи Портсмута и Чатама, лава расплавленного металла на артиллерийских заводах Вулича, лес мачт английского торгового флота по течению Темзы, по которой много раз вверх и вниз скользила царская яхта, сложные по тому времени машины монетного двора в Тауере – вот, думается, наиболее яркие образы, возникавшие перед Петром, когда он расстался с Англией.

За ними, может быть, уже менее ярко вставали очертания Лондона, огромного города с запавшими в память силуэтами его величественных строений; поднимался неприятный осадок воспоминаний о бесчисленной толпе на улицах и площадях, так надоедавшей своим неотвязным любопытством; теснились представления о вещах, возбудивших внимание, звучали отголоски разговоров с людьми, с которыми приходилось так или иначе соприкасаться.

Перед мысленным взором в более или менее живых образах проходили чередой люди, привлекшие к себе наибольшее внимание: холодный, сдержанный и замкнутый король Вильгельм, о ком так много думалось еще в далекой Москве, к которому так рвалось пылкое воображение юности; епископ Бёрнет, с которым так занимательно было говорить о вопросах веры; храбрый, предприимчивый, увлекающийся моряк Кармартен, чья любовь к морю и морским приключениям находила себе такой живой отзвук в сердце Петра; другие лица, десятки других встречавшихся лиц. Все эти впечатления входили новым и обильным запасом в душевное богатство Петра. Даже и то, что не останавливало на себе его особенного внимания, как, может быть, заседание парламента, сложное устройство Оксфордского университета, виды небольших посещенных им городов, театральное зрелище, украшавшие королевские дворцы предметы искусства, все виденное и слышанное, все эти иногда совсем бледные и колеблющиеся восприятия не пропадали даром, и из тысячи таких ежедневных духовных отпечатков слагался тот общий, может быть, в значительной мере смутный и неясный фон, который должен был неизбежно сопутствовать уносимому Петром с собой представлению об Англии.

Но в свою очередь, и Петр оставлял по себе впечатления и воспоминания в стране, которую покидал. «Его путешествие, – писал Маколей в середине XIX в., – эпоха в истории не только его страны, но и нашей и всего человечества»[211]211
  Маколей. Полное собрание сочинений. Т. XIII. С. 61.


[Закрыть]. Современники посещения Петром Англии отнеслись к нему различно. Для лондонской толпы, стекавшейся на него глазеть, это была редкостная заморская диковина; высшее английское общество интересовалось им мало, мало его замечало, поговорило несколько о его странностях и причудах и скоро стало его забывать; двор видел в нем дикаря, тяготился неожиданными его выходками и, конечно, более радовался его отъезду, чем его прибытию; епископ Бёрнет предсказывал ему или гибель, или значение великого человека, не понимал его казавшегося столь односторонним увлечения кораблестроением и отрицательно к этому увлечению отнесся. Самую недобрую память по себе оставил Петр, несомненно, у адмирала Джона Бенбоу, арендатора дома Says-Court в Дептфорде. Почтенный адмирал при переселении царя из Лондона в Дептфорд неохотно уступил ему свое помещение. Вид, в котором царь и его спутники оставили дом и принадлежавший к нему сад, был таков, что адмирал, вероятно, пожалел о данном им согласии; во всяком случае, он принужден был отказаться от возобновления аренды, срок коей истекал. Все в оставленном владении было предано полнейшему разрушению. Адмирал обратился к английскому правительству с ходатайством о возмещении ему убытков. Бумаги по этому делу сохранились в английских архивах; они любопытны потому, что бросают свет на житье Петра в Дептфорде и рисуют нравы компании, обитавшей в доме Says-Court.

В поданной правительству просьбе адмирал Бенбоу заявлял о порче дома и сада, просил о назначении осмотра уступленных им царю владений. Осмотр дома, сада и движимого имущества был поручен знаменитому, не раз уже выше упоминавшемуся архитектору, строителю собора Св. Павла и Гринвичского госпиталя сэру Христофору Рену, который пригласил себе в помощники экспертов: оценщика по части движимости мистера Севелла и королевского садовника мистера Лаудона. Оказалось, что дом действительно был так разрушен, что его во многих частях приходилось ремонтировать заново. Краска на стенах была облуплена, стекла выбиты, печи и печные трубы сломаны, дубовые и сосновые перекладины в потолках сломаны, полы в некоторых местах выворочены, в других испачканы грязью и рвотой. Окружавшая сад железная решетка разнесена на 100 футов протяжением. Та же картина разрушения видна из составленного Севеллом описания мебели и убранства комнат в том виде, как они оставлены были жильцами. В этом описании читаем: «Спальная, убранная голубой отделкой, и голубая кровать, обитая внутри светло-желтым шелком, вся измарана и ободрана. Японский карниз кровати сломан. Индийское шелковое стеганое одеяло, байковое одеяло и постельное белье запятнаны и загрязнены. Туалетный столик, обитый шелком, сломан и изрезан. Стенной орехового дерева столик и рундук сломаны. Медная кочерга, пара щипцов, железная решетка, лопатка – частью сломаны, частью утрачены. Палевая кровать разломана на куски, красная отделка, отороченная полосатым персидским шелком, сильно подрана и испорчена.

В кабинете четыре полотнища тканых дамасских обоев сильно измараны. В большой комнате два больших каминных крюка с медными рукоятями сломаны. В смежной комнате обои требуют чистки. В следующей комнате коленкоровая кровать с занавесями испятнана и изорвана в клочки, а большое индийское одеяло прорвано во многих местах. 14 голландских плетеных стульев все сломаны и испорчены. 12 стульев со спинками, обитыми драгетом, сильно испорчены. В следующей комнате обитая темным камлотом кровать сильно порвана и испорчена. Обыкновенное стаметовое одеяло изорвано и прожжено в нескольких местах. Черный панелевый стол и рундуки сломаны и испорчены. Пара каминных крюков с медными рукоятями, лопатка и щипцы сломаны. В следующей комнате две кровати: одна обитая драгетом, другая саржей – изорваны и испорчены. Старый комод, каминные крюки, лопатка и щипцы сломаны и испорчены. В следующей комнате голубая полосатая коломянковая кровать, обитая внутри пестрой индийской вышитой тканью, сильно измарана и попорчена, а карниз сломан. 12 кресел, обитых голубой материей, сильно попорчены. 3 старых голландских плетеных стула сломаны. Ореховый комод и оклейной стол сильно попорчены и сломаны. 6 белых тонких дамасских оконных занавесей изорваны и испорчены. Грелка поломана внутри и пожжена. Внизу: японский стол, два стула и кушетка все поломаны и испорчены. 7 отлогих стульев сломаны и утрачены. Несколько других стульев попорчены. Пара каминных крюков с медными рукоятками, пара щипцов, лопатка и решетка сломаны и попорчены. Два стола с инкрустацией попорчены. Большой турецкий ковер попорчен. 5 кожаных стульев утрачены. 2 перины и 2 подушки потеряны. 3 пары новых пуховых подушек потеряны, 8 перин, 8 подушек, 12 пар байковых одеял сильно замараны и попорчены. Одна запасная железная решетка изломана в куски. 3 пары тройных тонких голландских простынь утрачены. 3 кресла с ручками и 5 резных деревянных кресел изломаны в куски. Стол сломан и испорчен. 20 прекрасных картин сильно замараны, а рамы все разбиты. Несколько прекрасных чертежей и других рисунков, изображающих лучшие виды, утеряны и оценены адмиралом Бенбоу в 50 фунтов».

Итак, кровати, обитые шелковой материей, коленкором, камлотом, драгетом, саржей, коломянкой, были изодраны и измараны; простыни, одеяла, перины и подушки – испачканы, изорваны и совсем пропали; замаранные обои, изодранные оконные занавеси; испорченные или совсем в куски разломанные столы, кресла, стулья и другая мебель, изломанные каминные крюки и прочие металлические каминные принадлежности, как то: щипцы, лопатки и железные решетки, – эти железные предметы, должно быть, служили для упражнений богатырской силы, – таково было состояние и вид внутренней обстановки и убранства комнат в доме Says-Court при отъезде царя. Не лучше обстояло дело и в саду, заботливо выращенном мистером Эвелином. В акте осмотра под заглавием «Несколько замечаний о садах и палисадниках, принадлежащих достопочтенному Джону Эвелину, эсквайру, при его доме, Сейс-Корт в Дептфорде, в графстве Кент», эксперт Джорж Лаудон писал: «Во все время, пока московский царь проживал в означенном доме, немало повреждений было причинено в садах и палисадниках. Усмотренные повреждения двух родов: одни из них могут быть поправлены, другие же исправить нельзя: 1) трава помята и земля взрыта от прыжков и выделывания разных штук, 2) лужайка, на которой играют в шары, в таком же виде, 3) вся земля, которая обрабатывается под хозяйственные растения, заросла сорными травами и оставалась без ухода и обработки, потому что царь все равно не допустил бы никого к обработке, когда наступило для этого время, 4) шпалерные и другие фруктовые деревья остаются неподрезанными и без прививки, 5) ни живые изгороди, ни дички не подрезаны, как следует, 6) песчаные дорожки изрыты ямами и запущены. Замечания эти сделаны Джоржем Лаудоном, садовником его величества, который удостоверяет, что для приведения садов и плантаций в то исправное состояние, в каком они находились до пребывания его царского величества, потребуется сумма в 55 фунтов, в чем я и удостоверяю. Джорж Лаудон. Примечание: много вреда нанесено деревьям и растениям, что уже оказывается непоправимым, а именно: поломаны ветви у шпалерных фруктовых деревьев, попорчены три прекраснейшие широколистные липы, поломано несколько остролистников и других красивых растений».

Представленные ему акты осмотра владений Джона Эвелина сэр Христофор Рен препроводил в государственное казначейство при донесении, в котором писал: «С позволения вашего лордства. Вследствие предписания вашего лордства от 6 мая 1698 года на просьбу Джона Бенбоу об осмотре и оценке убытков, причиненных нанимаемому им дому, садам и имуществу его царским величеством и свитой его, в Дептфорде, я поступил согласно сему и оценил поправки дома и двора при содействии опытных людей: пригласил присутствовать мистера Севелла при оценке движимого имущества, а мистера Лаудона при оценке садов и палисадников, к каковым своим оценкам, при сем представляемым, они приложили свои руки, и я считаю их оценку вполне верной. Убыток по дому исчислен в 107 фунтов 7 шиллингов и по саду в 55 фунтов, а всего 162 фунта 7 шиллингов, каковая сумма должна быть, по моему мнению, уплачена мистеру Эвелину, владельцу дома, так как контрактный срок уже истек. Убыток по имуществу 133 фунта 2 шиллинга 6 пенсов с прибавлением недельного дохода, который я оцениваю в 25 фунтов, всего следует уплатить 158 фунтов 2 шиллинга 6 пенсов. Сверх того дом, принадлежащий некоему Росселю, бедному человеку, где проживала стража, назначенная состоять при доме, занимаемом царем, почти совершенно разрушен, так что подлежит оплате в полной стоимости.

Христофор Рен. Мая 11 дня 1698 г.». 21 июля того же года государственное казначейство приказало уплатить деньги всем лицам, понесшим убытки, согласно исчислению, сделанному Реном[212]212
  Шубинский. Исторические очерки и рассказы. С. 20–26. Шубинскому приведенные документы были доставлены профессором Оксфордского университета Морфилем.


[Закрыть].

XVII. Переезд в Амстердам. Путешествие по Голландии

Покинув рано поутру в понедельник 25 апреля при продолжавшейся сильной буре берега Англии, Петр в тот же день в 7 часов вечера завидел голландский берег. «После полудня в 7 часов, – читаем в «Юрнале», – увидели галанскую землю; в ночи стали на якори». Проведя ночь в виду голландских берегов на якорях, эскадра ранним утром 26 апреля при все еще не переставшем шторме и дожде продолжала путь и в 8 часов утра подошла к знакомой для Петра гавани Гельветслюйсу, откуда он три с лишком месяца тому назад отправлялся в Англию: «поутру рано, вынув якори, пошли в путь; был великий сторм и дождь. За 4 часа до полудня пришли к пристанищу Эльфутшлюсь (Helleveetsluis)». Простившись здесь, надо полагать, с английскими конвоирами[213]213
  Вице-адмиралу Митчелю, «которой был на караулех из аглинской земли при волонтерах», было подарено сорок соболей в 210 рублей, 2 пары в 50 рублей и в 30 рублей, шесть косяков камок. Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 57 под 29 апреля. Вероятно, Митчель сопровождал царя в Амстердам.


[Закрыть], Петр продолжал путь в яхте «устьем» – рукавом Мааса. Миновали города Зоммельсдейк (Sommelsdyk), по «Юрналу» – Замодерк, и и Виллемштадт (Willemstadt), по «Юрналу» – Викам, оба расположенные на левом берегу рукава, и остановились против деревни Стрейен-Сас (Stryen Sas), по «Юрналу» – Стренсисаль. Здесь Петр в шлюпке переехал с яхты на берег и от Стрейен-Саса направился с частью свиты, именно с волонтерами, сухим путем в Амстердам. Так следует понимать слова «Юрнала»: «приехали против деревни Стренсисаль и стали на якори. Десятник поехал в шлюпке в тое деревню и отсель поехали сухим путем. С другой яхты рухлядь переклали на одну, и та яхта пошла дале»[214]214
  Походный журнал 1698 г. С. 15–16.


[Закрыть].

Есть известие, что, проезжая через Лейден, царь осмотрел его знаменитый университет и побывал в его саду и в анатомическом театре, находящемся в здании бывшей церкви: «тут видели кости, совокупленные вместе казненных людей обоих полов, которые одеты зело смешно, а сидят на всяких зверях.

Некто иностранной, видя столько воров, разбойников и убийцов в том театре анатомическом, сказал из Евангелия, что церковь была храм молитвы, а сделали ее вертепом разбойников»[215]215
  Гюйсеновская редакция «Юрнала»; Туманский. Собрание разных записок. Т. III. С. 71.


[Закрыть].

В Амстердам Петр прибыл поздно вечером 27 апреля или даже, может быть, в ночь с 27 на 28 апреля и остановился в прежнем своем жилище на Ост-Индском дворе. «Апреля в 27-й день, – читаем в «Статейном списке», – валентеры 16 человек, которые были в Англии, приехали из Лондона к великим и полномочным послом в Амстрадам в добром здравии». На следующий день, 28 апреля, П.Б. Возницын докладывал государю присланный из Москвы из Посольского приказа перевод грамоты из Венеции от дожа и сената, содержавшей ответ на царскую грамоту о прошлогодних русских военных делах. Грамота оказалась с дефектом: в ней не было написано имени государя, а на месте его поставлены были точки. Возницын, доложив грамоту, сделал на ней помету о состоявшемся царском указе. «И того листа, – говорит «Статейный список», – великий государь изволил слушать апреля в 28-й день, и на том листу помета думного дьяка Прокофья Богдановича Возницына: «Великий государь, слушав того переводу, указал, будучи в Венеции, своим великим и полномочным послом говорить сенату и доведаться, каким обычаем вместо его государева имени написано в листу точки, и что на то ответ учинят, тогда доложить себя, великого государя, и о том написать выписку венецийского к тому посолству надлежащего дела»[216]216
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1239. День возвращения Петра в Амстердам указывается источниками не совсем согласно. Показания «Юрнала» не особенно ясны. Отметку «Юрнала» под 26 апреля об остановке на якоре против деревни Стрейен-Сас и следующие затем слова – «десятник поехал в шлюпке в тое деревню и отсель поехали сухим путем» – я понимаю как указание, что Петр с частью сопровождавшей его свиты из Стрейен-Саса отправился в Амстердам сухим путем. Остальная часть свиты продолжала путь водой, и это ее путешествие описывается в дальнейших отметках «Юрнала»: «26 апреля. С другой яхты рухлядь переклали на одну, и та яхта пошла дале. Проехали город Дорт (Dortrecht), и пред вечером стала яхта на мель. В 27 день. Поутру перебирались в шкут; поехали, а яхта осталась; отъехав милю, стали за противным ветром, и шкут сорвало с якоря; после полудня в 5 часов пошли рекой Марле (Merwe). Приехали в город Ротордам пред вечером и перебрались в три шкуты и ночевали. День был красен и дождь с перемежкою; в ночи також. В 28 день. Поутру поехали и проехали город Шхидам (Schiedam) на левой стороне. Проехали город Делефт (Delft) в полдни, проехали город Лейден и были в Академии и в анатомии; приехали в вечеру, в деревню Галвер (Halfweg) и стояли 3 часа, и пошли во всю ночь. День был красен и дождь с перемежкою. В 29 день. Поутру приехали в Амстердам» (Походный журнал 1698 г. С. 16–17). Очевидно, автор этих отметок, заносивший их в «Юрнал», не последовал за Петром сухим путем, а оставался в той части свиты, которая продолжала путь водой и прибыла в Амстердам 29 апреля. Гюйсеновская редакция «Юрнала», имеющая в основе «Юрнал 206» года и по этой основной канве вышивающая узоры в виде дополнений и пояснений, также указывает день возвращения в Амстердам 29 апреля. По этой редакции свита, отправившаяся в шлюпках, встретилась с Петром, который 26-го уехал «с несколькими персонами» сухим путем из деревни Стренсал, в Лейдене 28 апреля и вместе с ним побывали в академии и в анатомии. Затем следует приведенный выше рассказ об этом анатомическом театре. «Статейный список» в приведенной уже в тексте отметке: «…апреля в 27-й день валентеры 16 человек, которые были в Англии, приехали из Лондона к великим и полномочным послом в Амстрадам в добром здравии» (Пам. дипл. сношений, VIII, 1239–1240), приурочивает возвращение Петра к 27 апреля. Здесь в числе прибывших волонтеров надо подразумевать, конечно, и Петра, присутствие которого, как мы уже знаем, не раз обозначается в «Статейном списке» словом «валентеры». Если бы Петра среди приехавших не было, «Статейный список» едва ли бы стал отмечать их прибытие с упоминанием притом об их «добром здравии». Если это так, то свидетельство «Статейного списка» о прибытии Петра с волонтерами 27 апреля можно согласовать с рассказом «Юрнала» таким образом, что Петр с волонтерами сухим путем из Стрейен-Саса прибыл в Амстердам скорее, чем остальная свита, ехавшая с поклажей водным путем. Сам Петр в письме к Виниусу от 30 апреля указывает как на день своего возвращения на 28 апреля: «…а мы третьего дня, слава Богу, возвратились iзъ Англiи все здорово» (П. и Б. Т. I. № 237). Свидетельство этого письма можно согласовать с отметкой «Статейного списка», сделав предположение, что Петр вернулся поздно вечером 27-го или даже в ночь на 28-е и потому относил свое возвращение к 28 апреля. В этот день, 28 апреля, по свидетельству «Статейного списка», третий посол П.Б. Возницын докладывал Петру грамоту из Венеции от дожа и сената и получил высочайшую резолюцию на докладе: «…и того листа великий государь изволил слушать апреля в 28-й день, и на том листу помета думного дьяка Прокофья Богдановича Возницына: великий государь, слушав того переводу, указал» и т. д. (Пам. дипл. сношений, VIII, 1239). Что часть волонтеров 28 апреля была уже в Амстердаме на Ост-Индском дворе, там именно, где жил Петр, видно из «Расходной книги» посольства, в которой читаем: «…на астинской двор по приезде из Англии валентеров взято на харчь: апреля в 28 день Петр Добродеев взял 5 ефимков» (Пам. дипл. сношений, IX, 942). Добавим, что из той же «Расходной книги» видно, что другая часть свиты вернулась из Англии, как и отмечено в «Юрнале», 29 апреля; с этого именно числа этой части свиты платилось жалованье (Пам. дипл. сношений, IX, 938). «Петру Шафирову с приезду из Англии апреля с двадцать девятого числа мая по двадесятое число»; «священнику Иоанну Поборскому с приезду из Англии кормовых денег апреля с двадесять девятого числа». Там же, 939: «лекарем Ивану Терманту с учеником Левкиным с приезду их из Англии апреля с двадесять девятого числа». Там же, 1014: Адаму Вейде «поденного корму с приезду его из Англии в Амстрадам апреля с 29 числа на две недели по ефимку на день». Ср. там же, 1006, 1007. О возвращении царя в Амстердам именно 27 апреля/7 мая свидетельствует по голландским источникам Meerman (Discours sur le premier voyage de Pierre le Grand, 54): «Ce ne fut que le 9 de mai que l’intendant écrivit aux Etats qu’il avoit reзu la veille une lettre du bourguemaïtre Witsen, par laquelle il se trouvoit informé, que sa Majesté le czar de Moscovie venoit de rentrer le 7 au soir `a Amsterdam, et qu’il s’étoit établi de nouveau au chantier des Indes Orientales». Ср. там же, 78: «du 7, qu’il arriva à Amsterdam». Итак, можно вполне достоверно установить, что Петр 26 апреля расстался с частью свиты в деревне Стрейен-Сас и в числе 16 волонтеров вернулся сухим путем в Амстердам 27 апреля поздно вечером. Остальная часть свиты, к которой, между прочим, принадлежали священник Иоанн Поборский, переводчик Петр Шафиров, Адам Вейде, лекарь Иван Термонт и лекарский ученик Левкин, провела дни 27 и 28 апреля в пути и вернулась в Амстердам 29 апреля. Таким образом, если Петр действительно посетил на обратном пути из Англии Лейденский университет и побывал в его анатомическом театре, как об этом свидетельствует гюйсеновская редакция «Юрнала», то мог сделать это 27 апреля, число, к которому относит этот осмотр и Устрялов (История… Т. III. С. 109).


[Закрыть].

29 апреля Петр писал в Москву к Т.Н. Стрешневу. Из ответа Стрешнева видно, что в письме этом он отдавал распоряжение назначить князя Ивана Щербатова в Сыскной приказ. Стрешнев уведомлял царя, что это его распоряжение будет исполнено, как только князь Иван Щербатов вернется из деревни, припоминал при этом, что ранее Петр указывал назначить в Сыскной приказ кого-либо из думных дьяков и уже был туда назначен думный дьяк Михайло Прокофьев, но теперь придется Михайлу Прокофьева, чтобы дать место для князя Ивана Щербатова, перевести из Сыскного приказа в Судный Московский в товарищи к князю Юрию Урусову на освободившееся за смертью М. Беклемишева место. Стрешнев просил утверждения Петра: «и тому так быть пристойно[ль], изволь отписать»[217]217
  П. и Б. Т. I. С. 722–723. Письма Петра не сохранились. Пам. дипл. сношений, IX, 994: «Апреля в 29 д. взято на остинской двор на харч 50 еф.; взял Гаврило Коншин. – Того ж числа взял Александр Меншиков (вероятно, на личные расходы государя) 60 ефимков».


[Закрыть].

В тот же день, 29 апреля, в Амстердаме состоялся окончательный обмен текстами табачного договора, заключенного 16 апреля с маркизом Кармартеном в Лондоне. «Апреля в 29 день, – читаем в «Статейном списке», – великие и полномочные послы договоренное писмо о табачной торговле, которую постановил, будучи в Лондоне, второй великой и полномочной посол, агличаном торговым людем отдали»[218]218
  Пам. дипл. сношений, VIII, 1243.


[Закрыть]. Уполномоченными Кармартена явились англичане торговые люди рыцарь Вилим Скавен, Франциск Статфорд, Эдмунд Гарвисон, Натаниэль Гулд и Эдвард Гаствел из Лондона. Им был вручен текст договора за руками и печатями великих послов на русском языке, и к этому тексту был приложен немецкий перевод; англичане, в свою очередь, передали послам тождественные тексты – «таковые ж встречные письма» – на английском и немецком языках. При этом англичане доплатили послам 8000 фунтов стерлингов (остальную часть предварительно уплачиваемой, согласно договору, суммы в 12 000 фунтов стерлингов, из которой 4000 фунтов были, как припомним, уплачены в Лондоне 16 апреля при самом заключении договора). «Статейный список», говоря об уплате 8000 фунтов, обозначает курс фунта стерлингов на рубли того времени, считая по 2 рубля 13 алтын 2 деньги за фунт и приравнивая 8000 фунтов к 28 000 рублям. В уплате денег была выдана послами расписка, из которой мы и узнаем имена уполномоченных Кармартена[219]219
  Там же. 1250.


[Закрыть]. Уплата производилась переводом на амстердамского коммерсанта Георга Клифорта. Свидание послов с англичанами и размен текстов договора происходили у Лефорта, как об этом узнаем из записи «Расходной книги» посольства: «дано за провоз извощику, что ездили великие послы в коретах апреля в 29 день к первому послу для совершения аглинских некоциянских договоров и за роз-битую оконницу в корете три ефимка»[220]220
  Пам. дипл. сношений, IX, 996.


[Закрыть].

30 апреля Петр из Амстердама пишет несколько писем, из которых сохранилось два: к Ромодановскому и Виниусу, до некоторой степени совпадающие по содержанию. С Ромодановским царь продолжает спорить по давно затронутому в их переписке предмету о возможности починки и перевозки в Волгу одного из кораблей переславской флотилии, против чего высказывался Ромодановский. «Min Her Kenih, – пишет Петр, – писма твои, государские, писанные мне, отданы апреля в 29 день, при которых доношу: что корабль переславской не починен, а сказал мастер, что нельзя, и то неправда; мошно, хотя б половина згнила, починить». Далее следует предписание произвести розыск о злоупотреблениях стоявшего во главе табачной продажи Орленка и его агентов, чинимых ими в Сибири, злоупотреблениях, на которые жаловался управляющий Сибирским приказом Виниус: «Еще писал ко мне Виниюс, жалаяся на Орленка и таварыщей ево во всяких насильствах и убойствах в Сибири; и то изволь своим премудрым разумом розыскать, чтоб тамошние дикие краи х какому смущению не пришли». Письмо заканчивалось собственноручной припиской Петра с приказанием отпустить полковника фон Менгдена для ознакомления его с устройством каналов: «Юрья Ѳамендина iзволь отпустить въ Прусы для смотрения канала, выдаѳъ ему заслуженная и нынешьнея жалованье. Piter. Из Амстрадама, апреля въ 30 день»[221]221
  П. и Б. Т. I. № 236.


[Закрыть]. Вопрос о прорытии канала между Волгой и Доном, столь необходимого для азовского флота, очень тогда интересовал Петра; дело это не ладилось; занимавшийся им инженер, как мы видели, не кончив работы, бежал. Петр нанимал за границей специалистов этого дела – «шлюзных мастеров». По всей вероятности, в связи с мыслью о канале между Волгой и Доном надо понимать и командировку фон Менгдена.

В письме к Виниусу царь извещает его о своих действиях по поводу жалоб на Орленка: «Min Her Vinius. Писмо твое, апреля 1-го числа писанное, мне отдано апреля 29 д., в котором пишеш об Орленке; и о том я писал князь Федору Юрьевичю. Да и всего владеть ему до сентебря, для того что откупили агличеня. Пожалуй, поклонись всем знаемым; а мы третьего дни, слава богу, возвратились из Англии все здорово и на будущей недели, Богу изволшу, поедем отсель в Вену. Piter. Из Амстрадама, апреля в 30 день»[222]222
  Там же. № 237. Из ответа Виниуса (П. и Б. Т. I. С. 722) видно, что Петр писал 30 апреля в Москву к «разным господам», и Виниус сообщал о передаче этих писем по назначению.


[Закрыть].

В тот же день, 30 апреля, Петр писал также в Лондон к оставшемуся там Якову Брюсу. Письмо не сохранилось, но из сохранившегося ответа Брюса можно судить о его содержании. Дела, занимавшие Петра в Англии, еще не были закончены, и окончание их было возложено на Брюса. Он должен был раздобыть сведения о размерах мачт и рей корабельных и яхтовых, о калибре мортир, из которых метали бомбы полковник Броун и Бекман, и в особенности той мортиры, из которой производилась стрельба близ «Фламстидова двора», т. е. близ дома директора Гринвичской обсерватории. «При сем доношу, – пишет Брюс, – что по приказу твоему, я в Детфорт ездил и просил капитана Гожира об размере маштов и раин карабелных и яхтовых, и он обещал табулу размерную написать всех рангов кораблей маштам и раинам, толко просил на неделю сроку. И когда бы я ведал, что изволишь в Амстрадаме недели две промешкать, и я б, что мог получить, к тебе бы, государю, прислал. Такожды спрашивал у полковника Броуна о калибре мортиров, из которого он, такожды и Бекман, бросал; и он сказал мне, что калибры у обоих мортиров ровны, по 13 дюймов, такожде и длина их ровна, по два калибра, толко что камеры разные, и хотел мне с них чертежи написать, да помешало дело королевского величества, что ехать ему приказано было в Винзор, и он хотел впредь написать чертежи тем мортирам. А тому мортиру, из которого он бросал на горе недалеко от Фламстидова двора, мера калибру 10 дуймов, а длина полтретия калибра, и ныне к тому мортиру новой станок зделан. И он хотел на сей неделе со мною туды ехать и отведывать бросать». Брюс сообщал далее, что Басроф и адмирал Рузел еще не изготовили заказанных им чертежей, и просил государя отписать, как ему быть с математиком, принятым на русскую службу перед отъездом Петра из Англии (Фергарсоном?). Математик приходил к Брюсу с жалобой на коммерсанта Стейлса, который, по-видимому, брал на себя доставку математика из Англии в Россию, но не соглашался дать ему какую-то не совсем для нас понятную запись на случай кораблекрушения или иного несчастия на море: «Прошу, государь… пожалуй, изволь отписать, как быть с математиком, которого изволил перед поездом принять, для того, что приходил он ко мне и жаловался на Стейлся, что прошает у нево такое писмо, что когда грехом карабль разобьет или потонет, или какое бесщастие случится, чтоб ему те денги после на ево порутчиках взять мошно, и он сказывает, что ему такое писмо дать невозможно, для того, что никто не хочет быть в таком случае порукою по нем». Речь шла затем о каких-то ребятках, обучаемых морскому делу: «такожды прошу, пожалуй, государь, хотя Федору Алексеевичю приказать изволь, чтоб изволил отписать к Стейлсу или к Вулфу, когда могу достать тех ребяток, которые учены морскому делу, чтоб оне их снабдили платием и денгами на проезд их». В заключение Брюс писал, что «Андрей Стейлс гораздо трусит в денгах за инструменты, которые изволил мне наказывать зделать», и в приписке передавал поклон от некоего учителя Колиона: «учитель Колион приказал отписать к тебе, государю, свой всеуниженной поклон»[223]223
  П. и Б. Т. I. С. 723–724.


[Закрыть].

30 апреля, в субботу на Пасхальной неделе, был парадный обед у третьего посла П.Б. Возницына, на котором имеем право предполагать присутствие царя: «за ествы, и за питья, и за пряные зелья» к столу было уплачено амстердамским торговым людям 131 ефимок, и по значительности этой суммы можем заключать либо о многолюдстве присутствовавших, либо об изысканности стола[224]224
  Пам. дипл. сношений, IX, 1005.


[Закрыть]. Этот обед состоялся перед отъездом Петра из Амстердама в путешествие по Голландии.

«Из Амстердама, – читаем в «Юрнале», – десятник ездил с Францом Яковлевичем в Логу и были в иных городех; бытности их с неделю». Судя по дальнейшим письмам, Петр 9 мая был уже опять в Амстердаме, следовательно, путешествие «с неделю» приходится на промежуток времени между 30 апреля и 9 мая. Называемая «Юрналом» Лога – это, очевидно, Loo, замок принцев Оранских, любимая резиденция Вильгельма III, «где сад расположен весьма изрядно, изобилен фонтанами и всякими цветами и плодовитыми деревьями, имеет кругом рощи дубовые и липовые, в которых напущено много оленей, лосей и иных зверей»[225]225
  Записная книжка великой особы (Веневитинов. Русские в Голландии. С. 203).


[Закрыть]. «Изрядные полаты и сад превеликой с водяными играми, в которой король Вилим часто приезжал», – так описывается Лоо в гюйсеновской редакции «Юрнала»[226]226
  Туманский. Собрание разных записок. Т. III. С. 71.


[Закрыть]. Но в каких других городах побывал в этот раз Петр с Лефортом, неизвестно. Потому ли, что лицо, заносившее заметки в «Юрнал», не сопровождало государя в этой поездке, или по другой какой-либо причине, в «Юрнале» за отметкой о выезде Петра в путешествие по Голландии следует пропуск, продолжающийся до 15 мая[227]227
  Походный журнал 1698 г. С. 17. Путешествие в Лоо оставило по себе след в расходных книгах посольства. Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 31: «Мая в 3 д. ездил первой великой посол из Амстрадама в Лоо и некоторые валентеры; в тот путь взял на росход 100 золотых». Там же, л. 31 об.: «Мая в 12 д. дано капитану Андрею фон-дер-Гулсту, что он, будучи с первым великим послом в Лоо, издержал 21 золотой». Там же, л. 58: «Мая в 14 д. дано аглинского короля конюшему, которой живет в Лоо, пара соболей в 8 руб., взял (для передачи) капитан Андрей фон-дер Гулст».


[Закрыть].

Имея во второе пребывание в Голландии более досуга, чем в первое, когда он работал над постройкой корабля, Петр мог во время поездки по голландским городам с большей свободой предаться осмотру интересовавших его предметов, и надо думать, что это путешествие отличалось проявлением присущей ему любознательности, выражавшейся в посещении фабрик, мастерских, разного рода учреждений и осмотре всяких достопримечательностей. Может быть, именно к этой неделе, а не ко времени пребывания в Гааге в конце сентября 1697 г., как это делает Схельтема, следует относить поездку Петра в Дельфт и личное знакомство его со знаменитым голландским зоологом Левенгуком, впервые применившим микроскоп к исследованиям в зоологии, если только рассказы об этом знакомстве, приводимые в сочинениях Меермана и Схельтемы, имеют какую-либо достоверность. В Дельфте, повествует Схельтема, царь осмотрел с особым интересом находившиеся здесь оружейные заводы. По-прежнему ему страшно надоедала толпа любопытных, и, чтобы избавиться от нее, он сел в яхту и отплыл на середину реки Ши, на которой расположен Дельфт, пригласив с собой Левенгука. Здесь, на яхте, Левенгук показывал Петру усовершенствованные им микроскопы и объяснял ему закон кровообращения, демонстрируя его на экземплярах рыб. Царь с большим удовольствием занимался наблюдениями в микроскоп[228]228
  Scheltema. Peter der Groote, I, 184; Rusland en de Nerderlanden, II, 245–246; Anecdotes Historiques, 145; Русская старина. 1916. Март. С. 387.


[Закрыть].