Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

VII. Первый розыск 19–22 сентября (продолжение)

Сделавший такое важное признание стрелец Васька Алексеев был передан в главный застенок князя Ф.Ю. Ромодановского и ночь провел под караулом у генерального писаря Ивана Инехо-ва, а 21 сентября в застенке у князя Ромодановского ко вчерашнему показанию, сделанному у князя Б.А. Голицына, добавил еще, что про письмо от царевны знают все четыре полка, что письмо это принес на Луки Великие из Москвы стрелец Васька Тума и отдал пятидесятнику Мишке Обросимову, а Мишка письмо принес на Двину и сказывал им всем, что письмо от царевны Софьи Алексеевны, читал его в своем полку, а затем собирал к себе стрельцов трех остальных полков, опять читал письмо, и они все его слышали. В письме написано, чтобы им, стрельцам, идти под Девичий монастырь и оттуда, «спросясь царевны Софьи Алексеевны», идти к Москве и жить в своих слободах. «А как великий государь будет к Москве, и они б его не пустили. А владеть бы и управлять на Москве ей, царевне Софье Алексеевне». Про солдат стрельцы всех четырех полков говорили, чтобы их всех сечь. Высылал его, Ваську, на рынок слушать то царевнино письмо стрелец Чубарова полка Петрушка Григорьев Рубец.

Мишка Обросимов, только в этот день, 21 сентября, присланный из Иноземского приказа в Преображенский с партией стрельцов, привезенных из Владимира и Мурома, будучи допрошен о письме, заперся. Петрушка Григорьев Рубец сознался и показал, что ему было известно про письмо и что он действительно высылал Ваську Алексеева на рынок его слушать. С уликами против запершегося Мишки Обросимова выступили, кроме Васьки Алексеева, еще трое стрельцов: Ивашка Растрюка, затем известный уже нам по розыску 17 сентября видный участник бунта Якушка Алексеев и, наконец, также нам известный пятисотный Чубарова полка, сочинитель «письма», поданного под Воскресенским монастырем А.С. Шеину, Артюшка Маслов, который сначала показывал, что он о письме царевны слышал от Мишки Обросимова и о содержании его знает только со слов последнего, но затем вошел в подробности и, как человек грамотный, владевший пером и склонный писать, изложил свое показание, уличавшее Мишку Обросимова, письменно. В этой письменной улике он сообщал, что Мишка говорил ему на Двине, что стрелец Васька Тума передал ему письмо, принесенное из Москвы от царевны Софьи Алексеевны. В письме этом стрельцам предписывалось идти к Москве, стать под Девичьим монастырем и вместе с царевной вступить в столицу; царя в Москву не пускать «для того, что вы, стрельцы, от него не пожалованы», если солдатские полки станут стрельцам сопротивляться, то стрельцам поднимать и возмущать чернь. Передавая Обросимову письмо, Тума заявил ему о своем намерении прочесть его стрелецким полкам, сказав: «То-де письмо под Воскресенским полкам вычтем, а хотя-де вдругорядь и под Девичьим монастырем!» О происхождении письма Тума, по дальнейшим словам Маслова в его письменной улике, передавал Обросимову, что он, Тума, будучи в Москве весной 1698 г., приискал какую-то нищую и поручил ей сходить в Девичий монастырь и уведомить царевну о приходе их, беглых стрельцов, в Москву. Нищая ходила в монастырь дважды и в первый раз вынесла ответ, что-де вас, стрельцов, пришло в Москву слишком мало, будете ли или нет всеми четырьмя полками? А во второй раз нищая принесла то именно письмо, которое Тума привез и передал Обросимову. Составляя это письменное заявление, в котором он излагал свой разговор с Обросимовым о действиях Васьки Тумы и о его дальнейших намерениях, Артюшка Маслов до времени умалчивал о собственной роли в обнаружении письма[710]710
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 72; ср.: карт. 7, ст. 4, л. 1.


[Закрыть].

Несмотря на предъявленные улики, Мишка Обросимов оставался тверд в своем запирательстве и, выслушав письменную улику Маслова, «с подъему» ответил: «…про такое-де письмо сказать не упомнит». Со второго подъема прибавил чуть-чуть больше: про письмо слышал он от стрельцов, но от кого именно, того не упомнит. Никому он о письме не говорил.

Розыск пошел дальше. Барабанщик Карпушка Ерофеев показал, что весной 1698 г. был в Москве с Васькой Тумой и другими беглецами, а затем, вернувшись на Луки Великие, Тума «сказывал ему, Карпушке: есть-де у него письмо царевны Софьи Алексеевны к нашей братье, чтоб они шли к Москве, а бутырские-де солдаты их к Москве жедают». С Васькой Тумой были дружны стрельцы Тишка Шевелев, который находится теперь в Кириллове монастыре, Васька Ваулин и Якушка Мартьянов. Тума звал его, Карпушку, и этих трех стрельцов в Москву. «И он, Карпушка, при них, Тимошке Шевелеве с товарищи, говорил, что он к Москве не идет. И он де, Васька, говорил: для чего-де ты, дурак, нейдешь, у меня письмо есть от царевны Софьи Алексеевны, чтоб к Москве итти». Названные стрельцы, Васька Ваулин и Якушка Мартьянов, подвергнутые пытке, дружбу свою с Тумой отрицали, а о царевнином письме отзывались неведением. Между тем Карпушка, продолжая свои показания, стал открывать те пути, которыми царевнино письмо дошло будто бы до рук Васьки Тумы: «…а то-де письмо достал он, Васька, из Девичья монастыря через нищую, а та-де нищая живет у васькиной сестры Тумина, зовут ее Степановною, живет она на Бережках и сын-де у ней есть, а имени его не знает. И за то-де [Васька Тума] дал ей денег два рубли». Таким образом, розыск стал выходить за пределы стрелецкого круга. По указанию барабанщика Карпушки были тотчас же сысканы и приведены в Преображенский приказ нищая Машка Степанова и сестра Васьки Тумы стрельчиха Парашка Савельева. В расспросе Машка Степанова показала, что живет у Парашки, сестры Васьки Тумы, лет с двадцать, бродит по миру; но был ли Васька Тума весной в Москве, не знает, у сестры его она его не видала и письма ему из Девичья монастыря никакого не да-вывала. Парашка Савельева сказала, что «брат ее Васька Тума, будучи в Москве весною, у нее, Парашки, в доме был и своей матери, а ее свекрови[711]711
  Так в документе.


[Закрыть], сказывал, что пришел в Москву со службы от голоду, а про иное ни про что от него она не слыхала. А та-де нищая в то число лежала у нее в избе на печи и Ваську Туму видела». Против такой улики нищая Степановна была «поднята» и «с подъему» показала то же, что говорила и по первому расспросу: «того Васьки у той сестры его она не видала и никуды от него не хаживала и письма ему не принашивала и денег у него, Васьки, дву рублев не имывала, а на Москве-де в верху ее однова кормили[712]712
  В верху, т. е. во дворце, где по разным случаям, в особенности в дни поминовения усопших царей и цариц, «кормили» нищих. Царевны, дочери царя Алексея Михайловича, постоянно устраивали у себя такие «кормки».


[Закрыть], а где, про то не выговорила, только молвила: «…съел-де ее Карпушка». Старуха, потрясенная неожиданно разразившейся над ней бедой и перепуганная «подъемом» и видом дыбы, не выдержала и на вопрос о том, что обозначают сказанные ею слова о Карпушке, ничего уже ответить не могла. «И про то она допрашивана, – читаем далее в записи, – почему она про то ведает, что ее Карпушка съел. И она, Машка, отповеди не учинила». Очевидно, она лишилась чувства и ничего не могла сказать. Вскоре после того она умерла[713]713
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 5, ст. 3, л. 1. Она жила еще 27 сентября; но в списках колодников, составленных в начале октября, читаем: «и та нищая умре» (там же, карт. 7, ст. 105, л. 40).


[Закрыть].

Смертью старухи Степановны нить розыска на некоторое время оборвалась; вопрос о том, ходила ли она в Девичий монастырь и приносила ли письмо от царевны, остался нерешенным.

Все же показаниями Васьки Алексеева, Артюшки Маслова и других самый факт получения Тумой письма от царевны и приноса его в стрелецкие полки на польскую границу устанавливался. Надлежало его подтвердить показаниями других стрельцов и затем расследовать, насколько письмо было в полках обнародовано и насколько стрельцы были о нем осведомлены. На основании добытого на следствии у Ромодановского материала Петр к прежним пяти статьям, по которым велся розыск, 21 сентября прибавил еще шестую: «К прежнему спрашивать: Васька Тума с Москвы письмо принес ли и пятидесятнику Мишке Обросимову отдал ли и они то письмо слышали ль; а то-де письмо писано от царевны Софьи Алексеевны, чтобы всех четырех полков стрельцы шли к Москве под Девичь монастырь и чтоб царевна шла для управления к Москве, а они б, стрельцы, жили в своих слободах, а государя б к Москве не пустили. Да они, стрельцы, меж себя говорили: московских солдат и иноземцев порубить». 21 сентября все остальные застенки, кроме застенка Ромодановского, бездействовали. 22 сентября царь распорядился вновь переспросить по шестой статье всех стрельцов, допрошенных 19 и 20 сентября.

Это распоряжение 22 сентября приводилось в исполнение. В каждом из застенков допрашивались вновь те же самые стрельцы, которые уже были там допрашиваемы в течение двух дней – 19 и 20 сентября, так что в этот день каждый застенок работал над двойным числом стрельцов. Допрос на этот раз шел быстрее, касался, главным образом, новой, шестой, статьи, но, однако, не одной ее; показания давались также и по остальным вопросам. В застенке князя П.И. Прозоровского из 33 допрошенных стрельцов повинились всего только двое; остальные, однако, как отмечает запись, «против статей ни в чем не винились». Из повинившихся стрельцов Илюшка Константинов дал заслуживающее быть отмеченным показание, что некоторые стрельцы имели в виду на царство выбрать пользовавшегося тогда общею и большою популярностью князя Михаила Яковлевича Черкасского, т. е. ни много ни мало как переменить династию. В застенке князя И.Б. Троекурова также из 33 человек 26 упорно заперлись, трое давали уклончивые, глухие и неполные показания и вполне сознавались только трое, из которых стрелец Куземко Зайцев сверх прочих положительных ответов на вопросы, заключавшиеся в статьях, показывал еще и то, «что государя к Москве пустить не хотели, а хотели его, государя, убить, а на царство принять царевну Софью Алексеевну или государя царевича, а если б де они во управление не пошли, и они хотели мыслить с народом, кого им выбрать на царство». У князя Б.А. Голицына 25 человек «ни в чем против статей не винились», один оказался больным и сознались только пятеро, из которых стрелец Лазарко Васильев, говоря о намерении стрельцов Немецкую слободу вырубить, давал этому намерению такое объяснение: «…а здумали-де про то все полки за то, что они, немцы, под Азовом много силы потеряли», т. е. много их, стрельцов, погубили – та же жалоба, которая так развита была в бунтовой челобитной Зорина. У князя М.А. Черкасского 20 человек из 34 упорно запирались, двое отозвались неведением по болезни, один дал показание неполное и 11 человек сознались как в том, что им известно было о письме, так и в намерении убить государя и царевича. Из сознавшихся стрелец Сидорко Федоров оговаривал своего товарища Петрушку Макарова, что тот по поводу убийства государя будто бы произносил и такие слова: «что-де великому государю поткнуться и самому на копье коли ни буди». Между стрельцами по показанию того же Сидорки Федорова шла речь, «что боярам быть по старому, как в бунт было», т. е. как поступили с ними во время майского мятежа 1682 г. По убиении царя и царевича стрельцы выражали намерение посадить на царство Софью Алексеевну и вернуть из ссылки князя В.В. Голицына и других ссыльных людей.

Но в других застенках многие, а в иных и большинство сознавались. В застенке думного дьяка H.M. Зотова из 33 стрельцов семеро ссылались на неведение о всех событиях по болезни, двое по малолетству (у него, как припомним, был вообще довольно значительный процент малолетних стрельцов) и 15 человек признались вновь или подтвердили свое признание, данное на первом розыске 19 и 20 сентября, притом сознались при первом же расспросе еще до пытки, от которой в таком случае и освобождались. Из сознавшихся Васька Сергеев, между прочим, пояснял, что царевича потому хотели выбрать на царство, что про великого государя пронеслась у них весть, «что-де его Леферт иноземец завез за море и сидит в неволе». В застенке князя В.Д. Долгорукого[714]714
  Этот повторный розыск у князя В.Д. Долгорукого в записи его (Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 246) датирован 21 сентября. По всей вероятности, мы имеем дело здесь с опиской, тем более что самая запись представляет собой копию, не скрепленную дьячьею подписью. Во всех застенках повторные допросы по шестой статье происходили 22 сентября. Следователи должны были выждать результатов следствия, производившегося 21 сентября в застенке Ромодановского, и открыть действия по повторному допросу не ранее как по получении шестой статьи, составленной, несомненно, после розыска у Ромодановского 21 сентября. Все это дает основание относить розыск у князя В.Д. Долгорукого к 22 сентября.


[Закрыть] сознались и притом без пыток при первом же расспросе 17 человек, другие повинились с первой же или со второй пытки и только шестеро заперлись и не сознавались даже и с огня. Также шестеро запиравшихся из 34 стрельцов оказалось у Т.Н. Стрешнева. Стрелец Ивашко Крупин сообщил о технических подробностях, каким образом стрельцы проектировали не пустить государя к Москве: была мысль поставить особые заставы по дорогам. Он «слышал от своей братьи, что к Москве великого государя пустить они не хотели, а хотели послать к нему, государю, навстречу по городом для заставы свою братью четырех полков стрельцов, разведав, по которой дороге он, государь, пойдет, и на заставе, где мочно, удержать». У окольничего князя Ю.Ф. Щербатого заперлось еще меньше, всего четверо, пять человек ссылались на свое незнание по малолетству, остальные 26 человек дали более или менее подробные показания. Наибольшее число сознавшихся дал розыск у боярина А.С. Шеина, где из 34 стрельцов вполне повинилось 27, четверо, по словам записи, «разные речи говорили», т. е. в одном сознавались, в другом нет, двое отозвались неведением по болезни и заперся только один.

Итак, вопросы, заключавшиеся в шестой статье, нашли себе утвердительные ответы в показаниях, данных 22 сентября. Особенно важные подробности были открыты в этот день в застенке князя Ф.Ю. Ромодановского, в котором выступали опять главные руководители мятежа. В дополнение к повинному письму, поданному 21 сентября, пятисотный Чубарова полка Артюшка Маслов подал новую письменную повинную, в которой он почти дословно припоминал содержание письма от царевны Софьи и описывал его внешний вид. Вот как он излагал письмо в повинной: «206-году и месяц и число было в нем (письме) написано, а которой месяц и число было написано, про то не упомнит, московских стрельцов пятидесятником, и десятником, и рядовым. Нынешнего ж году вестно учинилось в Новодевичье монастыре, что на Москве беглых стрельцов явилось малое число, и вам бы де иттить к Москве всем четырем полкам и стать под Девичьим монастырем и взять бы вам великую государыню благоверную царевну Софью Алексеевну к Москве по-прежнему в правительство, а если солдаты к Москве не пустят, и с теми солдаты противиться, а если вашей мочи не будет, и вам возмущать и чернь, а великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всея Великие и Малые, и Белые России самодержца к Москве не пускать для того, что-де вы не пожалованы». Описывая внешний вид письма, Маслов продолжает: «А то-де письмо подписью было, как пономарское или дьячковское», и затем рассказывает, каким образом письмо было получено и обнародовано в полках. «И то-де письмо было у пятидесятника у Мишки Обросимова, а взял он, Мишка, то письмо у Васьки Тумы, а где взял, про то не ведает. И, как были мы на Двине, и он, Мишка, с ним, Ваською, стояли сам-друг и, говоря меж себя, разошлись, и в то-де число он, Артюшка, его, Мишки, спросил: «О чем вы с ним, Ваською, говорили?» И Мишка сказал: «Васька-де мне отдал письмо». И, вынув из зепи (кармана), дал ему, Артюшке, и он, Артюшка, то письмо при нем, Мишке, прочел, и он-де, Мишка, то письмо отдал ему, Артюшке, и велел стрельцам по полкам честь. И он, Артюшка, то письмо на Двине ж в полках чел и тех-де четырех полков стрельцы сказали, что к Москве иттить рады. И после того, как он то письмо прочел, тех четырех полков стрельцы к Москве пошли. А полковники-де про то письмо не ведают, потому что-де они были в палатках своих, а денщики и караульщики у них отняты. А то письмо чтено было в кругах». Под Воскресенским монастырем письмо было прочитано стрельцам вторично. «И недошед до Воскресенского монастыря верст за двадцать, то письмо он, Артюшка, в полках своей братье чел же, и то письмо было всем им угодно». Повинная заканчивается указанием, куда девалось письмо. «И как-де под Воскресенским монастырем они сошлись с боярином с Алексеем Семеновичем и стрельба у него, боярина, в их полки стала быть, и то-де письмо он, Артюшка, изодрал и втоптал в навоз у крайнего двора с приезду (т. е. у первого двора для подъезжающего к Воскресенскому) у огорода крестьянского»[715]715
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 7, ст. 4, л. 1–3.


[Закрыть].

Сделав такое подробное показание о царевнином письме, Артюшка Маслов стал неотразимым обличителем для запирающихся стрельцов. Главным моментом дня 22 сентября в застенке Ромодановского было продолжение допроса пятидесятника Мишки Обросимова, получившего письмо от Тумы и передавшего его Артюшке для прочтения. Мишка, выслушав письменную повинную Артюшки Маслова[716]716
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 16: «а Мишка Обросимов, выслушав тех писем» и т. д.


[Закрыть] и его устную улику, гласившую, что он, Мишка, о письме знал, получил его от Васьки Тумы и отдал ему, Артюшке, «на реке Двине, вышед из шалаша, выняв из кармана», в ответ запирался, сказал, что он только слышал про такое письмо от своей братьи стрельцов, «а такого-де письма он у Васьки Тумы не имывал и Артюшке на Двине, вышед из шалаша, выняв из кармана, не отдавывал». Но «с подъему» он стал признаваться, что «письмо у Васьки Тумы взял и Артюшке Маслову отдал», добавив при этом некоторые сентиментальные подробности: «и на то письмо смотря плакал[717]717
  В других списках: «плакали».


[Закрыть], потому что то письмо смутное». На вопросы, предложенные Ромодановским, а может быть, и самим царем[718]718
  Последнее можно предполагать под выражением: «Мишка ж спрашиван в том» и т. д.


[Закрыть], чтo ему говорил, отдавая письмо, Васька Тума, какое то письмо, и откуда, и для чего он отдал письмо Артюшке Маслову, ответил: Тума говорил ему, что письмо из Девичьего монастыря, но, к кому прислано, не сказал. Подвергнутый жжению огнем, он так же упорно показывал, что Тума не сообщал ему, как получил письмо из Девичьего монастыря. Тогда он вторично был жжен огнем, но и со второго огня с необычайным упорством запирался. «И Мишка зжен огнем вдругорядь, а с огня говорил: Васка-де ему те письма отдал на Двине, а сказывал, что то письмо из Девичья монастыря, а через кого взял, про то он, Мишка, сказать не упомнит. И Артюшке Маслову он то письмо отдал». После двух огней Мишка опять был «подыман» на дыбу, но продолжал выдерживать прежнее упорство, ссылаясь на запамятование, «говорил прежние речи:

Васка-де Тума через кого-то письмо из Девичья монастыря взял, того сказать не упомнит», воскликнув при этом: «…пропади-де я один». Но под действием пытки он стал уступать и сделал новые признания. На вопрос его, Мишки, как он, Васька, то письмо достал из Девичьего монастыря, там караул крепкий? – Васька ответил, что то письмо принесла к нему нищая; назвал далее и имя этой женщины, передавшей Ваське письмо из монастыря: «Васкиде Тумы под Девичьим монастырем жила сестра родная Маврутка Дорофеева, была замужем за стрельцом за Гришкою Кисельниковым, и после того она овдовела и была без руки, ходила по миру.

А сказывал-де он, Васка, что то письмо достал он из Девича монастыря через тое Маврутку». На этом допрос его 22 сентября был покончен; так медленно, шаг за шагом подвигался Мишка Обросимов в показаниях, которые приходилось выпытывать из него жесточайшими муками, огнем и ударами[719]719
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 5, л. 12; ст. 16–17, л. 17.


[Закрыть]. И все-таки в заключительных словах показания 22 сентября он солгал: дальнейшие розыски показали, что сестры Васьки Тумы Маврутки, которую он выставил как передатчицу письма, давно уже не было в живых: «та его Васькина сестра, – замечено в протоколе розыска, – явилась в мертвых тому пять лет».

В том же застенке князя Ф.Ю. Ромодановского допрашивались 22 сентября, кроме Мишки Обросимова, еще несколько стрельцов – Васька Ваулин, Якушка Мартьянов, – которые были уже в этом застенке накануне; они показывали, что Васька Тума принесенное им письмо «взял у бабы», но у какой, не ведают. Допрашивались там же вновь известные уже нам главари движения: составитель бунтовой челобитной Васька Зорин и его ближайшие сообщники, с которыми он совещался по поводу челобитной: Аничка Сидоров, Васька Игнатьев, Ивашка Клюкин. Выступивший против них с уликами Артюшка Маслов довел их до сознания в том, что царевнино письмо на Двине было стрельцам чтено «и про то письмо они все ведали». Из них Васька Игнатьев, также грамотный человек, подал письменную повинную, где все эти показания изложил подробно. Рассказав о разговорах, какие были между стрельцами на польской границе, о том, чтобы идти к Москве под Девичий монастырь, просить царевну вступить в правительство, возмутить чернь, для чего разослать по слободам списки с челобитной Зорина, разорить Немецкую слободу, перебить бояр и иноземцев, а самим жить в своих домах – и о намерениях уведомить обо всем другие стрелецкие полки, стоящие по городам, «чтоб те полки шли к Москве для того, что-де они, стрельцы, от бояр и от иноземцев погибают и Москвы не знают», а также послать ведомость к донским казакам. Игнатьев свидетельствовал о твердой решимости стрельцов идти к Москве: «…да они ж, стрельцы, говорили, что однолично иттить к Москве, хотя умереть, а один предел учинить», и приводил слова Васьки Зорина, в которых тот, ссылаясь на свою опытность по участию в бунте 1682 г., заявлял, что готов взять на себя руководство движением: «А Васька Зорин говорил: я-де и в 90-м (1682) году все по обычаю своему управил, а и ныне-де окромя меня такого пределу нихто не сделает».

Упомянув, далее, о выборе стрельцами в полках по четыре выборных, которые должны были стать на место полковников, о двукратном чтении Артюшкой Масловым всем четырем полкам письма, присланного от царевны, Игнатьев передает о разговорах стрельцов, что, буде царевна в правительство не вступит, то можно, пока не возмужает царевич, взять и князя Василия Голицына: «…он-де нам в крымских походех и на Москве милосерд» – все, что угодно, только не правительство Петра, иначе «по коих мест государь здравствует и нам-де Москвы не видать»[720]720
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 4, ст. 16–17, л. 11–12; ст. 5, л. 8–9.


[Закрыть].

Таковы были факты, о которых Петру пришлось услышать на розыске 22 сентября из показаний стрельцов, сознававшихся в намерениях Немецкую слободу вырубить, бояр перебить, как это было в 1682 г. – затем более, чем в 1682 г.: государя к Москве не пустить и даже его убить, на царство посадить царевну Софью, к которой вернуть В.В. Голицына, или даже и совсем переменить династию и выбрать нового царя. Подозрение о письме от царевны, сильно подкрепленное показаниями Васьки Алексеева 20–21 сентября, теперь, 22 сентября, обратилось в несомненный факт, подтвержденный многочисленными показаниями сознавшихся стрельцов: письмо из Девичьего монастыря было принесено к полкам на польскую границу бежавшим в Москву стрельцом Васькой Тумой, им передано сотенному Мишке Обросимову, последний, в свою очередь, передал его пятисотенному Чубарова полка Артюшке Маслову, который прочитал его в стрелецком кругу дважды на остановках: первый раз на реке Двине, второй раз верст за двадцать не доходя до Воскресенского монастыря[721]721
  Розыски 22 сентября: Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36: у князя Ф.Ю. Ромодановского – л. 78–85; у князя М.А. Черкасского – л. 119–133; у князя В.Д. Долгорукого – л. 246–257; у князя П.И. Прозоровского – л. 273–284; у князя И.Б. Троекурова – л. 225–234; у Т.Н. Стрешнева – л. 170–202; у князя Б.А. Голицына – л. 209–212, л. 205; у князя Ю.Ф. Щербатого – л. 294–295, 297–298; у А.С. Шеина – л. 285–290; у Н.М. Зотова – карт. 6, ст. 1, л. 6—27.


[Закрыть].