Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

VI. Первый большой розыск 19–22 сентября. Показание Васьки Алексеева

18 сентября было воскресенье. Праздничный день занят был, впрочем, подготовкой дальнейшего материала: доставлены были в Преображенский приказ 100 человек стрельцов, привезенных из Ростова, и 8 человек из Воскресенского монастыря, оставленных там после битвы ранеными и больными. 18-го давал большой пир второй посол Ф.А. Головин; по словам Гордона, «было большое общество, много пили и танцевали», и, как прибавляет Корб, «для увеличения веселости были пущены в ход большие воинские орудия». 19 сентября, в понедельник, деятельность застенков возобновилась: «происходило строгое следствие», записывает Гордон в дневнике[699]699
  Коpб. Дневник. С. 89; Gordons Tagebuch, III. 216.


[Закрыть]. В Преображенский приказ была передана новая партия стрельцов, привезенная из Переславля-Рязанского в числе 56 человек, что вместе с двумя партиями, доставленными в Преображенский приказ накануне, составило 164 человека. Эти стрельцы были распределены по 10 застенкам группами от 14 до 19 человек. Вести розыск в застенках были назначены наиболее видные сановники и министры: стольник князь Ф.Ю. Ромодановский, бояре – князь М.А. Черкасский, князь В.Д. Долгорукий, князь П.И. Прозоровский, князь И.Б. Троекуров, князь Б.А. Голицын, Т.Н. Стрешнев, А.С. Шеин, окольничий князь Ю.Ф. Щербатый и думный дьяк Н.М. Зотов. Этим высокопоставленным следователям были вручены 19 сентября статьи, заключавшие в себе ряд вопросов, по которым надлежало вести дознание. По всей видимости, статьи, в числе пяти, были продиктованы самим Петром; они носят на себе отпечаток его слога[700]700
  Экземпляр их, сохранившийся в деле о стрелецком розыске (Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 2, ст. 23), следует считать подлинным, судя по тем помаркам, с которыми он написан и которые показывают, как автор заменял одни слова другими и искал подходящих выражений. Экземпляр этот нельзя считать копией с какого-либо другого, потому что при копировании такого рода помарки были бы невозможны.


[Закрыть]. Основанием для статей послужил материал, добытый следствием 17 сентября; отдельные вопросы статей сосредоточены около двух пунктов, установленных показаниями Зорина и его ближайших сообщников, 17 сентября, именно, с одной стороны, касались составленной Зориным челобитной, а с другой – имели в виду выяснить намерения стрельцов пригласить царевну в правительницы и истребить иноземцев и бояр. Вот текст этих статей:

«Распрашиватъ у пытки и пытать против статей.

1

Как они, стрельцы, забунтовали и шли к Москве, царевну Софью Алексеевну к себе во управительство иметь хотели ль и по какой ведомости, по присылке ль от ней или по письму, и если бы царевна не пошла, кому было у них быть во управление, и чтo было им чинить. И о солдатех на карауле у Девичья монастыря чтo у них положено делать?

2

Про челобитную состава Васьки Зорина все ли они ведают и в полках чтена ль, и с нее список списав на Москве по всем слободам для возмущения посылать хотели ль и Немецкую слободу разорять и иноземцов, а на Москве бояр побить хотели ль?

3

Ведомо им, что на Москве оставлены Преображенского и Семеновского и генеральские полки и как бы они пришли к Москве, а солдаты им противны, чтo б было им с ними делать?

4

И буде во всем станут запираться и им сказать, что товарищи их Васька Зорин, Васька Игнатьев, Аничка Сидоров, Яшка Алексеев в распросах и с пыток говорили: царевну во управление призывать и по черным слободам для возмущения посылать, и Немецкую слободу рубить, и бояр побивать, про то ведали всех четырех полков все стрельцы, и они в том вину свою принесли. А смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали и бились против Большого полка.

5

Ведают они, что государь за морем здравствует и к Москве будет и об нем, государе, что у них было усоветовано, иметь ли его себе государем или им жить было самовольно, и кому их управлять, о том у них на чем положено или какой вор в начальники им был выбран и была ль у них о том с кем пересылка?»[701]701
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 2, ст. 23; ср.: там же, карт. 6, ст. 36, л. 36–37.


[Закрыть]

По этим статьям и производился допрос в застенках 19 и 20 сентября. На предъявленные к ним вопросы громадное большинство стрельцов начинали свои ответы показанием, что шли в Москву не для какого-либо возмущения и бунта, а с целью повидаться с семьями, с женами, детьми и родственниками. Иные ссылались на бедственное положение, в котором протекала их служба на польской границе, говорили, что шли «от скудости», «от голоду», «от бедности», «для того, что стало им есть нечего», «потому что наги и босы», имели в виду в Москве побить челом о жалованье, о подъемных деньгах, о нуждах своих и, в частности, указывали, что хотели бить челом боярину Т.Н. Стрешневу. Некоторые приводили в свое оправдание, что были во время этого похода больны и их везли на телегах, помимо их воли, другие – что не могли противоречить старшим по малолетству. Действительно, среди стрельцов было много мальчиков начиная с пятнадцатого года возрастом. Указывали и на подневольность похода, на испытанное принуждение, которое в иных случаях сопровождалось угрозами: или «по приневоливанию» стрельцов, бегавших в Москву весной 1698 г., «за страхом прежних беглецов, они их принуждали». Кроме «прежних» беглецов, как оказалось, наиболее активными и упорными бунтовщиками были стрельцы Чубарова полка; они приневоливали к походу нерешительных и колебавшихся, которых, должно быть, было немало в других полках. Стрелец Колзакова полка Андрей Мыльников в розыске у окольничего князя Ю.Ф. Щербатого показывал, что Афанасьева полку Чубарова стрельцы взяли их, колзаковцев, в полк неволею, чтоб им с ними «иттить к Москве, а буде с нами не пойдете, и мы-де вас прирубим всех». В каждом полку стрельцы наблюдали друг за другом, и тем, кто не хотел принимать участия в походе, уклониться от него, бежать с дороги и скрыться было невозможно, «а бежать-де они, молодшие люди, – как показывал на розыске у боярина Т.Н. Стрешнева стрелец Федька Боровков, – не смели, потому что положено было у них у всех: кто сбежит, тому голову отрубить».

Факта движения на Москву нельзя было, конечно, отрицать; его надо было только объяснять, приводя благовидные предлоги. Но по тем главным пунктам, которых касались вопросы, заключавшиеся в пяти статьях, было обнаружено на допросах 19 сентября категорическое отрицание и упорное запирательство. Значительное большинство на вопросы о бунтовой челобитной, составленной Васькой Зориным, о том, была ли она чтена, и о намерении, сняв с нее списки, рассылать их по слободам в Москве для возмущения черни, решительно отозвались неведением. Только некоторые немногие давали неясные и неполные показания, в которых сквозило как бы полупризнание. Показания такого рода подтверждали существование челобитной, но выгораживали самих показывающих от всякого соприкосновения с этим документом. «Бунтовую челобитную, как чли, слышал, – говорил стрелец Сенька Иванов на розыске у князя Ф.Ю. Ромодановского, – а что в ней написано, того не ведает, стоял в то время на карауле у полковой казны, не доходя Воскресенского монастыря». «Челобитную, недошед Воскресенского монастыря, в полках прочитали, а кто прочитал и что в той челобитной сверх нужд их написано, того он не дослышал, потому что стоял далече», – показывал стрелец Алешка Карманов на розыске у Т.Н. Стрешнева. Десятник Мишка Афанасьев на розыске у Ромодановского сказал: «Про бунтовую челобитную он ведал, а что в ней написано, того не ведает». Стрелец Колзакова полка Алешка Клочков показывал на розыске у Т.Н. Стрешнева, что знал содержание челобитной и знал, что читал ее Зорин, но припутывал совершенно неверные объяснения намерениям стрельцов:

«Недошед-де Воскресенского монастыря за день или за два сходилися все четыре полка и челобитную, которая писана о службе их, как они были под Азовом и как шли из-под Азова и были на Украине и во Ржеве и о порядочной службе, в полках прочитали, а чел Васька Зорин и говорили, что им итить к Москве, взяв святые иконы своих полков, и стать под Новодевичьим монастырем и бить челом государыням царицам и государю царевичу и государыням царевнам о порядочной службе для того, что-де великого государя на Москве не было». По этим объяснениям целью похода было челобитье о службе, которое за отсутствием государя надо было подать всем наличным представителям царствующего дома, притом в самой почтительной форме: со «святыми иконами» в руках. Челобитная Зорина в этих полупризнаниях иногда смешивается, может быть, с умыслом, но может быть, и вполне искренно с «письмом», посланным в Большой полк Шеина с четырьмя депутатами. Стрелец Стенька Микифоров на розыске у князя П.И. Прозоровского говорил: «Челобитную во всех полках у них прочитали тое, с которой посыланы к Москве бить челом; великому государю о жалованье, а Васька ли Зорин ее составливал, того он не ведает. А про Франца-де Яковлевича Лефорта в той челобитной было не написано». Десять человек стрельцов Гундертмаркова полка и шестеро Колзакова на розыске у князя Б.А. Голицына говорили в один голос, что «челобитную, которую послали к боярину А.С. Шеину, прочитали всем полкам по сю сторону Волока Ламского, а та ли, что составливал Васька Зорин, или иная, про то не ведают и, что в ней написано, не помнят». Возможно, конечно, что в стрелецкой массе действительно далеко не все были осведомлены о различии между этими двумя документами, между «челобитной» Зорина и «письмом», и у многих, в особенности у рядовых стрельцов, которых, как жаловался упомянутый выше стрелец Боровков, пятидесятники и десятники на свои советы не допускали, «таясь от них», было смутное представление о содержании челобитной, выслушанной в большой толпе, до последних рядов которой не все слова долетали.

Столь же решительно отрицательные ответы давало большинство стрельцов и на вопросы о намерении стать полками на Девичьем поле, пригласить царевну Софью в правительство, драться с солдатами, рубить иноземцев и бояр. При таком единодушном запирательстве запись показаний принимала довольно однообразный, шаблонный и трафаретный характер: «В распросе и с пытки Тихонова полку Гундертмарка стрелец Стенька Микулин (совершенно в том же роде и другие записи) говорил: к Москве-де они пошли по неволе (т. е. по приневоливанию) беглых стрельцов, которые были на Москве и присланы к ним в полки. А про то, что было им, пришод к Москве, стать на Девичьем поле и бить челом царевне Софье Алексеевне, чтоб она вступила в правительство и их приняла, и про воровскую бунтовую челобитную составу Васьки Зорина, и чтоб с той челобитной списав списки, на Москве во все слободы для возмущения черни посылать ли, и Немецкую слободу разорять ли и иноземцев, и в Москве бояр побить кто хотел ли, и солдат, которые б высланы были против них Преображенского и Семеновского и генеральских полков, также которые были б на карауле у Новодевичья монастыря, побить ли, того не ведает. А про то, что государь за морем здравствует, он ведал, а к Москве как будет, не ведал и на великого государя у него умыслу никакого не было и ни от кого не слыхал. А его ж де братье стрельцом его, государя, себе государем иметь ли или им жить самовольно и кому их управлять, про то ни про что не знает и от товарищей своих не слыхал и в начальники у них никто был не выбиран и на письме, и на словах о том пересылки с Москвы ни от кого, ни к кому не слыхал»[702]702
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 38, 39.


[Закрыть].

Только немногие стрельцы сознавались с первых же пыток. Так, в застенке князя Ф.Ю. Ромодановского сознался один из наиболее видных участников мятежа, пятисотный Чубарова полка Артемий Маслов, который, во-первых, признал свое авторство в составлении «письма», посланного в Большой полк с четырьмя депутатами, а затем, вопреки первому своему показанию, в котором говорил, что ни о чем не ведает, будучи уличен своим однополчанином Якушкою Алексеевым, должен был признать, что стрельцы имели в виду, придя к Москве на Девичье поле, бить челом царевне Софье Алексеевне, чтобы она по-прежнему была на Москве в правительстве. Если бы солдаты вообще не пропустили бы их в город, то должны были, остановившись на Девичьем поле, написать в стрелецкие полки, находящиеся на службе по городам, и звать их к себе на помощь, а когда бы стрельцы из городов на помощь к ним пришли, должны были с солдатскими полками биться. Иноземцев и бояр стрельцы, придя к Москве, хотели побить, Немецкую слободу разорить. Относительно причины такого намерения истребить иноземцев Артюшка Маслов сослался на челобитную Зорина, в которой, по его словам, «злоба их немецкая» достаточно выяснена. С этой челобитной они хотели снять списки и разослать по московским слободам для возмущения. Если бы царевна правления не приняла, то была мысль бить челом государю царевичу, чтобы принял правление до возвращения отца. Если бы царевич не принял правление, следовало обратиться к царевнам, чтобы которая-нибудь из них приняла правление. На предложенный в застенке, вероятно князем Ф.Ю. Ромодановским, вопрос о том, если бы царевны правительства не приняли, кому бы тогда править, Артюшка отвечал: «Царевнам правительства как было не принять! Кроме них править было некому!» Намерение выбрать какого-нибудь правителя из них же, стрельцов, или из иного какого чина людей он категорически отрицал. С той же твердостью и определенностью он отрицал всякие письменные или иные какие-либо пересылки с царевной Софьей Алексеевной и, заканчивая ответ, сильно покривил душой, сказав, что, если бы государь, о котором он знал, что здравствует за морем, «изволил из-за моря притти к Москве, и они б-де его, государя, приняли с радостью». Как увидим впоследствии, у стрельцов было намерение не пустить государя в Москву при возвращении и даже убить его.

Откровенное показание дал молодой стрелец Колзакова полка Ивашко Корнилов, отличавшийся, по-видимому, большим благочестием, исполнявший обязанности псаломщика «у крестов», т. е. при полковой церкви, и дававший обещание постричься в монахи, чтo было подтверждено его полковником Федором Колзаковым, сказавшим, что Ивашко «человек добрый и работал в службе у крестов и о пострижении ему, Федору, бивал челом». С первого же допроса в застенке H.M. Зотова он показал: «Как пошли стрельцы самовольством к Москве, и он слышал от многих, что они пошли от голоду и побить бояр, а именно про Тихона Никитича Стрешнева: он-де держит их, а про иных именно не упомнит, да Иноземскую слободу вырубить. И больши-де всех негодуют на них, иноземцев, знатно-де те тягости и недобро им ставится от них, иноземцев, что беспристанно-де бывают в волокитах и в службах, а иные-де говорили: хотя б де неделю пожить и с женами повидаться и опять итти хоть на пять лет»[703]703
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 1, л. 13.


[Закрыть].

Эти полупризнания все же проливали некоторый свет на истинные намерения, с которыми шли к Москве четыре возмутившихся полка. Но решительно все стрельцы, даже те, которые относительно этих намерений делали более откровенные показания, давали категорически отрицательный ответ на вопрос о сношениях полков с царевной Софьей, о каких-либо письмах или устных пересылках с нею[704]704
  Розыски 19 сентября 1698 г.: Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36: у князя Ф.Ю. Ромодановского – л. 38–56; у князя М.А. Черкасского – л. 99– 104; у князя В.Д. Долгорукого – л. 235–239; у князя П.И. Прозоровского – л. 258–265; у князя И.Б. Троекурова – л. 213–217; у Т.Н. Стрешнева – л. 146–155; у князя Б.А. Голицына – л. 203–205; у князя Ю.Ф. Щербатого – л. 291–293; у А.С. Шеина – л. 285–290; у Н.М. Зотова – там же, карт. 6, ст. 1, л. 1– 16; Устрялов. История… Т. III. С. 626.


[Закрыть].

20 сентября розыск возобновился с новой силой. В Преображенский приказ в этот день были переданы, а оттуда такими же группами распределены по отдельным застенкам две новые партии стрельцов: одна в 98 человек, привезенных из Спасского монастыря в Ярославле, другая в 79 человек, привезенных из Кашина и из Калязина монастыря. Показания этих групп начались так же, как и в предыдущий день. Давались в том же роде объяснения факту движения к Москве. Некоторые везли больных. Здоровые шли для свидания с семействами, «желали побывать в доме своем и, побыв дома, итти по-прежнему на службу», или от скудости и голода, «от бедности с голоду, безо всякого умышления, видеться с женами», как показали один за другим все 18 человек, допрошенные в застенке князя Б.А. Голицына. Стрелец Пронька Данилов в розыске у князя В.Д. Долгорукого показывал, что шел к Москве «для того, что платьем ободрался и нужно (т. е. тягостно) им было на службе быть и голодно, а совету и умышления ни с кем, будучи на Москве что чинить, не было», а стрелец Сенька Кондратьев в том же застенке говорил: «к Москве шли все четыре полка и советовали о том все, а на совете положено у них было то, что итти им к Москве от нужды и от бедности для того, что были босы и наги, а с Москвы куды им государь указал итти, туды б они и пошли». Указывалось, как и накануне, на принуждение от старших, на угрозы со стороны Чубарова полка, на страх перед своими же однополчанами, грозившими расправиться с теми, кто не хотел идти. «К Москве шел от скудости, – говорил на розыске у князя Ромодановского стрелец Терешка Кубанов, – а вели-де их к Москве пятидесятники и десятники, а для чего, того не ведает, а ведают про то они, пятидесятники. А им-де было их, пятидесятников и десятников, как не слушать для того, что они у них бoльшие?» Чубарова полка стрельцы, наиболее возбужденные и упорные, запугивали остальные полки, «не велели» стрельцам слушаться своих полковников и вели их к Москве, по выражению одного стрельца, «за караулом». Некоторые делали попытки бежать с дороги, но бывали изловлены однополчанами и возвращаемы опять в полк и шли «убоясь стрельцов» или «боясь своей братьи, чтоб не убили». Были такие, которые ссылались на свою «простоту», отрицая в походе на Москву какое-либо «умышление и совет», т. е. какой-либо злой умысел. Многие показывали, что увлечены были невольно примером других стрельцов, которому слепо следовали, ни о чем не рассуждая, шли «смотря на свою братью стрельцов, а для чего не ведают»; один отозвался, что шли к Москве «самодуром», а в мрачных словах другого стрельца, Сеньки Волынки, на розыске у князя Ю.Ф. Щербатого прозвучала нота безысходного отчаяния: все равно, идти ли, оставаться ли, был один конец – смерть. «Мы-де всеми полками пошли на смерть, что-де нам на службе умереть и на Москве умереть же».

Но на вопросы статей о намерении избрать царевну Софью, избить иноземцев и бояр и т. д. группа стрельцов 20 сентября в громадном большинстве случаев давала по первому допросу, кажется, еще более категорически отрицательные ответы, чем группа их предшественников накануне. Такое, по крайней мере, впечатление производят записи показаний этого дня сравнительно с записями предыдущего, формулированные в выражениях: «А против статей сказал, что ни про что не ведает» или еще решительнее: «Против статей во всем запирался». Только стрелецкая молодежь была менее упорна и давала с первого же допроса более откровенные показания. Таких молодых стрельцов было несколько человек в розыске у думного дьяка H.M. Зотова: из 18 стрельцов, допрошенных 20 сентября в его застенке, десятеро, следовательно более половины, были моложе 20 лет, и из них двое стрельцов были совсем еще ребята, имели всего по пятнадцатому году. Стрелец Стенька Михайлов 20 лет говорил: «Как их полку стрельцы самовольством пошли к Москве, и он-де с ними шел же от голоду и по миру кормиться не пускали и за то били батогами. А отца, и матери, и жены, и детей и дому у него нет, жил у тетки. А усоветованоде у всех четырех полков, пришед к Москве, рубить бояр за то, что с голоду морят, а кого бояр и кто имяны говорили, того не упомнит, только-де то говорили в большом кругу, как все полки обще советовали у Двины реки. И он-де, Стенка, в том кругу был же. А приговорщики-де в том были пущие беглецы, которые бегали к Москве. И он-де, Стенка, побивать и рубить бояр хотел же. А про великого государя у них в полках обносились: уже-де он ухожен и бояться нечего, для того-де и пошли. А будет-де на них с Москвы навстречу выйдут войска, и у них-де положено с ними биться. А как-де им без великого государя управляться и кому быть начальнику, того-де не говорено и иного ничего не ведает и не слыхал»[705]705
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 1, л. 22.


[Закрыть]. Еще откровеннее был стрелец того же, Черного, полка Куземка Григорьев: шел к Москве для свидания с матерью своею – желание вполне естественное и понятное у мальчика по пятнадцатому году. «А в большом кругу он и в совете не бывал и за малолетством его не призывали и был у них в невольном послушании и говорить против них не смел. А слышал-де он в своем полку от многих людей, а имяны не упомнит, что они, стрельцы, хотели побить бояр Тихона Никитича Стрешнева, князя Ивана Борисовича Троекурова, а за что, того он не ведает. А под Воскресенским-де в обозе они, Черного полку, никто не стреляли. Да им же де в полку ведомость была, а от кого не ведает, будто великого государя в животе не стало, и им-де, пришед к Москве, посадить было на царство царевича Алексея Петровича, да и царевну-де из Девичья монастыря хотели взять на царство ж для того, что-де она об нас жалеет. А письма-де и пересылки от нее, царевны, и ни от кого он не слыхал. Да они ж де, стрельцы, хотели ссылаться в Азов и в Киев, чтоб случиться к Москве вместе и посадить на царство царевича и царевну, да и Немецкую-де слободу разорять и немец рубить хотели для того, что-де их вошло в царство много и чтоб царством не завладели»[706]706
  Там же, карт. 6, ст. 1, л. 26.


[Закрыть].

Однако дело розыска за 20 сентября значительно подвинулось вперед. В застенке князя И.Б. Троекурова появился стрелец Черного полка Сенька Климов. Всего с трех ударов на пытке он сказал, что им, стрельцам, было объявлено о цели движения их пятидесятником. Придя в Москву, они имели в виду стать под Новодевичьим монастырем, просить царевну Софью Алексеевну принять правление: если бы она не согласилась, взять в правление царевича; челобитную Васьки Зорина читали во всех четырех полках и, придя к Москве, намеревались списки с челобитной разослать для возмущения, хотели рубить бояр и иноземцев, хотели также рубить оставленных в Москве солдат, а государя, когда вернется из-за моря, к Москве не допустить. Сознавшемуся Сеньке даны были очные ставки с другими стрельцами того же полка, которых допрашивали в том же застенке, и из них семеро, сначала было запиравшиеся, потом сознались и дали показания, согласные с Сенькиными. Вся эта признавшаяся группа из восьми человек отправлена была затем в застенок князя Ромодановского, и там по их улике также повинилось несколько стрельцов.

Сенька Климов и его сознавшиеся товарищи посылались для улики, кроме застенка Ромодановского, и в другие застенки, и по их уликам винились в этих застенках стрельцы. В застенке князя Черкасского по уликам Сеньки Климова на очных ставках с ним повинилось большинство допрошенных князем Черкасским стрельцов, до того упорно запиравшихся. Некоторые шли даже дальше этих показаний. Стрельцы Ивашко Сереберцов, Оська Бахарев и Андрюшка Крысенок прибавили, что великого государя, если бы он вернулся, пустить не хотели, а стрельцы Панфилко Рак и Пашка Долгленок шли еще дальше и сказали, что не только великого государя в Москву пустить они не хотели, но хотели его убить до смерти для того, что он доверял иноземцам, как выразился первый, или что он имел дружбу с иноземцами, как говорил второй. В застенке Т.Н. Стрешнева 20 сентября было пытано 18 стрельцов Черного полка, и все они упорно не сознавались, так что в записях их показаний против каждого из их имен стоит отметка, что «против всех статей во всем запирался». Затем в застенок приведен был Сенька Климов с другими сознавшимися, и сам Петр распорядился подвергнуть этих 18 стрельцов новому допросу на очных ставках с уличающими стрельцами[707]707
  Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36, л. 156–169: «По указу великого государя привожены все 18 к огню и распрашиваны вдругорядь против указанных статей с пристрастием». Здесь слова «по указу великого государя» могли иметь не формальное, а реальное значение, указывая действительно на личное распоряжение Петра.


[Закрыть]. По этим уликам сознался старый стрелец Черного полка Васька Крупин, а за ним повинились и все остальные 17 человек, сознаваясь в замыслах, о которых ставились вопросы в статьях, прибавляя притом, что когда на совете четырех полков они решили, придя в Москву, немцев и бояр порубить, а дома их грабить, то молодые стрельцы при этом говорили: «наживем-де и мы по шапке денег». Они признали свою вину в том, что с первого расспросу и с первой пытки не винились и запирались: «…и в той-де их вине великий государь волен». То же происходило и в застенке окольничего князя Ю.Ф. Щербатого. Стрельцы, допрашиваемые там, также в числе 18, сначала «против статей запирались», но затем, когда к ним явился тот же обличитель Сенька Климов, сознались все, кроме одного Сергушки Чулка, шестнадцатилетнего малого, который был болен, везли его все время больного, что и было подтверждено его однополчанами.

В застенке князя Б.А. Голицына по улике присланного от князя Троекурова стрельца Ивашки Григорьева повинились три стрельца: Савка Иванов, Федька Петров и Васька Алексеев, добавлявшие к основным показаниям, что великого государя в Москву пустить не хотели, «потому что он к ним не милосерд, а царевича хотели убить». Но сознававшиеся по всем вопросам стрельцы все же хранили упорное молчание по вопросу о пересылках с царевной Софьей. Об этих пересылках не показал ничего и Сенька Климов со своей группой. И только, по-видимому, уже в самом конце розыска в застенке князя Б.А. Голицына стрелец Васька Алексеев, будучи «огнем зжен в третие», к словам о намерении не пустить в Москву государя и убить царевича еще прибавил: «…было-де к ним письмо с Москвы от царевны, а принес-де то письмо с Москвы Васька Тума на Великие Луки. А к ним в Торопец принес то письмо Чубарова полку пятидесятник Мишка Обросимов». Это новое и важное признание открывало для розыска дальнейшие перспективы. Что оно было сделано в конце допросов 20 сентября, когда работы в застенках уже заканчивались или даже были закончены, можно заключить из того, что в тот же день никаких дальнейших шагов в этом направлении предпринято не было[708]708
  Розыски 20 сентября: Госуд. арх., разряд VI, № 12, карт. 6, ст. 36: у князя Ф.Ю. Ромодановского – л. 57–70; у князя М.А. Черкасского – л. 104–118; у князя В.Д. Долгорукого – л. 240–245; у князя П.И. Прозоровского – л. 267–270; у князя И.Б. Троекурова – л. 217–223; у Т.Н. Стрешнева – л. 156–169; у князя Б.А. Голицына – л. 205–209; у князя Ю.Ф. Щербатого – л. 296–297; у Н.М. Зотова – там же, карт. 6, ст. 1, л. 17–27; у А.С. Шеина – там же, карт. 7, ст. 112, л. 16–20.


[Закрыть]. В этот день, 20 сентября, по свидетельству Корба, Петр виделся с сыном, который выезжал в Преображенское с теткой царевной Натальей Алексеевной, на попечении которой он находился[709]709
  Коpб. Дневник. С. 89.


[Закрыть].