Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699."

«Цесарцы, государь, – писал он Петру в шифрованной записке из Петервардейна от 8 октября, – мало поистине поступают; чрез посредников письмами и словами с турки непрестанное сношение имеют, а нам тех писем не кажут и мало что сказывают, а по должности союза не довелось было им того чинить. И ныне стоят за полторы мили не доезжая Петр-Варадына в местечке Футаке, а к нам не едут, не знаю для какой причины, а мню, что хотят тайно видеться с посредники. И того ради посылал я к ним туда спрашивая причины, для чего они к нам не едут, отговариваются безделицею. И за такими поступки, будучи в их воле – с трудностию (т. е. трудно) свои дела управлять, аще не вышнего сила поможет!» В открытом письме от того же числа, к которому приведенная шифрованная записка была приложена, Возницын сообщает о прибытии своем в Петервардейн, о месте конгресса и заключении перемирия и дает изобразительное описание Петервардейна: «Петр-Варадын – городец, на горе, весь рассыпан и разорен, только немцы для осады некоторые кругом его учинили бастионы и шанцы; под ним домиков с десять убогих, в которых всех союзных послы поставлены; крутом нас окопец; на реке флот, особые суды не так, как морские, которые описав именно и начертя на бумаге, к тебе, великому государю пришлю вскоре»[1260]1260
  Пам. дипл. сношений, IX, 145–149.


[Закрыть]. На горе стоял замок. Позже, съездив в этот «верхний замок» и посетив жившего в нем коменданта, Возницын занес в «Статейный список» такое его описание: «А по осмотру город (замок) Петр-Варадын стоит на высокой горе и из его видимо яко бы в круг Дунай река обошла; построен тот город с бастионы и с обведеными шанцы»[1261]1261
  Там же, 159.


[Закрыть].

LIII. Вопрос о местах на Карловицком поле. Столкновение Возницына с польским послом

В Петервардейне Возницын пробыл 8 дней – до 13 октября. Уже здесь, видимо, пошли разговоры о местах, которые отведены будут каждому на территории, назначенной для конгресса под Карловицем. Не раз приходилось говорить о том, какое значение в те времена в дипломатических сношениях имело местничество, то, что на дипломатическом языке обозначалось тогда словом «praecedentia» или «prйsйance», и какие споры из-за первенства тогда происходили. Общее расположение конгресса было установлено в таком порядке: турки становятся у Саланкермена, союзные у Карловица, а посередине между ними, на равном расстоянии от тех и других, в Круштале располагаются посредники и здесь же должны при участии посредников происходить съезды и переговоры союзных с турками. Но в каком порядке у Карловица расположатся союзные – было вопросом, и вопрос этот привлекал к себе внимание. У цесарских послов имелся чертеж с планом того расположения, которое должно было занять каждое из союзных посольств, и цесарским правительством назначено было особое лицо – граф Марсилий, которому поручено было отвести место каждому из послов. Первое место или, точнее, первенство в выборе места принадлежало бесспорно императорским послам; никто с ними равняться не мог. Но размещение остальных относительно цесарских послов, т. е. кому стать ближе к ним и кому дальше, кому расположиться по правую их сторону и кому по левую, было вопросом, вызывавшим местнические споры. Возницын хорошо, конечно, сознавал преимущество императора и не мог допустить и мысли о каком-нибудь счете местами с ним и споре о преценденции; но он столь же глубоко был убежден в превосходстве своего государя перед польским королем, и отсюда делал соответствующие практические выводы. Он решительно требовал, чтобы при отводе мест ему отдано было место по правую сторону от цесарских послов, а польскому послу по левую сторону или чтобы ему было отведено место непосредственно подле шатров цесарского посольства, а польскому послу место вслед за ним, т. е. третье от цесарцев, ссылаясь на чертеж, виденный им у графа Эттингена.

В пользу своих притязаний Возницын привел целый ряд доказательств: по прибытии в Буду польский посол посетил его первым, а потом уже он, Возницын, отдал ему визит; когда прежде бывали съезды польских послов с царскими, то польские послы отдавали честь царским, и самые съезды происходили на царской земле в расстоянии с милю от польской границы; польский посланник в Вене ксендз Гамалинский первый и притом дважды был у него, Возницына, и затем уже он отдал ему визит; наконец, Возницын привел и еще соображение, уже другого порядка: царь всеми силами оказывал вспоможение союзникам в исполнении договора. Но австрийцы, вероятно, с целью предупредить последствия, которые должны были неизбежно выйти из этих притязаний на первенство, высказали совсем иную точку зрения: чертеж, который московский посол видел у графа Эттингена, уже отставлен; в Карловице отведено пространство общее для всех, каждый может занимать себе место, какое ему полюбится; где кто себе место займет, то его и будет. Им, цесарцам, взять на себя обязанность разводить и назначать места – дело непристойное, да и земля, на которой будет происходить конгресс, не цесарская и не турская, а нейтральная: «Якобы подутратная, ни к той, ни к другой стране до постановления мирного не прилежит»[1262]1262
  Пам. дипл. сношений, IX, 155–161.


[Закрыть].

Образ мыслей, высказанный Возницыным австрийцам по вопросу о порядке мест, не мог остаться тайной для польского посла. 10 октября у него был по его приглашению доктор Посников, объявивший ему полученные накануне из Москвы сведения о победе русских войск над турками при Гарсланкермене (на низовьях Днепра). Пан Малаховский, поблагодарив за известие, перешел затем к сюжету, для обсуждения которого он и пригласил Посникова, – о местах на конгрессе: «Слышал-де он от некоторых людей о заседании на предбудущей комиссии мест, и в том-де с его милостью, господином московским послом, хощет быть не низшим, не высшим, но в равенстве». Человек, видимо, увлекающийся, пан Станислав на этом не удержался и в дальнейшем разговоре перешел к сравнительной оценке достоинства польского короля и московского государя, приводя некоторые исторические справки: «И короля своего выхвалял, а царского величества фамилию якобы понижал и говорил, что князь московский – великий дукатский князь (герцог), а царем писатися начал царь Иоанн Васильевич, и корона его не такая, яко у протчих монархов и королей – и иная речения уразительная вырекл. И дохтур, колико мог, в том ему ответ чинил, и те его слова, пришед от него, великому послу донес». Нетрудно себе представить, с какими чувствами выслушал доклад доктора Возницын. Когда затем в тот же день, согласно с требованиями этикета, явились дворяне от Малаховского с благодарностью за присылку Посникова, Возницын через ниx просил польского посла прислать секретаря, «с которым он имеет разговориться и ответ учинить на некоторые посольские непристойные и уразные (обидные) слова», и, отпустив их, принялся выписывать из прежних русско-польских договоров, «как они, великие государи, имеют себя писати равенственною честью и прочая». А когда вновь явились дворяне от пана Малаховского, то он, Возницын, этим дворянам «его посольские досады словесные выговаривал», припомнив и прежнюю «письменную досаду», именно что в королевской грамоте к цесарю, привезенной ксендзом Гамалинским, московский государь титуловался только великим князем – «и с той грамоты показывал им список и особу царского величества выводил пространно, что он есть великий государь, помазанец Божий и царь, и цесарю и прочим монархам брат и описует себя так же… И может, что он, господин воевода познанский, договоров вечного миру, каковы учинены у великого государя, у его царского величества, с королевским, не читал, или чел, да не памятует, и чтоб таких речений впредь он, посол, не плодил». Малаховский, может быть, почувствовав, что зашел слишком далеко, присылал своих дворян в этот день в третий раз с извинениями, «с великим унижением, бутто то он говорил, не уражая и не понижая чести царского величества, но в разговор; и просил во всем прощения… заклиная себя Богом, что-де говорено с дохтуром для дискурсу, a нe к уразе», чтобы великий посол все то ему оставил и был с ним «в приятстве», как им обоим их государями указано быть между собой в дружбе и в любви. Говоря это, дворяне великому послу «гораздо кланялись». Возницын на эти извинения ответил, что если его милость, воевода познанский, «такие слова изнес не к уразе и поразумевая не к умалению его царского величества превысокой чести, на дишкурсе, то мочно оставить. А хотя б и ни с каким поразумением то говорил, и того не достоит про великих монархов говорить. И зело пространно тем дворяном выговаривал», упрекая польского посла непрямо, «но под закрытием», т. е.

намеками, в незнании «посольских поведений», и в заключение сказал, что, желая быть с ним «в любви и приятстве, то ему оставляет, только б он впредь того не чинил». Дворяне, прощаясь, сказали, что и сам он, посол, «увидевся с ним, великим послом, будет в сем кланяться и просить прощенья»[1263]1263
  Пам. дипл. сношений, IX, 151–153.


[Закрыть]. Сам пан Малаховский, сообщая в письме в Варшаву о своем конфликте с московским послом, суть его передавал тождественно с Возницыным, но вносил в рассказ некоторые иные варианты. По его словам, он всячески старался заслужить расположение московского посла. Но Возницын, основываясь на выданном ему, Малаховскому, из цесарской канцелярии в Вене паспорте, в котором при перечислении союзников поляки были упомянуты после московитов, взял себе на мысль соперничать с ним, Малаховским, «de praecedentia», заявил эту претензию петервардейнскому коменданту, когда тот хотел позвать послов к себе завтракать, и не сделал Малаховскому визита в Петервардейне, как следовало бы по обычаю. Его секретарь – доктор Посников – будто бы объяснил ему, Малаховскому, что визит этот не сделан только по той причине, что московский посол болеет ногами, но, как только выздоровеет, тотчас же сделает визит. «Секретарь этот, – пишет далее Малаховский, – говорил по-латыни и все время герцога Московии (ducem Moschoviae) не иначе называл, как rex noster и вступил в дискурс о равенстве с королями. Я же по поводу этого достаточно говорил, что, разумеется, император идет перед всеми, затем следуют короли, между которыми нет различия, другие же потентаты, князья и герцоги (principes et duces) следуют за королями», – и, далее, Малаховский упоминает о тех посылках своих дворян к Возницыну, о которых говорит и «Статейный список», но с тем различием, что он будто бы через этих дворян жаловался Возницыну на Посникова, сделавшего Возницыну неверный доклад о происшедшем дискурсе. Сам же он, Малаховский, не имел никакого намерения повреждать достоинства московского государя, теснейшая дружба которого с королем ему известна[1264]1264
  Zafuski. Epistolae Historico-familiares, III, 676–677.


[Закрыть].

Дело на том не кончилось. Через день, 12 октября, польский посол прислал опять своих дворян с настойчивым приглашением Возницына сделать ему визит, так как он, Малаховский, прибыл в Петервардейн первым. Возницын отговорился тем, что визит был уже отдан в Буде. Малаховский прислал дворян во второй раз, повторяя свое требование; но затем дворяне, встретив тот же отказ со стороны Возницына, сделали от имени посла новое предложение: «А буде он, великой и полномочной посол, не изволит польскому послу визиты отдать, то б изволил видетись с ним в костеле или где на переезде и при том просили посла, дабы он изволил у польского посла обедать». Возницын был непреклонен и на это предложение неофициального свидания также отвечал отказом: «И великой и полномочной посол сказал, что в костеле ему быть неприлично, потому что он веры греческого закона; также и на переезде где видетись неприлично, а обедать ему, великому послу, у него, польского посла, недосужно». В тот же день он с подьячим М. Ро-достамовым велел передать поляку, что устраивать им неофициальные встречи не следует, а «лутче видетца на дворе по прямому извычаю», и предложил Малаховскому посетить его, Возницына, во-первых, потому, что от него учинилась некоторая обида чести царского величества, а во-вторых, для того, что ему, царского величества послу, «дву визитов сряду отдавать непристойно, а пристойнее то учинить ему, королевского величества и Речи Посполитой великому послу». Малаховский не уступил и сделать визит первым отказался. Исполняя требование Возницына и первый делая ему визит, он этим согласился бы признать неравенство их государей, чтo было ему особенно нежелательно на глазах у немцев. Итак, каждый остался при своем. На этом сношения московского посла с польским в Петервардейне прервались[1265]1265
  Пам. дипл. сношений, IX, 156–158.


[Закрыть].

13 октября союзники, кроме цесарцев, переехали в Карловиц, русские и поляки из Петервардейна, венецианцы из Футака. Возницын, «убрався по посольскому обычаю», ехал в каретах под конвоем двух рот цесарских рейтаров. «Я двинулся из Футака, – описывает свой переезд Рудзини в депеше дожу, – с конвоем, который был назначен и для других, – эскадрон более чем из ста кирас под командой капитанов; разделенный на два отряда, он предшествовал и замыкал мою многочисленную свиту – людей, кареты, лошадей и багаж… Проехав без остановки под фортами Петервардейна и приветствуемый многочисленными выстрелами артиллерии не только с крепости, но и с обоих фортов, которые стоят около моста по одну и по другую сторону от него, я очутился на поле, расположенном частию в глубине небольшой долины, частию по возвышенностям нескольких прилегающих к Дунаю холмов под местечком Карловиц, в расстоянии получаса от него». На этом поле уже были обозначены места для квартир цесарцев; остальным было предоставлено занимать места по желанию. Рудзини думал двинуться занимать место одновременно с другими союзниками, как, по его мнению, подобало сообразно декоруму. Но московский посол не стал ждать других и первым вступил на поле. Возницын, опасаясь, как бы не прозевать и не уронить чести своего государя перед поляком, поспешил, не соображаясь ни с каким декорумом, фактически завладеть первым местом возле цесарцев, чтобы затем разговаривать с Малаховским, поставив его перед совершившимся фактом. Польский посол был взбешен этой выходкой. «Из этого случая, – пишет далее Рудзини, – возник довольно сильный спор между поляками и московитом, который остается горящим между ними. Люди польского посла пытались силой прогнать людей московского посла с занятого места, но это им не удалось, и поляк остается в барках, выражая с бранью свою злобу, протестуя перед прибывшими 14 октября цесарцами против обиды и насилия, прося защиты и заявляя, что не примет участия в конгрессе, не получив дальнейших инструкций от своего короля по поводу этого скандального и обидного обстоятельства»[1266]1266
  Шмуpло. Сборник документов, № 696, 15/25 октября.


[Закрыть].

Эта стычка между людьми московского и польского послов, о которой повествует Рудзини, окончившаяся победой московитов, вызвала визит к Возницыну графа Марсилия, заведовавшего размещением участников конгресса. «Приезжал к великому послу граф Марсилий, – читаем мы в «Статейном списке», – и поздравлял его, великого посла, счасливым прибытием, а потом говорил: слышали-де они, его, великого и полномочного посла, у людей с некоторыми людьми учинилась ссора, однакож де [если] и была какая ссора, и та в прибытии их, всех послов вся успокоена быти имеет. И великий и полномочный посол говорил, что за посещение его и поздравление он, посол, благодарствует, а у людей-де его ни с кем никакой ссоры не было: а если бы и была, о которой он не ведает, а он, господин Марсилий, то хощет успокоить, и он, посол, за то зело благодарствует и их, цесарского величества послов во всем слушать рад, естли что не ко умалению великого государя, его царского величества, чести достизает»[1267]1267
  Пам. дипл. сношений, IX, 162.


[Закрыть]. Возницын прикидывался не знающим о столкновении, дабы не признать, что занял место силой. Итак, московский посол расположился на ближайшем к цесарцам месте, а польский сидел надувшись у себя в барке на Дунае, заявляя протесты. «Это поставило цесарцев, – продолжает свое донесение Рудзини, – в нерешительность. В этот самый час они обсуждают лучший способ выхода из положения, и мне донесено, что, может быть, придется передвинуть лагерь из этой местности, чтобы устранить предмет и причину неудобств, а также чтобы улучшить размещение к выгоде всех, так как место оказалось теснее, чем представляли себе инженеры». Как paз кстати случилось, что турки и посредники также были недовольны занятыми ими местами и прислали предложение всем несколько передвинуться по направлению к Петервардейну. «Между тем как цесарцы, – прибавляет Рудзини в постскриптуме той же своей депеши от 15/25 октября, – изыскивали способы перенестись в другое место, как вследствие несогласий, так и вследствие качеств этого места, действительно дурно выбранного и плохо приспособленного для стольких расположений, прибыл секретарь Пэджета с письмом посредников и с представлением о неудобстве также и их расположения у монастыря (Крушталя). Они предлагают перебраться в равнину Карловица. Сейчас прибыл ко мне граф Марсилий сообщить мне новость и причины, которые накоплялись в пользу перенесения лагеря, и сказать, что цесарцы желают говорить со мною. Я отправился приватным образом к шатру Эттингена, который… прочел мне письмо посредников, содержащее те же мотивы… Я одобрил старание найти места, которые могли бы быть более приспособленными к удобствам всех и которые одновременно с тем могли бы послужить к улажению разногласия, прежде чем проникнет о нем слух к туркам… Таким образом, час спустя они дали мне знать, что в этот вечер все переселяются. Поэтому, оставив здесь бoльшую часть моего экипажа и все барки, которые с немалою трудностью и издержками должны будут подыматься по реке, отправляюсь и спешу закончить эту нижайшую депешу»[1268]1268
  Шмуpло. Сборник документов, № 696.


[Закрыть].

Для расположения союзников на новых местах, куда они были передвинуты 15 октября, австрийцами был изобретен хитроумный план, а именно: взята была для расположения фигура квадрата, причем каждый из союзников должен был занять одну из его сторон. «Этот план, – пишет Рудзини в следующей депеше от 21 октября/1 ноября, – не давал места никакому различию и преимуществу, и не могло быть вопроса о превосходстве или привилегии, тем более что цесарцы уже заявили устно и письменно, что в размещении нет и не может быть никакого преимущества. Поэтому прежде, чем двинуться, графу Марсилию было поручено спросить согласие послов относительно вышепоказанного плана[1269]1269
  Рудзини приложил к этой депеше и рисунок плана, воспроизведенный в «Сборнике» Шмурло.


[Закрыть], который располагал по двум противоположным сторонам цесарцев и венетов, а по двум другим – московитов и поляка. Все согласились, и только поляк сказал, что он мог бы расположиться на какой угодно стороне, только бы не соприкасаться с московитом… После чего было предложено каждому командировать непосредственно к графу Марсилию своего офицера, чтобы узнать и занять то место, которое ему назначено, чтo было исполнено мною и московитом и было обещано, но не исполнено поляком».

Дело размещения и на этот раз не прошло гладко. Возникли новые столкновения все у того же польского посла. «Потому ли, что характер польского посла от природы беспокойный, – пишет Рудзини в депеше от 21 октября/1 ноября, – или потому, что под видом такого беспокойства он, повинуясь секретным инструкциям своего двора, ищет то того, то другого предлога, чтобы поставить препятствие конгрессу и вызвать его замедление, когда не успевает сделать этого другим способом, – разногласия, которые возникли в другом лагере с московитом, возобновились здесь, не скажу с министром ваших превосходительств, но с цесарским посольством». Однако разногласие у польского посла на новом месте возникло прежде всего именно с ним, Рудзини, как это видно из его же дальнейших слов. «Вследствие некоторого необходимого опоздания, – рассказывает Рудзини далее, – я прибыл последним в лагерь, куда предшествовал мой багаж, и нашел, что на месте, заранее обозначенном на карте, а затем указанном видимыми знаками на земле, возвышался мой шатер, находящийся против шатра цесарцев. Я начал устраивать свой стан. Час спустя я заметил, что, хотя и в отдалении от моей линии, поднималась маленькая палатка для поляка, который очутился как бы посреди площади квадрата, оставшейся пустою». Продолжая свои наблюдения далее, Рудзини через некоторое время заметил, что из помещения цесарцев показался офицер, который в два приема, но каждый раз одинаково безуспешно направлялся к полякам с предупреждением, чтобы они прекратили работы и что это место назначено не для них. Хотя небольшая палатка польского посла и не закрывала всего фронта венецианцев и хотя, кроме этой палатки, никаких больше сооружений для польского лагеря не появлялось, Рудзини, видя безуспешность воздействия цесарского офицера на поляков, счел уместным с осторожностью дать знать графу Эттингену, что он также заметил «новость и изменение в том порядке, который был так разумно устроен». Цесарское посольство «выказало негодование и выступило с действительными и неоднократными представлениями, послав в этот же вечер нескольких лиц и самого Марсилия, чтобы найти посла, который все время продолжал оставаться в барке… Hо резоны не имели силы. Он показал себя достаточно чувствительным в огорчении, оставшемся у него от спора с московитом, и, извращая факты и вещи, ранее выраженные и одобренные, отрицал свое данное Марсилию согласие занять отведенную ему сторону квадрата. Когда ему было предоставлено выбрать какое-либо место по его желанию, он послал кого-то из своих завладеть местом, уже занятым мною, поручив охранение его двум солдатам, пока сносились с барок его палатки; все дела, о которых не знаешь, как их уладить!».

Так в течение нескольких дней тянулось дело между цесарцами и поляком, который от одного разговора до другого менял свои предложения, сам с собою расходился в изложении фактов и показывал себя непостоянным даже в самых тех средствах, на которые столько раз соглашался. То он как будто сдавался на убеждения цесарского секретаря и готов был расположиться за линией венецианцев – лишь бы только ему не стоять против московита, то, вдруг изменив первоначальную мысль и отказываясь от всякой гибкости, говорил, что не может желать иного места, чем то, которое занимает Рудзини, потому что оно будто бы занято было им раньше. Но Рудзини, вообще несравненно более уступчивый, чем московский посол, и гораздо менее ревнивый ко всем мелочам этикета, нашел все же несообразным с достоинством представителя республики двигаться уже с занятого места и остался непреклонным[1270]1270
  Шмуpло. Сборник документов, № 699.


[Закрыть].

Отголоски этого спора поляка с Рудзини и с цесарцами, конечно, доносились и в московский лагерь, и Возницын, вероятно, не без удовольствия заносил в свои еженедельные записки жалобы цесарцев и Рудзини на поляка. 15 октября «виделся с великим и полномочным послом цесарской граф Марсилий и по поздравлении говорил, что у них, цесарцев, написан чертеж, как всем послом стоять, и в том-де чертеже ни первого, ни последнего места нет, и союзные-де все послы тот чертеж приняли и теми станциями были успокоены и довольны, только-де польской посол чинит тому упорно и разбил свой намет не в том месте, где достойно было, и люди-де его поссорилися венецийского посла с людьми так же, как и его (Возницына) посольские люди»[1271]1271
  Пам. дипл. сношений, IX, 164.


[Закрыть]. На другой день, 16 октября, присылал к Возницыну венецианский посол с поздравлениями своего дворянина, который при поздравлении жаловался на поляка, «что он послу его учинил знатное бесчестие, на отводном его месте поставил свою палатку». Жаловались и цесарцы. 17 октября вo время визита Возницына к графу Эттингену, где был и Шлык, оба они говорили, что «польской-де посол не токмо старые ссоры усмиряет, но еще новые всчинает и ныне-де обиду учинил венецийскому послу и поставил намет свой не на том месте, где достойно было. И великой посол сказал, что у него с ним никакой ссоры нет»[1272]1272
  Пам. дипл. сношений, IX, 167–168, 169–170.


[Закрыть]. В письме к царю от 22 октября Возницын, не скрывая своего пренебрежительного отношения к поляку, так описывает этот эпизод: «Польской посол, в тех ж бударах приехав на другой день, стал у берега… и говорил, что занял у него место венецийский посол. И поставил палатку свою против цесарцев, подався к венету тылом. Венет, видя то, ничто же ему противного творя, посылал, жалуясь, к цесарским послом; и цесарские послы к нему посылали говорить графа Марсилия, которому сказал, что у него сперва отнял место московской, а потом виницейской. И Марсилий ему говорил, что сам он на чертеже признал за добро, на котором бы месте кто ни стал, и то б было за равно; однако, того он ничего не слушая, живет в бударах; а палатка маленкая перед винициянином и до днесь стоит пуста. Приехал сюда не токмо у него лошади, ни колеса, не токмо намету, ни кола, кроме той одной палатки нет, и того незнамо у кого здесь выпросил, мне кажется, те ссоры затевает за свой стыд, что ему стать не в чем, а хотя б с большими денгами, купить здесь ничего не добудет – все пусто и в войске скудно»[1273]1273
  Там же, 199–200.


[Закрыть]. Только после многих препирательств и уговоров дело было улажено и, как сообщает Рудзини в заключение своей депеши от 21 октября, «последовал перенос палатки польского посла на его сторону на место, которое ему было назначено сначала». Когда дело о размещении было, наконец, улажено, и польский посол стал на своем месте, Возницын в записке от 29 октября так описывал его стан: «Вышед из будар, стал на левой стороне у цесарцев, а с венетом помирился, написали ему письмо… Купил он три полатченцы убогие и стоит в них зело беден и малолюден, сказывают, будто ожидает двора своего. Ни кареты, ни телеги нет, токмо купил здесь кляч розных с пять…

Поляки, приходя к моим в наметы, просят пить, а свое вино, про которого сказывают, купили в Будине в склад, выпили все…» Видимо, не без особого удовольствия заносит он в «Статейный список» известие о том, как польский посол выпрашивал у австрийцев карет, в чем бы ему ехать на съезд, и как те ему отказали[1274]1274
  Пам. дипл. сношений, IX, 241, 242, 253.


[Закрыть].

Хотя Возницын и приводит неоднократно заявление о том, что новое расположение установлено без первых и последних мест, однако все же не упускает случая отметить, что он стал по правую сторону цесарцев, а польский посол по левую.

Участвовавшие в конгрессе посольства расположились лагерем под Карловицем на равнине по правому берегу Дуная. В Государственном историческом музее в Москве (в коллекции Щукина под № 3558) хранится небольшая овальная серебряная коробочка, на крышке которой на внешней стороне выгравировано изображение Карловицкого конгресса. На равнине по правому берегу Дуная под Карловицем расположились лагерями участвовавшие в конгрессе посольства. Изображение, вероятно, относится ко времени очень близкому к конгрессу; так надо думать потому, что вскоре же после конгресса в Европе наступили события – война на севере и Война за испанское наследство, – которые должны были в значительной мере уменьшить всякий интерес к такому происшествию, каким был конгресс в Карловице, и совершенно заслонить его собой. На верхней части внешней поверхности крышки изображается река Дунай; течение указано стрелкой; через Дунай перекинут понтонный мост, ниже которого по течению стоят несколько судов. По берегу пролегает дорога из Петервардейна. Отступя от нее книзу на левой стороне поля очерчена квадратная фигура, по сторонам которой виднеются палатки послов: московского vis-а-vis с польским и венецианского vis-а-vis с цесарцами. Правую сторону крышки занимают палатки турецкого посольства. В середине – посредники и дом для конференций – Conferenz-Haus. На всем пространстве равнины в виде пеших и конных фигурок изображены цесарские и турецкие войска, служившие охраной конгресса. На внутренней стороне крышки – отдельное изображение дома для конференций. Дом двухэтажный с восемью окнами в каждом этаже и одною дверью по фасаду. Размеры дома указаны в вырезанном же тексте объяснений к рисунку: 28 футов вышины, 40 длины, 18 ширины. В нем, как мы знаем из других источников, для занятий конгресса было устроено четыре комнаты; из них три, расположенные по фасаду, служили: средняя большая зала для заседаний конференции, две крайние – для каждой из договаривавшихся сторон.

К средней зале по заднему фасаду примыкал кабинет для посредников[1275]1275
  Hammer. Histoire de l’Empire Ottomane, XII, 450.


[Закрыть]. В конференц-зале стоял прямоугольный стол, по одну сторону которого садились турки, по другую договаривающиеся из союзников; по узким сторонам стола посредники, с одной стороны англичане, с другой голландец. Изображение на коробке снабжено надписью на немецком языке: «Warhafter Abris des Lagers beiy Carlowitz wo mit dem Turcken Fried gemacht worden ist so den 16/26 Jan. 1699 auf 25 Jahr. geschlossen», и затем вырезанными надписями объяснены отдельные части рисунка, обозначенные на нем литерами, например: «A. Die polnische Linia so von Kдyserl. Bewohnet. B. der Polnische Gesante», и т. д.[1276]1276
  Указанием на это интересное изображение я обязан А.В. Орешникову и Н.А. Баклановой. Вышедшей вскоре после конгресса книги под заглавием «Grьnds– und umstдndliches Bericht von denen rцmisch-Kayserlichen wie auch Ottomanischen Botschaften wodurch der Frieden zu Carlowitz bestдttigt werden. Wien 1702», где также указывается расположение посольств на конгрессе, нет ни в Публичной библиотеке в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург – Ред.), ни в Ленинской библиотеке (ныне ГРБ – Ред.) в Москве. В книге «Der siegreich geendigte Romisch-Kayserliche Pohlnische Muscowitische und Wenetianische XV Jдhrige Tьrcken-Krieg etc.», вышедшей в Гамбурге в 1699 г., следовательно, вскоре после конгресса (она есть в Публичной библиотеке в Ленинграде), имеется также план расположения посольств на конгрессе и план конференц-дома (ч. II, с. 378). Сторону квадрата, обращенную к Петервардейну, занимают цесарские послы; vis-a-vis им венецианец, по левую сторону цесарцев, обращенную к Дунаю, – польский посол, по правую – московский. То же и на плане Рудзини.


[Закрыть]

В разговоре с цесарскими послами, жаловавшимися на поведение поляка, Возницын заявлял, что никакой ссоры с ним не имеет[1277]1277
  Пам. дипл. сношений, IX, 169–170.


[Закрыть]; однако он говорил так ради соблюдения своего достоинства перед цесарцами. На самом деле, и после того, как вопрос о местах был более или менее улажен и потерял свою остроту, отношения были весьма прохладны или, точнее сказать, весьма горячи со стороны польского посла, долго бывшего не в состоянии успокоиться и не скрывавшего своего сердца и досады на Возницына за понесенное поражение. Его волнение разражалось бурными вспышками по адресу московского посла при попытках этого последнего возобновить с ним сношения и завязать разговоры о делах. 19 октября Возницын отправил к нему подьячего Михаила Родостамова приветствовать его и сказать, что желает видеться и говорить с ним. «И польской посол, – читаем в «Статейном списке», – тому подьячему сказал, что за поздравление его, посольское, благодарствует, а видетись ему с ним не для чего, потому что он, посол, учинил ему немалую досаду в обирании места»[1278]1278
  Пам. дипл. сношений, IX, 175.


[Закрыть]. Через день, 21 октября, Возницын, действуя со спокойной снисходительностью победителя, свою попытку повторил, отправил к поляку доктора Посникова, «отзываясь к нему дружбою и приятством и что хощет с ним видетись и, переговоря, иметь… в делах общих сношение». Малаховский, увидев Посникова, изливал свою досаду на Возницына и вновь не удержался от дискурса с ученым доктором о достоинстве власти московского государя и о превосходстве польской короны перед московской. Московский посол, говорил он, «желает перед ним быть в первенстве и то-де он делает, не зная, и выводил о польской короне гордо и высоко, что король их и цесарю не уступит, а московская корона не королевская и не цесарская, и сделана княжескою шапкою, а не как у цесаря и у королей. И величество-де его не цесарское и не королевское. А что-де почал писаться царь Иван Васильевич царем, и то-де и хан крымский так же пишется». Отсюда он делал практический вывод, отрицая равенство с ним московского посла, и в заключение сказал, что ни в какие сношения с московским послом вступать не хочет, надеется на защиту со стороны короля и республики и видеться с московским послом не желает: «И не токмо-де он с ним, московским послом, дружбу и сношение имети, но и видетись не хочет, потому что люди его, посольские, учинили ему, послу, великое бесчестье, и к королевскому-де величеству, и к Речи Посполитой о том он писал и надеется-де, что его королевское величество и Речь Посполитая за то его бесчестье вступится; а он-де, посол, никогда ни в какие дела обще с ним вступать не будет. И с тем, сердитуя, его (Посникова) отпустил»[1279]1279
  Там же, 183–184.


[Закрыть].