Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

Изменение в церемонии приема московских дипломатических агентов, которого просил Возницын, заключалось в следующем: ответную грамоту московскому государю цесарь передавал на аудиенциях московским послам собственноручно, а посланникам и гонцам через вице-канцлера; Возницын просил о собственноручной передаче грамот также и последним, т. е. посланникам и гонцам. Наконец, просьба о православных сербах заключалась в том, чтобы им были подтверждены данные им привилегии, гарантирующие им свободу вероисповедания, занимаемую ими территорию, положение их патриарха, и к этой просьбе Возницын присоединял еще ходатайство об освобождении сербского деспота Георгия Бранковича, находившегося под караулом в Вене. Об этой приватной конференции Возницын на следующий день, 25 февраля, писал в Москву Л.К. Нарышкину в приведенном уже выше письме, в котором он сообщал, что брачные торжества и Масленица задержали ход дел. «А в 24 день имел я приватную конференцию с вице-канцлером Кауницем, говорил и домогался о исполнении (пополнении) титл его царского величества, то есть: Божиею милостию, великого, маестатис. Потом предложил о вольности и о уделе земли и о свободе веры сербскому патриарху и всему тому народу, также и о свободе деспота Георгия Бранковича, который за караулом в Вене… О чем о всем вице-канцлер хотел донести его цесарскому величеству и мне отповедь учинить»[1387]1387
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1699 г., № 3, л. 15.


[Закрыть]. Кауниц просил представить краткое письменное изложение этих просьб, и, когда это изложение было представлено, на него последовал письменный же и, разумеется, категорически отрицательный ответ по тем пунктам, которые касались титула и посольского церемониала – предметы, в которых габсбургский двор был особенно неуступчив. Австрийцы указывали, что титулом «величества» из всех всей вселенной королей украшается только римский император, который никому из королей такого титула не дает. Слова «Божиею милостию» и именование «великий государь» не в обычае прибавлять и к королевским титулам. Более мягким и благоприятным был ответ относительно сербов. Вольности и права сербов останутся ненарушимыми, с тем что и римские католики в Московском государстве будут пользоваться такими же вольностями. Ответ относительно Бранковича был уклончивый[1388]1388
  «О деспоте Георгии Бранковиче потребное сие изображение священное цесарское величество повелит» (Пам. дипл. сношений, IX, 545–547).


[Закрыть].

14 марта состоялась торжественная прощальная аудиенция московскому послу у цесаря. Парадный выезд его во дворец, встреча в разных пунктах дворца при шествии в аудиенц-залу, обращенная к цесарю речь посла, приказание цесаря передать его поздравление царю, ответная речь, сказанная от имени цесаря вице-канцлером, проводы посла и возвращение его на посольский двор – все это совершалось в тех же формах, как и на предыдущей приемной аудиенции. После аудиенции послу на его двор было прислано угощение: «Стол цесарской был великому и полномочному послу на посольском дворе, подчивали великого и полномочного посла пристав его барон Кёниксакер, Лебеншталь, Паратин (Барати), комисар Яган фон-Гаренне, переводчик Адам Стилла». Угощение сопровождалось обычными тостами[1389]1389
  Пам. дипл. сношений, IX, 569–573.


[Закрыть]. На следующий день были присланы от двора посольству, в том числе и первым двум послам, подарки, заключавшиеся в серебряной посуде: Лефорту «скрынка (ящик), а в ней мелкие суды (сосуды), и иные надобья, 2 подсвешника великие, от земли стоящие, судок столовой большой и с подсвешники, лохань с рукомойником, два водоноса, коробка» – всего три пуда серебра; Ф.А. Головину – 2 пуда: «судно великое, что стеклянные суды или рюмки во время стола моют, два кувшина-водоносы, лохань, 6 подсвешников стенных»; Возницыну – 12 блюд, 12 тарелок, 2 солонки, 2 шандана – всего пуд. Дворянам второго посла, именно: сыну Федора Алексеевича Головина И.Ф. Головину и брату посла А.А. Головину, уехавшим в Берлин учиться, а также племяннику Лефорта – Петру Лефорту – в посуде по три фунта человеку, прочим дворянам, подьячим и священнику – по фунту, переводчикам – по два фунта. Не был забыт и остальной персонал посольства: толмачи, собольщик, сторож и конюший получили по ³/4 фунта, люди посольские и гайдуки – деньгами по 12 гульденов, люди дворянские и иных чинов – по 6 гульденов. «И великой и полномочной посол присланных с тем жалованьем дарил, а что кому дано, и то писано в расходных книгах»[1390]1390
  Пам. дипл. сношений, IX, 576–577.


[Закрыть].

LXI. Политические взгляды и советы Возницына

Приняв прощальные визиты: графа Эттингена, собиравшегося уезжать в Константинополь, куда он был назначен послом, и поправившегося от полученных при разбойничьем нападении ран графа Марсилия, который был назначен комиссаром по проведению границ с Турцией, и отпустив доктора Посникова для научных занятий в Амстердам, Возницын 16 марта выехал из Вены домой, сопровождаемый до границы приставленными к нему комиссаром и толмачом[1391]1391
  Там же, 593–594.


[Закрыть].

Прежде чем последуем за ним в его пути от Вены, посвятим некоторое время рассмотрению его взглядов на внешние отношения России и ознакомлению с теми его политическими проектами и советами, с которыми он выступил перед Петром по окончании Карловицкого конгресса. Очевидно, совершившееся на его глазах, а что касалось России, совершенное при его ближайшем участии дело, во-первых, вызывало в нем потребность, оглядываясь назад, дать оценку тому, что произошло, а затем, предусматривая будущее, наметить дальнейшие шаги и посоветовать дальнейший образ действий. Его советы тем интереснее, что некоторые из них были осуществлены в действительности, потому ли, что они совпадали с намерениями Петра, или же потому, что они Петром были приняты во внимание, и он послушался их. Свои размышления о значении совершившегося и свои взгляды на будущее Возницын пространно изложил в трех документах: в записке к Л.К. Нарышкину и Ф.А. Головину, составленной при отъезде из Петервардейна и датированной днем отъезда, 24 января, и в двух шифрованных письмах к самому Петру – от 18 февраля из Вены и от 16 марта, при отъезде из этого города. Писания эти имеют то же значение, какое в наши дни имеют докладные записки, с которыми выступают современные нам дипломаты перед своими правительствами. Служа материалами для характеристики международных отношений в тот или другой момент, эти записки могут служить и для характеристики взглядов их авторов как дипломатов. Письма Возницына позволяют нам составить представление о нем как дипломате со стороны его теоретических взглядов, в то время как акты конгресса рисуют нам его как дипломата с практической стороны в его деятельности.

В этих докладных записках Возницын касается отношений России к трем ее соседям – шведам, полякам и туркам. Находясь еще в Петервардейне, он из присланных ему венских курантов почерпнул известие, что царь намеревается требовать от шведского короля Нарвы и прочих прибалтийских городов. Очевидно, молва о намерении Петра обратить оружие против Швеции начала уже обходить тогда Европу, и Возницын не может удержаться, чтобы не высказать своего взгляда по этому поводу. Мысль воевать со шведами и исторгнуть от них потерянное и «неправдою» ими «завладенное» встречает с его стороны полное одобрение; но для этого необходимы, во-первых, время, а затем безопасность со стороны турок, татар и в особенности поляков, которые, по мнению Возницына, «нам вяще всех народов враги и мыслят вся злая на нас и ждут времени». Эту тему о польской вражде к России Возницын затем развивает весьма подробно и не щадя красок, с оговоркой, что хотя все излагаемое и известно царю, «хотя государское премудрое рассмотрение и без сего убогого доношения преизобильствует, однако, видя злость польскую», для него невозможно было по его усердному простодушию умолчать. Как забыть и как отнестись легко к предательству поляков, сказавшемуся в том, что, оставив союзное обязательство, они помирились с турками? Да и помирились «ни на чем», на тех условиях, которые визирь еще в Царьграде обещал посредникам. Приводится далее доказательство польской злости, целый ряд свежих только что совершившихся фактов, именно поступки на конгрессе польского посла, который приказывал туркам, чтобы с нами не мирились, обещая им в таком случае помощь со стороны Польши. Не мог Возницын забыть и того, что польский посол не хотел иметь с ним сношений на конгрессе, приводя причиной этого вопрос о первенстве мест. Но я, пишет Возницын, будучи послом одного из семи главных монархов – здесь он проводит идею о значении «великих держав» в Европе, – как мог не охранять чести своего государя? За это осудил бы меня весь свет еще раньше государева гнева. Притом я, пишет он далее, добивался первенства не силою, а «радением», жил во время конгресса не в Петервардейне, как поляк, а терпел всякую нужду и стужу и с места конгресса никуда не отступил. Каждое воскресенье и каждый праздник я ездил в Петервардейн к обедне и после службы приватно заезжал к польскому послу, прося и напоминая о соглашении – но он никогда у меня не был. Если бы я лично оказался перед ним в чем виноват, то следовало оставить это в стороне, а смотреть только на настоящее дело. «Наши прецеденцыи или поступки» будут разобраны впоследствии, а портить из-за них настоящего дела и отступать не следовало; теперь же уже испорченного дела ему не поправить, «того ему уж не возвратить, что он пьянством своим не уберег». Малаховский во время конгресса осмеливался в дипломатических бумагах ставить имя царя ниже венетов и даже в бумагах, обращенных к Возницыну, не титуловал царя ни величеством, ни великим государем, а в разговоре с доктором Посниковым «неистово толковал о чести его царского величества», очевидно, ища предлога к ссоре. Он был прислан не от короля, а от республики, от поляков, которые злобны к нам и всегда помышляют вернуть себе завоеванное нами у них, для того и Деконтия на королевство выбирали. Если бы стали возражать, что распоряжение их короля иное, что он их до того не допустит, то надежды на короля плохи, он не имеет у них силы. «Подлинно ведаю, – пишет Возницын, – что уже не рад сему королевству; погубил сим королевством и свое курфирство и Бог ведает, к чему его приведут». Возницын хорошо знал польские дела и настроения, потому что был ранее резидентом в Польше. Польская вражда действительно могла служить немалой помехой для будущего предприятия против шведов. О примирении и соглашении с поляками надо было предварительно всячески позаботиться: «…с ними надо опасно (осторожно) поступать и их намерение вовсе истребить».

Надо также обезопасить себя и относительно турок. Турецкие послы во время визита к Возницыну выражали желание, чтобы в Царьград был послан гонец с уведомлением о принятии перемирия. Это сделать не худо, чтобы успокоить их и отнять у них всякую мысль о приготовлениях русских к войне. Но такого гонца непременно надо послать в Константинополь морем. Граф Марсилий передавал Возницыну, что в разговоре с ним турецкие послы говорили о русских кораблях: «…которые-де у царского величества корабли готовятся у Азова и те-де в Черное море не пройдут, а за чем – за мелью или за непропуском, о том он их не спросил». Из этого разговора видно было, как беспокоили турок морские сооружения и приготовления в Азове; высказываемая ими надежда на недействительность русской морской силы была только прикрытием того страха, который они перед этой силой испытывали. Прибытие дипломатического гонца в Константинополь морем должно было произвести там большой эффект, и на такой эффект и рассчитывал Возницын, давая совет, впоследствии исполненный Петром, послать агента морем: «Добро б морем, хотя одним кораблем». Он советовал также на этом же корабле послать сведущих в морском деле людей для собирания сведений: «послать знатных к морскому делу и ведущих людей, которые при таком случае могут все рассмотрить и описать, и приметить». Турки желают, чтобы для заключения мира или продолжительного перемирия явилось в Царьград наше посольство. Но Возницын не советует отправлять большое посольство; послы окажутся там в руках турок и не будут располагать необходимой для переговоров свободой. Лучше вести мирные переговоры на съезде в каком-либо ином месте, потому-то он так и противился домогательству турок включить в перемирный трактат статью о присылке послов в Константинополь[1392]1392
  Пам. дипл. сношений, IX, 513–516.


[Закрыть].

Вопрос об отношении к Турции вновь подробно обсуждается Возницыным в письме к Петру от 18 февраля. Письма Петра из Москвы от 1 и 6 января, в которых царь, опасаясь остаться один в войне с Турцией и, может быть, также под влиянием все прогрессирующей мысли о войне со Швецией, ради которой надо было помириться с турками, соглашался на некоторую уступку в смысле разорения приднепровских городков и предписывал Возницыну, если уже конгресс разошелся, снестись с турками через особую посылку – эти письма были получены последним слишком поздно. «Те твои государевы указы, – пишет Возницын, – много опоздали, и уж как турков, так и посредников кроме Царяграда, сыскать ныне негде». Турки тогда, как и русское посольство, поехали домой прямо к Царьграду или к Адрианополю, где ныне султан. Посредники хотели жить в Белграде, ожидая согласия Венеции на мир; теперь это согласие пришло, венецианцы приняли прелиминарный договор, подписанный за них цесарцами, соответствующие инструкции к Рудзини в Пе-тервардейн посланы, он передал экземпляр трактата за своею подписью посредникам, и потому посредники теперь также уехали из Белграда. Да, впрочем, если бы они там и были, то все равно никакой бы помощи не оказали, Возницын успокаивал далее царя в его опасении, как бы не пришлось остаться одним в войне с Турцией. Тревожиться нет оснований. Турки склонны к миру. Это положение Возницын развивает и доказывает подробно. «Только, по-видимому, турки с тобою, государем, склонны к миру. А чтоб, государь, кто рассуждал или мыслил, что турки, учиня со всеми мир, а нам дав малое перемирие, после б восхотели (обратить) всю на тебя, государя, войну, отнюдь того не чаю». Если бы в самом деле они хотели войны, то кто им помешал бы вести ее теперь же, когда нам не только ни от кого помощи никакой не было, но еще и вред чинили? «Да и то должно рассудить, для какой прибыли туркам с тобою, государем, воевать?» Для приднепровских городков? Но уже выражено царем согласие на их уступку. Для Азова? Но он не будет стоить тех затрат, которые надобно им будет на него сделать. О походе на какие-либо отдаленные русские или украинские города они и не помышляют. Эти города им не нужны, вследствие их отдаленности. Возницын в подтверждение своей мысли, что туркам невыгодно овладевать русскими городами за их отдаленностью, ссылается на пример Чигирина и Каменца. Чигирин они взяли, однако нельзя было его удерживать и пришлось бросить «за отдаленностью». Будучи в Царьграде после чигиринской войны, он сам слышал от многих, что тогдашний визирь если бы не заключил с нами мира, то был бы убит, до такой степени народ был раздражен огромными потерями, которые были вызваны не столько чигиринской войной, сколько отдаленностью завоеванных мест. Вот и теперь они отдали полякам Каменец не из страха перед поляками и не по какому-либо принуждению, а только для того, «что от них отдалел и им бесприбылен и по премногу убыточен». Турки, отдохнув и оправившись, будут думать скорее об иной войне: о возвращении Венгерской и Седмиградской земель и Мореи и других. Немцы «завоевали у них зело много и прямо смотрят к ним в Царьград», до которого уж им недалеко, и турки всячески будут думать освободиться от этой опасности. Возницын рассказывает далее о том тяжелом и затруднительном положении, в каком он находился на конгрессе: с одной стороны, как заключить невыгодный мир, зная о сделанных приготовлениях к войне и затратах и о намерении царя воевать? С другой – как остаться государю одному в войне и взять на себя такую тягость, а инструкций об уступке не имел, потому и заключил краткое перемирие. Теперь если государь пожелает заключить мир с уступкой, подобно тем, на какие согласились все союзники, и устранить все причины к войне, то как можно скорее надо послать к туркам, «хотя не гораздо знатную особу, только умную, который бы объявил им, что ты, государь, в миру быти с ними желаешь и послов своих послати изволишь, только б объявили, на чем они хотят в миру быть?» Пусть эта умная особа разведает о турецких условиях, будут ли они настаивать на разорении городков и не явится ли с их стороны еще какой тягости, и, разведав, установит с ними мирный договор. Этот совет был также осуществлен Петром в виде посылки в Константинополь думного дьяка Емельяна Украинцева, именно особы незнатной, но умной. Торжественное же посольство, которого так желали турки, можно отправить к ним для ратификации договора и в этом их обнадежить. Если же турки показали бы со своей стороны какое упрямство или какие-либо иные непристойные запросы, то пусть такой посланник о том пишет царю, а туркам скажет, что за такими тягостями мир едва ли может быть заключен. С турками надо держать себя твердо и никакого смирения не выказывать: «…поступать смело и дельно и себя смиренно знать не надобно давать». Но несомненно, что они склонны к миру и заключат мир[1393]1393
  Пам. дипл. сношений, IX, 529–533.


[Закрыть].

В письме от 16 марта Возницын, возвращаясь опять к запозданию царских писем от 1 и 6 января, предлагает новый способ заключения мира, если действительно есть склонность его заключить, – обратиться к добрым услугам и посредничеству цесаря. Для этого надо будет прислать в Вену специального посланника, «умную и легкую особу», только не посла. Послов цесарцы не любят из-за больших расходов, связанных с их содержанием, и потому не рады их у себя видеть. Следует особой грамотой просить цесаря, чтобы взялся за это дело. Правда, цесарцы перед нами во многом виноваты, и Возницын насчитывает пять их вин: не сдержали союза; не предупредили о намерении заключить мир, когда видели наши приготовления к войне и наем военных людей, и тем ввели нас в убытки; приняли «основание» мира без совета с нами; презрели нашу просьбу о продолжении войны; на съездах не оказывали нам помощи. Есть за ними и другие вины; но именно, припоминая свой грех, сознавая свою неправду и видя нашу сравнительно с прежним уступку – «авось в том деле (т. е. в услугах к заключению мира) они полезно поступят и к совершенству приведут», – достигнут положительного результата. Во всяком случае, от такого опыта, если он и не удастся, убытка нам не будет. Для ускорения дела Возницын предусмотрительно написал турецким послам, чтобы будущие турецкие послы, которых пришлют в Вену, были снабжены полномочиями для заключения мира с Россией[1394]1394
  Пам. дипл. сношений, IX, 578–580.


[Закрыть].

Итак, мысль о нападении на Швецию с целью отнять у нее старинные русские земли вызывает у Возницына сочувствие. Но он считает необходимым предпринимать такую войну не сразу и предварительно обезопасить себя со стороны Польши и со стороны Турции. Для безопасности со стороны первой надо как-либо угасить и искоренить вражду к нам поляков. Для безопасности от Турции надо заключить с ней мир или длительное перемирие. Есть два способа заключения мира: первый – послать в Турцию и непременно морем незнатного, но умного дипломата, которому и поручить это дело, соглашаясь на разорение днепровских городков, если уже подобные же уступки сделаны всеми союзниками, но во всем остальном проявляя большую твердость. Второй путь: обратиться к посредничеству цесаря. Мы впоследствии увидим, какими путями пошел во внешней политике Петр и чтo из советов Возницына ему пригодилось.

LXII. Путь от Вены до Москвы

Нам остается теперь, прежде чем распроститься с Возницыным, сказать несколько слов о его обратном путешествии из Вены до Москвы. Путь от Вены до границы с Польшей лежал на города Ольмюц, Опаву (Оппельн?) и Бреславль. В Опаве, где проведен был праздник Благовещения, длинный посольский обоз, состоявший из трех карет, колясок, в которых ехали дворяне и подьячие, пяти крытых телег, на которых помещался низший персонал посольства, телег с имуществом и верховых, был значительно уменьшен. Были отпущены на Москву через Варшаву с государевыми каретами и лошадьми, а также с мулами и верблюдами, полученными в подарок от турецких послов, дворянин Владимир Борзов и подьячий Михайло Волков с подробным наказом, как беречь лошадей и верблюдов[1395]1395
  Лошади и верблюды благополучно пришли в Смоленск, откуда в январе 1700 г. были отправлены в Москву (Арх. Мин. ин. дел. Приказные дела 1700 г., № 105, л. 5–8).


[Закрыть]. И в Ольмюце и в Бреславле послу была оказана почетная встреча, к нему являлись с приветствием члены городского самоуправления и подносили подарки: в Ольмюце поднесли 8 больших оловяников (кувшинов), в Бреславле – 16 оловяников рейнского. В Бреславле посол пробыл с 31 марта по 6 апреля и нанял здесь подводы до Торна. 8 апреля на австрийской границе, в 9 милях от Бреславля, он простился с цесарским комиссаром Яковом фон Гаренне. От Вены до границы шли поденные деньги из цесарской казны в том же размере, в каком они выдавались в Вене. «И в дороге, – замечает «Статейный список», – во всех городех и местех дворы даваны без найму добрые и прием был везде со всяким почитанием»[1396]1396
  Пам. дипл. сношений, IX, 612.


[Закрыть].

Переехав польскую границу, члены посольства продолжали путь уже как частные путешественники, на наемных лошадях, платя за остановки на постоялых дворах. В местечке Кротошине, в Инвлаславском воеводстве, праздновали «светлое Христово Воскресение». 15 апреля прибыли в Торунь (Торн). Отношение было уже иное. Еще с пути Возницын посылал в Торн к президенту и бургомистрам подьячего говорить о дворе; бургомистры в том отказали. Пришлось стать на наемном дворе. 17 апреля, наняв у торунcкого мещанина судно до Эльбинга, посольство поплыло вниз по Висле, минуя города Хельм (Кульм), Груден (Грауденц) и Гнев (?). «И прошед Гнев, разделяется река Висла на двое: вправо вошла к Эльбингу, а влево ко Гданску (Данцигу)». Посольство взяло вправо к Эльбингу и, проплыв 4 мили, прибыло в Малборк (Мариенбург), «город знатной и великой, старое каменное здание стоит направе, против него чрез Вислу мост деревянной». Отсюда был послан в Эльбинг подьячий Федор Буслаев к коменданту Горну говорить о дворе. Двинувшись из Мариенбурга и пройдя шлюзы, 20 апреля прибыли в Эльбинг – «город изрядный и многолюдный, и стройный, и богатой, и пристань корабельная», как замечает «Статейный список». «И как пристали шкутою к берегу близ города, и тогда для приезду посольского стреляли из пушек и множественного народа жители, из града к пристани вышед, смотрили того приезду. Постоялой двор отведен был по комендантову приказу в городе, только великой и полномочной посол за болезнию своею в городе не стал, а стал близ пристани на берегу; у того ж двора и караул был приставлен с переменою до отъезду»[1397]1397
  Пам. дипл. сношений, IX, 614, 617.


[Закрыть]. Об этой своей болезни Возницын писал через несколько дней в Москву Л.К. Нарышкину и Ф.А. Головину, «что с самой Сирмии от тамошних злых ветров и стужи и большой нужи учинился болен и доселе стражду скорбутикою и ныне лежу недвижим, токмо терплю во всех своих костех и жилах великий лом и нестерпимое грызение и веры неймется, могу ль доехати жив до Москвы»[1398]1398
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1699 г., № 3, л. 66 (от 26 апреля из Кенигсберга).


[Закрыть]. Болезнь оказалась настолько серьезной, что пришлось пригласить местного эльбингского доктора, с которым больной разговорился о городе Эльбинге. «В том же городе, – читаем в «Статейном списке», – приходил к великому и полномочному послу дохтур, тутошней житель, человек зело разумной, которого великой и полномочной посол спрашивал о том Эльбинге пространно». В ответ доктор рассказал подробную историю захвата Эльбинга бранденбургским курфюрстом. Еще при короле Яне-Казимире, во время московской войны, Речь Посполитая заняла у курфюрста 600 тысяч червонных золотых – шесть бочек по сто тысяч червонных в бочке – и в этом займе с процентами заложила город Эльбинг. Срок давно прошел, а Речь Посполитая не только роста, но и истинных денег не заплатила. Курфюрст по истечении срока хотя многие годы и напоминал о платеже, однако же, ввиду того что Польша вела войну против турок в союзе с христианскими государями, терпел и ничего не предпринимал. Когда же усмотрел, что поляки заключили с турками мир, тогда тот город «заехал». Самый захват произошел таким «подобием»: сперва курфюрст прислал генерала Брандта с пятитысячным отрядом без пушек. Брандт уговаривал бурмистров и мещан сдаться, но они, не желая быть «под владением курфистовым и вольности свои потерять, не сдалися», потому что платили Польше всего только 2000 золотых в год, и то не как подать, а «во образ вспоможения коруны польской». Генерал на некоторое время удалился, но затем подошел к городу с семнадцатитысячным отрядом и с пушками. Эльбингцы тщетно посылали с просьбой о помощи к королю, в соседние польские города и в Данциг, но ничего из этого не вышло, а между тем Брандт открыл по городу пальбу из пушек. Из города сначала отвечали, но затем немцами была брошена бомба «в самую пристань, пред градовые враты и попала в воду, которой весь город ужаснулся, так великая и так сильная, что дивно слышать: горела и трещала, и рвала с четверть часа, и всю пристань возмутила и суды переломала».

Эффект немецкой артиллерии оказался решительным: «граждане, то видя, убоясь, город сдали». Немцы, заняв город, налагают на него свою сильную руку: «День ото дни вольности их отсекают и в свою власть принимают крепко… кругом города на реках и на прокопных водах строят шанцы и крепости многие и укрепляют тот город сильною рукою». Эльбинг вел торговлю хлебом; теперь торговая жизнь города остановилась, и он разоряется: «…хлеба, которого множественное число обретается, отпускать никуды и продавать не велено… Итак те граждане зело по своей вольности тужат, да и для того, что к тому Эльбингу многие села и деревни належат, и в тех деревнях стоят на хлебе саксонские войска. И оттого-де они со всех стран пришли к великому разорению и многие мещане хотели ехать, покиня домы свои, в иные вольные городы, но и того им не позволено». Натянутые отношения между жителями и немецким гарнизоном были сразу же, в день приезда, замечены русскими. В этот день разыгралось одно из столкновений между городской администрацией и немецким командованием. Этот эпизод попал в «Статейный список». Когда жители вышли на пристань смотреть на прибывшее русское посольство, комендант города фон Горн «незнаемо каким вымыслом все городовые караулы того града у мещан отнял и своих поставил много; также и у цекаузов (цейхгаузов) и у иных казенных мест замки поломав, замкнул своими и запечатал своими печатьми… чему граждане зело удивились и опечалились», потому что ранее караулы в городе несли городовые солдаты под ведением бургомистров и ратманов[1399]1399
  Пам. дипл. сношений, IX, 614–617.


[Закрыть]. Обо всем виденном и слышанном в Эльбинге Возницын писал подробно в Москву Л.К. Нарышкину и Ф.А. Головину[1400]1400
  Арх. Мин. ин. дел. Дела австрийские 1699 г., № 3, л. 61–66; Пам. дипл. сношений, IX, 620–621.


[Закрыть]. Из Эльбинга посольство выехало 23 апреля после обеда на двух судах-шмаках, данных комендантом, и при хорошей погоде «перебегли» 16 миль «гаваном», т. е. по Фриш-Гаффу, и к вечеру были в Кенигсберге, где послу было отведено помещение в доме, в котором стоял там Петр в 1697 г. «Начальствовали в том городе в то время, – замечает «Статейный список», – над городом комендант полковник Бреда, а в шанце, которой против того двора, где великой посол поставлен, жил генерал Брант и правительствовал над всею Пруссией ратными людьми; у него ж готовых солдат десять тысяч человек, да в Эльбинге с комендантом же три тысячи; смотрит на замыслы польские, а именно бережет Эльбинг»[1401]1401
  Пам. дипл. сношений, IX, 617–618.


[Закрыть]. У коменданта Возницын просил подвод до прибрежного местечка Шакена, затем судов до Мемеля и от Мемеля вновь подвод до владений курляндского герцога. По этому случаю у коменданта происходило совещание с советниками курфюрста, т. е. с гражданскими чиновниками, и затем фон Бреда явился к Возницыну лично и объявил, что все будет учинено по его желанию. Из Кенигсберга посол хотел захватить нанятых на русскую службу музыкантов, но узнал, что их увез с собой в Москву проезжавший туда посланник курфюрста фон Принцен. Являлся к Возницыну находившийся в Кенигсберге слуга Лефорта Генрих Якимов, посланный в Кенигсберг для покупки ракетных станков. 27 апреля Возницын выехал в дальнейший путь и ночевал в Шакене. Оттуда наутро в четырех судах по Куриш-Гаффу отправился в Мемель, где был 29-го. В Мемеле из-за сбора подвод и опять из-за болезни простоял три дня и выехал оттуда 2 мая до Руцавы, пограничного места герцога Курляндского, к которому еще из Кенигсберга писал о своем прибытии и о подводах, а из Мемеля послал для переговоров о том же подьячего Федора Буслаева. В Руцаве пересели на оказавшиеся «зело худыми» курляндские подводы и остановились в имении герцогини Курляндской, деревне Тайлуке[1402]1402
  Там же, 620–624.


[Закрыть].

Сюда 5 мая явился из Митавы приветствовать Возницына с приездом назначенный к нему в пристава ротмистр Яган Вильгельм Кошкель, привезший с собой для продовольствования посольства герцогскую кухню. Были присланы также шесть лошадей с герцогской конюшни под посольскую карету. После обмена приветствиями и любезностями Возницын подробно выспрашивал его об отношениях в герцогской семье и о положении Курляндии: «…как поводится между князем младым и княгинею и опекуном князем Фердинандом, нет ли между ими какой ссоры и кто соизволил ему (князю Фердинанду) у младого князя опекуном быти: княгиня ль или их президенты и есть ли между ими согласие?» Кошкель рассказал Возницыну, что князь Фердинанд со своим братом, умершим герцогом Курляндским, не видался лет с двадцать, ездил повсюду и служил при разных дворах, а когда услышал о смерти брата, то испросил у польского короля согласие, чтобы ему быть опекуном над малолетним герцогом. У них в Курляндии такое право: когда герцога не станет, а дети останутся в малых летах, то правительствуют министры. Сначала герцогиня этого опекунства дяди не хотела и вместе с министрами ему сопротивлялась, но теперь она и некоторые министры с князем Фердинандом согласились, потому что он ничего вредного не делает; но некоторые министры не согласны, не хотят нарушать старого права и поехали к королю домогаться, чтобы того опекуна отставить. Только, по его мнению, ничего они тому опекуну «не учинят», потому что он пользуется королевским расположением – «король до него добр». Курляндия страдает от непомерных королевских поборов: король на всю Курляндию наложил великие поборы, просит вопреки обычаю двести тысяч золотых, а если не дадут, грозит поставить у них свои войска постоем. «А они и без того отовсюду стеснены и… вовсе изубожали», однако ж сколько могут, соберут и отдадут королю. «А тот-де запрос не токмо их убожит, но и вольность их ломает, чего у них преж сего никогда не бывало; а жили-де они токмо под королевскою протекцыей» и ставили иногда небольшое войско, а податей никаких не давали и «во всем имели вольность, как и Литва»[1403]1403
  Пам. дипл. сношений, IX, 624–626.


[Закрыть]. Эти разговоры Возницына в Эльбинге и по дороге в Митаву показывают, как московский дипломат пользовался каждым случаем, чтобы ориентироваться во внешних отношениях и во внутреннем положении тех стран, которые могли интересовать московское правительство. Отношения между Польшей и Бранденбургом, между Польшей и Курляндией и внутреннее положение прибалтийских государств будут вскоре важнейшими вопросами в русском дипломатическом ведомстве.