Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

V. Начало стрелецкого розыска 17 сентября

Тотчас же по прибытии из-за границы Петр отдал распоряжение о свозе в Москву для повторного розыска стрельцов, разосланных из-под Воскресенского монастыря по уездным городам и монастырям. Уже от 30 августа встречается записка о приеме в Преображенский приказ из Воскресенского монастыря, где они были оставлены после розыска Шеина, четырех главнейших виновников стрелецкого бунта: Васьки Зорина, Якушки Алексеева, Васьки Игнатьева и Анички Сидорова; следовательно, распоряжение о взятии их из Воскресенского монастыря должно было быть сделано никак не позже 29 августа, т. е. на четвертый день по возвращении царя в Москву[692]692
  Государственный архив, разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 68, л. 3.


[Закрыть]. 1 сентября из Патриаршего разрядного приказа были присланы в Преображенский приказ по снятии сана, «обнажа священства», трое полковых попов, служивших в мятежных полках и причастных к бунту, и один церковный дьячок[693]693
  Там же, карт. 5, ст. 36, л. 115; карт. 7, ст. 78, л. 1; карт. 4, ст. 68, л. 3; карт. 7, ст. 78, л. 2.


[Закрыть]. Первые две недели сентября прошли в дальнейших действиях по свозу стрельцов и в приготовлениях к розыску. Заведование свозом было поручено воеводе Большого полка, разбившему стрельцов под Воскресенским монастырем и подавившему восстание, боярину А.С. Шеину, и сосредоточено в Иноземском приказе, которым он управлял. В селе Преображенском, на так называемом Генеральном дворе, по-нашему на дворе, занятом главным штабом двух потешных полков, а также и на солдатских дворах под руководством начальника Преображенского приказа князя Ф.Ю. Ромодановского приготовлялись застенки со всеми страшными следственными орудиями того времени. Под 15/25 сентября в дневнике Корба находим заметку о появлении в Москве первой партии привезенных из места заточения стрельцов[694]694
  Коpб. Дневник. С. 88.


[Закрыть]. Это была группа из 341 стрельца, привезенных из Воскресенского монастыря, из Ростова, из Переславля-Рязанского, из Ярославля и из Калязина монастыря. К 17 сентября все приготовления были сделаны, и в этот день, день тезоименитства царевны Софьи, и, может быть, с умыслом именно в этот день, начался розыск.

Розыск начался с виновных, принадлежавших к тому сословию, которому везде отводилось официально первое место: с духовенства. Были допрошены три упомянутых выше полковых попа или, как они теперь, по «обнажении священства», стали называться, «распопы»: Ефимко Семенов, Бориско Леонтьев, Ивашко Степанов Кобяков и дьячок Сенька Осипов. Четвертый полковой священник Гундертмаркова полка остался верен, не пристал к мятежникам и ушел со своим полковником.

Розыском 17 сентября руководил начальник Преображенского приказа, в котором розыск и производился, – князь Ф.Ю. Ромодановский. Но со всею достоверностью имеем основание полагать, хотя прямых указаний на это и не имеется, что сам Петр присутствовал при розыске и также принимал участие в допросах. Трудно предположить, чтобы он мог удержаться от ближайшего и самого активного участия в этом возобновленном по его же инициативе и, как это ясно будет из всего дальнейшего, всецело захватившем его деле.

Показания духовных лиц, с которых начался розыск, не дали ничего существенного для выяснения дела. Но все они, по их словам, были осведомлены о намерении стрельцов, и те, кто об этих намерениях знал, не могли о них донести, боясь мести стрельцов. Попытки отговаривать и останавливать стрельцов не имели успеха и вызывали с их стороны грубые ответы и даже побои. Распоп Ефимко Семенов, бывший полковой священник Колзакова полка, показал, что о походе стрельцов к Москве знал, но что цель этого похода была ему неизвестна. Он уговаривал стрельцов не идти к Москве, говорил о том же пятисотному Ивану Клюкину, но тот ему ответил: «Тебе-де, поп, до того какое дело, знай ты себя!» Про намерение перебить бояр слыхал от стрельцов всех четырех полков, говорили об этом на сходках в кругах; причиной такого намерения было недовольство службой; стрельцы на Луках Великих говорили: «Какая-де наша служба, страждем мы от бояр»; с троими из бояр, которых стрельцы считали главными виновниками этой продолжающейся беспрерывно три года скитальческой службы, они и хотели расправиться. Услышав такие слова, он, Ефимко, однако, не донес о них боярину главнокомандующему князю М.Г. Ромодановскому, боясь стрельцов, уйти же от них не смел, потому что его не отпускали и везде были учреждены караулы. Придя под Воскресенский монастырь, он пел молебен «Пречистой Богородице и чудотворцу Сергию», но молился «о здоровье, а не о победе». Во время боя под Воскресенским монастырем никого из стрельцов своего полка не исповедовал.

Распоп Бориско Леонтьев, бывший полковой священник Чубарова полка, показал, что разговоры в полках о том, чтобы идти к Москве, начались с того времени, когда на Луки Великие вернулись стрельцы, бегавшие в Москву весной 1698 г. На его, попа, увещания стрельцы отвечали: «Не твое-де, поп, дело!» – и, когда он стал унимать от похода к Москве своего сына духовного стрельца Назарку Ерша, тот ударил его за это дубиной так, что он, поп, пролежал с неделю болен. При собрании полков под Воскресенским монастырем он пел молебен «Пресвятой Богородице», «а о чем, того не ведает». Во время стрельбы из лагеря А.С. Шеина по стрельцам стрельцы у него исповедовались. О самом ходе сражения: укрепляли ли стрельцы свои обозы, развернуты ли были ими знамена, били ли они в барабаны, была ли стрельба из стрелецкого лагеря по Большому полку, он не знает: «был в то время у своей телеги».

Третий распоп, Ивашко Степанов Кобяков, бывший священник Иванова полка Черного, был по указу патриарха отправлен в Иванов полк Черного на смену заболевшему попу Емельяну Давыдову и встретил свой полк идущим к Москве у Ржевы Володимировой и от Ржевы Володимировой пошел к Москве со стрельцами вместе, так как они ему сказали, что они распущены по домам. Когда стрельцы подошли к Воскресенскому монастырю, то велели своим полковым попам петь молебны; но он, поп Иван, молебна не пел, потому что остался ночевать вне лагеря, «за обозом подле лесу», хлопоча с уставшей лошадью и поломавшейся телегой. Поутру он пошел было в подмонастырную слободу к проживавшему там знакомому подьячему, чтобы добыть корма для лошади, но в слободу не был пропущен солдатами. В это время началась стрельба между Большим полком и стрелецкими полками, и он, поп Иван, боясь, как бы его не убили, побежал к своей телеге и, захватив дароносицу и епитрахиль, направился в Большой полк к полковому шатру боярина А.С. Шеина, но тут был схвачен солдатами и приведен к боярину. Что стрельцы шли для бунта, он не знал, потому что шел с ними недолго, и не знал также, о чем пели молебны «его братия» попы.

Дьячок Сенька Осипов показывал, что попал в дело случайно. Он оказался племянником заболевшего полкового попа Иванова полка Черного, только что упомянутого выше Емельяна Давыдова. Получив письмо о болезни дяди, передав в Патриарший разряд его челобитную об увольнении от службы и выхлопотав ему такое увольнение, он отправился за больным дядею вместе с назначенным ему на смену попом Иваном Степановым Кобяковым на Великие Луки. Встретив полк Черного у Ржевы Володимировой и получив от стрельцов известие, что дядя его находится в Великолуцком уезде в одной из деревень у крестьянина, он, опасаясь один продолжать путь на Великие Луки, повернул к Москве и поехал вместе со стрельцами, не зная, для чего они туда идут. Когда же пришли под Воскресенский монастырь, уйти от стрельцов уже было нельзя: они никого не выпускали из лагеря. У молебна он, Сенька, не был; пел ли молебен поп Иван, не знает и, чтобы кто-либо иной пел молебен в том полку, не слыхал, потому что в то время учинилась сумятица. Помнит, что поп Иван Степанов говорил ему поутру, что ходил под монастырь, да не пустили его солдаты[695]695
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 21–35.


[Закрыть].

После допроса духовенства перешли к допросу главнейших виновников мятежа, начав его с допроса если не главаря, то, несомненно, одного из идейных руководителей бунта, десятника Колзакова полка Василия Андриянова Зорина. Это был старый стрелец, хорошо помнивший события 1682 г., на которые он неоднократно ссылался в своих показаниях, человек, видимо, тяжело переживавший события, в которых ему приходилось участвовать, и задумывавшийся над тем, что происходило на его глазах, ревнитель благочестия и сохранения старых нравов и порядков и потому враг новшеств. 18 июня 1698 г. под Воскресенским монастырем перед самой битвой боярин A.C. Шеин, делая попытку уговорить стрельцов отстать от бунта, послал к ним генерал-поручика князя Ивана Михайловича Кольцова-Масальского. Когда Кольцов-Масальский подъехал к стрелецкому обозу, из обоза вышел к нему Василий Зорин, подал ему какие-то бумаги и просил прочесть их перед всеми солдатами Большого полка. Бумаги эти были: челобитная, составленная самим Васькой Зориным, и письмо, выходившее из широких стрелецких кругов. Остановимся на некоторое время на первом из этих документов; в нем сказался весь Васька Зорин.

Масальского. Когда Кольцов-Масальский подъехал к стрелецкому обозу, из обоза вышел к нему Василий Зорин, подал ему какие-то бумаги и просил прочесть их перед всеми солдатами Большого полка. Бумаги эти были: челобитная, составленная самим Васькой Зориным, и письмо, выходившее из широких стрелецких кругов. Остановимся на некоторое время на первом из этих документов; в нем сказался весь Васька Зорин.

В челобитной говорилось о стрелецких заслугах и высказывались жалобы на испытанные четырьмя полками отягощения. Произведение это показывает, что автор его не лишен был некоторого литературного таланта, по крайней мере, он обнаруживал наклонность прибегать к книжным оборотам. «Бьют челом многоскоpбнe и великими слезами, – читаем в начале челобитной, – холопи твои, московские стрелецкие полки». После перечня названий четырех полков следует не совсем вразумительное, но необыкновенно широковещательное место, написанное, по словам автора, «богословием»: «Изволением великого Бога в Троице славимого Отца и Сына и Святого Духа, царя царствующих и Господа господствующих всем языком определившего и избравшего в наследие, есмя избранное народ христианский (?)». За таким многословным вступлением идет исчисление стрелецких заслуг, начинаемое с указания на службу великим государям их стрелецких отцов, дедов и прародителей: они, стрельцы, служили «во всякой обыкновенной христианской вере и обещались до кончины жизни… благочестие хранити, яко же содержит святая апостольская церковь». По связи, очевидно, с «охранением христианского благочестия» Зорин припоминал, что в 1682 г. стрельцы удержали «всеконечное стремление бесчинства», и это удержание, как он объяснял на допросе перед боярином Шеиным, заключалось, между прочим, в том, что стрельцы отговаривали от раскола свою братию стрельцов, уклонившихся в раскол, а иных прочих раскольников ловили и приводили к розыскам. Зорин припоминал также и указ 1682 г. о реабилитации стрельцов, которым, в связи с постановкой на Красной площади монумента о деяниях стрельцов и с наименованием их «Надворной пехотой», запрещалось звать их изменниками и бунтовщиками. Указав на заслуги в прошлом, челобитная переходит, далее, к последним событиям, к Азовским походам 1695 и 1699 гг. и содержит ряд пунктов с жалобами на пристрастное отношение к стрельцам Лефорта и на целый ряд его действий, направленных на их пагубу. Поставив себе задачей учинить «великое препятие благочестию», Лефорт решил губить стрельцов и для этого, во-первых, несвоевременно подвел их к городской азовской стене и ставил в самых опасных местах, отчего было побито их множество; затем, делая подкоп, неосторожно подвел его под их шанцы, и при взрыве этого подкопа погибло их более трехсот человек; вызвав охотников идти на приступ – причем сулил этим охотникам денежные награды и повышения в чинах, – расположил стрельцов-охотников так, что множество их погибло, притом самых лучших людей. Уже в первом походе они, стрельцы, подавали мысль взять город «привалом», т. е. постепенно насыпая и подводя к стенам вал, но он, Лефорт, этот план «отставил», а между тем таким именно способом Азов и был взят во втором походе. «Не хотя наследия нашего христианского видеть», как пишет далее Зорин, Лефорт удержал их, стрельцов, под Азовом в первом походе позже всех других родов войск – до 3 октября, а затем, двинувшись из Черкасска 14 октября, повел их степью нарочно, чтобы до конца их всех сгубить; во время этого перехода они голодали, принуждены были есть мертвечину и «премножество их в той степи пропало». Все эти неудачи первого похода больно задевали Зорина как участника и очевидца, и все они, по его ненависти к немцам, были отнесены на счет злоумышленных козней «еретика Францка Лефорта».

Во втором походе Азов был взят, но после этого они, стрельцы, были оставлены «город строить», т. е. сооружать новые укрепления. Расчистив азовское место, они воздвигали земляные укрепления и закончили это дело, работая целый год «денно и нощно пресовершенною трудностью». 24 июня 1697 г. они, наконец, были выведены из Азова и объявлено было, что они пойдут в Москву. Но с дороги вследствие полученных тревожных известий их направили на усиление стоявшего на юге корпуса князя Якова Долгорукого в Змиев, Изюм, Царев-Борисов и Маяцкий, где и стояли «в самой последней скудости и нужде» до осени. Осенью же 21 сентября им сказан был указ идти, не заходя в Москву, в полк боярина князя Михаила Григорьевича Ромодановского в Ржеву Пустую на польскую границу. «Радея великому государю», они, стрельцы, и на эту службу «шли денно и нощно в самую в последнюю нужду осенним путем и пришли чуть живы», а находясь на польском рубеже, стояли «в зимнее время в лесу в самых нужных местах, мразом и всякими нуждами утеснены» и служили, надеясь на милость великого государя. В июне последовало повеление о роспуске всех полков Новгородского разряда, и тут боярин князь М.Г. Ромодановский, выведя четыре стрелецких полка из Торопца, вдруг приказал своим войскам их рубить неведомо за что. «Да мы же, холопи твои, – так заканчивается челобитная, – слыша, что в Московском государстве чинится великое страхование и оттого город затворяют рано, а отворяют часу в другом или в третьем и всему народу чинится наглость, да нам же слышно, что идут к Москве немцы и то знатно последуя брадобритию и табаку всесовершенное благочестию испровержением»… На этой недосказанной и маловразумительной фразе челобитная обрывается, автор не успел окончить ее, как он объяснял, за скоростью похода и быстротой появления войск Шеина. В этой фразе он, очевидно, хотел сказать, что стрельцов побудили самовольно двинуться к Москве те тревоги, о которых до них доходили вести из столицы, какие-то слухи о принимаемых в городе мерах к защите, о каких-то утеснениях народу и о готовившемся прибытии в Москву немцев, в связи с которым последует введение брадобрития, курения табака и «всесовершенное благочестию испровержение».

Таково содержание челобитной. Не успев ее дописать, Зорин так и подал ее князю Масальскому в черновом виде. Содержание поданного им, но написанного другими авторами письма близко подходит к челобитной: ясно, что во всех стрелецких головах носились тогда одни и те же мысли. Здесь нет только тех цветов красноречия, которыми наполнена челобитная Зорина; нет и воспоминаний о событиях 1682 г. Об азовской службе рассказано короче. Далее упомянута одна подробность – ее нет в челобитной, – именно: когда после постройки новых азовских укреплений стрельцы были отпущены, одна часть их пошла из Азова по Дону, таща до самого Воронежа двести будар, нагруженных пушечной и ружейной казной, тогда как другая, шедшая сухим путем и достигшая уже города Валуйки, от Валуек направлена была в корпус князя Якова Долгорукого. Тягости службы на польских рубежах – на себежском и на невельском – в письме описаны подробнее; терпели голод, холод и всякую нужду; для постоя отводилось слишком мало дворов, так что размещались на одном дворе человек по сто и по полтораста. Хлеб покупали настолько дорогой ценой, что месячного жалованья на покупку хлеба и на две недели не хватало; многие нищенствовали, «скитались в миру». Когда их перевели на Великие Луки, где они стояли недель с тринадцать, они просились в уезд для сбора милостыни – для прошения хлеба по миру, – но их не отпускали, тех же, которые все-таки уходили кормиться «Христовым именем», наказывали, били батогами. Все эти походы и службы служили они «за одним подъемом», т. е. располагая только теми средствами, которые были захвачены из дому, не бывая дома затем и не подкрепляя этих средств. Из Великих Лук их перевели в Торопец, откуда вскоре велено было служилых людей конных и пеших распустить по домам, а их стрелецкие полки направить не в Москву, а в уездные города: на Белую, в Вязьму, в Дорогобуж и в Ржеву Володимирову. Торопецкий эпизод, т. е. будто бы отданное князем М.Г. Ромодановским своим конным войскам распоряжение, выведя стрельцов из города, рубить, передан, как и в челобитной. Письмо заканчивается уверением, что они, стрельцы, испугавшись этого приказа Ромодановского, бредут к Москве не для московского разоренья или какого-либо смертного убийства, междоусобия или бунта, а только для того, чтобы повидать свои семейства и дома; а отдохнув немного в Москве, они вновь рады служить, «где великий государь укажет». Ко всему этому стрельцы присоединили оговорку, что на пути, проходя по городам, селам и деревням, они никому никакого грабительства и обид не делали и, хотя лошади, которые везли пушки, порох, свинец и всякие полковые припасы, у них пали, однако никаких подвод они под эту казну не собирали, а везли ее на себе.

Тотчас же после битвы под Воскресенским монастырем, решившей судьбу стрелецкого мятежа, 18 июня Васька Зорин был допрошен боярином Шеиным по поводу поданных им документов, а затем допрос повторялся 20, 24, 25 и 26 июня. На этих допросах с пытками он категорически отверг свое авторство в отношении письма, сказав, что передал ему письмо того же Колзакова полка сотенный Ивашка Клюкин и велел подать его князю Кольцову-Масальскому от всех стрельцов четырех полков, но кто составлял письмо, он не знает. Действительно, письмо составлялось другими лицами (как оказалось впоследствии, стрельцом Артюшкой Масловым[696]696
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 38–39.


[Закрыть]), и еще накануне, 17 июня, другой его экземпляр был вручен четырьмя выборными стрелецкими депутатами командовавшему авангардом генералу Гордону для передачи боярину Шеину. Показание Зорина о непричастности его к составлению письма, видимо, встретило такое доверие у тех, кто его допрашивал, что этот вопрос сразу был исчерпан, к нему более не возвращались, и весь интерес допроса сосредоточился на челобитной. О составлении челобитной показания были тогда более колеблющиеся. Первоначально, на допросе 18 июня, Зорин говорил, что челобитная исходила из широких кругов, написана была «у них у всех по их стрелецкому общему совету и согласию». Послали его, Ваську, подавать челобитную князю Масальскому пятидесятники, десятники и все рядовые. Писал ее того же Колзакова полка сотенный Левка Рыбников, а он, Васька Зорин, только «сказывал писать», т. е. диктовал ее, причем «у письма той челобитной были два пятидесятника, пять десятников, трое рядовых».

Таким образом, на первом допросе он представлял дело так, что челобитная составлялась по общему желанию и внушению всех четырех полков; заведовала ее составлением ближайшим образом как бы особая комиссия из двух пятидесятников, пяти десятников «трех рядовых; он, Зорин, входя также в состав этой комиссии, диктовал проект текста, который записывался Левкой Рыбниковым. Но затем на следующем допросе, 20 июня, на пытке он сказал, что челобитную писал он один и только показывал ее двум стрельцам Ивашке Волосатому и Якушке Алексееву, которые будто бы, посмотрев челобитную, советовали сделать некоторые исправления. На следующем допросе, 24 июня, он сначала говорил, что челобитную велели ему писать стрельцы только его, Колзакова, полка, причем не обозначали содержания челобитной подробно, а дали, как бы мы сказали теперь, только общие директивы: «челобитную велели ему писать, не определяя какую, только велели объявить службы и нужды, а окончать виною», т. е. перечислить их стрелецкие службы и указать на испытываемые ими нужды, а в заключение написать повинную в самовольном их движении к Москве. Затем говорил, что составлял челобитную вдвоем со стрельцом Васькой Игнатьевым, но, наконец, признался, что писал челобитную «собою и своим вымыслом один», ни от кого о ней не слыхал и никто его о том не научал, равным образом и подал челобитную князю Кольцову-Масальскому по собственной инициативе. Это признание он подтвердил и на последнем допросе 26 июня. О цели челобитной он на первом допросе показывал, что он имел в виду закончить ее повинной и прошением, чтобы государь пожаловал, велел им их вину – самовольный уход из Торопца к Москве – отпустить: к Москве они шли не с какими-либо злыми умыслами об убийстве или бунте, а единственно для свидания с семьями. Впредь они готовы служить, где государь укажет.

Но на последнем допросе говорил совсем другое: к Москве они шли «страшною неурядною яростью», имели в виду и в Москве возмущение и великое смятение. Челобитную свою он, Васька Зорин, после того как четыре полка собрались бы в Москве, намеревался в Москве объявить во всем народе и затем потребовать выдачи на убийство Франца Лефорта за непотребные его дела, о которых написано в челобитной. Он признавал также, что дело могло дойти и до побиения бояр подобно тому, как это случилось в 1682 г.[697]697
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 2, ст. 60, л. 56–81.


[Закрыть]

Таков был стрелец Васька Зорин, насколько его мысли и чувства выразились в составленной им челобитной и в показаниях, данных им на розыске под Воскресенским монастырем. Запись этого розыска, конечно, была прочитана московскими следователями и самим Петром. С челобитной начался и допрос Зорина 17 сентября в застенке Ромодановского, надо думать, в присутствии Петра.

На этот раз Зорин показывал, что челобитная составлена во время самовольного похода стрельцов из Торопца к Москве, не доходя до Ржевы Володимировой. Писал ее Левка Рыбников, но с его, Васькиных, слов. В противность показаниям, данным в июне, в которых Зорин не отрицал фактов, изложенных в челобитной, теперь он отрекался от ее содержания и говорил, что все, что в ней написано, – его злонамеренные вымыслы. Все статьи челобитной о Франце Лефорте, как и заявление, будто князь М.Г. Ромодановский велел рубить стрельцов, выведя их из Торопца, далее, о тревоге в Москве и о приходе в Москву немцев – все это он, Васька, писал, «затеяв собою напрасно» для того, чтобы вызвать возмущение. Но, отрекшись, таким образом, от приведенных в челобитной фактов и сознавшись в вымысле, Зорин сделал новое, чрезвычайно важное признание, объявив, что у них, стрельцов, было намерение, придя к Москве всеми четырьмя полками, стать под Девичьим монастырем и бить челом царевне Софье Алексеевне, чтобы взяла в свои руки правление государством. Совет об этом был у стрельцов, не доходя до Ржевы Володимировой. К Москве они шли, надеясь на царевну, потому что она уже и раньше «правила государством»; однако никакой пересылки с Москвы о том, чтобы им идти в Москву, у них, стрельцов, не было.

Оба эти пункта показания Зорина: и челобитная, и мысль о призвании царевны Софьи в правительство были 17 сентября после некоторых предварительных запирательств подтверждены и его ближайшими сотоварищами по замыслам и разговорам: Васькой Игнатьевым, Аничкой Сидоровым и Якушкой Алексеевым, когда их запирательства были разбиты уликами, предъявленными против них Зориным на очных ставках с ними. Они показывали, что про челобитную они знали, Зорин читал им ее и спрашивал их мнений, которыми они с ним и делились. Они же на стану между Торопцом и Ржевою Володимировою за ужином, а затем и на дороге, едучи с Васькой Зориным на одной телеге, обсуждали планы дальнейших шагов и выступлений. Придя в Москву, действительно они замышляли стать всеми четырьмя полками на Девичьем поле и просить царевну Софью Алексеевну принять на себя правление государством. Если бы царевна не согласилась, тогда у них было намерение с челобитной снять копии и распространить их по московским слободам для возмущения и бунта, а возмутя чернь, идти разорять Немецкую слободу и побить иноземцев за то, что «православие от них закоснело». «Закоснение же православия», как им объяснял Зорин, виделось в том, что в Богоявленьев день и в Вербное воскресенье прекратились в Москве прежние крестные ходы. Побивши иноземцев, имели намерение побить и бояр: Т.Н. Стрешнева за то, что «на службе их не кормил», т. е. не заботился об аккуратной выдаче им жалованья; управляющего Стрелецким приказом князя И.Б. Троекурова – за его жестокость, за то, что «к ним немилосерд, напрасно их бьет и ссылает безвинно», и князя М.Г. Ромодановского – за тягости службы на польском рубеже, за то, что «их морил в степи зиму». В других позднейших стрелецких показаниях это избиение только бояр, казавшихся виновными по отношению к стрельцам, расширялось до избиения бояр вообще. Избив бояр, стрельцы предполагали поселиться в Москве, и если бы царевна не вступила в правительство, то хотели «обрать» на царство царевича Алексея Петровича, так как распространился слух, что великого государя за морем не стало. Все эти мысли и намерения были известны стрельцам всех четырех полков[698]698
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 21–35.


[Закрыть].

Допросом этих ближайших соучастников Васьки Зорина розыск 17 сентября закончился. Розыск дал два результата. В нем, во-первых, вновь всплыла челобитная Зорина с изложением стрелецких жалоб и, во-вторых, вскрылись дальнейшие планы и намерения стрельцов. В челобитной хотя и не прямо, но высказывалось резко отрицательное отношение к взятому царем правительственному курсу. Осуждались промахи военных властей под Азовом, взятием которого Петр так гордился, преступные и злонамеренные действия иноземца-еретика Франца Лефорта, который был его любимцем. Выражалась глубокая ненависть к иноземцам, которых Петр старался привлечь, и враждебное отношение к новым обычаям, которые он вводил, но в которых стрельцы видели ниспровержение старого благочестия и православия. В планах и намерениях стрельцов относительно будущего высказанные в челобитной религиозно-национальные мотивы сплетались с социальными и политическими: за истреблением иноземцев должно было последовать избиение бояр и возведение правительницы или «обрание» царевича, иными словами, низложение Петра и установление правительства, которому стрельцы могли бы диктовать свою волю, как это было в 1682 г.